Телохранитель

– И что ты по этому поводу думаешь? – пихнула она его, выдернув из дремоты.

– Я-то откуда знаю? Спроси свою подругу Олю. Ну, эту, как ее… – Ховрин пощелкал пальцами. – Савченко, что ли…

Юля махнула рукой:

– Савицкую? Бесполезно – она беременная. Разговаривать с ней ни о чем невозможно. Несет какую-то херню. Такое ощущение, что она вдруг отупела. Нос заложен, рот постоянно открыт. Все об одном талдычит: где кроватку поставить и все такое. Какой-то комод с пеленальным столиком. И еще постоянно про тонус матки. Кому это интересно? Неужели и я такая буду? И курить придется бросить? Меня мама тоже родила в двадцать. И до сих пор они живут с отцом душа в душу, тьфу-тьфу-тьфу. Отец в последний год даже пить бросил – почти не пьет, только пиво, – у него панкреатит, давление, еще недавно и диабет нашли. Курить только не может бросить. Ну, и футбол смотрит – всех уже задолбал. Орет на весь дом. Накупит пива, сядет на диван и уставится в ящик смотреть все подряд. А когда его друзья иногда приходят – тогда вообще атас!

– Аню тогда спроси… Ты мне про нее как-то рассказывала…

– То же самое. Она полгода назад родила. У нее теперь все разговоры сводятся к тому: что Данечка поел, как Данечка посрал. О чем ни начни говорить, все скатывается туда. Скукота. А ведь была когда-то нормальная девчонка. Неужели и я такой буду? – снова спросила она.

– Родишь – будешь! – буркнул Ховрин, у которого неудержимо слипались глаза, а Юлия его постоянно пихала в бок: «Не спи!» Ей хотелось поговорить.

– Ну, не знаю… Это ужасно.

– Такова ваша женская доля.

– Не спи, блин!

Пытка какая-то.

На другой день, когда Ховрин возвращался от Катиного дома к метро, подвалил серьезный парень:

– С тобой хотят поговорить.

Ховрин подошел к машине. Это был большой черный внедорожник «Тахо». Стекло задней двери опустилось. Ствола с глушителем, впрочем, оттуда не высунулось, но там сидел человек во всех отношениях неприятный. Лицо его было словно жеваное.

– Слушай сюда, малой! Жить хочешь? – прохрипело это лицо.

– А вы, дядя, кто? – оторопел Ховрин.

– Дед Пихто! Мне нужно перетереть кое о чем с твоей девчонкой! Всего пару словечков. Чисто по делу. Один на один. Ты просто постой в стороне. Пять минут.

– Скажите, о чем, я ей передам.

И тут этот жеваный человек словно что-то или кого-то вдруг увидел позади Ховрина, отчего изменился в лице, поднял стекло, и машина тут же умчалась. Ховрин обернулся, но ничего особенного не заметил. И парень, что подходил к нему, тоже куда-то делся.

Тут же записал по памяти номер машины. Подумав, позвонил Печерскому:

– Виктор Станиславович, можно с вами посоветоваться?

Поразило Ховрина, что тот звонку вовсе не удивился. Услышав только начало истории, Печерский буквально заорал в трубку:

– Приезжай сейчас же! Театр «Балтийский дом» знаешь? Рядом правее там есть бильярдный клуб «Шарада». Скажешь охраннику, что ты ко мне, и тебя проведут.

Ховрин проехала туда на метро – до «Горьковской», оттуда пешком дошел до клуба. У клуба стояли, по крайней мере, два "рэнж-ровера", большой «мерседес» и еще много других недешевых иномарок. Подошел к охраннику, тот кивнул и незамедлительно повел его в зал. Тут был полумрак, ярко освещались лишь зеленые бильярдные столы. Тусовочный народ еще не собрался, музыка звучала откуда-то из глубины. Там стояли столики. На стене светились мониторы. Показывали какой-то рукопашный бой. Все, глядя на экран, непрерывно трещали фисташками. Какой-то мужчина с тухлым лицом как всунулся носом в кружку пива, так и не вылезал из нее, словно спал.

