Но я пытался держать звериный инстинкт под контролем. Пытался, гоня от себя мысли, что однажды сорвусь и сделаю то, что сделал отец.
Я изо всех сил старался не повторить его ошибку, но чувствовал, что моя будет иметь еще более плачевные последствия. Не знаю, почему решил так. Наверное, чутье. Оно меня никогда не подводило.
Опустив окно, я вдохнул холодный сырой воздух. Пахло могильной землей, запревшими листьями и горечью дыма. Я даже мог почувствовать его причину – сырое дерево. Где-то далеко сжигали листья и сырые ветки. Умопомрачительная смесь. Почти наркотик. Я любил эти запахи. Ароматы приближающейся осени, начала конца. Когда все умирает. Но умирает так медленно и красиво, что хочется застыть в этой смерти навечно.
Скоро начнется дождь. Его я тоже любил. Люди, обычно, стремились найти укрытие. Я же, наоборот, пытался выбраться под ливень, надышаться им.
Дождь только приближался, но холодный ветер уже хлестал по салону, выстуживая кожу и застревая в горле. Я переключил скорость и надавил на газ. Ветер почти оглушающе зашумел в ушах, где-то очень далеко громыхнул гром. Но до города он еще не добрался. Ливанет только через пару часов. Как раз хватит времени, чтобы расчистить весь срач в голове и придумать, что делать дальше.
Скорость перевалила за двести. В крови забурлило возбуждение. А вместе с ним и злость.
Ради чего я играю в геройство? Ради кого строю из себя рыцаря?! Ради женщины, которая проклинает мое существование?
Мать всегда меня ненавидела. Самыми ласковыми детскими прозвищами, которыми она меня награждала, были «гаденыш» и «исчадие ада». А вот «Сынуля Сатаны» было ее любимым. Потому что Сатаной она называла моего отца. Он изнасиловал ее. Так они меня зачали – об этом мать проорала мне в мой седьмой день рождения. «Чудесные» детские воспоминания. Не каждый может похвастаться такими.
У меня была целая коллекция.
Мать оказалась обычным человеком, не подозревающим о существовании особой ветви эволюции. Даже не ведьмой, на худой конец. Она так и не смогла принять звериную натуру отца. Даже сейчас, когда его нет в живых, она продолжает его ненавидеть. И меня заодно.
Вся ее любовь досталась брату. Этому ублюдку, который всегда делал, что хотел и думал, что все ему обязаны. Мы никогда не были дружны. Ни капли. Даже родственных чувств друг к другу не испытывали.
Да, я ревновал к нему мать. Я хотел той же любви, которую она отдавала только ему, хотел той же заботы. Но очень быстро понял, что мне этого никогда не получить. Ревность сменилась равнодушием. Мне было насрать на него и его дела.
До недавнего времени. До тех пор пока он не связался с теми, кто сильнее. До тех пор пока от него не осталось кровавое пятно.
Мать билась в истерике и орала, что это я должен был превратиться в мешанину из кишок, костей и крови. Что обязан был искупить грех своего рождения смертью.
В какой-то степени я понимал ее. Отец всегда был жестоким. Диким. Он учил меня не щадить врагов. Уничтожать каждого, кто стоит на пути. Не оставлять в живых предателей и делать их смерть максимально долгой и мучительной. Другим в назидание. Он учил не бояться замарать руки в крови. Я служил при нем палачом, выполняя грязную работу и поднимаясь с низов. Я выбивал свое положение не рождением, а собственным пОтом. И я прекрасно знал, каким монстром он может быть. Я понимал ненависть матери к нему. Но не ко мне! Я не выбирал, как родиться.
Не я превратил его в монстра и заставил охотиться на мать, как на животное. Я ненавидел это в нас! Молился, чтобы со мной такого не произошло. Чтобы я никогда не встретил ту единственную, из-за которой все человеческое сотрется, и останутся только голые звериные инстинкты. А в нас они еще хуже, чем в животных. Животные убивают, чтобы выжить или если им грозит опасность. Мы же получаем удовольствие от насилия. Нас возбуждает аромат крови поверженных врагов. Животные охотятся, чтобы добыть пропитание. Мы – чтобы доказать всем свою силу. Чтобы испытать азарт, будоражащую кровь опасность, преодолеть препятствия и получить заветный приз. Животные спариваются, чтобы дать потомство. Мы же… чтобы чувствовать, как кричит, кончая, наша самка. Для нас это дикое безудержное совокупление, когда наслаждение балансирует на грани боли.
