Сова летит на север
Каламид привел гребца.
– Спроси ее, что с лицом. Болеет? – приказал иларх.
Тот перевел.
– Нет, – ответила рабыня, вскинув на грека полные тревоги глаза, – я соком сон-травы[110] натерлась по дороге, чтобы кожу испортить.
– Зачем?
Язаматка с вызовом выпалила:
– А пусть не лезут!
Воины расхохотались. Ничего себе, сообразительная девка.
– Вы пастухи или пахари? – спросил Хармид, отсмеявшись.
– Пахари.
– Что сеяли?
– Пшеницу, ячмень, просо.
Иларх довольно покачал головой – деньги не зря потрачены, не обманул работорговец.
– Как тебя зовут?
– Быстрая Рыбка.
Он вяло махнул рукой.
– Иди обратно.
Потом приказал мореходу:
– Дай им хлеба и воды… Развяжи – теперь их судьба в руках Афродиты Апатурской.
Хармид кивнул в сторону белеющего на Лысой горе храма защитницы путников.
Лемб прошел острова Фанагор и Гермонассу. Вскоре за маяком на Южной косе открылся Боспор. Когда парус упруго выгнулся, корабль пошел быстрее. Гребцы втащили весла, ссутулились, вытирая пот со лба. Мореход отложил флейту и, стараясь на ходу удержать равновесие, начал отпаивать их водой. Полупустую ойнохою отдал рабам.
Пролив пересекли к закату. Задержались в пути: пришлось побороться с сильным боковым ветром со стороны Меотиды.
Справа показался маяк Северной косы. Греки совершили возлияние в честь Ахилла Понтарха, покровителя моряков. Сами выпили по чуть-чуть, чисто символически: их все еще мутило от болтанки.
Наконец за лесом мачт забелел акрополь.
Хармид спустился проверить рабов. Сидят, таращатся, зеленые от морской болезни. Быстрая Рыбка смотрит уже не так испуганно: похоже, разговор с новым хозяином ее успокоил.
«Что у них за имена дурацкие? Варвары…» – подумал иларх.
Он вернулся на полубак довольный: купил, доплыли, всех до одного доставил.
И вдохнул полной грудью, глядя, как Пантикапей встает над водной лазурью.
2
Эсимнет с аппетитом обгладывал баранье ребро.
Ухватив жирными пальцами ритон, пригубил холодный терпкий напиток. Он знал толк в винах и тратился на них без сожаления. Особенно любил фасосское. Поставщик из Гераклеи Понтийской по секрету сообщил ему, что фасосцы кладут в вино тесто, замешанное на меду, отчего оно приобретает особые сладость и аромат.
Кизик замечал, что сладкие вина улучшают аппетит, поэтому никогда не разбавлял их морской водой. Фасосское или хиосское, из Ариусия, как-то по-особенному задерживаются в подреберной области, усиливая слюноотделение. От книдского его пучило, а от лесбосского он часто бегал по-маленькому. Италийских вин не пил вообще. Как-то раз попробовал – не то альбанское, не то фалернское, потом сильно мучился головными болями. Тот же купец объяснил, что при слишком долгом хранении в них вырабатывается яд.
«Хороший человек, – думал эсимнет, – такому можно доверять».
И не торгуясь выкладывал по двенадцать драхм за метрет[111].
Послышался стук в дверь.
– Заходи! – крикнул Кизик.
В трапезную вошел Хармид. Молча встал перед столом в ожидании приказа.
– Вот что… Поедешь в стойбище Октамасада. На переговоры. Я решил заплатить ему дань, иначе он не даст нам спокойно работать. Хора большая, везде не поставишь гоплитов. Да и пахать кому-то надо… Пусть лучше за рукоятку плуга держатся, чем за копье. Мы в этом году в полтора раза больше должны засеять, так что дань отобьем. Возьми с собой пару человек.
Он поковырялся острием ножа в зубах.
