Сова летит на север

– Дружат.

Перикл досадливо покачал головой: его худшие опасения подтвердились. Когда-то присланный Советом пятисот в качестве ойкиста афинянин сумел забраться на вершину власти, но, как только стал пресбевтом, ввел непомерные налоги на ввозимые из Афин товары, а последние несколько лет даже не предоставлял отчеты о проделанной работе. Формально – союзник, а фактически – местный царек, плюющий на обязательства перед метрополией.

«Значит, они близки, – думал он. – Вряд ли удастся Гилона перекупить. Если бы его мучали угрызения совести, давно бы выехал встречать эскадру».

– В городе есть фракийские наемники? – неожиданно спросил Спарток.

Рыбак кивнул.

– Где казарма, знаешь?

– А то! Это слева, возле дворца Гилона. Пристройка к кузне.

– Сколько их?

– Человек пятьдесят.

– Ты что задумал? – сощурился Перикл.

– Если они перейдут на нашу сторону, возьмем Нимфей в два счета.

Первый стратег крякнул от досады. Это что же получается, он столько сил приложил, чтобы сделать одриса гражданином Афин. А главное – полезной, можно считать, незаменимой фигурой в политической игре на Боспоре. И вот теперь он хочет совершить безрассудный, опасный поступок, который может стоить ему жизни и сорвать хорошо продуманный план.

Ответ прозвучал жестко:

– Ты не для этого плывешь в Пантикапей.

Спарток не сдавался:

– При всем уважении… Мы не знаем, сколько в городе афинян и как они настроены. Ты политик, поэтому исходишь из того, что каждый клерух должен быть патриотом Афин. А ты уверен, что они готовы идти на жертвы, рисковать своей жизнью, жизнью семьи?.. Вспомни, что ты говорил мне про пританов: каждый думает в первую очередь о достатке и спокойной старости. Чем эти афиняне отличаются от тех? У них тоже промысел, дети, добро… Ты уверен, что они хотят перемен?

– Может, и не хотят, но перемены к ним уже пришли. – Перикл обвел рукой пролив, где повсюду на фоне темнеющего неба торчали мачты триер. – Ты спрашиваешь, уверен ли я. Нет, но я верю. По моим сведениям, Гилон зажимает клерухов, обложил эргастерии непомерным налогом. Все лучшие должности отдал на кормление потомкам милетян… Так что я надеюсь на их помощь.

– Хорошо, давай оценим силы противника. Гарнизон – раз. Ополченцы – два. Наемники – три. Сколько отсюда до Пантикапея?

– Около сотни стадиев[127].

– Ночной переход. Если Кизик вечером отправит гоплитов, утром они будут здесь. Тебе нужна длительная осада?

Перикл не перебивал, хотя на скулах заиграли желваки. В нем боролись негодование и здравый смысл. Два года назад он возглавил афинскую армаду во время похода на Самос. Осада длилась девять месяцев, и все-таки мятежники сдались. Но там ситуация была другой: островитяне не могли рассчитывать на стороннюю помощь. Получается, фракиец прав: если к Нимфею подойдет ополчение из Пантикапея, дело может принять нежелательный оборот.

– Не отправит, – подумав, сказал он. – Гарнизон должен остаться в городе, а фаланга не может выдвинуться мгновенно: нужно оповестить призывников, дать им время на сборы, подготовить провиант и оружие, снарядить обоз… Мы не знаем, мир сейчас у Кизика с Октамасадом или война. Разведчики доложили, что недавно произошла стычка под Пантикапеем, но обстановка на Боспоре меняется быстро. Нужно все проверить, чтобы не напороться на скифскую конницу…

– Кто пойдет к Октамасаду? – спросил Лисандр.

Перикл взял бороду в кулак.

– Я, кто же еще.

– Отправь одного из эпистолевсов. Не подвергай себя опасности.

– Нет, у варваров принято, чтобы вожди договаривались, глядя друг другу в глаза. Так?

Он вопросительно посмотрел на Спартока.

