Смерш. Дети айсзаргов

Я всегда с уважением относился к ветеранам Великой Отечественной войны. Примером служил отец, Дуюнов Аким Васильевич, прошедший всю войну. После тяжелейшего ранения под Кенигсбергом в ноябре 1944 года, вернувшись инвалидом 2 группы, он не сломался, а занялся тренировками, устроился на работу в колхоз в селе Чалдовар Панфиловского района Киргизской ССР, куда попал на реабилитацию. С матерью Марией Михайловной они родили четверых детей, воспитали и дали путевку в жизнь. Правда, одна сестра, Люба, умерла от кори в возрасте двух лет, не было тогда пенициллина… В семье из мальчиков я был старшим, и мне судьба уготовила стезю военного, продолжившего судьбу отца и деда, Дуюнова Василия Андреевича, участника Первой мировой войны, кавалера двух Георгиевских орденов, прадеда моего Дуюнова Андрея Федоровича, служившего в Воронежском казачьем войске и дослужившегося до чина подъесаула.

И вот я в чине старшего лейтенанта, в должности оперуполномоченного Особого отдела КГБ СССР по Спасскому гарнизону, Управления Особых отделов КГБ СССР по Краснознаменному Дальневосточному военному округу, принял в оперативное обслуживание полк связи в городе Спасск-Дальний Приморского края. В городе Спасске помимо Особого отдела КГБ был городской отдел КГБ, руководил которым майор Морозов.

В отделе было четыре опера, секретарь и начальник. Как работали мои коллеги, не берусь судить, они подчинялись Управлению КГБ по Приморскому краю. Начальником был генерал-майор Григорьев.

По положению об органах КГБ мы должны были делиться оперативной информацией обо всех полученных сигналах в отношении проживающих на территории граждан, а они о полученной оперативной информации в отношении военнослужащих гарнизона. Это в теории, а на практике…

Вот об этой самой практике и пойдет речь. В день ЧК, 20 декабря 1974 года, мы встречали его вместе с сотрудниками горотдела и ветеранами КГБ, проживающими на территории города и района. Присутствовал на этой встрече и легенда Приморского КГБ майор Качан Леонид Семенович, в годы войны разоблачивший японскую резидентуру в Приморском крае и награжденный орденом Красная Звезда и знаком Почетный сотрудник КГБ СССР. Он пожелал нам, молодым сотрудникам, быть трудолюбивыми, скурпулезно анализировать получаемую информацию, не допускать необоснованных подозрений в отношении проверяемых и всегда доводить все сигналы до логического конца, чтобы не осудить невиновного и не пропустить врага.

Это запало в душу, наверное, не только мне. Я с восхищением слушал ветерана войны, которого не сломили годы, ему было уже под 80, но энергии было не занимать, и он знал, что говорил.

И по прошествии некоторого времени у нас с Леонидом Семеновичем установились добрые отношения, он приезжал ко мне в полк, смотрел, как я обживаюсь на месте, давал советы и пригласил меня на свою дачу, расположенную в окрестностях Спасска.

И вот в один из дней июля 1975 года я приехал к нему на дачу, у меня был служебный мотоцикл К750, у него «Запорожец», я привез ему канистру бензина. Сели в тенечке беседки, он достал бутылочку медовухи, у него было четыре улика, выпили, закусили чем Бог послал, и потихоньку разговор перешел на рабочие вопросы. Я поделился наработками, не расшифровывая ни источник информации, ни установочных данных проверяемых, в общем, обычная рутинная работа, он дал пару советов, как мне нужно вести проверку, потом мы пошли на речку, посидели у воды, вернулись, еще выпили, и утром я уехал на работу.

И вот однажды в конце июл к нам в отдел приехал Леонид Семенович, он пообщался с другими моими коллегами, а потом с заговорщицким видом зашел ко мне в кабинет и, закрыв дверь, попросил уделить ему внимание. Я с интересом стал его слушать. Леонид Семенович вначале разговора попросил отнестись к разговору очень серьезно, и если возникнут вопросы, то он попытается все разъяснить.

