Цветаева за 30 минут

Библиографический очерк

Выдающаяся русская поэтесса, прозаик и переводчик Марина Ивановна Цветаева появилась на свет восьмого октября (26 сентября по ст. стилю) 1892 года в интеллигентной семье. День ее рождения совпал с празднованием православной церковью памяти апостола Иоанна Богослова и это обстоятельство многократно воспето в творчестве поэтессы. Ее отцом был профессор Московского университета, замечательный филолог и искусствовед, директор Румянцевского музея и основоположник Музея изящных искусств – Иван Владимирович Цветаев, а матерью превосходная пианистка, ученица Николая Рубинштейна – Мария Мейн являвшаяся представительницей обрусевшей польско-немецкой семьи.

Благотворное влияние матери позволило раскрыться таланту девочки очень рано. С шести лет Марина не только свободно говорила на немецком и французском языках, но и писала на них свои первые стихи, равно, как и на русском. Родительница готовила дочь к карьере музыканта, мечтала об этом и прививала вкус к прекрасному.

Детство юное дарование провела преимущественно в Москве и Тарусе, но в связи с болезнью матери семейству приходилось подолгу жить за рубежом: в Италии, Швейцарии и Германии. Начальное образование Марина получила на родине в частной женской гимназии им. М.Т. Брюхоненко. Затем продолжила его в ведущих пансионах Лозанны и Фрайбурга. Свой свободолюбивый и независимый характер серьезно проявила в шестнадцатилетнем возрасте, самостоятельно отправившись в университет Сорбонны для того, чтобы прослушать небольшой курс лекций, посвященных древне-французской литературе.

К сожалению, в 1906 году битва с чахоткой была проиграна для Марии Мейн и дальнейшим воспитанием четырех детей: Марины, ее единокровных сестры Валерии и брата Андрея, а также сестры Анастасии занимался Иван Владимирович. Он позаботился о хорошем образовании для всех своих отпрысков, прививал им любовь к русской и зарубежной классической литературе, поощрял изучение иностранных языков.

1910 год ознаменовался для Марины Ивановны выпуском ее первого сборника стихов «Вечерний альбом» в типографии А.А. Левинсона и сделано это было на собственные сбережения девушки. Это событие не осталось незамеченным и на юную поэтессу обратили внимание такие мастера слова как: Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин, Николай Гумилев и др. Затем последовала ее самая первая опубликованная критическая статья «Волшебство в стихах Брюсова», а спустя два года и новый сборник стихов «Волшебный фонарь».

Ранний период творчества поэтессы выдержан в духе символизма. Она участвовала в работе кружков и студий московских символистов, лично познакомилась с Валерием Брюсовым, поэтом Эллисом (Львом Кобылинским). Помимо Брюсова, на ее творческое становление оказали Н. Некрасов и М. Волошин, в доме которого она даже в разные годы гостила.

Наряду с творческим совершенствованием, развивалась и ее личная жизнь. Так, в 1911 году Цветаева встретила своего будущего мужа – Сергея Эфрона. Уже в январе 1912 года они стали законными супругами, а в сентябре того же года и родителями дочери Ариадны, которую домочадцы называли Алей.

Тритий сборник стихов Марины Ивановны «Из двух книг» увидел свет в 1913 году. Лето 1916 года застало поэтессу в городе Александрове, где она гостила у сестры Анастасии и ее гражданского супруга Маврикия Минца. Там же были созданы циклы стихотворений «К Ахматовой», «Стихи о Москве» и пр. Позже этот период ее жизни был назван литературоведами «Александровским летом Марины Цветаевой».

Два года (с 1914 по 1916 гг.) Цветаева состояла в романтических отношениях с молодой поэтессой и переводчицей Софией Парнок, которой был посвящен цикл стихов «Подруга». Однако уже в 1916 году Марина вернулась к мужу, а прежнее увлечение назвала «первой катастрофой в своей жизни».

Рожденная в 1917 году дочь Ирина скончалась в трехлетнем возрасте от голода в Кунцевском подмосковном приюте. Гражданская война стала временем серьезных испытаний для Цветаевой, супруг которой был солдатом Белой армии. Сама поэтесса жила в Борисоглебском переулке Москвы, где был создан очередной цикл стихов «Лебединый стан», посвященный Сергею Эфрону и белому движению.

С 1918 по 1919 годы Марина Ивановна создает поэмы «Егорушка», «На красном коне», «Царь-девица», романтические пьесы. В апреле 1920 года состоялось ее личное знакомство с князем Сергеем Волконским.

Май 1922 года ознаменовался для Цветаевой решением отправиться вместе с дочерью Ариадной за рубеж, где уже находился ее супруг. Последний оказался за границей после разгрома Деникина и в статусе офицера Белой армии поступил в Пражский университет.

Первое время мать и дочь жили в Берлине, затем на протяжении трех лет – в Праге и ее предместьях. В частности, там были созданы «Поэма Горы» и «Поэма Конца», посвященные Константину Родзевичу. С 1925 года после появления на свет сына Георгия, семья обосновалась в Париже. Но и там не было покоя поэтессе в связи с обвинениями мужа – Сергея Эфрона в работе на НКВД и его участии в заговоре против сына Троцкого – Льва Седова.

Марина Цветаева дружила и активно переписывалась весь период эмиграции с Борисом Пастернаком. Именно он посоветовал ей в мае 1926 года начать переписку с австрийским поэтом Райнером Марией Рильке, которая прервалась в том же году в связи со смертью последнего.