Тот кивнул, потом напомнил:

– Наемники…

Первый стратег досадливо вздохнул.

– Я ценю твое рвение, но пойми меня правильно. Ты мне нужен живым и здоровым. Сам знаешь почему.

– Знаю, – невозмутимо заметил Спарток. – Мы сюда воевать пришли. Стрела может найти в толпе любого, потому что смерть не разбирает, кто куда пришел, и зачем. Это может случиться и в Пантикапее. Так что ж теперь – всю дорогу прятаться за мачтой? Я верю в успех, точно управлюсь до рассвета.

Перикл молчал – ох как нелегко ему сейчас давалось решение.

– Хорошо. Пойдешь с Лисандром. Видите здание под красной черепичной крышей у подножия холма?

Оба кивнули.

– Это храм Деметры. В случае успеха любого из вас, неважно кого, нужно рядом с ним зажечь костер. Так я узнаю, что в городе нас ждут и поддержат при штурме. И добавьте в огонь побольше зеленых веток, чтобы шел белый дым.

Лисандр показал на массивное здание над обрывом, похожее на обычный глинобитный дом, но крупнее.

– Лучше там: с акрополя костер будет заметнее.

– Что в этом доме? – спросил Перикл рыбака.

– Храм Кабиров.

– Как туда попасть? По дороге нельзя… – заметил Спарток.

– Разберетесь на месте, – буркнул Перикл.

Потом снова обратился к рыбаку:

– Есть еще дороги, кроме Пантикапейской?

– Так это… конечно. Зерно же возят. Только вам по воде надо. К северу от Нимфея находится большая бухта, но она мелкая, корабли туда не заходят, только рыбачьи лодки. Можно пройти тихо, на веслах. Там моя деревня.

Дальше решили так. В назначенную ночь два небольших отряда под командованием Лисандра и Спартока зайдут в бухту на лодках, высадятся и двинутся по городу, стараясь не привлекать к себе внимания. Из оружия возьмут только махайры[128], чтобы не звенеть амуницией. Для защиты – наручи, под хламидой не видно. После выполнения задания оставшиеся в живых рассредоточатся по городу и будут ждать штурма.

Клиний уронил голову на грудь: понял, что домой его не отпустят.

5

Утром в степь поскакали парламентеры. Вечером они вернулись с хорошей вестью: Октамасад согласен на переговоры. На следующий день эпибаты с двух триер попрыгали в воду и поплыли к берегу. Матросы вытащили на песок один из гиппосов, после чего спустили по мосткам лошадей.

В телеге везли подарки для Октамасада – расписную посуду, ткани, серебряные и золотые украшения, амфоры с вином.

Перикл хотел ограничиться парой ритонов, но Спарток настоял: без богатых даров в степь лучше не соваться, потому что прийти с пустыми руками к номарху – это значит нанести ему оскорбление, считай, что переговоры закончились, не успев начаться.

Перед этим одрис спросил Перикла, искусно имитируя равнодушие:

– Сколоты здесь давно?

– Клиний сказал, что пришли пару лет назад… Сначала теснили траспиев и катиаров[129], потом вроде договорились по-хорошему. Те переселились к Меотиде.

– Откуда пришли?

– Из Ольвии.

По выражению лица Спартока Перикл понял: что-то не так.

– В чем дело?

Скрывать не имело смысла – рано или поздно правда будет раскрыта.

– Я знаю Октамасада.

– Откуда?

– Это он выдал меня брату.

Положив руки на плечи одриса, Перикл посмотрел ему в глаза.

Говорил тихо, дружелюбно, проникновенно:

– Понимаю: тебе хочется отомстить… Сейчас решается судьба Боспора. Когда эскадра уйдет в Афины, ты здесь останешься хозяином. Не мне тебя учить, просто прошу… как боевого товарища. Будь выше мести, будь политиком. Дружба греков и скифов – залог процветания края. А жизнь все расставит по своим местам.

Спарток кивнул, но по лицу трудно было понять, что он об этом думает.