В полумраке за обычным ресторанным столиком сидел сам господин Печерский. Стол перед ним был засыпан скорлупками от фисташек. Кружка пива была опустошена наполовину.

Бумажку с записанным номером Печерский сразу передал какому-то человеку, который тут же вышел. Потом спросил:

– Опиши его.

– Довольно противный, лицо изъедено рубчиками, будто раньше были прыщи. Бугристая голова. Старый – лет пятьдесят.

Тут появился человек, которому передали записанный номер, что-то прошептал на ухо Печерскому.

– Ага, – сказал тот. – И чего он от тебя хотел?

Сам Печерский представлял собой гору жира, в которую нередко превращаются бывшие спортсмены-тяжеловесы, когда уходят из спорта и перестают тренироваться. У него был складчатый загривок бегемота, выпиравший сзади над воротником. Его, как борова, можно было резать на сало. В голодные годы на Украине его наверняка засолили бы и съели бы. Там любят сало. При этом он был в явно очень дорогом костюме, с галстуком, на котором блеснула золотая заколка.

И вот этот большой солидный человек вдруг придвинулся к Ховрину и с интересом десятиклассника, интересущимся дракой только что произошедшей в школьном туалете, спросил:

– Я вот чего не понял: хули он до тебя-то доебался? – в глазах Печерского блестел искренний интерес.

Ховрин, переминаясь с ноги на ногу, сказал. Чувствовал он себя довольно неприкаянно, уже жалел, что пришел.

Какое-то время Печерский думал, потом понимание и решение возникло в его глазах.

– Любопытно. Очень любопытно....

Он переглянулся с сидевшим рядом мужчиной в костюме, в очках и с галстуком. Тот едва заметно кивнул. И тут Печерский резко изменил поведение: он указал Ховрину на стул напротив:

– Ну, это несколько меняет дело. Садись-ка…

Позвонил куда-то, приложив правую руку с казавшимся крошечным телефоном к мясистому приплющенному уху, ждал ответа, барабаня пальцами левой руки по столу.

– Давайте сходу ко мне! – сказал и положил трубку на стол.

Потом внимательно посмотрел на Ховрина. Глаза у него стали хитрые-прехитрые. И вообще вид у него стал как у Карабаса-Барабаса, вдруг узнавшего от Буратино, что в каморке папы Карло есть таинственная дверца. Ховрин потом думал, что так могло заинтересовать Печерского, но ничего придумать не мог.

Печерский достал из внутренего кармана пиджака сверкающую золотом ручку, написал на бумажке цифры и дал Ховрину: там было два номера мобильных телефонов и два имени: Андрей и Сергей.

– Это братья Гарайсы. Наша гвардия. Если будут наклевываться какие-нибудь разборки, типа этой, сразу звони им, они будут в курсе и если что – помогут… Это теперь будет типа твоя «крыша». Надо будет, забьем стрелку. Ничего не бойся и, главное, не дергайся, тяни время, сразу звони Гарайсам.

По сидящим в комнате прошел шумок, народ заерзал. Услышав слово «стрелка», бугай за бильярдным столом утробно хохотнул, мотнул головой. Прозвище у него было Тапир. Очень точное – была у него некая глобальная горбоносость. Здоровенный, двухметровый парнище, спокойный, как слон. И кулаки у него были очень большие. И еще был тут один тип. Погоняло у него оказалось Миша-Топор. Нехорошее какое-то прозвище. Сам он был длинный, худой, заросший пегой бородой до глаз. Сами глаза его были какие-то мутные – страшный человек. Да и все тут были такие. И очкастый рядом с Печерским тоже был какой-то недобрый. У него были очки с очень толстыми стеклами и глаза его, казалось, жили самостоятельно где-то в глубине этих стекол. Зрачки метались в них, как рыбки в аквариуме. Жуть!

