Сотканный мир
Из сумрака на него надвигался ублюдок.
– Вставай! – приказал он Кэлу.
Но Кэл не слышал его. Он не мог отвести взгляда от лица монстра. Чудовище походило на своего отца, но это не был потомок Элроя. Это был сын самого Кэла.
Кошмар, привидевшийся ему среди мусора и грязи, где он лежал и слушал колыбельную, оказался реальностью. Сестры сумели выжать его семя, и тварь с лицом Кэла служила тому подтверждением.
Сходство между ними было неполным. Голое тело ублюдка было полностью лишено волос и чудовищно искажено в некоторых местах: пальцы одной руки в два раза длиннее обычного, на другой – обрубки в полдюйма, а из лопаток выпирает что-то вроде деформированных крыльев. Должно быть, монстр был пародией на ангелов, которые привиделись Кэлу.
Тем не менее он больше походил на отца, чем все остальные твари. Глядя на его лицо, как на свое собственное, Кэл на миг остановился в сомнении.
Этого мига хватило, чтобы ублюдок начал действовать. Он кинулся на Кэла, вцепился ему в горло рукой с длинными пальцами. В его прикосновении не было ни намека на теплоту. Рот чудовища тянулся ко рту Кэла, чтобы вырвать дыхание жизни из его губ.
Ублюдок явно намеревался совершить отцеубийство, он держал родителя мертвой хваткой. Ноги Кэла подкосились, и ребенок дал ему упасть на колени, опустившись на пол вместе с ним. Кэл нащупал осколки стекла и сделал слабую попытку взять один из них, но между мыслью и делом лишился сил. Оружие выпало из его руки.
Где-то там, в потерянном мире воздуха и света, Кэл услышал смех Шедуэлла. Потом звук оборвался. Кэл глядел в собственное лицо, которое таращилось на него, будто из кривого зеркала. Вот его глаза, ему всегда нравился их цвет; вот рот – в детстве Кэл стеснялся его, считая слишком девчоночьим, но потом, когда того потребовали обстоятельства, научился мужественно сжимать губы и улыбаться (как ему говорили) заразительной улыбкой. Вот его уши, большие и оттопыренные, смешные уши при таком лице, обещавшем что-то более утонченное…
Возможно, большинство людей покидают сей мир с подобными банальными мыслями в голове. Но Кэлу это не подходит.
Когда он подумал про свои уши, его подхватил и повлек за собой поток.
X
Менструум
Сюзанна поняла, что это ошибка, за миг до того, как вошла в фойе бывшего кинотеатра. Она еще могла повернуть назад, но голос Мими звал внучку по имени, и, прежде чем разум заставил ее остановиться, Сюзанна перешагнула порог.
В фойе было темнее, чем на складе, но она видела размытый силуэт бабушки, застывший около заколоченной досками кассы.
– Мими! – позвала Сюзанна.
В голове мелькали противоречивые образы.
– Я здесь, – произнесла пожилая леди, раскрывая ей свои объятия.
Эти объятия тоже были ошибкой, но на этот раз ошибся ее враг. Мими при жизни не любила подобных нежностей, и Сюзанна не находила причин, по которым бабушкины привычки могли бы измениться после смерти.
– Ты не Мими, – сказала она.
– Я знаю, ты очень удивлена, – произнес в ответ призрак голосом тихим, как звук падающего перышка. – Но тебе нечего бояться.
– Кто ты?
– Ты знаешь, кто я, – последовал ответ.
Сюзанна не собиралась выслушивать эти лживые слова и повернулась к выходу. До двери оставалось ярда три, но они вдруг показались милями. Сюзанна попыталась сделать первый шаг на этом длинном пути, но звон в голове внезапно стал оглушительным.
Это существо явно пыталось задержать ее. Оно искало конфронтации, и избежать столкновения вряд ли удастся. Поэтому Сюзанна развернулась и присмотрелась.
Маска таяла, хотя в глазах за ней был не огонь, а ледяной холод. Сюзанна знала это лицо. Она сомневалась, что готова противостоять такой ярости, но ощутила странное воодушевление. Черты Мими окончательно испарились, и перед Сюзанной предстала Иммаколата.
– Моя сестра, – произнесла она, и воздух вокруг нее заплясал, – моя сестра Старая Карга заставила меня сыграть эту роль. Ей показалось, она увидела в твоем лице Мими. Она права? Ты дитя Мими?
– Внучка, – пробормотала Сюзанна.
