Оформитель слов
Когда все вещи были погружены в кузов грузовика, мама сказала:
– Сынуля! В кабине грузовика всего три места. Начнём перекличку. Батяня твой – водитель и он будет рулить из кабины. Сестра твоя ещё маленькая, поэтому она тоже сидит в кабине, а я – с ней. Проще говоря, мест больше нет. Если гаишники увидят лишнего пассажира – нам выпишут ШТРАФ…
Я страшно обрадовался, предположив, что меня оставят. А сами пусть едут, куда хотят.
–… таким образом, получается, что ты поедешь в КУЗОВЕ, – закончила мама.
Я посмотрел вверх на кузов, а точнее на его борта, из-за которых торчали макушки шкафов, холодильника, гардин и всякого прочего.
– Я буду ехать в шкафу?..
– Нет, – попинав колесо, сказал батька. – Мы же тебя любим! Ты поедешь в кузове на специально оборудованном месте. Там матрасы, одеяла. Ты сядешь, накроешься и совершенно комфортно преодолеешь путь в стописят километров строго на юг.
Так как на дворе стоял ноябрь, было пасмурно и прохладно, меня затолкали в ватные штаны, надели на плечи огромную шубу, на голову какую-то пуховую шапку, подняли в кузов, усадили на подготовленное место и вручили сухпаёк
– Сиди и не высовывайся, – сказал батька. – Нам, главное, за пределы города выехать и благополучно миновать пост ГАИ. Если что-то срочное, стучи по кабине, мы откроем окошко и дадим тебе чупа-чупс.
Выехали. Я глядел на то, как позади остаётся родимая «хрущёвка», в которой квартира, полученная тридцать лет назад дедушкой Александром Трофимовичем. Я прощался с привычным и знакомым миром, который мне страшно нравился, а впереди маячила прекрасная сельская житуха, вообще непонятно какая.
Ехать в кузове мне, конечно же, понравилось. Миновав опасные локации, мы начали двигаться по Чуйскому тракту, где мне уже разрешили встать и глядеть на дорогу вперёд. Я открывал рот, чтобы ветер надувал меня, как дирижабль, но я не надувался.
Столько полей и деревьев я в своей жизни не видел. Но они, преимущественно, были одинаковыми и уже скоро наскучили. Я много раз слышал, что это всё несказанная красотища родных просторов, но мне она подозрительно казалась унылой и серой. Мы двигались всё дальше, в самую глубь этих неведомых красот.
Наконец, спустя три часа, прибыли на место. Было очень ТИХО и СВЕЖО. Когда мы более или менее затащили все вещи в нашу теперь ИЗБУ, мама наскоро пожарила яичницу. Перекусили. Сидя на каком-то сундуке и изумлённо озираясь, я спросил:
– Это всё наше… Ну, дом и всё вокруг?
– Да, – сказала мама.
– Эх, красотища-от какая! – сказал я деловито, потому что так всегда надо говорить, когда осматриваешься в сельской местности.
Батяня тут же закурил и поведал мне такую историю:
– Однажды, спустя несколько лет после окончания войны, твой дедушка Александр Трофимович купил себе мотоцикл и предложил своей матери Акулине поехать на нём в Алтайский край на малую родину. Она согласилась. Вот представь, тридцатилетний слесарь авиационного завода, и его пятидесятилетняя мать мчатся на мотоцикле по Чуйскому тракту. То есть по тому же пути, по которому ты сегодня ехал в кузове. Впрочем, у них впереди расстояние было гораздо длиннее – почти пятьсот километров. Согласись, не самый простой способ погостить у родни! Как бы то ни было, но они спокойно себе доехали до места назначения. Вот и ты сегодня тоже большой молодец! – потрепал батяня меня по лохматой голове. – Ехал, можно сказать, по старинке!
– Хм, – я загордился собой и немедленно спросил: – А ты мне купишь мотоцикл, как у деда? Я тоже однажды маму к родственникам свожу!