В этот момент подошли и сами братья Гарайсы, которых, видимо, Печерский и вызвал по телефону. Оба были просто огромные, светловолосые, с хрящеватыми носами, Ховрин оценил свои шансы в поединке против любого из них как однозначно нулевые. Он не продержался бы и минуты – прихлопнули бы, как клопа. Осознавать это ему было неприятно. Такое ощущение расстроило Ховрина, да и не только его, а буквально всех, кто когда-либо сталкивался с братьями Гарайсами. Печерский, отойдя с ними в сторону, что-то им сказал и показал им Ховрина. Те без особых эмоций кивнули.

Позже оказалось, что братья Гарайсы, Андрей и Серега, – светловолосые близнецы-гиганты – при абсолютной внешней похожести имели совершенно разные характеры. И только по этой разнице характеров их и можно было различать: Андрей был злой, а Серега – добрый. Или наоборот.

Еще через десять минут Ховрин вышел из бильярдного клуба. Пришлось чуть ли не протискиваться: у входа стояли очень тесно три большие машины – все черные внедорожники «Мерседес». Две были пустые. В третьей сидел водитель в пиджаке, белой рубашке с галстуком, но почти наголо стриженый, вроде, как и явно дорого одетый, но в целом совершенно ужасного вида, как будто бы только вышел из тюрьмы, где отсидел долгий срок за жесткое и дерзкое убийство.

В результате этой встречи Ховрин вроде бы получил «крышу», но все равно чувствовал себя довольно неуютно, поскольку ничего не понял, кроме того, что им явно играли вслепую. Мелкая шантрапа и гопота, понятно, в счет не шла, на нее можно было вообще не обращать внимания, а вот боевики на внедорожнике и жеваный тип на «Тахо» серьезно его обеспокоили. Вопрос, который его волновал и оставался нерешенным: причем тут вообще Катя Гарцева?

На следующее утро на тренировке Ховрин как обычно лупил кулакам и ногами по мешку.

И снова Михалыч позвал, как пролаял:

– Витя, с тобой тут хотят поговорить.

Это оказался мужчина лет пятидесяти или чуть больше. Ростом чуть ниже Ховрина, плотный, широкий. Сам он был не то чтобы совсем лысый, но имел на голове довольно скудную, коротко стриженую седую поросль. Еще у него была «ришельевская» бородка, точнее клок волос сразу под нижней губой, которую он, как оказалось позже, имел привычку тормошить, подергивать, когда задумывался. В комплекте с усами это образовывало вокруг рта кольцо волос. Он протянул Ховрину руку, крепко пожал, представился:

– Здравствуйте, Виктор! Меня зовут Сергей Николаевич Данилов. Я работаю в компании Владимира Петровича Гарцева, родного отца известной вам Кати Гарцевой, занимаюсь безопасностью его предприятий, находящихся на территории России. Вы, наверно, в курсе, что Владимир Петрович живет сейчас за границей. Тому способствовали разные обстоятельства. Катя Гарцева его дочь от первого брака. Он волнуется за ее безопасность. Думаю, на бытовом уровне тут проблем на настоящий момент нет. Но дело в том, что у него есть, скажем так, имеется серьезный оппонент, бывший партнер, который в свое время, скажем прямо, украл у него довольно крупную сумму денег. Если на доллары это примерно десять миллионов. Некто Александр Борисович Гилинский. Ничего тебе не говорит эта фамилия?

Ховрин только неопределенно пожал плечами.

– Так вот: этот самый Гилинский недавно приехал в Петербург и находится тут уже две недели.

– А при чем тут Катя? – спросил Ховрин.

– Пока не знаем. Какие-то дела. Тут-то и вопрос, какие. Может, и не причем. Но на всякий случай мы хотим усилить ее охрану.