Посольство направилось на северо-запад, к реке, где, по слухам, расположилось стойбище сколотов. Несмотря на опасность стычки с врагом, солдаты довольно пылили по дороге. Им нравился здешний климат – тепло, как в Элладе, небо ясное, чистое, никаких намеков на непогоду.

А краски! Аромат! Неказистый степной миндаль прячет корявые ветви под розовыми цветами. По склонам холмов разбросаны желтые шапки кизила и барбариса. В балках зелеными пузырями вскипает разнотравье. Низины пестрят красным, лиловым, голубым…

Кони привычно обмахивались хвостами: гнус везде кусает одинаково – что в горах Этолии, что на Фессалийской равнине, что в степях Боспора.

Не успели пройти и парасанга[130], как показались степняки. Словно из-под земли выросли: вот перед глазами голый холм – и вдруг всадники, в руках копья с волчьими хвостами. Встали цепью, осторожно присматриваются, не приближаясь.

Перикл отдал команду остановиться. С обеих сторон направились разъезды. Сколоты горячили тарпанов, гарцевали. Греки ехали шагом, держа копья строго между ушами коней, как на параде перед Ареопагом.

Вскоре вернулся лохаг, доложил:

– Спрашивают, почему отряд большой.

– Объясни, что это мой личный таксис[131]. Если не нравится, я готов оставить эпибатов здесь. Но на переговоры пойду с тарентиной. Скажи: так положено по регламенту, я все-таки Первый стратег Афин.

Эпибаты разбили лагерь, выставили часовых. Напротив уже горели костры степняков. Греки и сколоты вглядывались друг в друга, понимая, что от схватки отряды отделяет бросок дротика. У кого не выдержат нервы?

Посольство проскакало еще двадцать стадиев по руслу реки, когда за излучиной открылось стойбище. На взгляд Перикл прикинул его размер – около тысячи кибиток.

«Значит, лучников наберется на хилиархию», – от волнения он прикусил губу. Потом начал подсчитывать в уме: «Сколоты, гоплиты Кизика, да еще гарнизон Нимфея, фракийцы. Если с хоры подтянутся добровольцы, у Гилона воинов будет не меньше, чем у меня эпибатов. Чтобы добиться перевеса, придется раздать гребцам оружие. Но это в крайнем случае».

Степняки высыпали навстречу непрошеным гостям. Тарентина шла колонной по двое сквозь толпу из стариков, женщин, детей и редких вооруженных всадников.

«Мужчин в стойбище мало, значит, большая часть общинников в засаде, – привычно оценил ситуацию Перикл. – Да вон хоть за тем холмом. Если что, выскочат неожиданно, с любой стороны, сразу и не поймешь, откуда».

Он мысленно попросил помощи у Зевса Арея, пообещав воздвигнуть ему мраморную стелу в покоренном Нимфее.

Греки вышли к большой утоптанной площадке, в центре которой высился шатер. По войлочным полосам за вышитыми золотом оленями гнались грифоны с львиными головами. Над входом свисала алая парчовая попона.

По периметру площадки плечом к плечу выстроились копейщики, оттесняя зевак ударами древка. Перед входом послов ждали лучники: стояли по обе стороны дорожки из волчьих и лисьих шкур со стрелой, вложенной в тетиву.

Всадники спешились, но держались за удила под самой мордой коня, чтобы быстро вскочить в седло по тревоге. Чубатый воин с топором за поясом показал три пальца. Гости подчинились, понимая, что придется играть по правилам хозяев. Сняв шлем и портупею, Перикл шагнул в темноту шатра. За ним последовали двое эпибатов с мешками.

В полумраке ярким пятном светилась жаровня. Октамасад сидел на медвежьей шкуре, покрывавшей мощный пень с отполированными обрубками корней. Из-под меха виднелась замысловатая резьба по дереву: орлиноголовые грифоны, гирлянды, растительный орнамент.

От курильниц-треног к дыре в потолке тянулись нити дыма. Пахло ладаном и шафраном.