– Может быть, – ответил батяня. – Может быть…
«Трансформеров» и «Вольтрона» в дремучем селе, оказывается, не показывали. Ещё вместо пенной ванны с уточками тут была БАНЯ с тазиками, а заместо блестящего унитаза уличный СОРТИР. И вообще всё было не так.
Я был несказанно расстроен от таких фокусов с жилплощадью. Уже совсем скоро запросился обратно и наматывая сопли на кулак, ревел:
– Мы жили… жили на проспекте… на целом ПРОСПЕКТЕ! имени Дзержинского… железного Феликса… мне револьвер системы Наган обещали… а тут… тут даже улицы НИКАК не называются! ХОЧУ ОБРАТНО!
– А ну-ка прекращай нытьё! – строго говорила мама. – Не поедем мы обратно. Теперь это – наш дом…
– Обратно хочу!!! Обратно! А-а-а-а!
– Сейчас по жопе получишь!
– А бейте! Бейте! Лучше умереть, чем жить в этой глуши!
– Ох, сейчас ты получишь по первое число! Щас я тебе дам! – страшно гневалась она и пыталась поймать меня за воротник.
Ладонь у мамы крепкая, а жопа моя нежная при нежная. Лучше не попадаться. Не на шутку испуганный, я бегал от неё кругами и, умоляя, очень убедительно визжал, как поросёнок:
– Мама, мамочка, ПОЖАЛУЙСТА, не надо! Я передумал, мне тут ОЧЕНЬ нравится!..
Она почему-то не поверила.
Отхватив скакалкой по нежной жопе свистящих аргументов и фактов, я несколько дней хмуро слонялся по окрестностям, упорно размышляя над тем, чем же заняться в глуши девятилетнему чекисту.
Метрострой
За моим окном наметало огромный, как дирижабль, сугроб. И вот однажды глядя на эту бесполезную гору снега, я понял, что пора… Пора строить метро! Кто, если не я поднимает гибнущее село с колен!
Это летом куча развлечений: речка, руины старой разваленной совхозной фермы, свалка сельхозтехники, походы в лес, футбол с пацанами, шалаши и прочее. Зимой же – ассортимент игр весьма скудный.
Ах, это особенное время! Когда за окном минус сорок три, занятие в школе отменили и, по такому случаю, детвору с улицы палкой не выгонишь: снежки, санки, лыжи и все страшно рады, что в школу не пошли. Маленькие сибиряки антиморозны.
В один такой замечательный морозный день я и решил вырыть в несуразном сугробе красивые ТОННЕЛИ.
– Сына, ты куда? – спросила мама, когда я надел отцовский тулуп, ватные штаны и валенки.
– Метро строить.
– Какое ещё метро?
– От станции «Дом» до станции «Сарай бабы Маши».
Мама посмотрела на меня со значением, а батька сказал:
– Нет, чтобы снег во дворе почистить, он МЕТРО рыть собрался.
На что мама справедливо заметила примерно следующее:
– Ты бы сам на диване не валялся, а пошёл бы и почистил… Лежишь целыми днями и ничего не делаешь.
– Я думаю о нашем будущем.
– Ага, конечно. Иди делай свои квадратные сугробы!
– Борща хочу…
Батька всегда из неправильной формы сугроба делал аккуратные кубики и складывал рядом. Мама такое решительно не приветствовала и строго велела не делать во дворе снежный городок.
Они продолжили спорить, а я слинял.
Стоить заметить, что время с трёх часов дня и до пяти вечера я решительно не могу терпеть до сих пор. Это самое унылое время в сутках. И рыть тоннель в данном случае – сказочное развлечение.
На хуторе, где стоял наш дом, по соседству жили только две одинокие бабушки: Евдокия и Мария. Детей на холме кроме меня (толкового парня) и глупой сестры больше не было. Так что помогать некому.