– Откуда вы все это знаете? – спросил Ховрин.

– Я работаю на Владимира Петровича Гарцева уже семь лет. А вообще-то я бывший офицер, когда-то служил в военной разведке, – сказал Данилов. – У меня свои каналы информации.

Ховрин посмотрел на него пристальнее. Обратил внимание на выпирающий, как у беременной месяцев пяти, животик. Данилов этот его взгляд заметил, но не смутился.

– Давно это было. Я уже почти пятнадцать лет лет как в отставке. И жена у меня готовит потрясно. Каюсь, каждый день наедаюсь на ночь. Борюсь с этим, но ничего поделать не могу. – Он кашлянул. – Опять же раньше много курил, полгода только бросил. Жрать охота постоянно…

К делу это вроде как не относилось, но Данилов, похлопав себя по животу, продолжил:

– Я еще ничего. Тут случайно встретил парня, с которым вместе служили срочную.

– И что? – спросил Ховрин.

Данилов почесал свою ришельевскую бородку.

– Я ужаснулся: это был очень старый, буквально кроманьонский человек, почти что питекантроп – настолько он был древен! А ведь мы служили в одном взводе. Никто еще не пугал меня больше. Он что-то говорил мне, лыбился зубными протезами, а я словно заглянул в склеп. От него пахнуло могильным гнильем. Он гнил заживо. Я испытал настоящий ужас, долго потом не мог прийти в себя. Выпил в тот вечер полбутылки коньяка и только тогда опустило.

Он какое-то время молчал, потом добавил:

– Знаешь, Витя, у меня была нормальная жизнь: школа, пионерские лагеря, спорт, армия, потом училище, нормальная служба, неплохая заплата, семья, дети, небольшая, но уютная квартира. Мы напоролись на девяностые годы, как корабль на рифы. Все рухнуло в один миг. Я был тогда в полной жопе. И Вова Гарцев – Владимир Петрович – помог мне выплыть, и я ему за это навсегда – по гроб жизни – буду благодарен. Это было как рука из облака, вытянувшая меня из смертельного водоворота, из дерьма. И снова в один миг все изменилось. Я не мог этому поверить. Недели две приходил в себя. А потом встретил Валентину…

В целом Данилов вызывал у Ховрина доверие и симпанию.

– Поехали ко мне: пообедаем, заодно и поговорим, – сказал, поднимаюсь, Данилов. – У меня жена сегодня дома. Хорошо готовит. Я не люблю общепит. Короче, я тебя жду на выходе… Иди переодевайся.

Ехать было недолго – до улицы академика Сизова. Поднялись на третий этаж, Данилов не стал окрывать своим ключом, а позвонил в дверь. Открыла молодая женщина лет двадцати восьми, не больше. Можно было подумать, что это его дочь, но дочери ведут себя немного по-другому.

– Валентина Михайловна, – представил ее Данилов.

– Просто Валентина, – улыбнулась женщина.

– А это Виктор. Накормишь нас?

– Конечно.

Валентина отправилась на кухню. Мужчины сняли обувь, куртки, вошли в комнату. Еще не сняв ботинок, Данилов прямо из прихожей щелкнул пультом телевизора. Там шел футбол.

Данилов бухнулся на диван. Кивнул Ховрину на кресло рядом, взяв оттуда журнал, распушив его и бросив на стол.

– Ты пробовал читать какой-нибудь популярный женский журнал – это же верх дебилизма! Говорящая пиз…– он запнулся, подбирая слово: – короче, понятно!

В этот самый момент из кухни вышла Валентина.