– Дитя, – последовал уверенный ответ.
Сюзанна вглядывалась в лицо этой женщины, зачарованная зрелищем скрытого в ее чертах горя. Иммаколата вздрогнула от ее пристального взгляда.
– Как ты смеешь меня жалеть? – произнесла она, будто прочитала мысли Сюзанны, и в этот миг что-то слетело с ее лица.
Оно двигалось слишком быстро, и Сюзанна не успела разглядеть, что это. Ей хватило времени только на то, чтобы отскочить в сторону. Стена у нее за спиной вздрогнула, когда это врезалось в нее. В следующее мгновение с лица Иммаколаты слетел новый пучок света.
Сюзанна не испугалась. Демонстрация силы еще больше вдохновила ее. Пока новая молния двигалась своим путем, интуиция взяла верх над сдержанностью и рассудительностью, и Сюзанна протянула руку, словно хотела схватить этот свет.
Ей показалось, что она погрузила руку в ледяной поток. В этом потоке плыли бесчисленные рыбы, они преодолевали силу течения и спешили на нерест. Сюзанна сжала пальцы в кулак, захватила сверкающий поток и потянула.
Ее поступок имел три последствия. Первое: Иммаколата закричала. Второе: звон в голове внезапно затих. Третье: все, что почувствовала рука Сюзанны – холод, движение воды, косяки рыбы, – все это вдруг оказалось внутри нее. Ее тело сделалось потоком. Но не тело из плоти и костей, а некое другое, не материальное, а скорее мысленное и гораздо более древнее. В нападающей Иммаколате оно вдруг узнало себя и очнулось от сна.
Никогда прежде Сюзанна не ощущала себя такой цельной. На фоне этого чувства все прочие мечты – о счастье, об удовольствии, о власти – померкли.
Она снова посмотрела на Иммаколату, и ее новые глаза увидели не врага, а женщину, владеющую тем же потоком, что мчался по ее собственным венам. Женщину измученную и полную тоски, но все-таки очень похожую на саму Сюзанну.
– Это было глупо, – сказала инкантатрикс.
– Что именно? – спросила Сюзанна. Она так не считала.
– Лучше бы ты ничего не знала. Лучше бы никогда не пробовала силы менструума.
– Менструума?
– Теперь ты знаешь больше, чем хотела бы знать, чувствуешь больше, чем когда-либо мечтала почувствовать, – в голосе Иммаколаты слышалось нечто вроде сочувствия. – Так и начинается горе, – продолжала она. – И никогда не заканчивается. Поверь мне. Лучше бы тебе родиться и умереть чокнутой.
– Так, как умерла Мими? – спросила Сюзанна.
Ледяные глаза сверкнули.
– Она знала, какой опасности подвергается. В ней текла кровь ясновидцев, всегда свободная. И в тебе, благодаря твоей бабке, течет та же кровь.
– Ясновидцы? – как много новых слов! – Это народ Фуги?
– Это народ покойников, – последовал ответ. – Не ищи у них ответов. Они скоро обратятся в прах. Пойдут тем же путем, каким идет все в этом вонючем Королевстве. Прах и посредственность. Мы еще увидим это. Ты одна. Как прежде она.
Это «мы» напомнило Сюзанне о Торговце и о свойствах его пиджака.
– А Шедуэлл тоже из ясновидцев? – спросила она.
– Он? – такая мысль явно была абсурдной. – Нет. У него только та сила, какую я ему подарила.
– Но зачем? – удивилась Сюзанна.
Она едва знала Иммаколату, но уже поняла, что с Шедуэллом они не пара.
– Он научил меня… – начала инкантатрикс, поднимая руку к лицу. – Он научил меня притворяться, – она провела рукой по лицу, а когда убрала ладонь, Сюзанна увидела почти дружелюбную улыбку. – Тебе теперь это тоже понадобится.
– И поэтому ты стала его любовницей?
Ответ ее собеседницы немного походил на смех, но только немного.
– Любить я предоставляю Магдалене, моей сестре. У нее есть к этому охота. Спроси Муни…
Кэл. Сюзанна забыла про него.
– …если у него хватит духу ответить.
Сюзанна обернулась на дверь.
– Иди, – сказала Иммаколата, – поищи его. Я не буду тебя останавливать.
Менструум, яркий свет внутри Сюзанны, знал: она говорит правду. Этот поток объединял обеих женщин каким-то удивительным способом, о котором Сюзанна и не подозревала.