Половину дня я ползал по сугробу на коленях, рыл, копал и утрамбовывал. Тоннель в итоге оказался прекрасен, как поле из васильков. Но я совершенно замёрз и решил дорыть его на следующий день, потому что морозы всё ещё неистовствовали, а занятия в школе вряд ли начнутся.
Лёжа вечером на диване с лицом академика наук, я почувствовал, что колени мои страшно разболелись. Мама сказала, что застудил.
Я вошкался в кровати от медленно нарастающей ноющей боли весь вечер. А уже ночью мои красные колени так опухли, что ноги практически не сгибались. Такое было ощущение, что в них залили жидкий свинец и он застыл. За ночь я всех одолел со своим нытьём, а к утру уже натурально помирал от страшной боли и выл на люстру.
Все страшно перепугались и решили немедленно депортировать меня в районную поликлинику. Скорую помощь вызвать – телефона нет. Да и когда она приедет в наше дремучее село, тоже вопрос любопытный. Зачем, в конце концов, заставлять врачей лезть три километра по сугробам, если кто-то, КОГДА БЛЯТЬ МЕТРО РЫЛ – ЗАСТУДИЛ СЕБЕ КОЛЕНИ, А ТЕПЕРЬ НОЕТ САМ ВИНОВАТ!
Автобус до райцентра отправляется в 7.30. Идти три километра по УЗКОЙ тропинке. Сперва вниз с холма и через застывшую реку, потом на другой холм, где с правой стороны нет снега, потому что горят торфяники, потом по деревне на остановку, где тарахтит ПАЗик.
Шли мы очень долго, потому что я постоянно падал и плакал. Нести меня на руках не получалось, просто неудобно, а идти на костылях по узкой тропинке очень непросто – костыли тонут в сугробах, которые по пояс. Я страшно устал и хотел утопиться в реке, но она была засыпана снегом и вообще замёрзла.
Батька меня поддерживал и страшно переживал.
– Вот тебе и метро… – говорил он, пытаясь подбодрить. – Я, сынок, кстати, сам однажды принимал участие в строительстве метро Новосибирска. Мы тогда станцию «Площадь Ленина» строили, я плиты возил…
Дошли кое-как и сели в автобус. С учётом того, что ноги не сгибались, мне их чуть не переломали возмущённые пассажиры, расхаживая туда-сюда с сумками. Ехать полтора часа. В девять с лишним утра прибыли в райцентр и «метнулись» в поликлинику. С трудом взяли талон, просидели девяносто минут в коридоре, голодные и злые. Наконец, настала моя очередь.
– Что у вас? – спросил врач.
– Кхм… Да вот… метро строил, колени застудил… – развёл руками батька.
– Метро – это монументально! – усмехнулся врач. – Снимай штаны.
Я с трудом стянул толстые ватные штаны.
– Так-так… Ну что, ничего страшного! – пощупал мои колени врач и скрылся в смежном кабинете. Вернулся он оттуда с тазиком и совершенно огромным шприцом, которым можно запросто накачать колёса БеЛАЗа.
– Всё просто, – улыбнулся врач, – сейчас мы с помощью этого МИЛОГО шприца выкачаем из коленок вредную жидкость и выльем её в тазик. Хочешь конфетку?
Я бы съел килограмм «Рачков», лишь бы шприц меня вообще ни касался.
– Нет… – сглотнул я.
Больно, на удивление, не было совершенно, зато меня решительно позабавил «кисель», который выкачивали из моих коленей. Когда тазик наполнился и колени приняли нормальную форму, врач отложил шприц.
– Ну, вот и всё! Скоро нога снова начнёт сгибаться. Но пару дней посиди дома у печки. И больше никакого метро!
Мы с батькой просидели целый день в райцентре в холодном автовокзале, потому что автобус обратно только в шесть вечера. Вернулись домой. Я снова кое-как добрался до дому. Мама вся испереживалась.
– Ну, что? Что?..