– Кто бы говорил! – обратилась она к Ховрину, ничуть не смутившись. – Когда он смотрит футбол, его не тронь! Причем даже если «Зенит» играет с каким-нибудь «Шахтером» или «Альмаром» или еще с кем. Буквально впивается глазами в экран, влипает в него! И тут вдруг какой-то наемный бразилец забивает этому самому «Шахтеру» или «Альмару» гол. Что тут твориться! Какой безумный щенячий восторг! Тут же ему надо куда-то мчаться, орать. А что ему этот бразилец? Я понимаю, если бы он сам забил, или сосед, или знакомый какой или хотя бы питерец, просто россиянин, наконец. А тут наемный бразилец. Что ему до него, до этого бразильца? Забьет он или не забьет. Победит «Зенит» или не победит. Тебе-то что? «Что он Гекубе? Что ему Гекуба?» Меня всегда это просто поражает до глубины души! Это ли не настоящий дебилизм?

Мужчины не ответили. Они впились глазами в экран. Впрочем, на этот раз давешний бразилец в ворота не попал.

– Что-то знакомое, – начал припоминать Ховрин. – Какая такая Гекуба?

– Это же Шекспир – из «Гамлета»! – укоризненно покачала головой Валентина. – Чему вас в школе учили.

– Пьесы эти, говорят, писал вовсе не Шекспир, а чуть ли не сама английская королева или один ее придворный – граф Оксфордский! – заявил Данилов.

Валентина на это только фыркнула:

– Заметьте: почему-то никогда не бывает двойного авторства в скульптуре или живописи, типа: вместо Микеланджело эти скульптуры по-тихому на заднем дворе вырубил некий граф Хренков. Или эту фреску вместо Джотто в свободное от государственной работы время написал сам итальянский король или римский папа – захотелось ему помалевать в свободное время. А вот с книгами такие вопросы возникают постоянно. Это потому что писать умеют все. Дело во всеобщей грамотности. А ведь этому графу по тем временам будто бы и делать было нечего, как пьесы писать. Да и захотел бы – не написал. По одной простой причине: тут нужен талант!

– Так кто же такая Гекуба? – еще раз спросил Ховрин.

– Царица Трои, вроде бы, – не совсем уверенно сказала Валентина.

– Сама не знаешь, а говоришь! – съехидничал Данилов.

– Посмотри в «Википедии». Я точно не помню, – пожала плечами Валентина, – я и не собираюсь все помнить. Когда-то знала, но забыла.

И снова ушла на кухню. Данилов же сказал, махнув рукой:

– Спорить бесполезно. Женщины – они другие, чем мы. Если бы на свете спрос определяли только мужики, бриллианты ничего бы не стоили, разве что как стеклорезы. Но на этом стоит целая промышленность. Амстердамские ювелиры что-то там круглые сутки точат, в Якутии кимберлитовые трубки роют – поразительно – из-за какой-то херни… Не понимаю.

Потом пошли на кухню обедать. Кухня была большая, со столом человек на шесть. Тут тоже был телевизор, но Валентина запротестовала по поводу футбола:

– Давайте просто пообедаем в тишине.

– Молчи, женщина! – пробасил Данилов.

– Ты – средневековый человек! – бросила в ответ Валентина.

– Все мы такие, – пробурчал Данилов, но телевизор выключил.

В три часа Ховрин засобирался:

– Мне пора в школу за Катей!

– Я тебя довезу, – сказал Данилов. – Так вот: с учетом сложившейся ситуации мы решили усилить охрану. Ты перекрываешь бытовое звено: сопровождение от школы до дома, всякие там хулиганы, бомжи и прочее. Внешне это выглядит вполне естественно: парень встречает и провожает свою девушку. Мы же сформируем вторую – невидимую линию охраны от более серьезных угроз: наездов со стороны полиции или других профессионалов. Соответственно твоя зарплата возрастает даже не в два, а в три раза. Тебе теперь будут платить теперь оба: Валерий Константинович и Владимир Николаевич.

«Оба отца», – подумал Ховрин.