Начал он с того, что в годы войны ему, оперуполномоченному райотдела, пришлось ознакомиться с ориентировкой СМЕРШа, в которой предписывалось всем органам НКВД обратить внимание при розыске агентуры Абвера на такую особенность при проверке подозреваемых, как наличие татуировок под мышками в виде римских цифр. Это особенность офицерского состава и сотрудников спецслужб Абвера, в случае ранения это группа крови, которую надо ему переливать. Я слушал его, не понимая, какое это имеет отношение ко мне, мне и в страшном сне не могло присниться, что когда-нибудь мне попадется какой-то агент Абвера, время-то было уже далеко от войны. На этом неожиданности не закончились, Леонид Семенович объявил мне, что сейчас он переходит к главному. По его словам, он давно присматривается к одному гражданину, с которым знаком лет десять и которого случайно увидел раздетым, когда тот косил траву у себя на участке, через один от участка Леонида Семеновича. Он обратил внимание на татуировку под левой рукой в виде римской цифры 4, затертой, правда, но явно видимой на теле. И когда он спросил у него, что это значит, тот, смутившись, ответил, что это шалости детства, оначающие руки дружбы, принятой у их народа. На вопрос, какого народа, последовал ответ – грузинского. Леонид Семенович сделал вид, что удовлетворен ответом, а сам задумался: не может быть таких совпадений, у человека пожилого татуировка на том месте, о котором он читал еще в далеком 1943 году.

Я его спросил, а он говорил об этом кому-нибудь еще? Леонид Семенович сказал, что он рассказывал об этом Морозову, тот послушал его, поулыбался и сказал: «Ты бы лучше отдыхал, чем шпионов на старости лет искать. Все никак не успокоишься, и другим спокойно жить не даешь. Где Абвер и где Приморье?»

Задаю вопрос:

– А почему со мной решил поделиться?

– Потому что ты молодой, хваткий. Вот и покажешь, чему тебя в Новосибирской школе КГБ научили, да и мне будет спокойней, развеешь мои сомнения.

Порешили, что я оформлю это справкой о беседе с гражданином К. и доложу руководству. На следующий день справка лежала на столе у начальника отдела.

Начальном отдела был майор Постовалов, выпускник Высшей школы КГБ им. Ф. Э. Дзержинского, только что назначенный на эту должность и, конечно, жаждавший переловить всех шпионов в округе и копавший землю на три метра как в глубину, так и в ширину. Короче, то, что надо, не в пример Морозову, который сам ждал скорой пенсии. Знал бы он, что она так близко…

Как и предусмотрено нашими правилами, ты получил сигнал, составь план проверки, обозначь числа и даты мероприятий, ответственных за каждый пункт, тех, кто будет тебя контролировать, кого ты привлечешь к проверке и, главное, никому ни слова о полученном сигнале. Это закон оперативной работы, опера меня поймут.

План я составлял несколько дней, надо было предусмотреть все мероприятия по проверке столь необычного сигнала, привлечь все силы и средства КГБ, продумать все ходы, как свои, так и проверяемого, изучить его прошлое, настоящее, окружение, связи и т. д. и т. п. Короче, когда я представил начальнику план мероприятий, а он его должен утвердить, то это был объемный документ, превышающий сам сигнал в десятки раз. Из опыта последующей работы как по этому делу, так и по многим другим, могу сказать-первичный сигнал, получаемый нами от источников информации, это маленькая верхушка айсберга, когда надо вырыть тонны земли, мусора, отмести сотни версий, по ходу проверить десятки, если не сотни людей и событий и выбрать одну, настоящую оперативную версию и раскрутить ее, добравшись до истины. Как говорят – лопату тебе в руки, разгребай. Примерно так и была написана резолюция начальника с добавкой: «Плохо выполнишь, что напланировал, получишь по полной».

Не знаю, верил ли начальник в то, что это серьезный сигнал, я лично проникся процентов на 25, и единственный, кто верил, был Леонид Семенович. Он почти еженедельно приезжал ко мне, и мы втихаря обсуждали наши действия. Он убеждал меня, что мы на правильном пути, и вселял оптимизм по ходу проверки.

