ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ. Книга 2

Отступая, солдаты шли по жаре, шли, молча, испытывая неукротимую боль и печаль, и по тяжести несли на себе пулеметы «Максим», противотанковые ружья, гранатометы, ящики с патронами, с трудом выплевывая дорожную пыль, какая забивала легкие. На гимнастерке, как севшие белые голуби, выступала соль. Не легче было и артиллеристам полковника Ильи Орешникова. Все лошади были убиты в сражении. И теперь на себе приходилось тянуть орудия, впрягшись бурлаками в лямки, обливаясь потом, разрывая жилы. Раненые шли рядом, опираясь на осиновый посох, на плечо товарища, тихо постанывая от ран, от боли, оставляя на земле кровавые следы.

Вместе со всеми катил орудие, натирая плечи до слез и крови Александр Башкин. Трудно сказать, какие боги опять спасли его, земные или небесные? Невозможно объяснить его невероятную живучесть, его воскресение! Что ни битва, где от пуль, от танка, он гибнет и гибнет, как Христос на Голгофе, и как он, неумолимо воскресает и воскресает! Поневоле начинаешь думать, есть, есть невидимая, загадочная, милосердная связка между Вселенною и каждым человеком на земле! Где от века, на тысячи лет расписано, кому жить под пулями в битве, кому умирать? Не хочется верить, что вся невероятная, земная, милосердная живучесть Александра Башкина ─ от случая! Даже пусть от случая, все едино это ─ загадка!

Но раздумье раздумьем, а правда правдою. Смерть еще раз обошла воина. И все объяснимо! На бастионе, что был уже эшафотом, разорвался снаряд; он взрывною волною отбросил воина к подножью холма. Немцы даже не стали его достреливать, ибо он был мертв! Не влетел бы тот снаряд от танка на бастион, Александр Башкин через мгновение взорвал бы гранату, зажатую в руке, и погиб с десятком немцев!

Его и свои уже повезли к братской могиле! Но он пришел в себя; в результате, как, оказалось, получил сильную контузию, утратил слух и речь. У братской могилы воина забрали сестры милосердия, повезли в госпиталь. Но лечь в госпиталь Александр Башкин отказался.

Не мог. Душа не позволяла! Враг неумолимо преследовал отступающее русское воинство! По привольным донским степям, след в след, двигались к Сталинграду орды чужеземцев, взметывая танками смерчи просушенной зноем земли, в каждом городе разжигая пожарища, каруселью разгоняя смерть.

Гибель и гибель кружила над войсками. Огонь с тыла, огонь с фронта, огонь из леса, огонь с неба. Вся земля была в огне. И повсюду лязг гусениц, скрежет немецкой брони. Отбивались, как могли. Кровопролитные бои не затихали ни на мгновение. Те, кто умирал, оставаясь незамеченным на лежбище в лесу, шептал в бреду запекшимися губами:

─ Сталинград! Спасите Сталинград!

Вместе с товарищами, отчаянными смельчаками и жертвенниками, Башкин сдерживал бешеный натиск врага у станиц Каширская, Верхняя Тишанка, Михайловская,

Серафимовичи. Бился и с танками, и с озверелою пехотою. И как артиллерист, и как пулеметчик, и как боец рукопашной. Густо и там поливалась земля святою славянскою кровью.

И все напрасно, напрасно!

Отвоеванные крепости приходилось сдавать.

И отступать дальше. К Сталинграду.

Все отступать, отступать

Где героическое, а где паническое отступление русского воинства, сильно сказывалось на настроении, тревожил горечь, страдание. Свершался душевный надлом! И на чем держаться сердцу? Фронт у Сталинграда рухнул! Отечество гибло! Велико храбр русс! Но его гнев, ненависть, несравненное мужество не смогли остановить орды чужеземцев! Сила ломала горстку жертвенников! Крестоносцы фюрера казались непобедимым! Поддавшись панике, ослабевшие воины бросали оружие на поле сражения. И уходили Каинами в леса, жили на болоте, затаивались на мельнице, в избе вдовы-крестьянки. Отчаянные стрелялись. Те, кто еще пытался спасти Отечество, истинные воины Руси, кто нес в сердце честь и совесть, отважно бились с врагом.