– И еще, – добавил Данилов, – Валерий Константинович не в курсе последних изменений. И пусть так и остается…

Данилов по дороге рассказал еще историю про совместное с Гарцевым погружение с аквалангами где-то на Филиппинах. Там на глубине из скалы торчал острый камень. Течением их понесло туда. Данилов видел опасность, но крикнуть, понятно, не мог, а только с ужасом глядел, как медленно происходит сближение головы Гарцева и этого камня, потом голова коснулась острия и почти сразу оттуда забила струйка крови зеленого цвета – так выглядит кровь на глубине. А глубина была за тридцать метров. Долго на ней находиться было нельзя. Гарцев, впрочем, регулятора изо рта не выпустил, но задышал заметно чаще. Чем-то надо было зажать рану. Сразу появилась мысль об акулах. Акул там было довольно много. Кое-как вынырнули. Зашивали Петровичу голову в местной больнице.

После паузы Данилов продолжил:

– А потом Гарцев вообще перестал нырять – у него начали болеть уши. Помню, он не смог погрузиться в пещере, в воздушном кармане. А там ведь экстренно не всплывешь. Еле-еле выплыл, ухо болело страшно, чуть сознание не потерял. Кажется, это было где-то в Мексике. Или в Доминикане? Точно не помню. Что-то с носом. Лечился – не помогло. Последние три года уже не ныряет. Но пьет. Беда.

Данилов прояснил и текущую ситуацию:

– Парадокс, но в школе никто не знает, чья она дочь. Точнее, кто ее родной отец. Фамилия ведь самая обыкновенная, да и вела она до нынешней зимы жизнь самую что ни на есть обыкновенную. Отчим ее, Валерий Константинович, которого все так и считают ее настоящим отцом, никогда в школе на родительских собраниях не бывал. Маргарита Михайловна этим занималась. Самые обычные люди, простая семья. И вдруг – нате вам: появляется профессиональная охрана! И тут неизбежен интерес соседей, школьных друзей и подруг. А в школе даже подруги не знают, кто ее настоящий отец. Ну, да, появились свободные деньги, но ведь и у подружек какие-то есть: сходить в кафе, в кино, купить кое-какие обновки – много ведь девушкам-подросткам и не нужно. Пока не присутствуют в их жизни шубы, бриллианты и автомобили премиум-класса. Чуть постарше будет уже другой уровень трат и произойдет разделение. Но это будет позже. Поэтому для настоящего момента ты подходишь идеально. Ты не выделяешься и похож на ее дружка. Твоя задача, чтобы она не возвращалась с занятий поздно вечером и ночью одна. Это существенно снижает риск нападения. Даже старые бабушки встречают внучек – небось видел. Это уже защита. Нередко ведь стеклянной двери достаточно от проникновения, хотя ее и легко разбить. Но чтобы разбить, нужно совершить преступление. Просто так сумочку в людном месте не отберешь. Это рискованно для грабителя. Кроме того, ты имеешь нреобходимую для этого спортивную подготовку. Это и определило выбор. Теперь некоторые элементарные детали. – Он достал планшет, загрузил карту, ткнул пальцем. – Вот Катин дом. Вот ближайшая дорога из школы. Тут – проход вдоль детской площадки и между домами. Идеальное место для засады. Тут не ходите никогда. Лишних пять минут лучше обходите вот здесь. Понятно?

– Понятно, – кивнул Ховрин. А они-то как раз всегда ходили между домами через этот самый проход.

Еще Данилов дал целую кучу полезных советов: как действовать в определенных ситуациях, как входить в подъезд и тому подобное. И тут, оказывается, были свои тонкости.

– А вообще-то всем нужно соблюдать простые правила: не ходить ночью одному, тем более по пустынным и темным улицам, не ездить в общественном транспорте, не посещать подозрительные учреждения, ночные клубы. Меньше мотаться ночью на машине: много пьяных за рулем, большие скорости, всякие психопаты спокойно проезжают на красный свет. Все страшные аварии случаются обычно ночью. Все это знают, но не выполняют. Ладно, завтра еще раз встретимся и четко все распланируем, обсудим еще детали… Задействуем еще одного человечка.