– Нормально всё, – коротко сказал батька. – Поваляется пару дней на диване и можно в школу ходить. Там у него кисель какой-то настудился, но всё выкачали и сказали валить по холодку.
– Замечательно! – обрадовалась мама.
Топилась печь, на плите жарилась картошка. Младшая сестра немедленно заиграла в новую игру, выкачивая из коленей своей куклы «кисель» с помощью шариковой ручки.
– У-у-у, Лапша, дура! – хмурилась сестра. – Метро строила и колени застудила… ГОЛОВОЙ ДУМАТЬ НАДА!
Лапы, уши и хвост
Когда мы переехали из города в село, в котопсах появилась НЕОБХОДИМОСТЬ. Бабушка-соседка тётя Дуня тожественно вручила нам на время беременную собаку Чернушку и навсегда кота Мурзика. Мы с сестрёнкой страшной обрадовались. Годами копившаяся беспощадная детская любовь обрела счастливчиков. Пришло время подвергать нежностям и причинять неминуемую ласку собственным божьим тварям.
– Кот, а ты смотришь криминальную хронику? – нежно-при-нежно гладил я Мурзика, не сводя с него глаз, потому что он мой первый кот, а тот довольно урчал, как новый двигатель трактора МТЗ-80. – Вижу, что не смотришь. Но это пустяки, скоро начнём. Папа антенну поставит и начнём. Ты, вообще, теперь везунчик, потому что я твой хозяин.
Через месяц Мурзик отправился на небеса. Он сидел на заборе и безмятежно залипал в чудесный закат, когда мимо шла случайно-организованная банда псов. Натуральные головокусы. Естественно, возник конфликт длинны хвостов и в итоге мечтательного кота разорвали в клочья. Папа закопал ошмётки несчастного в конце огорода, за забором, где собственно тот и принял страшную смерть. Я ходил к нему чуть ли не каждый день, обещая отомстить. Но только днём. Вечерами появляться там я опасался, потому как мёртвый и, в общем-то, едва знакомый кот внушал некоторую тревогу.
Мир оказался суров и беспристрастен. К такому меня жизнь не готовила. Это ещё ничего. Потом Чернушка ощенилась и тётя Дуня, сказала:
– Одного щенка оставьте, а остальных утопите. Собаку я позже заберу.
Тут я вообще сильно удивился. Найти в парке дохлую белку и смириться с естественным ходом вещей, мне, городскому жителю, было относительно легко, но топить … Это через-чур. А ведь бабуля произнесла это буднично, невозмутимо, как само собой разумеющееся.
Вскоре я понял, что жизнь котопсов тут, конечно, ценили, но в целом относились так: «жил он жил, пока не помер, так что заведём другого». Здесь так принято. Так проще.
Когда батька топил новорождённых щенков в ведре за оградой, а я держал в руках единственного, кого решили оставить, мама сказала:
– Не переживай, сынок, все псы попадают в рай…
Выросшего щенка я назвал Дейзик. Это оказался невероятно умный пёсель, который в итоге прожил у нас лет четырнадцать. Несмотря на то, что он жил на улице в будке круглый год, это был настоящий член семьи. Умный пёс, превосходный сторож и верный друг.
Но это был, по сути, мой собакен. Я с ним много разговаривал, играл, бегал, пытался дрессировать и прочее. Глядя на то, как мы безмятежно радуемся жизни, играя на улице, младшая сестрёнка однажды заявила:
– Я тоже хочу собаку.
Почему бы и нет. Так в нашем дворе появилась белая сучка по кличке Чара. С самого начала стало понятно, что эта прекрасная белошёрстная собачка самое невероятно тупое и совершенно бесполезное животное во всём мире. Если Дейзик круглые сутки сидел дома и лаял на всё, что движется, изредка убегая за пределы усадьбы справить нужду, то подросшая Чара шлюхалась целыми днями где попало. Но сестрёнка её любила.