Первое, что нужно было установить, – это личность проверяемого. Сделать это не представляло труда, так как нам было известно его имя и фамилия. Это Курашвили Тигран Симонович, 1911 года рождения, уроженец одного из сел неподалеку от Тбилиси, со средним образованием, грузин, живущий более 30 лет в Приморье, на одной из улиц Спасска, работающий в охране Спасского завода Сантехарматура, по работе характеризующийся положительно, жена – Светлана Федоровна, пенсионерка. Это были видимые всем данные, которые были на слуху. Далее начиналось самое интересное – мне необходимо было проверять его по учетам КГБ по Приморскому краю, наличие компматериалов, по другим учетам и здесь сразу же происходила засветка нашего интереса к этому гражданину, и как следствие – Морозов с вопросом, а чего это Особый отдел интересуется их подопечным. Это парадокс оперативной работы, сигнал на гражданского человека подотчетен горотделу КГБ. Т. е с самого начала интерес засвечен, и Морозов вправе знать, в связи с чем мы им занимаемся. Это охладило наш пыл, и мы стали думать, как обойти эту ловушку.

Не придумав ничего путного, пришлось за помощью обращаться в Особый отдел КГБ СССР по 1 воздушной армии, начальник полковник Белогаев Петр Николаевич, заместитель майор Бошук Аркадий Валентинович. Мы оперативно им подчинялись, и используя их возможности, можно было обойти этот момент, не привлекая внимания Приморского КГБ.

На помощь нам и оценку сигнала Белогаев П. Н. направил своего зама майора Бошука. Бошук А. В. был молод, энергичен, грамотен, кандидат юридических наук, и будучи всего лишь майором, сидел на полковничей должности, что в военной контрразведке было единичным случаем, других прецедентов я не знаю, вот такой специалист приехал помогать мне разобраться, надо ли заниматься этим сигналом, и предложить обходные варианты проверки.

Он внимательно прочитал написанный мною план, проанализировал каждый пункт, детально поговорил со мной и Качаном и сел думать, что делать дальше.

То, что приехал столь большой начальник помогать простому оперу в проверке сигнала, говорило о многом. Во-первых, материал был настолько интересен со стороны оперативной значимости и необычности, непредсказуем со стороны реализации, всякое могло произойти по мере накопления фактов и побочной информации, а могло оказаться простой тратой времени и пустышкой. Во-вторых, у нас в архивах еще пылились тома розыскных дел на бывших наших граждан, изменивших Родине и благополучно скрывшихся от розыска, бандеровцев, «лесных братьев», пособников фашистов и просто моральных уродов, воевавших на стороне Германии, предавших память отцов и дедов, строивших «новую жизнь» порой вопреки своим жизненным понятиям и кровному родству. Я регулярно пересматривал эти книги-ориентировки, где на сотнях страниц на меня смотрели фото предателей, изменников и пособников фашистов, разыскиваемых за столь значительные преступления, что становилось страшно, когда думаешь, что этот гад живет где-то рядом.

Я ходил за этим человеком днями, смотрел, как он одевается, как ведет себя с окружающими, чем интересуется, как говорит, и все больше начинал понимать, что ничего интересного он по жизни не представляет для КГБ, обычный пожилой человек, занятый своими проблемами, как заработать денежку, как прокормить семью, отдохнуть после работы, попить пивка, поболтать на скамейке перед домом, пожурить подростков за беготню и пыль во время отдыха и, ничем не выделяясь среди соседей, пораньше лечь спать.

Это повседневная рутина, которую проживает каждый человек пенсионного возраста, когда эта рутина уже образ жизни. А вот что этому предшествовало, и предстояло узнать. Для этого я и вся наша контора работали день и ночь, ради одного – этот человек для нас представляет интерес или нет?

Бошук предложил вариант, который не привлечет внимания Приморского УКГБ к интересу к объекту проверки – проверить не его одного, а нескольких фронтовиковв преддверии награждения их медалями за участие в войне, но не через наш отдел, а через Совет ветеранов войны из Хабаровска с целью приглашения их на процедуру награждения в Краевом Совете. Для этого мне вменялось в обязанность составить списки проверяемых, бывших военнослужащих Красной Армии, и представить их ему для отбора и утверждения.