Поцыкав и подвигав языком, прочищая десны, добавил:
– Где золото взять, знаешь, я Ламприя предупредил…
Хармид спустился в подвал. Ключник уже ждал. В кожаных переметных сумах позвякивало. Прежде чем передать ношу иларху, он налил на бечеву смолы и вдавил сверху большую общинную печать с головой Геракла…
Оставив указания Демею, Хармид вышел во двор казармы. Рывком перекинул сумы через спину коня. Тот шарахнулся, испугавшись звона, но иларх успел ухватиться за узду.
– Стоять! Тихо, тихо…
Подошли Памфил с Каламидом.
Вскоре переговорщики обогнули гору со стороны порта и выехали на дорогу в Тиритаку. Юный безбородый Дионис в хламиде со свежими потеками голубиного помета долго смотрел им вслед невидящими глазами. Пантера у его ног наслаждалась близостью к божеству. Букетик фиалок на постаменте тихо засыхал под полуденным солнцем.
Путь мимо некрополя на западном склоне был короче, но горожане старались там не ездить, чтобы не тревожить покой мертвых. Каменные дома знати сменились тростниковыми мазанками, землянками городской бедноты, загонами для скота…
Наконец шум складов и доков остался позади.
Хармид по случаю миссии облачился в помятый бронзовый панцирь с головой горгоны Медузы на груди и золоченым полумесяцем под шеей. Он надевал его редко – только когда предстояла серьезная схватка, чтобы подчеркнуть офицерскую стать. Не любил возиться с ремнями и застежками. Да и неудобно: приспичит почесаться, а не достанешь. Чаще довольствовался кожаным тораксом. Верный ксифос в медных ножнах слегка похлопывал по бедру.
Товарищи никак не украсились – еще чего, выделываться перед варварами. Кирасы[112] и кнемиды[113] им не полагались. Круглый бронзовый шлем с полями и маленький деревянный щит, обшитый кожей, – вот и вся защита.
Оба отлично знали: никакой крепкий доспех не поможет, если в степи что-то пойдет не так. Стрелой в упор достанут или дротиком. Маму вспомнить не успеешь! Так и отправились в обычных холщовых линотораксах[114].
– Дошло до Кизика, что можно всю посевную в строю простоять, – съязвил Каламид.
– Не нашего ума дело, – оборвал товарища Хармид. – Он эсимнет, ему виднее.
Потом решил поддеть:
– А что, вдруг Октамасаду не понравится дань? Как думаешь – на кол нас посадит или скальп срежет?
– Типун тебе на язык! – сплюнул Каламид.
Памфил рассмеялся, подмигнув иларху:
– Скальп вряд ли. Своих вшей, что ли, у него мало?
– Да нет уже никаких вшей! – взъярился Каламид. – Я всех повывел.
– А чего тогда голову чешешь?
– Жарко!
За Южной бухтой показался вал. Предъявив пикету пропуск, переговорщики выехали сквозь ворота на степной простор. Открылась усыпанная красными тюльпанами и сиреневыми ирисами даль.
«Эх! – думал Хармид, глядя на не тронутую плугом равнину. – Вовремя Кизик одумался. Вот где пахать и пахать…»
– Что-то скифов не видно, – заметил Памфил.
– Покажутся, вон – только курганы пройдем, – иларх указал плетью в сторону цепи холмов со срезанными верхушками.
Все греки Пантикапея знали, что под ними скрыты могилы, в которых есть и серебро, и золото, но не совались туда – себе дороже. Сколоты бдительно охраняли покой предков, и любого, кто покажется там с лопатой, сначала волокли за ноги вдоль вала, привязав к коню, потом сажали на кол. Гоплиты слышали крики товарища, но не спускались, чтобы отбить его у вражеского разъезда. Они знали: нарушен закон Совета. За разграбление скифских могил полагается публичная казнь на агоре. Уже было, что, обнаружив раскопанный курган, Октамасад сжигал целые поселения, а жителей угонял в рабство.