Однажды в самый разгар январских морозов Чара в очередной раз вернулась после трёхдневной командировки сама не своя. Невооружённым глазом стало ясно, что ей очень плохо. Она прятала морду в снег и вела себя неестественно. Казалось, что натурально мучается в агонии, а сказать не может. Ближе к вечеру мне стало её совсем жалко. Она хоть и безмозглая, но наша. Чем же ей помочь, я не представлял.
Я отнёс Чару в предбанник, налил пожрать горячего борща и целый тазик воды. Постелил старый полушубок. Там ей будет лучше, теплее и комфортнее до самого утра, предположил я. Уже ближе к полуночи перед сном я решил проверить, как там у неё дела. Она лежала так же в углу, где я её и оставил. Борщ не тронут, как и вода. Я присел и погладил.
– Чара, Чара… Как ты? Почему ничего не кушала?
Шерсть была холодной. Я хотел было немного приподнять собаку, но она словно примёрзла к полу.
– Чара?..
Мне стало не по себе.
– Чара?
Я снова попытался приподнять её и, наконец, понял, что она совершенно замёрзла и стала каменной…
– Как там моя Чара? – спросила уже дома сестрёнка.
– Нормально, – озадаченно отозвался я. – Пап, там тазик с водой замёрз, я не могу вынести. Пойдём, поможешь.
Нехотя, но батька пошёл со мной в предбанник. Увидел Чару и понял, что дело не в тазике.
– Значит, сдохла. Дура… Сама виновата. Так, сынуля, сестрёнке ничего не говори. Утром скажем, что Чара просто убежала.
Батька принёс мешок, запихал в него окоченевшую собаку, вынес на улицу и положил за оградой. Утром нужно было куда-то её деть подальше от дома.
Ещё я научился ответственности за домашних животных. Когда Мурзика не стало, нам определили другого кота, невероятно старого и матёрого Василия. Его изрядно потрёпанный вид и огромные усы говорили о том, что в юности он подавал снаряды на батарее Раевского, а потом тушил полыхающую Москву. Наконец, дело декабристов и ссылка сюда, в дремучую Сибирь. Прошли годы и вот он я, уже волоку храброго кота Василия в сарай, где мама заметила здоровенную крысу. Судя по размерам, крыса эта годами жрала одни только вагоны с протеином. Заметив наглую вражескую морду, Василий вырвался, метнулся и намертво вцепился ей в глотку. Крыса же, каким-то невероятным образом извернулась и, как ниндзя, зажала в своей поганой пасти васькино ухо у самого корня. Так они и застыли, вцепившись друг в друга и рыча.
– Давай, Васёк, ты сможешь! – Дал я дельный совет коту.
Но ему это не сильно помогло. Схватка остановилась на том моменте, на котором началась. Время шло. Кот начал уставать. Годы берут своё. Ухо кровоточило. Я начал переживать, а потом понял, что старому вояке надо помочь. Сходил за ножом…
Где-то далеко, в большом городе среди «хрущёвок» на качелях сидели мои дворовые друзья, не зная, чем себя занять после уроков. Ещё буквально вчера я сидел рядом с ними. Мимо ехали трамваи, качались провода над проспектом железного Феликса, а я горячо рассказывал ребятам о мёртвой белке, и все были в восторге. Но это было в прежней жизни. Сейчас я находился в мрачном сарае на краю глухой деревни и импровизировал, пытаясь зарезать крысу, чтобы спасти кота.
Мы в итоге победили.
Агроном наносит ответный удар
Во время завтрака в новостях снова показали Ельцина, которого я очень ловко пародировал, чем не раз смешил родителей.
– А ну-ка, сынуля, скажи: дорогие россияне!.. – предложил отец.
– Нет, – смущённо ответил я.
Немного распогодилось. Было солнечно, но уже довольно прохладно и ветрено. Отец отправился ремонтировать крышу мастерской. А мне, как городскому мальчугану, недавно переехавшему в деревню, большую часть времени заняться было нечем. Разве что читать. В кладовке хранились пыльные связки книг, где мне попалась «Занимательная агрономия». Полистав книгу и вскользь прочитав кое-какие параграфы, я отправился на улицу.