– Битва уже проиграна, сестра, – пробормотала Иммаколата, когда Сюзанна подошла к порогу. – Пока ты удовлетворяла свое любопытство, Фуга досталась нам.
Сюзанна вернулась на склад, впервые ощутив страх. Не за себя, а за Кэла. Она прокричала во тьму его имя.
– Слишком поздно, – произнесла женщина у нее за спиной.
– Кэл!
Ответа не было. Сюзанна отправилась искать его, время от времени окликая по имени; ее тревога усиливалась с каждым новым безответным криком. Это место походило на лабиринт, она дважды оказывалась там, откуда начинала поиски.
Ее внимание привлек блеск битого стекла, а затем она увидела лежащего лицом вверх Кэла. Прежде чем подойти и дотронуться до него, Сюзанна ощутила всю глубину его неподвижности.
«Он был слишком несговорчив, – сообщил ей менструум. – Ты же знаешь, какими бывают эти чокнутые».
Она отринула эти мысли. Они принадлежали не ей.
«Не умирай!»
Вот это ее мысль. Она появилась, когда Сюзанна опустилась на колени рядом с Кэлом и обратилась к безмолвному телу:
– Прошу тебя, ради бога, не умирай!
Она боялась прикоснуться к нему и обнаружить самое худшее. Она понимала, что никто, кроме нее самой, не может сейчас прийти ему на помощь. Кэл лежал лицом вверх, с закрытыми глазами и открытым ртом, откуда вытекала струйка кровавой слюны. Рука Сюзанны инстинктивно потянулась к его волосам, словно она собиралась погладить его и разбудить, однако привычный прагматизм еще не покинул ее, и вместо волос пальцы нащупали пульс на шее. Совсем слабый.
«Так и начинается горе», – сказала ей Иммаколата всего пару минут назад. Знала ли она, что Кэл уже на полпути к смерти?
Конечно же, знала. Знала и приветствовала горе, ожидавшее Сюзанну. Она хотела, чтобы радость от обретения менструума была подпорчена таким открытием; чтобы они сделались сестрами по несчастью.
Эти мысли отвлекли Сюзанну, но она снова сосредоточилась на Кэле и обнаружила, что ее рука все же гладит его по голове. Зачем она это делает? Кэл – не спящий ребенок. Он ранен, ему нужна действенная помощь. Но пока она упрекала себя, менструум начал подниматься из нижней части ее живота, затопляя внутренности, легкие, сердце, и без всяких осознанных указаний стекал по рукам вниз, к Кэлу. Прежде равнодушный к ранениям человека («Ты же знаешь, какими бывают эти чокнутые!») поток вдруг очистился под влиянием ее гнева или, может быть, печали. Теперь Сюзанна чувствовала, что силы менструума наполнены ее желанием разбудить Кэла, исцелить его, проникая через ее ладони внутрь его невосприимчивой головы.
Ощущение было одновременно невероятное и совершенно естественное. Когда в самый последний миг поток остановился, словно передумал, она заставила его двигаться дальше. И менструум послушался, хлынул в Кэла. Сюзанна осознала, что может управлять им, и ее захлестнула радость. Затем пришла боль потери, когда неподвижное тело впитало в себя поток.
Кэл жадно поглощал целительный свет. Руки Сюзанны подрагивали, пока менструум вытекал из нее, а в голове дюжиной сирен опять взревела та чужеродная мелодия. Сюзанна пыталась оторвать руку от головы Кэла, но мышцы не слушались. Менструум захватил власть над ее телом. Она поспешила с выводом, что потоком легко управлять. Он намеренно ослаблял себя, а теперь показал свою силу.
Сюзанна уже теряла сознание, когда менструум решил, что хватит, и отпустил ее. Течение резко оборвалось. Сюзанна поднесла трясущиеся руки к лицу. На пальцах остался запах Кэла. Пение в голове постепенно стихало. Слабость отступала.
– Ты в порядке? – спросил ее Кэл.
Она уронила руки и посмотрела на него. Он поднимался с пола, проверяя свой разбитый рот.
– Вроде бы да, – ответила она. – А ты?
– Со мной все будет нормально, – отозвался он. – Не знаю, что здесь произошло… – Кэл не договорил, потому что память возвращалась к нему. На лице его отразилась тревога. – Ковер…
Он вскочил на ноги, озираясь по сторонам.
– Я держал его в руках, – воскликнул он. – Боже мой, ведь я держал его в руках!
– Они забрали его! – сказала Сюзанна.