На востоке поднялась гряда. И вот там-то, среди валунов, греки разглядели силуэты всадников. Степняки ринулись навстречу – пригнулись, свистят, копья опустили для атаки.
– Стоим! Ждем! – приказал иларх.
Троица замерла. Памфил не выдержал, медленно потянулся к мечу.
– Не тронь, – Хармид нахмурился. – Терпи.
Сколоты окружили, но луки оставили в горитах, поняв, что обычной стычки не предвидится. Одеты в анаксариды[115], кафтаны, некоторые просто в шкурах. Из-под мягких колпаков по плечам распущены длинные волосы.
Старшина в костяном пластинчатом панцире и круглом шлеме с нащечниками спросил на ломаном греческом:
– Что надо?
– Дань везем Октамасаду, – спокойно ответил Хармид, похлопав ладонью по переметной суме.
Сколоты начали оживленно переговариваться. Старшина ткнул пальцем в двоих. Один тонкий, сухопарый, с едва отросшей бородкой, на шее связка амулетов, второй – крепкий, коренастый, волосы схвачены поперек лба лентой. Оба молодые.
Сказал грекам:
– Пойдете с ними.
Разъезд поскакал к курганам.
Греки поднялись за конвоирами на гряду, шагом двинулись по плоскому гребню. Тут особо не развернешься – кругом голый камень. Хармид догадался: скифы опасаются, что переговорщики на самом деле разведчики и за ними вот-вот покажется конница. Выжидают. Высматривают.
Ничего, торопиться некуда. Он подумал о том, что придется лезть в самое логово врага, от этой мысли спина неприятно захолодела.
– Ты кто? – обратился к нему сколот с амулетами.
Иларх не сразу понял, что спрашивают имя.
– Хармид.
– Орпата, – сколот ударил себя кулаком в грудь.
Потом показал на спутника:
– Токсис.
Иларх озлился: и чего этот обвешанный лезет с расспросами? Какая разница, как кого зовут, дружбой здесь не пахнет. Все-таки справился с чувствами, назвал товарищей.
Некоторое время ехали молча. Греки от скуки начали тихо переговариваться. Сухопарый держался на полкорпуса впереди, настороженно озираясь. Казалось, ему нет дела до парламентеров. Коренастый замыкал строй.
– Приставили каких-то недоделанных, – проворчал Памфил. – От одного воняет, будто он год не мылся, другой вырядился как баба, обвешался цацками. Ты на его штаны посмотри: зигзаги, горох, треугольники…
– Воняет кабанья шкура, а второй – жрец, – объяснил Хармид, – «энарей» по-сколотски. Они и есть бабы. Жен и детей не заводят, одеваются в бабью одежду, живут отдельно от племени. Уж не знаю, чем они там занимаются, когда никто не видит.
Внезапно Орпата обернулся. По красному от гнева лицу Хармид понял, что сколот все слышал.
– Энарей – жрец Аргимпасы! Я жрец Табити! Воин! Ты – баба! – выкрикнул он.
Хармид больше не мог сдерживаться.
– Были бы мы сейчас на равных, я бы тебе показал, какая я баба, – зло процедил он.
Сколот развернул коня, подъехал вплотную.
Рявкнул:
– Ты и я! Драться!
Затем спрыгнул на землю. Скинул кожаный пояс с пристегнутыми горитом, чашей и точильным камнем. Резко махнул рукой, подзывая к себе.
– Давай!
Хармид не нуждался в повторной просьбе. Кем этот сопляк себя возомнил? Количество убитых Саммеотом врагов – афинян, карийцев, пиратов с Кикладских островов – не поддавалось подсчету, он давно бросил эту пустую затею.
Передав Памфилу сумки с золотом, иларх спешился, скинул шлем и перебросил через голову перевязь с мечом.
– Не надо, – предостерег его Каламид.