Заметив отпрыска, бесцельно слоняющегося по двору, отец крикнул:
– Сынуля! Подай молоток.
Я взял молоток и поднявшись по лестнице, передал отцу.
Сейчас батька начнёт этим молотком забивать ржавые выпрямленные гвозди, и мой словарный запас пополнится новыми яркими словами и словосочетаниями. Надо быть рядом.
Кроме того, в книжке по агрономии я, как весьма смышлёный пятиклассник, прочитал много чего непонятного, поэтому решил кое-что уточнить:
– Пап, а что лучше, озимая или яровая картошка?
Отец зачем-то напихал себе в рот гвозди, которые поочерёдно забивал.
– Фто?! – ловко придерживая гвозди то ли нижней, то ли верхней губой, произнёс он озадаченно.
– Я говорю, что лучше: озимая картошка или яровая?! – повторил я громко.
– Фто, млять?!…
Отцу хотелось сказать что-то ещё, но он не мог, потому что для произнесения некоторых слов у него слишком много гвоздей было зажато губами. Если забить ещё два-три гвоздя, и можно будет сказать. Но нет, вопрос задали сейчас. Он молчит. Только гвозди невнятно брякают что-то на «ять»
– Ну, ладно, если вспомнишь, то скажешь. А я, пожалуй, пойду, у меня дела, – сказал я.
Я вернулся домой и снова начал познавать азы агрономии. Ближе к обеду я отправился в летнюю кухню, стоящую отдельно от избы. Мама месила тесто, вытирая тыльной стороной ладони лоб.
– Мам, а зачем нужен серп? – спросил я.
– Чтобы урожай собирать.
– Картошку?
– Нет. Пшеницу, например, – раскатывая по столу куски теста, пояснила мать. – Сейчас серпом уже никто не пользуется. Вручную урожай не собирают. Зерноуборочные комбайны для этого есть. И вообще, что ты слоняешься из угла в угол?..
– Зерноуборочные комбайны… – важно произнёс я. – Это те, которые ржавеют на сельской свалке и куда запрещено ходить-играть?
– Да.
– А кто тогда урожай собирает?
– Никто. Развалился совхоз. Нет урожая.
Мать кладёт раскатанное тесто в сковородку, где уже нагрелось масло.
– Отца позови, скажи, что обедать будем, – говорит она.
В летней кухне жарко. Пахнет лепёшками. Тихо говорит радио. Отец своими большими ладонями ломает лепёшку и охотно хлебает щи.
– Пап, а если нам оставить пол огорода под пар? – деловито предлагаю я сельскохозяйственную тему для разговора, набравшись всяких терминов из книжки по занимательной агрономии.
– Пар?.. – спрашивает он озадаченно и глядит на мать.
– Да. А ещё мы не станем выкапывать часть картошки и будет весной она озимая.
Родители переглянулись.
– А весной, стало быть, закопаем яровую… – завешаю я умную мысль.
На плите забурчал чайник.
– Что ты целый день всякие ерунду городишь? – говорит отец.
Я беру тёплую лепёшку, кусаю и с набитым ртом поясняю:
– Агрономию изучаю.
Через полчаса я пришёл к своему новому приятелю-однокласснику Кольке. Мы прошлись по селу и вышли к свалке сельхозтехники. Залезли в ржавеющий «Сибиряк». Наугад дёргали рычаги в кабине, пока не надоело. Когда уборка урожая завершилась, мы отправились жевать гудрон и встретили дядю Володю.
Его гусеничный трактор ДТ-75 жутко тарахтел и сотрясал землю. Трактор остановился, и дядя Володя громко поинтересовался, какого хера мы тут делаем возле свалки. Я сообщил, что водили комбайн. Дядя Володя вылез из своего гусеничного исполина и по-отечески полохматил наши мальчишеские косматые волосы:
– Я войну чуть постарше вас был, когда сел за трактор. Пойдёмте, хлеборобы, – сказал он.