Я засел в военкомате, и через неделю представил список из десяти ветеранов войны, подходивших под требования к награждаемым медалями за участие в войне. Это были заслуженные люди, достойные награждения, в том числе и проверяемый нами Курашвили.

Я подготовил требования по проверке этих лиц в структуру УКГБ по Приморскому краю, Бошук их подписал, и мы спецпочтой отправили их в Хабаровск для отправки во Владивосток. По нашим законам, на проверку отводится десять дней, и мы стали ждать результатов проверки.

Бошук уехал в Хабаровск, а для меня настали будни, заполненные и другими делами – наблюдение за проверяемым, сбор данных об образе жизни, связях, привычках, местах посещения и проведения досуга. В оперативной работе важно все – когда ты знаешь привычки проверяемого, его образ жизни, связи среди окружения. Где он проводит свободное время, его увлечения, что читает, как разговаривает, как оценивает действительность, все важно. И это касается не только жизни проверяемых – с таким же усердием и тщательностью мы изучаем образ жизни наших офицеров, прапорщиков, солдат, членов семьи и взрослых детей. Особое внимание уделялось тем военнослужащим, кто имел доступ к секретным материалам, мобистам, секретчикам, руководящему составу части, членам их семей. Почему женам и детям? Да потому, после службы некоторые секретоносители дома несли такую пургу, что можно было сразу его в тюрьму сажать за разглашение секретных данных среди семьи, на службе он один, а дома он командир и начальник, его нужно только слушать и не возражать. Поэтому у нас были осведомители и среди членов семей военнослужащих, и среди их знакомых и друзей, и когда командирам мы говорили о том, что надо того или иного офицера убрать с должности, связанной с сохранением секретов, то, как правило, вопросов не возникало. Потому что дойдя до должности командира полка, он неоднократно уже по опыту работы знал, что опер зря ставить вопрос не будет. То же касалось и переводов отдельных офицеров и прапорщиков подальше от секретов. Хотя, если честно, с прапорщиками было проще: их было малое количество имевших контакты с секретами, да и все они нами были проверены-перепроверены, и сами нам помогали в сохранении военной и гостайны.

Особо хочу коснуться вопроса взаимоотношений с политорганами – это особая статья военнослужащих, не подверженная никаким конъюнктурным соображениям со стороны контрразведчиков. Мы не имели права заводить на них сигналы об их неправильном образе жизни, пьянстве, гульбе с другими женщинами, ссорах в семье и т. д., мы могли только информировать об этом вышестоящие политорганы. Кроме того, начальник политотдела дивизии мог присутствовать на наших партсобраниях, заметьте, не командир дивизии, а начальник политотдела, и знать о наших планах, имеется в виду политических, в оперативные дела мы его не посвящали, мы ежеквартально отчитывались о проведенных партсобраниях, о наложенных и снятых на оперов партийных взысканиях, об избраниях секретарей партийных организаций и многом другом, невидимом для военнослужащих войсковых частей.

То, что мы знали о жизни офицеров, прапорщиков, их семей почти все, помогало быть в курсе всех передвижений и выдвижений офицеров, мы не давали возможности занимать высокие должности людям с низкими морально-политическими качествами, и это только помогало командирам и политработникам проводить тот курс, который определял наш Вождь и Генсек.

К чему я это говорю. Уважаемые командиры и политначальники, вы заняты повседневной заботой о солдатах, о боевой выучке, слаженности, это святое, а о том, что мы каждодневно вам в этом помогаем, вы порой и не догадываетесь, кто искоренял дедовщину, кто вас гонял за плохое содержание оружия, за нарушения в караулах, за неисправную боевую технику, за низкий морально-политический дух в ротах, батальонах, полках? Вы вспоминали о нас тогда, когда пропадали боеприпасы, солдаты дезертировали с оружием, пропадали секретные документы, а в повседневной жизни что есть оперуполномоченный Особого отдела КГБ, что его нет, лучше, когда его нет, это вас не тревожило. Но когда ЧП в полку, все, где опер?

Так что жизнь в полку не останавливалась ни на минуту, и мне хватало забот каждодневных, вдобавок приходило новое пополнение, надо было их проверять, приучать к воинской жизни, не давать в обиду старослужащим, проводить беседы о бдительности, короче, делать из них солдат-патриотов Родины.