Но отступали, отступали!

Мудрые старцы, русские мадонны с младенцами на руках, встав у калиток своих изб, скорбно, со скрытым осуждением смотрели им вслед.

Черные дни!

Черные мысли.

Александр, как человек и воин, как сын Руси, тоже испытывал потрясение. Тоже шел и плакал. Его душа тоже стонала, билась в крике, почему так? Почему отступаем?

Поневоле задумаешься, все дальше отступая к городу Сталина под натиском несметного немецкого полчища, а выживет ли Россия? Не уведут ли ее потомки гуннов царя Аттилы в полон с петлею на шее? Как рабыню, как земную оскорбленность, надруганность? Не станет ли разрушенным миром во Вселенной?

Тому, кто любит Россию, тяжело видеть ее в несчастье, в рабстве, видеть на смертном одре!

Можно с отчаяния застрелиться! И были такие мысли, были! Чего греха таить? Тянулась рука к оружию! Сам себе не признаешься! Ибо стыдно, стыдно! За слабость свою стыдно. Но было! Тянулась рука к оружию! И не от горя, а от печального сердца! Он есть ─ Русь святая! Если кончается Русь святая, то зачем ему быть на земле? Зачем, если земля осиротеет от Руси? С каким смыслом? С какою правдою? С какою честью? С каким милосердием? С какою любовью? С каким сердцем?

Он знал, сдаться легче легкого. Пустил пулю в висок, и не стало тебя! Мук не стало! Немцев не стало! России не стало! Ничего не стало. Так поступали воины не раз, когда приходила душевная опустошенность, утрачивалась всякая надежда на спасение. Он не раз видел в лесу человека-воина с простреленным виском, который сидел скорбно, сгорбленно на сваленном дереве или на траве, лежащим на земле, как на Голгофе, руки раскинуты, как прибиты к кресту, а сам смотрит в небо со всеми печалями! Они умирали с дивным спокойствием, с достоинством и честью русского офицера. Он не мог себе объяснить, что это: трусость? Или геройство? Осудить всегда легче. Понять намного сложнее. Во время боя, на миру и смерть красна! Но как быть, если ты остался один на один с собою? Со своим страданием? Как быть, если нет больше сил, уходить в лес от наседающего фашиста? Ты ранен и не желаешь больше быть тяжестью для воинов, в надежде уходящих от погони, но кому тоже вряд ли удастся сберечь себя в дьявольской игре со смертью? Но их не мучают раны, они не теряют сознание, не орошают своей кровью землю, у них есть посох – сила и воля. Они имеют возможность выжить! Зачем же собственною слабостью обрекать их на смерть?

Милосердно?

Не лучше ли застрелиться? Спасти еще живые души, тоже попавшие в гибельное половодье? Сколько их, сколько уже застрелилось от отчаяния, от утраты веры в победу, Россию.

Растревоженность за Отечество отнимает последние силы, отбирает волю, кровавым бредом заполняет сознание, и не остается ничего, совершенно ничего в глубине человеческого сердца, чтобы вести с собою заманчивую и расчетливую борьбу за жизнь. И человек опускает себя в могилу. Это самое страшное, что бывает на войне.

Александр Башкин отказался от выстрела.

Он имел характер и волю. Не было в мире бури, кому бы он покорился, поклонился! В сердце, от предков, жило истинное дыхание вольного духа, бунтарства! И считал роскошью расслабляться, уходить в угрюмое забытье. Он умел властвовать собою, быть диктатором собственной воли! Он был тот, кто не испытывал страха перед вечностью! Смерть никак не могла быть властелиншею его сердца! Он был выше ее, сильнее.

Вместе с тем, разве он один отступает?

Разве только его душа плачет на всю Русскую землю?

Все русское воинство слышит в себе печаль за Отечество!

У всего народа стонала, билась в крике и плакала надруганная душа! Воины понимали, дальше Сталинграда отступать было нельзя!

Тогда, 28 июля, и появился карательный приказ Сталина за номером 227. В приказе с суровою правдивостью раскрывалась опасность, какая нависла над Отечеством, говорилось о падении воинского духа, об утрате веры в победу. И законом вменялось для русского воинства требование: «Ни шагу назад!» ─ повернулся спиною к фашисту, предательски бежал с поля битвы, получи в награду пулю. Справедливую пулю! Чекисты будут ждать тебя с пулеметом!