Мы вернулись к «Сибиряку». Дядя Володя доходчиво объяснил, как устроен комбайн, что у него и как работает, точнее, как работало.
Затем дядя Володя укатил по делам. Колька решительно заявил, что он уже, оказывается, не просто так, а заядлый комбайнер и залез в соседний остов комбайна «Нива».
Следующий час из кабин доносились детские крики:
– Шнек на выгрузку!
– Поднять жатку!
– Бункер пуст!
Ближе к вечеру небо заволокли низкие чёрные тучи и я, совершенно вымотанный уборочной страдой, отправился домой. Присев на скрипучее прясло в конце огорода, задумался о том, что сказать маме. Говорить о том, что я проторчал весь день посреди разобранной и ржавеющей сельхозтехники было решительно нельзя. Как, например, и лазить по руинам заброшенных телятников, или, что страшнее всего – по огромному элеватору. Да где угодно на территории брошенной совхозной фермы играть было категорически запрещено.
– Это, сынуля, не безопасно! – предупреждала мать. – Упадешь в навозохранилище и потонешь в коровьих говнах!
Да уж конечно! Засохло там всё давным-давно в этих говнохранилищах.
На ужин мама пожарила картошки. За окном постепенно смеркалось. Сентябрь выдался холодным. А дома было тепло и уютно. По телевизору шёл какой-то эстрадный концерт с артистами, про которых и так целыми днями крутили сюжеты по всем передачам.
– Ну что, юный агроном, чем сегодня занимался? – усмехнувшись, спросил отец. – Измерил огород под пар? Подготовил семена яровых? Проверил посевы озимых?
– Нет.
После ужина Я вышел на улицу и залез на крышу мастерской. С холма, где стоял дом, было прекрасно видно руины совхозной фермы, а особенно – высоченный элеватор. А уже слева – свалка сельхозтехники. За ней по краям от дороги тянулись обширные поля, заросшие всякой травой.
«И как мне тогда стать агрономом, если уже ничего нет? Или комбайнером? Никому это не нужно. Всё растащили. Сволочи!..», – с досадой подумал я.
– Чем ты тут занят? – неожиданно спросил отец, покуривая «Луч».
Я ловко спустился по лестнице.
– Что-то я уже не хочу быть агрономом, – с грустью ответил я.
– И кем же ты будешь? Космонавтом, милиционером, врачом? Все профессии нужны, все профессии важны. Помнишь?
– Да. Но, кажется, лучше быть артистом. Их постоянно по телевизору показывают. Пой себе песни и всем это нравится.
– М-да…– расстроенно вздохнул отец и бросил окурок в старое гнутое ведро. – Докатились.
Когда отец ушёл, я заметил, что ему идея про эстраду совершенно не понравилась. Я вспомнил слова дяди Володи:
«Это хорошо, ребята, что вы техникой интересуетесь, – завершив укоренный курс молодого механизатора, сказал он. – Придёт время и наши поля снова будут хлебными. Сядете вы за комбайны, новые, мощные и отправитесь на уборку урожая, бить рекорды. Кормит ведь не пашня, а нива. Будет хлеб – и всё будет. И ваши портреты, как лучших механизаторов, установят на доску почёта. А дома возьмёте в руки хлеб и будете знать, каким трудом он достаётся, пусть тяжёлым, но благородным. Истинно русским».
Вернувшись домой, я зашёл в избу и решительно заявил голосом Ельцина:
– Ладно, ваша взяла! Дорогие россияне!..
Я взял лепёшку и, обильно намазав малиновым вареньем, деловито продолжил:
– Не хотите картошку, значит, будем завтра сеять озимую морковку!
Интеллигентная завязка
«Я в телогрейке у печурки,
запив чайком печаль-тоску,