– Тебя не спросил, – огрызнулся Хармид, яростно растирая ладонями нос и уши. – Помоги лучше снять торакс.
Вскоре он остался в кожаных штанах и рубахе.
Не говоря ни слова, соперники бросились друг на друга. Дрались азартно, ожесточенно, безжалостно. Мелькали руки, ноги, слышались глухие удары, вскрики. Бойцы расходились, снова сближались, выбрасывая то кулак, то колено, то локоть. Лицо Орпаты было в крови, которая хлестала из разбитого носа. Хармид не видел заплывшим правым глазом.
Никто не мог взять верх. Оба повалились на землю, вцепившись друг в друга: Саммеот душит, а сколот не дается. Покатились к краю обрыва, елозят по камням кладки, которой древние киммерийцы[116] укрепили склон. Ничего не замечают, еще немного – и свалятся с кручи.
Токсис с Каламидом бросились разнимать: чего доброго, и впрямь погибнут. Тогда и остальным не жить. Растащили в стороны, держат, чтоб опять не схватились. Ну и видок! Такими к Октамасаду являться нельзя.
– Вода! – Токсис махнул в сторону пологого северного склона.
Вскоре конвоиры сидели возле ручья рядом с пленниками. Драчуны умылись, Токсис вправил Орпате сломанный нос. Обстановка разрядилась, но желания общаться ни у кого не возникало. Когда отряд снова двинулся в путь, соперники поглядывали друг на друга без прежней вражды, вроде бы даже с уважением.
Вдали показалось стойбище. К отряду бежали люди и собаки.
Переговорщикам отвели кибитку, выставили охрану. Октамасад днем принес жертву Аргимпасе, после чего напился вместе с энареями. Теперь спал – какие тут гости. Встречу назначили на рассвете следующего дня.
Ни сколоты, ни греки не знали, что к Нимфею уже подходит афинская эскадра.
3
Кизик рвал и метал. Ходил по дому, словно зверь в клетке. Он только что узнал, что Перикл под Нимфеем. С ним сотня триер, не считая гиппосов и пентеконтер. Что делать? О морском бое не могло быть и речи – у Пантикапея нет сопоставимого количества военных кораблей. Тем более что флот союзника Гилона заперт в нимфейской бухте.
В голове молнией сверкнуло: «Это конец!»
Цель экспедиции ясна: сменить власть на Боспоре. Если бы Афинам были нужны деньги, Совет прислал бы аргирологов[117] на переговоры, а не эскадру с эпибатами.
Ну, провели бы, на худой конец, дознание, в исходе которого Кизик не сомневался – уж он-то умеет умасливать магистратов. Не оскудел еще Боспор царской рыбой и чернобровыми красавицами. А отчеты стряпать по отгрузке зерна – плевое дело, кто сюда потом проверять поедет, тем более что зерна тут – завались.
Еще Археанакт Первый понимал, что рано или поздно придется лечь под Афины. Но чтобы сейчас! Почему именно в его правление? Столько денег угрохано на строительство дворца, заказана посуда из Аттики, от общинной земли отрезан большой кусок земли под пашню, куплены рабы, уплачена дань сколотам…
«Все пойдет прахом… Все!»
Кизик застонал от бессильной злобы.
Он смотрел на вещи прагматично и понимал, что если афиняне возьмут Нимфей, то Перикл за деньги соберет крепкую фалангу для осады Пантикапея. С моря ударят эпибаты. Что он может противопоставить афинской эскадре? Флот? Кишка тонка! Гарнизон крепости? Да, но он не выстоит против целой армии. Стены толстые только на акрополе, даже если гарнизон закроется там, то долго не продержится: запасов храма Аполлона хватит не больше чем на месяц. При этом город будет оставлен без защиты и подвергнется разграблению.
«Так что – сдаться? – лихорадочно думал он. – Нет, только не Периклу!»
Кизик хорошо помнил рассказы Хармида о казни самосцев. Да и искореженная рожа иларха говорила лучше всяких слов.