Большинство женщин воспринимают это как какое-то извращение. Легче заплатить шлюхе, согласной на все, ради пары купюр. Она не станет задавать ненужных вопросов, а потом сбегать с ужасом на лице и криками, что ты ее изнасиловал. А еще проще обойтись собственной рукой. И никому не нужно ничего объяснять.
Это и есть моя жизнь… Как же все задолбало. Нужно переключиться и подумать о чем-то другом. О чем угодно…
Я свернул с трассы на какую-то кривую дорогу в колдобинах. Деревья здесь росли почти вплотную друг к другу, по обеим сторонам от тропы. Сверху они сплелись ветвями так крепко, что получилась арка. Как в старой крепости…
Не знаю, почему вспомнил о ней. В детстве отец пару раз привозил меня в Логовец. Самым лучшим местом мне тогда казалась чудом сохранившаяся крепость с такими же сводчатыми потолками, какие сейчас нависали над машиной. Часть старого сооружения была разрушена, но от этого оно казалось еще более притягательным. Я бегал по мрачным коридорам, воображая себя древним берсеркером, завоевавшим неприступный замок.
А потом отец завязал мне глаза, отвел в подвал и запер в камере, сказав, что настоящий берсеркер выберется откуда угодно, даже из могилы. А так как это не могила, то я вообще должен справиться на раз-два.
Не помню, сколько мне тогда было. Но точно помню, что среди остальных я был самым хилым. Дух медведя во мне не пробудился, и я проигрывал во всех драках. Слабак – так меня все называли.
У сильного предводителя не может быть слабого сына. И мне пришлось выбираться из жуткого подземелья, где было темно, сыро и пахло так, что выворачивало наизнанку. Расчет отца оказался верным – во мне пробудился зверь и пришел на помощь. Я умудрился выбраться, следуя за запахом отца. Даже сейчас, вспоминая об этом, по телу проходит дрожь.
Сделал бы я подобное с собственным сыном, если бы в нем не просыпался духа зверя? Я помнил, как был напуган, как пытался разглядеть в темноте хоть что-то. Под ногами скрипел осыпавшийся камень, известка и еще черт знает что. Узкие стены давили. Мне казалось, что я останусь там навсегда – буду блуждать по подземным тоннелям, пока не превращусь в одного из призраков. Говорили, в крепости их предостаточно.
И сам не заметил, как за всеми этими размышлениями добрался до основной части города. Узкие улочки, сохранившиеся еще, наверное, со средневековья здания, мощеная дорога. Если не знать, где оказался, покажется, что угодил в старый европейский городок. Тихий, спокойный, до зубного скрежета… приличный, что ли.
Сам не знаю почему, но сворачиваю на пустую объездную дорогу, которая ведет к старой ратуше. Хотя, это слишком громкое название для башенки с часами и колоколом, но раньше ее звали именно так. Как сейчас – не знаю.
Когда я приезжал в Логовец, меня всегда манило именно сюда. Не знаю, что такого притягательного было в этом месте… Мне просто хотелось быть здесь. Как будто я постоянно чего-то ждал. Ждал. Этого не случалось. Я уходил. Но каждый раз возвращался. В надежде, что… Идиотизм какой-то.
Наш род сохранял каждую крупицу истории. Все, что происходило с берсеркерами тщательно записывалось в наши собственные летописи. Каждый род скрупулезно отмечал каждую мелочь – в этом и был секрет власти и могущества. Идиот – тот, кто повторяет ошибки прошлого, не извлекая из них никаких уроков.
История строительства ратуша была известна даже обычным людям. Вот только для них это была красивая сопливая легенда о любви. Для меня же – кровавая летопись того, как один глупец пожертвовал всем ради смазливой шлюшки.