Его лицо исказилось, словно он готов был заплакать, как подумала Сюзанна. Но на самом деле это была ярость.
– Чертов Шедуэлл! – выкрикнул Кэл, сметая сваленные на комоде настольные лампы. – Я прикончу его! Клянусь…
Сюзанна встала на ноги, все еще ощущая головокружение, и ее взгляд наткнулся на что-то среди осколков стекла на полу. Она снова опустилась и разгребла осколки. Там лежал обрывок ковра.
– Они получили ковер не полностью, – сказала она, протягивая находку Кэлу.
Гневное выражение его лица изменилось. Он взял обрывок почти с благоговением и внимательно рассмотрел его. В узоре этого лоскутка сплеталось с полдюжины мотивов, хотя Кэл не понимал заключенного в них смысла.
Сюзанна наблюдала за ним. Он держал обрывок ковра так осторожно, словно боялся причинить ему боль. Потом он громко чихнул и вытер нос тыльной стороной ладони.
– Чертов Шедуэлл, – повторил он, но уже мягко, без гнева.
– И что нам теперь делать? – спросила Сюзанна.
Кэл посмотрел на нее. Теперь в его глазах стояли слезы.
– Выбираться отсюда, – ответил он. – Посмотрим, что подскажут небеса.
– Что?
Кэл улыбнулся.
– Извини, – сказал он. – Должно быть, это заговорил Безумный Муни.
Часть третья
Изгнанники
I
У реки
Они потерпели сокрушительное поражение. Торговец вырвал ковер прямо из рук Кэла. Но хотя праздновать им нечего, они все-таки уцелели. Может быть, именно этот простой факт вызвал у Кэла душевный подъем, когда они вышли из склада на теплый воздух?
Там пахло Мерси: илом и солью. И именно туда, по настоянию Сюзанны, они сейчас направлялись. Они прошли, не произнеся ни слова, по Джамайка-стрит до Док-роуд, затем зашагали вдоль высокой черной стены, огораживающей доки, пока не обнаружили ворота, через которые можно выйти к верфям. Вокруг было пустынно. Прошло много лет с тех пор, когда последний большой корабль заходил сюда на разгрузку. Они брели через призрачный городок заброшенных мастерских. Взгляд Кэла то и дело скользил в сторону, на лицо идущей рядом женщины. Он чувствовал, что с ней произошла некая перемена, появилась какая-то тайна, и он не мог подобрать к этому ключ.
Зато поэту было что сказать.
«Разучился говорить, сынок? – съехидничал он в голове Кэла. – Она странная штучка, верно?»
Конечно же, так оно и было. Когда Кэл впервые увидел девушку у подножия лестницы, она показалась ему не от мира сего. Это их и объединяло. В них жила одинаковая целеустремленность, и ее подогревал невысказанный страх потерять след тайны, о которой они так долго мечтали. Или же Кэл обманывал себя, отыскивая в лице Сюзанны следы собственной жизни? Может быть, лишь страстное желание найти союзника заставляет его видеть сходство между ними?
Сюзанна всматривалась в реку, и змейки солнечного света, отражавшегося от воды, пробегали по ее лицу. Кэл знал ее всего одну ночь и один день, но она пробуждала в нем те же противоречивые чувства – неловкость и полный покой, ощущение чего-то знакомого и одновременно неведомого, – какие он испытал при первом взгляде на Фугу.
Кэл хотел сказать ей и об этом, и о многом другом, если бы только мог подобрать слова.
Но первой заговорила Сюзанна.
– Я видела Иммаколату, – сообщила она, – пока ты сражался с Шедуэллом…
– Да?
– И я не знаю, как описать то, что произошло…
Она начала рассказ, запинаясь и не сводя глаз с реки, как будто завороженная ее течением. Кэл с трудом, но понимал, о чем она говорила. Значит, Мими была из ясновидцев, обитателей Фуги, и Сюзанна, ее внучка, по крови тоже принадлежит к этому народу. Но когда речь зашла о менструуме, о силе, перешедшей к ней или по наследству, или как зараза, или то и другое вместе, он совершенно перестал понимать, о чем она толкует. К тому же речь Сюзанны сделалась невнятной, как во сне, и, глядя на нее, мучительно подбирающую нужные слова, Кэл заговорил сам.
– Я люблю тебя, – сказал он.
Сюзанна умолкла. Она больше не пыталась описать поток менструума, а полностью отдалась ритму волн, плещущих о верфь.
Кэл не понял, услышала ли она его. Она не двигалась и не отвечала.