Жестокий приказ.

Бесчеловечный!

Но он давал надежду на спасение России!

Даровал надежду на победу!

Александр Башкин сердцем воспринял его; нельзя предавать Отечество!

Верховный главнокомандующий Иосиф Сталин вместе с народом и воинством тяжело переживал разгром Брянского фронта, назвал Федора Голикова бездарным генералом в Красной Армии. И снял его. Был создан Сталинградский фронт, во главе его стояли генералы от таланта Константин Рокоссовский и Николай Ватутин.

Битва за город Сталина началась 17 июля. Александр Башкин продолжал воевать в артиллерийском полку полковника Ильи Орешникова. И снова оказался там, где шли ближние битвы с фашистами. Где надо отбивать танки! Где люто лютует смерть! Где пули летают и жалят так осы, растревоженные на меду. Воин, в ком жила несокрушимая сила Пересвета, скорее, был повенчан богами Руси, стоять с мечом и щитом в первом ряду, на самом излете жизни и смерти. Артиллеристы заняли оборону в излучине Дона у хутора Ерзовка. С ее взгорья открывался весь Сталинград. Черные стаи крестоносцев, как лютые могильщики, уже бомбили город от красоты, от величия. И город по боли уже погружался в огненное пламя, где слышался плач земли, плач женщины с сыном.

18 июля в атаку на город Сталина пошли сотни танков. Они шли грозно, воинственно, стреляя на ходу, следом бежала пехота, прячась за броню, стреляя из автоматов трассирующими пулями, они бились светлыми шарами по щитам пушек, по брустверу, по каскам воинов. Грохот сотрясал землю. Орудия полковника Орешникова открыли ураганную стрельбу, желая сдержать, приостановить натиск орды. Повергнуть знамена со свастикою! Поле битвы запылало огнем, покрылось пороховым дымом. Началось еще невиданное сражение! Такое скопище танков воин Башкин еще не видел, ─ танки-крестоносцы закрыли собою всю землю, куда не глянешь, танки и танки.

Сила шла страшная, повелительная!

Встанет на пути Вселенная, сметет и Вселенную!

Битва, где сбились на дуэли несметные силы, где жизнь и смерть перестали быть ценностью, где в пиршестве свободы стояла только ценность Отечества, ее честь, ее свобода, ─ напоминала сражение при Бородино, но только на поле сечи была не конница, а танки, танки.

Командир батареи капитан Никита Данилов, с красивым ликом, белокур, как Лель, с крутыми плечами богатыря, не отрывал взгляда от стереотрубы, умно, вдумчиво рассматривал поле сражения, и не забывал покрикивать по связи командирам орудий:

─ Метче бейте! Владеть собою! Владеть! Посмотрите, на нашу высоту нахально прут двенадцать танков и рота автоматчиков! Делим на четыре пушки! Что получается? По три танка на брата! Заряжать бронебойными! Прицел постоянный! Огонь! Огонь! Не пропустим врага к Дону!

Александр Башкин, чья душа уже не раз была обожжена боями, снова воевал по смелости, по таланту. Он в кресле наводчика, без нервности, выискивал танк в перекрестье прицела, кричал командиру орудия:

─ Есть цель!

В ответ слышалось грозное, неизменное:

─ По фашистским гадам огонь! Огонь!

Сражение длилось трое суток с переменным успехом. Бились со страшною силою. Неумолимая смерть кружила то над русским воинством, то над воинством завоевателя! Они опять брали числом, танками и самолетами. И сражались отчаянно, умно, с невиданным упорством! Поле битвы сплошь было усеяно фашистами, горевшими танками. Но танки шли и шли на редут Данилова-Башкина у хутора Ерзовка! Генерал Вильгельм Паулюс начертал немецкому воинству на черном знамени бессмертия, ─ погибни, но зачерпни каскою воды из Дона!