Прадед строил башню собственными руками – хотел сделать подарок ведьме. В нашей семье верили, что она его приворожила. Не знаю, так ли это, подлые сучки способны на все, лишь бы получить защиту, но… Но для нее прадед создал маленький кусочек Италии, потому что ведьма обожала эту страну. У всех девушек на фресках и картинах внутри было ее лицо. Прекрасные мадонны мягко и насмешливо улыбались, свысока глядя на тех, кому разрешалось войти.
Я не понимал прадеда. Не понимал этой его тяги к какой-то девке, которая уводила его из семьи. Да, там был хорошо спланированный брак по расчету, выгодный обеим сторонам, но чтобы вот так демонстрировать всем свою любовницу…
Странно, но все упоминания о ней его сын, мой дед, постарался стереть с лица земли. Вот только ратушу почему-то пощадил. Наверное, боялся недовольства местного населения. Безымянная ведьма основала здесь же детдом для сирот – видимо, хотела подобной благотворительностью прикрыть свою шлюшью натуру и казаться всем чистенькой.
Понятия не имею о причинах ее поступка, но детдом функционировал до сих пор. Правда, по документам, которые я начал разбирать, уже давно медленно загибался. Неудивительно. Здесь все приходило в упадок.
Я притормозил перед небольшой площадью. В наступающих сумерках контур башни четко вырисовывался на темно-сером фоне неба. Золоченые стрелки часов равнодушно отмеряли время на темно-синем циферблате, украшенном звездами, солнцем с волнистыми лучами и улыбающейся луной. Стрелки сдвинулись, отмечая новый час, и человек на самой вершине ударил в колокол.
Я вздрогнул. Как будто перенесся в средневековье. Кровь забурлила, и шерсть на загривке стала дыбом. Я ощущал себя затравленным зверем. Еще немного, и гонящиеся за мной псы, покажут свои оскаленные пасти.
Что-то происходило… Надвигалось. Готовилось. Я чувствовал это. Звериным чутьем. Но никак не мог понять, откуда исходит эта невидимая опасность.
Заглушив мотор, я отодвинул соседнее сидение и вытащил кобуру с двумя пистолетами. Быстро надев, накинул сверху пиджак и вышел из машины. Мне не нужно было оружие, чтобы разобраться с врагом. Но еще с детства я прекрасно усвоил, что труп с пулевыми отверстиями вызывает гораздо меньше вопросов, чем обезображенное когтями, изрезанное в лоскуты, тело. Если его, конечно же, найдут.
Не знаю почему, но я ожидал подставы даже здесь.
Я пересек вымощенную брусчаткой площадь, с удивлением понимая, что вокруг ни души. Вообще никого. Даже птиц нет. Неужели, все уходят спать по расписанию? Еще не так поздно, и по идее, здесь должно быть полно народа. Словно в издевательство, налетел почти ураганный порыв ветра. Запах дождя стал ближе. Где-то совсем рядом грохнул гром. Гроза близко.
Я обогнул двухэтажную постройку, решив зайти с черного хода. Сколько себя помню, здесь всегда служил смотритель – так его все называли. Георгий Иванович – сутулый морщинистый старикан, которому еще в моем детстве было лет девяносто.
Не знаю, каким образом он замумифицировался, но когда после моего громкого стука, распахивается дверь, и я снова вижу его беззубую улыбку, закрадываются подозрения о его связи с ведьмами.
– Господин Дагмар! – Он распахивает объятия, и мне приходится наклониться, чтобы его обнять.
В нос тут же забиваются запахи вина, яблок и чего-то еще… В горле зарождается рычание. Чужой запах. Старика до меня кто-то обнимал. Несколько часов назад. Утром. Кто-то, кто пахнет цветочными духами и терпкой сладостью. Молодая женщина. Сладкая, как сливочная карамель.
Я заставляю себя отстраниться. Это уже совсем заскок.
Беззубая улыбка становится еще шире, и Георгий Иванович отступает в сторону, пропуская меня внутрь:
– Несколько дней в Логовце, а пришел только сейчас… Совсем ты обо мне забыл.
Я улыбнулся:
– Прости, что без подарка. Исправлюсь.
Старик махнул рукой:
– Вы, молодежь, не понимаете, что подарок для нас – ваше внимание.