Надежда только на Гилона.
Он лихорадочно соображал.
«Послать в Нимфей ополченцев? Можно… Время на сбор фаланги есть, вряд ли Перикл отважится на ночной штурм: триеры не смогут подойти близко к берегу, а высадка эпибатов в холодную воду в темноте и под обстрелом дело рискованное. Понт – не Эгейское море. Даже в Элладе в мунихион плавают только специально обученные рабы – ловцы жемчужных раковин. Тиран будет выжидать, оценивая обстановку, а я тем временем поищу союзников».
Решение было принято. К стратегу Архелаю срочно отправился вестовой.
После этого Кизик вызвал ключника.
– Собирай все, что можно увезти.
– Куда? – глаза Ламприя округлились.
– В Феодосию!
– Когда?
– Утром.
Теперь настала очередь Хармида, который, как всегда, возился в котловане вместе со своими кавалеристами. Вскоре, усталый и запыленный, он ввалился в зал.
– Прямо сейчас поедешь в усадьбу, заберешь рабов, – с ходу озадачил Кизик.
– До утра не терпит? – по виду хозяина иларх понял: что-то случилось, но о людях тоже надо подумать. – Мы целый день отработали…
Эсимнет сорвался на крик:
– Перикл в проливе! Ты по нему соскучился?
– Понятно… – подавленно выдавил из себя Хармид.
Кизик продолжал отдавать команды.
– Утром обоз отправится в Феодосию. Ламприй за ночь все соберет. Твоя ила будет охранять казну вместе с меотами. Архелай поведет фалангу в Нимфей. Выполняй!
Иларх хмуро вышел на улицу.
Собрал солдат, объяснил ситуацию, потом вместе с ними вернулся в казарму.
На закате ила ушла к Меотиде, где эсимнет осваивал большой надел под яровые. Поденщики из местных греков не справлялись с работой, поэтому фанагорийских рабов он отправил именно туда: мужчин – пахать, а женщин – кашеварить и присматривать за хозяйством.
Сзади громыхала запряженная волами телега. Хармид то и дело оборачивался, озадаченно поглядывал на нее. Такими темпами разъезд вернется глубокой ночью. А утром опять в дорогу.
«Что это впереди? Дым?»
Он подозвал Памфила.
– Я с половиной отряда поскачу в усадьбу. Посадим рабов за спину и вернемся. Ты остаешься за старшего.
Тарентина[118] ушла вперед.
Надел располагался в лощине, со всех сторон закрытой от ветра холмами. Западный кряж одним концом спускался в бухту. Сейчас над гребнем вился черный дымный хвост. Когда отряд вырвался из оврага, усадьба уже догорала.
– К бою! – приказал иларх. – Алале!
Греки рванули к морю. От порыва ветра чад рассеялся, и они увидели, как люди в штанах и шапках с башлыком тащат к эпактридам[119] упирающихся мужчин и женщин.
«Катиары![120]» – догадался Хармид. Именно это племя промышляло на Меотиде морским разбоем.
Пираты не церемонились. Убивать пленников они не торопились – то ли хотели отвезти в стойбище, чтобы принести в жертву Богине огня, то ли думали продать в Танаисе. Но пинков не жалели. Пожилого поденщика повалили на землю и били ногами.
Со свистом, боевыми криками греки налетели на катиаров. Пираты на бегу отстреливались. Один из нападавших повалился назад. Под другим споткнулась раненая лошадь, покатилась по земле. Хармиду в грудь ударила стрела, но спасла бронзовая кираса. Иларх конем отбросил стрелка в сторону. Еще одного рубанул ксифосом.
Израсходовав дротики, греки пустили в ход мечи. Катиары кучей отступали к лодкам. Лучники с обеих сторон охотились друг на друга, чтобы добиться перевеса в схватке. Кавалеристы спешились, стали окружать пиратов.