И жаркая битва не утихала! На батарее было разбито две пушки. Ее расчеты, кто оставался живым, в самые острые мгновения, когда танки-крестоносцы устрашающе приближались к траншее, брали связку гранат и гордо, бесстрашно ползли на танк, прячась за обгорелую траву. И в ловком броске взрывали себя и танк! Такую долю уготовил себе и Александр Башкин. Выжить в таком бою было немыслимо! Оставалось две пушки, а танков тьма и тьма! Рано-поздно, но танки доберутся до редута и каждого артиллериста-защитника, кто останется жив, бесславно раздавят тяжелыми гусеницами, перемешают с могильною землею. В плен не возьмут! Ни одного! У редута горят десятки танков-крестоносцев! Несомненно, несомненно, прокатятся мщением за своего брата-тевтонца, кого полегло у подножья превеликое множество.

И покатят дальше, к городу Сталина. И герои продолжали биться, удерживать редут! Вскоре разнеслась по полю битвы горестная весть, ─ снаряд разорвался на батарее, тяжело ранен любимец артиллеристов командир Никита Данилов с Рязанщины, с родины Есенина. Он и ликом был похож на Сергея Есенина. Спасти ему жизнь не удалось. И разбита, изувечена снарядом и грозная пушка.

На батарее осталось одно орудие. То самое орудие, где воевал наводчиком Александр Башкин. Это орудие и повело, один на один, смертельную дуэль с немецким воинством! Орды обрушили на редут пиршество снарядов и огня! Гибли воины! Гибли в стоне, в прощальном крике, в плаче. Но воин Башкин стоял и стоял над полем битвы, как святорусский богатырь, как внук Ильи Муромца, как заколдованный, заговоренный от пуль и снарядов. Стоял как сама Русь, непреклонно и непоклонно. И упрямо, задыхаясь в огне и дыму, на прощальном усилии, отбивал и отбивал атаки врага!

Но сила шла несметная. Чужеземцы-крестоносцы окружили редут. Один танк удачливо, воинственно ворвался на позицию и подмял, исковеркал гусеницами пушку, вмял ее в землю! Все произошло в мгновение. Воин Башкин даже не успел снять с пояса гранаты. Все, что успел, рысью отпрыгнуть в глубину траншеи. Танк не стал им заниматься. Пушка была разбита, а человек без пушки ему был не страшен.

Пережив страх, успокоив себя, Александр Башкин переполз по огненному полю к траншеям, где отбивалась от врага пехота. И стал воевать как пехотинец. По команде ротного поднимался в атаки, разил врага очередью из автомата, вел гранатные схватки. Забивал его ножом врукопашную.

Ночами не спал. Не позволяли нервы. И было в обиду, невыносимо слышать злое, оскорбительное со стороны немецкого воинства:

─ Рус, сдавай-с, возьмем Дон, будет буль-буль!

Немцы были уверены в победе. И с рассветом снова бросались в атаку за атакою. И Башкин, как мог, держал удары. В его сердце требовательно заселилась святая жертвенная обреченность: лечь в землю, но не пустить врага в Сталинград!

12 августа он принял последнюю битву с немецким воинством. К траншеям, где отбивалась от штурма пехота, близко-близко подошли танки-крестоносцы. Надо было сбить головную, командирскую машину! И воин Башкин усиленно пытался зажечь ее, зная по битвам, не будет командира, остальные танки обратятся в стадо! Но сколько он не бросал гранаты, ни одна не поразила цель; то ли руки тряслись от усталости, то ли сдали нервы! Он, во зло себе, выполз из окопа, достиг танка и, поднявшись в рост, бросил в грохочущее чудище связку гранат. И только успел это сделать, успел увидеть, как он содрогнулся, запылал пламенем, но успел дать гибельную очередь из пулемета.

По груди прошел жар, ноги, как подрезали косою, он услышал в боль. И со стоном упал на поле сражения, на пепелище, на свою могилу, раскинув руки крестом. Он еще слышал, как горячая кровь густо изливалась из тела, обильно смачивая землю. Но перевязать раны, не было сил. Без страха, без мук, пришло забытье. И воин Белым Лебедем отделился от земли и легко, по сладости и покою, полетел в загадочное созвездие Ориона, которое от века светило над его милою деревнею Пряхино. Сблизился со звездами, растворился в синеве, в вечности, где не бывает воскресения.

Наверное, все же жила на прощание радостная мысль ─ враг не прошел к Сталинграду!