Проводив Катю до дверей квартиры, Ховрин вернулся домой в десять вечера.

Пришла возбужденная соседка тетя Клава, сообщила страшным шепотом:

– Витенька, за мной следят!

Ховрин даже не удивился: тараканы в голове, старуха совсем ёбнулась. Ей постоянно казалось, что кто-то хочет отнять у нее квартиру.

– С чего вы взяли? – хотел в очередной раз отмахнуться Ховрин.

– Пошли со мной!

В квартире был выключен свет, задернуты шторы. Щель, однако, оставалась. Прильнули к этой щели.

– Вот они! – тетя Клава ухватила Ховрина за голову и повернула в нужную сторону.

Ховрин присмотрелся. Там действительно стояла машина. Ну и что? Тут всегда много машин стоит. Но у нее работал двигатель, и вдруг внутри вспыхнула красная точка – кончик сигареты – кто-то затянулся Действительно кто-то там сидел.

– Они прошлой ночью тоже стояли.

– Может, пасут какого-нибудь бандита, – предположил Ховрин. – Днем тоже стояли?

– Днем – нет! Как только ты отъехал на своей красненькой, они тут же уехали за тобой.

– Ну, не за мной же следят! – возопил Ховрин.

– За мной следят, – тетя Клава затряслась, – хотят забрать квартиру. Потом еще рассказала, что участковый приходил и хотел задушить ее телефонным проводом. «Совсем ёбнулась!»

На следующий день Ховрин сделал запись всей поездки видеорегистратором, который укрепил присоской на заднее стекло. Действительно одна машина будто прилипла и долго ехала следом.

Запись он показал Данилову. Тот записал номер машины, похвалил:

– Молодец, что увидел.

Ховрин хотел рассказать ему про подозрения соседки, но не стал.

Данилов позвонил тем же вечером:

– С машиной я проверил: все нормально, забудь.

И действительно больше там машины не стояло, что тетя Клава незамедлительно отметила.

Обычно Ховрин провожал Катю до самых дверей квартиры. Подъезд закрывался на кодовый замок, однако дом был большой, и многих жителей в подъезде Катя не знала даже в лицо, хотя всегда здоровалась со всеми встреченными. Несмотря на кодовые двери, на лестнице было довольно обшарпано, на стенах – надписи, некоторые почтовые ящики разбиты, всюду валялись рекламные листовки. Дом был двенадцатиэтажный, Катя жила на пятом. Однажды лифт был сломан, пошли пешком, На подоконнике между третьим и четвертым этажами лежали смятые сигаретные пачки, стояли пустые банки из-под пива, пол был заплеван. Тут явно было тусовочное место. В определенной ситуации оно могло был опасным.

На площадке выше этажом послышался мужской, но очень слащавый голос: какой-то парень говорил по телефону:

– Эдик, милый, ты знаешь, где я стою? У дверей твоей квартиры. Ты меня не впустишь? Я люблю только тебя. Если не впустишь, я покончу с собой!.. – Послышались рыдания.

Оба, Катя и Ховрин прыснули, еле сдержав смех.

– Кто там живет? – спросил Ховрин.

– Я не знаю. Раньше вроде жила какая-то бабушка.

Попрощались. Чуть позже Ховрина забрал от Катиного дома сам Данилов.

Сначала поехали за неким Чебышевым. Этот Чебышев жил за КАДом – в Буграх – минут двадцать езды. Машина у него была в ремонте, и он был вроде как уже хорошо подвыпивши, этот Чебышев. Пришлось его оттуда забирать, благо было недалеко. Подъехали к дому. Это был стандартный двухэтажный коттедж, не слишком богатый, но ухоженный, дорожки в саду все расчищены. Снег оставался лежать только в небольшом огороде и на клумбах.