Хармид схватился с катиаром. Тот скалит бородатое лицо, рычит, пучит глаза – пугает. Размашисто выбрасывает перед собой топор. Поднырнув под руку противника при очередной атаке, иларх всадил меч ему в живот.
Возле эпактриды озверевший пират собрался резать глотки рабам, которые беспомощно уворачивались, ведь руки были связаны за спиной. Одного полоснул, тот лицом повалился в воду, болтается в красной мути. Катиар повернулся к девушке, схватил за плечо, хочет ударить ножом. Она сжалась – бледная, смотрит ошалело.
Дротик вошел ему точно под лопатку. Катиар осел, цепляясь за борт, а девушка, всхлипывая и дрожа, смотрела, как он беспомощно загребает воду. Хармид уже схватился с другим пиратом. Подрезал колено, опрокинул ударом ноги, добил мечом.
Катиары выкинули рабов из эпактриды и ввалились в нее сами, ожесточенно заработали веслами. Двое на берегу завыли, поняв, что товарищи бросили их.
Греки сначала убили отставших, затем выпустили несколько залпов по удаляющейся лодке. Судя по тому, как она завертелась, потеряв управление, в живых там никого не осталось.
Хармид вытирал ксифос о полу хламиды, когда почувствовал, как кто-то коснулся его плеча. Прикосновение было мягким, легким. Он резко обернулся. Девушка рухнула перед ним на колени, стала целовать руку.
– Ты что? – иларх опешил.
Рывком поставил ее на ноги. Грубо развернув к себе спиной, вспорол веревки. Снова повернул лицом.
– Не узнавать, – сказала рабыня на ломаном греческом, потирая затекшие запястья. – Фанагория.
Он присмотрелся: брови скифским луком, тонкий изящный нос, смуглая кожа. И надо же – зеленые глаза. Тогда, на лембе, не обратил на это внимания.
– Быстрая Рыбка!
Девушка улыбнулась.
– Помнить.
– А где пятна?
Рабыня сделала удивленное лицо, потом показала рукой на море.
– Смыть вода.
Увидев, что он не понял, засмеялась – тихим звоном, словно кто-то тронул цимбалы. Хармид не удержался, улыбнулся.
– Иди к своим, – сказал он. – Тяжелораненых не возьмем, прости. Остальные пусть садятся за спину. Если хочешь, садись ко мне.
Вскоре тарентина тронулась в обратный путь. Быстрая Рыбка устроилась на кожаном ленчике[121], обхватив Хармида руками и привычно сжимая бедрами бока коня. Ей было хорошо и спокойно…
Пожилой поденщик обмяк возле валуна, вытянув ноги. Взглядом, полным горя, он смотрел на обгоревшие трупы жены и детей, к которым уже подбирались любопытные чайки. Из-под прижатой к животу ладони пульсирующими толчками продолжала бить кровь.
Когда последние кони скрылись в овраге, он закрыл глаза. Голова грека бессильно упала на грудь, а душа, взлетев над лиманом, отправилась в сторону родных меотийских степей.
4
От Амиса[122] без страха махнули поперек Понта. Лоцман-грек по ночам прокладывал путь по Полярной звезде. Эскадра подошла к Нимфею шестнадцатого мунихиона, аккурат в день Артемиды Мунихийской.
Перикл лично исполнил обязанности армейского жреца, совершив возлияние на походный алтарь в честь богини. Потом зарезал козу и окропил кровью первую шеренгу выстроившихся на катастроме[123] эпибатов, где стояли лучшие воины.
Когда над круто загнутым ахтерштевнем флагмана взвился вымпел с изображением лани, эпибаты на остальных кораблях трижды прокричали приветствие, ударяя копьем в щит, отчего по проливу прокатился глухой треск.