Прошло несколько дней, информация накапливалась. Я уже знал распорядок дня проверяемого, его привычки, связи, ничего, что могло бы свидетельствовать о его враждебной деятельности, не было. Обычный пенсионер, ведущий спокойный размеренный образ жизни заслуженного человека.

Пришли результаты проверок по учетам УКГБ по Приморскому краю – все положительно, компры нет. Вдобавок я проверил по учетам военкомата Спасска нескольких человек, в том числе и Курашвили. Он оказался участником Великой Отечественной войны, воевал более двух лет на разных фронтах, о чем имелись записи в военном билете и карточке учета, имел два ранения, награды ордена Отечественной войны 1-й и 2-й степени, медали «За отвагу», юбилейные медали после войны, кучу грамот. Короче. Ветеран, заслуженный по всем статьям, и нет ни одного повода подозревать в принадлежности к Абверу.

Доложили Бошуку. Ответ последовал не сразу. Наверное, тоже анализировали результаты проверки, может, заняты были. Короче, наступил уже следующий год, 1976-й. Пока праздники, зима на дворе, ничего не происходило ни в жизни части, ни в жизни проверяемого, просто шло накопление информации.

Наконец из Хабаровска пришло распоряжение – еще раз внимательно проанализировать материалы и прекратить проверку уважаемого человека, ветеранов надо беречь и создавать условия для достойной жизни и старости. Команда из Особого отдела 1-й воздушной армии, нашего начальства, это приказ, и его надо выполнять. Я поделился этой новостью с Л. С. Качаном. Он воспринял ее с огорчением, как-то все не так, как он думал. «Коля, – сказал он мне, – то, что руководство приняло такое решение, это логично. С точки зрения соблюдения законности и прав граждан команду придется выполнить, но я тебя прошу не сдавать материалы в архив, а провести еще ряд проверочных мероприятий, а именно – послать запрос в КГБ Грузии на предмет проверки Курашвили по их учетам, может, там удастся за что-то зацепиться».

Я к начальнику, надо сделать то-то и то-то, чтобы продолжить проверку сигнала. А мне в ответ – ты что, была же команда прекратить проверку уважаемого человека, и кто позволит тебе не выполнить приказ сверху? У меня опустились руки, не могу ничего сделать, у меня нет права самостоятельно делать запросы без подписи начальника. Это факт, и его не обойти. Но в жизни, как всегда, бывает везение, и оно пришло через полмесяца. Начальник уходил в отпуск, и его замещал один из старших оперуполномоченных отдела, который был не в курсе всех дел по проверке этого сигнала, как я уже говорил, опера не знали, чем занимается каждый работник, и представлялась возможность подписать запрос по проверке через Тбилиси.

Проходит неделя, и начальник уезжает в отпуск на 45 дней, Дальний Восток все-таки, на следующий день я заполняю бланк запроса в КГБ Грузии на конкретного человека, где прошу дать характеристику данному гражданину, возможное наличие компрматериалов и возможные связи в окружении. Запрос был подписан и благополучно отправлен спецпочтой в Грузию. Нам оставалось только ждать и заниматься текущими делами и наблюдать за проверяемым.

Мы проверили всех его друзей и знакомых, прощупали все их связи, ничего интересного не было получено. Все характеризовались по-разному, были и пьяницы, судимые, но для нас неинтересны.

Текущие дела в полку, проверки при выдвижении, при представлении на звания, все занимало немало времени, но в мозгу всегда была мысль о Курашвили. Кто он, свой или замаскировавшийся враг? Ответа пока не было.

Приходит бумага из Тбилиси. Она меня убила – там был ответ и вопрос мне – с какой целью военная контрразведка из Приморья интересуется гражданином Грузии, заслуженным ветераном войны, орденоносцем, дважды раненым, отцом семейства, дедом внуков и т. д. Далее сообщалось, что Курашвили Тигран Симонович ведет большую патриотическую работу в воинских частях гарнизона, школах, является членом Комитета ветеранов войны Грузии.

Прочитав ответ, я выпал в осадок, бумагу не показывал никому, тут же собрался и поехал к Качану. Он аж запрыгал от восторга, не подвела интуиция старого чекиста, и тут же накидал план дальнейших действий.