Перед номархом стоял закопченый алтарный стол в виде круглого плоского камня, с одной стороны которого выступала грубо высеченная баранья голова. Среди бронзовых канфаров[132] на столешнице тускло отсвечивали золотом два килика[133]. Чернолаковый кратер был наполнен вином до краев.

Октамасад облачился в шерстяной гиматий, явно греческой работы, и остроконечный войлочный колпак с башлыком и поушниками, украшенный золотыми бляшками. Сочетание средиземноморского меандра[134] по краю одежды с диким, но величественным варварским троном вызывало удивление.

Но еще более странными выглядели фигуры двух мужчин, в длинных халатах с широкими рукавами, которые сидели на войлочном ковре, поджав под себя ноги. Коса, выпущенная из-под бабьего платка на плечо, и лохматая борода делали их облик комичным. Картину дополняли пестрые бусы.

Перикл едва сдержал улыбку: «Энареи».

Октамасад огладил висячие усы, при этом на груди звякнула гривна из золотых монет. Он казался намного моложе Перикла, но старался держаться важно.

– Мир тебе, – поздоровались послы.

Номарх ответил на греческом.

Гости выложили дары. Октамасад кивал, довольно улыбаясь. Энареи бесстрастно перебирали в руках тонкие полоски свежесодранной коры. Казалось, их ничто не волнует, кроме внутреннего диалога с Аргимпасой.

Перикл напряженно ждал, когда гостям предложат сесть, зная, что стоящий перед варваром посол не может рассчитывать на успех в переговорах. Когда слуги подставили сзади деревянную скамью, он с облегчением выдохнул.

Октамасад молча уставился на него.

– Я пришел предложить тебе мир, – сказал Перикл.

– Так мы вроде не воюем, у нас флота нет.

– Я хочу взять Нимфей. Потом – Пантикапей. Дальше посмотрим… Думаю, что, когда эти два города будут моими, остальные сдадутся сами.

Октамасад сделал вид, что удивлен, но не проронил ни слова. Пауза затянулась.

Перикл решил объясниться сразу.

– Не ходи туда! Давай договариваться, – сказал он, резко подавшись вперед.

Бросив взгляд на энареев, номарх кивнул. И снова выжидательно уставился на посла.

Первый стратег продолжил:

– Три года беспошлинного ввоза в Пантикапей овечьих шкур и зерна.

– Пять, – быстро выпалил сколот. – И свободный проход в Парфений[135].

Перикл согласился не сразу – сделал вид, что думает.

– Хорошо… Теперь объясни: я знаю, что Кизик заплатил тебе дань. Ты связан обязательствами?

Номарх пожал плечами.

– Я обещал не трогать хору. Так ведь и ты того же просишь. Не вижу противоречия.

Он откинулся на троне, хитро улыбнувшись.

– Но дружба с тобой не означает вражду с Кизиком. Мы ходили к Боспору при его прадеде, деде и отце, так что складывается традиция, а мы традиции чтим. Пойми меня правильно: нам все равно, кто правит в Пантикапее, но только глупец будет гадить в колодец, из которого пьет. Надеюсь, ты понял мою метафору?

Гость кивнул.

– И еще один вопрос, – Перикл замялся, словно ему было неудобно поднимать эту тему. – Ты номарх, а значит, подчиняешься басилевсу. Что если Ишпакай прикажет тебе атаковать Нимфей?

Октамасад нахмурился.

– Геррос[136] далеко. Но не настолько, чтобы не знать, что там происходит. Если Ишпакай соберется войной на Боспор, я об этом узнаю до того, как все номы будут здесь. И ты тоже.

Перикл поднялся, подошел к Октамасаду, протянул правую руку. Союзники сжали запястья.

– Выпьем! – рявкнул номарх, передавая послу золотой килик.

Второй взял себе. Энареям и спутникам Перикла достались бронзовые чаши.

Чубатый сколот зачерпнул вино из кратера круглым сосудом. Когда он разливал вино по кубкам, греки поняли, что это не сосуд, а позолоченный череп. Оторопело посмотрели друг на друга, не зная, что делать.

Примечания