Флагман застыл на внешнем рейде. Войти в гавань он не мог из-за того, что нимфейцы затопили между молами лемб. Над водой торчала рея, на которой мирно расселись чайки. Военный флот Нимфея – триаконтеры – так и остался на внутреннем рейде. А зачем и куда его выводить, если афинская эскадра превосходит и классом, и количеством кораблей? На верную гибель?
Триеры рассредоточились по Боспору от самой Акры[124], маневрируя на веслах, чтобы не сталкиваться друг с другом.
Как только они показались на горизонте, в проливе началась паника. Одни рыболовецкие лодки и грузовые лембы устремились в порт Нимфея, другие, пытаясь избежать толкучки, двинулись к Тиритаке, третьи – еще дальше, в Пантикапей.
Перикл и Спарток с высоты полубака смотрели на город, белеющий у подножия береговой гряды. Оба понимали, что для разборки затопленного корабля потребуется время. Нужно принимать решение, иначе город с каждым днем будет копить силы, вооружая добровольцев, эвакуируя мирное население, запасая продовольствие и воду. Кроме того, если афинские колонисты поднимут восстание, эпибаты не смогут поддержать их с моря.
Вестовой прогудел в раковину, объявляя сбор Военного совета. Вскоре на лодках прибыли эпистолевсы[125]. Приступили к обсуждению ситуации.
– Топляк снимать все равно надо, – сказал Лисандр, который еще во времена Кимона участвовал в осаде Кипра, а также отличился в битве при Саламине. – Думаю, пары триер хватит, чтобы сорвать обшивку и вырвать шпангоуты. Пошлем туда человек десять хороших пловцов и лодку с абордажными крючьями и канатами. Растащим его на куски, как крабы – падаль.
Перикл согласно кивнул, потом обратился к офицерам:
– На рассвете подойдем к берегу. Как только эпибаты окажутся в воде, начинайте обстрел стен с палубы. Зажигательными не стрелять. Попробуем взять город приступом. Остальные корабли будут дрейфовать по Боспору, ожидая команды на перестроение. В случае если Кизик сделает вылазку на триаконтерах, лембы взять в кольцо…
Разобрав тактику боя, Первый стратег отпустил офицеров. Но приказал остаться Лисандру.
– Тебе придется проникнуть в город. Найдешь ойкиста[126] афинских клерухов, потребуешь помощи.
– Афиняне? Здесь? – удивился эпистолевс.
– Десять лет назад Коллегия постановила проверить списки демов. Бывает, что метек подкупает демарха, и тот записывает его гражданином. Когда запахло жареным, многие метеки разъехались по колониям в варварских землях, чтобы сохранить гражданство, – объяснил Перикл. – Мы их простили.
– Да, командир, – по-военному четко ответил Лисандр.
Обернувшись, Первый стратег жестом подозвал рыбака, которого днем угораздило выскочить наперерез триере. Долбленка перевернулась, но бедолагу спасли, бросив ему веревку. Теперь, замерзший на ветру и жалкий, он дожидался допроса на палубе.
– Дай ему плащ, – приказал Перикл одному из эпибатов.
Рыбак укутался в шерстяную хламиду. Его колотило, хотя скорее от страха, чем от холода.
– Как зовут? – спросил Перикл.
– Клиний.
– Покажи дом ойкиста.
– А?.. Кого?.. Зопира? Так это… возле фактории… ага, он же зерном торгует, ну вот, значит, где торгует, там и живет.
Держась за планшир, рыбак всмотрелся в береговую линию. Начал тыкать пальцем.
– Вон храм Деметры, дальше храмы Аполлона Филесия и Афродиты Урании… За ними винодельня, потом кварталы гончаров, оружейников, валяльщиков… Все эмпории – на окраине. Они, понятное дело, находятся рядом с дорогой, чтобы телеги было удобнее разгружать… Там и дом Зопира. Большой такой, из зеленого мергеля – сразу увидите.
– Кто у вас пресбевт? Гилон? – допытывался Первый стратег.
– Так это… да.
– Отношения с Кизиком какие?