Наконец она просто произнесла его имя.
Кэл неожиданно ощутил себя полным дураком. Она не хотела выслушивать признаний в любви, ее мысли блуждали где-то далеко. Возможно, в мире Фуги. После откровений этого дня у нее было гораздо больше прав находиться там, чем у него.
– Прости, – пробормотал он, пытаясь прикрыть неловкость другими словами. – Не знаю, зачем я сказал это. Забудь.
Его оправдания вывели Сюзанну из транса. Она отвлеклась от созерцания реки и взглянула ему в лицо. В глазах ее застыла боль, как будто ей было тяжело отрывать взор от сверкающей воды.
– Не говори так, – сказала Сюзанна. – Никогда не говори так.
Она шагнула к нему, обхватила его руками и крепко обняла. Он тоже обнял ее в ответ. Она жарко дышала ему в шею, ставшую влажной от слез, не от поцелуев. Они не говорили ничего, просто замерли на несколько минут, и река бежала рядом.
Потом Кэл произнес:
– Может быть, пойдем домой?
Сюзанна отступила на шаг и посмотрела на Кэла, словно изучала его лицо.
– Все уже закончилось или только начинается? – спросила она.
Он покачал головой.
Она снова бросила быстрый взгляд на реку. Но прежде чем живой поток успел захватить над ней власть, Кэл взял ее за руку и повел обратно, в мир кирпича и бетона.
II
Пробуждение в темноте
Сквозь сумерки, выдававшие приближение осени, они вернулись на Чериот-стрит. Там они поискали на кухне, чем успокоить бурчащие от голода животы, поели и поднялись в комнату Кэла, прихватив с собой купленную на обратном пути бутылку виски. Они собирались обсудить план ближайших действий, однако у них ничего не получилось. Усталость и неловкость, вызванная сценой на берегу реки, заставляли тщательно подбирать слова, они кружили на одном месте, но озарение не приходило. Никто не знал, что делать дальше.
После сегодняшней переделки у них осталась единственная добыча – фрагмент ковра. Но он ничем не мог им помочь.
Диалог становился все более неуверенным, незавершенные фразы сменялись долгими паузами.
Около одиннадцати вернулся Брендан, поприветствовал Кэла снизу и отправился спать. Его приход встревожил Сюзанну.
– Мне пора идти, – сказала она. – Уже поздно.
Кэл представил себе пустую комнату без нее, и у него упало сердце.
– Почему бы тебе не остаться? – спросил он.
– Кровать маленькая, – ответила она.
– Зато удобная.
Она провела рукой по его лицу, дотронулась до синяка вокруг рта.
– Мы не должны становиться любовниками, – сказала она тихо. – Мы слишком похожи друг на друга.
Это было грубо, и слышать это было больно. Однако в тот самый миг, когда мечты о сексе испарились, Кэл ощутил, как окрепла иная, куда более важная надежда. В этом деле они принадлежат друг другу – она, дитя Фуги, и он, случайно вторгшийся в чудесный мир. Вместо короткого удовольствия от занятий любовью он получал удивительное приключение и понимал, несмотря на протесты своего члена, что сделал правильный выбор.
– Тогда давай спать, – сказал он. – Если ты хочешь остаться.
Она улыбнулась.
– Я хочу остаться, – сказала она.
Они стянули с себя грязную одежду и нырнули под одеяло. Сон сморил их раньше, чем успела остыть лампа.
* * *И они не просто уснули. Им кое-что снилось. Точнее, им снился один и тот же, вполне определенный сон.
Им снился звук. Планета пчел, от громогласного жужжания которых едва не рвались напитанные медом сердца; этот нарастающий гул был музыкой лета.
Им снился запах. Множество запахов: улицы после дождя, выдохшихся духов, ветра, дующего из теплых краев.
Но главное – им снились образы.
Началось все с узора: переплетение бесчисленных нитей, окрашенных в сотни оттенков, дышало такой энергией, так слепило, что сновидцам пришлось закрыть глаза своего воображения.
А затем, как будто узор из гордости решил изменить нынешний порядок вещей, узелки начали развязываться и распадаться. Цвета каждого фрагмента растворялись в воздухе, пока взгляд не потонул в вареве пигментов, где распустившиеся нити провозглашали свободу линиями, запятыми и точками, похожими на мазки кисти мастера каллиграфии. Сначала значки казались совершенно беспорядочными, но по мере того как каждый из них втягивал в себя цвет и поверх него ложились все новые и новые мазки, становилось очевидно: из хаоса методично рождаются некие формы.