Нужно, во-первых, получить фото подозреваемого, провести установку по месту жительства – кто жена, ее связи, соседи, установить прослушку, контроль почтовых отправлений и т. д.

Я хорошенько все продумал и сделал следующее – так как приближался День Советской Армии, 23 февраля, через политотдел своей части и военкомат организовать встречу военнослужащих полка и ветеранов войны в доме офицеров гарнизона, куда в числе прочих был приглашен и проверяемый. Встреча была пышной, т. к. это входило и в планы политотдела, встретили ветеранов уважительно, посадили в президиум, фотографировали много и в разных ракурсах, в том числе и мы, затем ветераны пошли по ротам, где делились воспоминаниями о войне, фотографировались с солдатами, потом на доску почета отдельно каждого ветерана фотографировали уже после застолья и подарков.

Этот пункт мы выполнили без затруднений. Сложнее оказалось другое. На наш запрос в УКГБ по Приморью на жену пришел ответ, что это лицо, подотчетное СМЕРШу Дальневосточного военного округа, и ее данные хранятся в Хабаровске. Т. е. его жена была сотрудницей военной контрразведки? Вот это поворот…

Такую информацию уже нельзя было скрывать от руководства Особого отдела КГБ армии, и я на свой страх и риск позвонил по ВЧ полковнику Белогаеву Петру Николаевичу. Он удивился звонку и поинтересовался его причиной. Я сказал, что прошу его приехать для того чтобы я лично доложил о материалах, полученных за последний месяц. Он спросил, а что, материалы не сданы в архив? Я ответил, что нет и готов причину объяснить лично по приезде его к нам в Спасск. Он еще раз переспросил, насколько серьезны полученные данные, что требуется именно его приезд? Я ответил, что очень серьезны, и его приезд будет оправдан.

Ответ был получен через три часа: Белогаев выезжает сегодня в ночь, и завтра утром мне надлежало его встречать на вокзале. Когда я доложил замещающему начальника старшему оперуполномоченному, тот начал заикаться, а потом согласовали все вопросы встречи, размещения начальника, питания и т. д.

Утром, в 6 часов, мы встретили Петра Николаевича на вокзале и поехали сначала в столовую, а потом в отдел. Тянуть время было нельзя, и я, уединившись с Белогаевым, показал все документы по проверяемому и краткий план дальнешей проверки. Предлагалось следующее – направить фото проверяемого в Тбилиси с просьбой провести опознание проживающим у них Курашвили, возможно имеющиеся материалы переслать нам. Нам же усилить наблюдение за проверяемым, установить его жену, проверить ее по нашим учетам и решить вопрос о привлечении ее к проверке сожителя.

Я доложил Петру Николаевичу, что за время проверки Курашвили от него не было отправлено ни одного письма куда-нибудь и не получено ни одного письма от кого-либо, что не характерно для лиц грузинской национальности, имеющих много родственников и знакомых во многих областях СССР, да и здесь он с грузинами не поддерживает контактов. Это очень странно, заметил Петр Николаевич. Не так ведут себя коренные грузины, это я знаю не понаслышке, шесть лет проработав в Закавказском военном округе в Тбилиси. Здесь что-то не так. Он забрал материалы и попросил его не тревожить часа два.

Через два часа он вызвал меня и положил план дальнейших оперативных мероприятий, которые я должен выполнить быстро, не привлекая внимания горотдела КГБ по Спасску.

Первое, что я должен сделать, это послать фото Курашвили в КГБ Грузии с просьбой сравнить фото нашего Курашвили с оригиналом Курашвили, проживающим у них. Если это разные люди, то показать фото нашего Курашвили оригиналу и попросить его опознать нашего. Здесь была одна загвоздка – возраст проверяемого, т. к. на момент войны они были в два раза моложе, и их Курашвили может и не вспомнить изображенного на фото. Но это один из моментов проверки. Далее мне было рекомендовано опросить наших помощников в окружении на предмет сбора информации через лиц грузинской национальности о проверяемом, не делая акцента именно на нем, кто из них имеет близкий контакт с Курашвили, с целью последующего использования их в проверке сигнала.