Там, где мгновение назад были лишь уток и основа, из потока возникли очертания пятерых совершенно разных людей, и невидимый художник с безумной скоростью продолжал добавлять детали в их портреты.
Голоса пчел зазвучали громче, выпевая в головах спящих имена появившихся незнакомцев.
Первой из квинтета появилась молодая женщина в длинном темном платье. Ее маленькое личико было бледным, закрытые глаза обрамлены рыжеватыми ресницами. Это, сказали пчелы, Лилия Пеллиция.
Словно пробудившись от звука своего имени, Лилия открыла глаза.
Как только она сделала это, вперед выдвинулся круглый бородатый человек лет пятидесяти в накинутом на плечи пальто и широкополой шляпе. Это Фредерик Каммелл, сообщили пчелы, и глаза за круглыми линзами очков размером с монету открылись. Его рука тотчас потянулась к шляпе, он снял ее, обнажив голову с тщательно подстриженными и набриолиненными волосами.
– Ага, – произнес он и улыбнулся.
Вслед за ним возникли еще трое. Одна из них, нетерпеливо стремившаяся высвободиться из мира красок, уже готовилась к пробуждению. (Куда делось, думали спящие, то буйство красок, какими изначально сверкали нити? Куда спрятались цвета и оттенки под этим траурным одеянием, неужели в нижние юбки попугайской расцветки?) Кислая физиономия третьей гостьи не позволяла заподозрить ее в подобных вольностях.
Апполин Дюбуа, объявили пчелы, и женщина открыла глаза. Усмешка, на миг мелькнувшая на ее лице, обнажила зубы цвета старой слоновой кости.
Последние участники собрания явились вместе. Один из них был негром, чьи тонкие черты даже во сне дышали печалью. Второй – голый младенец на руках первого – пускал слюни на рубаху своего покровителя.
Джерико Сент-Луис, сказали пчелы, и негр открыл глаза. Он тотчас посмотрел на младенца, захныкавшего раньше, чем было произнесено его имя.
Нимрод, назвали его пчелы, и, хотя младенцу, судя по всему, не исполнилось и года, он уже знал два слога своего имени. Он поднял веки, за которыми скрывались глаза ясного золотистого оттенка.
С его пробуждением процесс завершился. Все краски, пчелы и нити исчезли, в комнате Кэла остались пятеро незнакомцев.
Первой заговорила Апполин Дюбуа.
– Так не должно быть, – заявила она, подходя к окну и отдергивая занавески. – Куда мы, черт возьми, угодили?
– И где все остальные? – спросил Фредерик Каммелл.
Он заметил зеркало на стене и принялся изучать в нем свое отражение. Фыркнул, достал из кармана ножницы и стал подстригать какие-то слишком сильно отросшие волоски на щеках.
– Хороший вопрос, – отозвался Джерико. Затем спросил, обращаясь к Апполин: – И как там снаружи?
– Пустынно, – ответила женщина. – Глубокая ночь. И…
– Что?
– Посмотри сам, – сказала она, шумно втягивая слюну между обломков зубов, – чего-то там не хватает, – она отвернулась от окна. – Все не такое, каким должно быть.
Место Апполин у окна заняла Лилия Пеллиция.
– Она права, – согласилась девушка. – Все совсем не такое.
– И почему здесь только мы? – снова спросил Фредерик. – Вот самый главный вопрос.
– Что-то произошло, – сказала Лилия негромко. – Что-то ужасное.
– Вне всякого сомнения, ты это чуешь нутром, – вставила Апполин. – Как и всегда.
– Ведите себя прилично, мисс Дюбуа. – призвал Фредерик со страдальческим, как у школьного учителя, выражением лица.
– Не смей называть меня «мисс»! – воскликнула Апполин. – Я замужняя дама.
Погруженные в сон Кэл с Сюзанной прислушивались к перепалке и забавлялись тем, какую чепуху производит воображение. Однако, несмотря на странность этих людей, на их допотопные одеяния, имена и нелепые разговоры, они все равно казались удивительно реальными. Каждая деталь была совершенно отчетливой. И словно желая еще сильнее смутить спящих, человек по имени Джерико посмотрел на постель и сказал:
– Может быть, они смогут нам что-то объяснить.
Лилия уставилась на спящую парочку своими светлыми глазами.
– Надо их разбудить, – сказала она и протянула руку, чтобы сделать задуманное.