Практически ни одно из произведений, созданных Цветаевой в эмиграции так и не увидело свет. Лишь последний прижизненный сборник стихов «После России» был опубликован в 1928 году в Париже.

В 1930 году поэтесса создает поэтический цикл «Маяковскому», самоубийство которого стало для нее потрясением.

Если стихотворения Цветаевой были не слишком популярными в эмиграции, то проза пользовалась успехом у публики и начиная с 1930 годов стала основной в ее творчестве. В частности, увидели свет: «Мой Пушкин» (1937 г.), «Мать и музыка» (1935 г.), «Дом у Старого Пимена» (1934 г.), «Повесть о Сонечке» (1938 г.), «Живое о живом» (посвящены М. Волошину, 1933 г.), «Нездешний вечер» (посвящено М. Кузмину, 1936 г.), «Пленный дух» (посвящено А. Белому, 1934 г.) и др.

В этот период Цветаева со своей семьей были очень бедны, они проживали фактически в нищете и немного помогала им с деньгами Саломея Андроникова.

1937 год стал поворотным в жизни всего семейства. Сначала 15 марта Ариадна получила возможность вернуться в Россию, которой с удовольствием воспользовалась. А затем, 10 октября туда же бежал и Сергей Эфрон, спасаясь от обвинений в причастности к громкому заказному политическому убийству. Лишь в 1939 году к мужу и дочери присоединилась сама Марина Ивановна. Она обосновалась на даче НКВД в Болшеве (сейчас там Мемориальный дом-музей поэтессы).

Неожиданно, 27 августа того же года аресту подверглась сначала Ариадна, а потом – 10 октября и ее отец. Спустя всего два года заточения, 16 октября 1941 года Сергея Яковлевича Эфрона расстреляли на Лубянке (по иным сведениям в Орловском централе). Дочь провела в застенках долгих пятнадцать лет и была реабилитирована только в 1955 году.

Все это время Цветаева не писала ничего. Ее отдушиной стали переводы. За этим занятием ее и застала Великая Отечественная война, с началом которой работу над переводом Федерико Гарсиа Лорки пришлось отложить на неопределенное время.

8 августа 1941 года они вместе с сыном были эвакуированы и 18 августа оказались в числе других поэтов в городе Елабуге на Каме. Марина Цветаева собиралась обосноваться в Чистополе, даже получила разрешение на прописку там и подыскивала себе работу. Сохранилось ее заявление о приеме на должность посудомойки: «В совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве посудомойки в открывающуюся столовую Литфонда. 26 августа 1941 года». Уже 28 августа она вновь была в Елабуге, планируя жизнь в Чистополе. Но этим планам так и не суждено было сбыться никогда.

31 августа 1941 года великая русская поэтесса, прозаик и переводчик – Марина Ивановна Цветаева свела счеты с этой жизнью. Она повесилась в доме Бродельщиковых, где тогда жила с сыном. Написала три предсмертные записки: сыну, Асеевым, и «эвакуированным». Оригинальный текст последней был утерян и его позже восстанавливал сам Георгий Эфрон. В самих предсмертных посланиях она просит прощения у сына и объясняет причины своего поступка, просит Асеевых позаботиться о сыне, которого называет «Муром», а своих коллег «эвакуированных» умоляет присмотреть за Георгием и отправить его к Асеевым в Чистополь.

Свой последний приют Марина Ивановна нашла 2 сентября 1941 года на Петропавловском кладбище в Елабуге, но где именно расположена могила – не известно до сих пор. Предположительно она находится на южной стороне возле кладбищенской каменной стены. И именно на этом месте ее сестра Анастасия Цветаева воздвигла крест в 1960 году. Еще через десять лет, уже в 1970 году на месте креста было установлено гранитное надгробие. Именно это надгробие сегодня считается официальной могилой величайшей поэтессы, но насколько это предположение верно – никто не знает и по сей день.

Бежит тропинка с бугорка…

Стихотворение создано в 1911 году и посвящено беззаботному детству Марины Цветаевой. Она тоскует по тем временам, когда жизнь была простой: «…О дни, где утро было рай, И полдень рай, и все закаты!..» и размеренной: «…Все так же сонными лугами Лениво движется Ока…».

С душевной болью, но и с благодарной нежностью поэтесса обращается в своих воспоминаниях к прекрасному времени детства: «…И все поют о добром, старом, О детском времени они…» и «…Где были шпагами лопаты И замком царственным сарай…». Говорит о стремительном и неумолимом беге времени: «…Колокола звонят в тени, Спешат удары за ударом…». Ей сложно смириться с тем, что так как было раньше уже никогда не будет. Мы все взрослеем и нас затягивает в водоворот житейских трудностей и проблем, но мы не должны забывать о своих корнях, истоках.

Заканчивается произведение немым вопросом: «…Куда ушли, в какую даль вы? Что между нами пролегло?…» ответа на который нет. Время уходит безвозвратно и никто не знает куда или почему.

Наши царства

Стихотворение создано в 1908-1910 годах и входит в самый первый сборник поэтессы «Вечерний альбом». Посвящено оно детству Марины Цветаевой – времени, когда она была маленькой девочкой, не существовало никаких взрослых проблем, можно было играть с утра до вечера и ни о чем не беспокоиться: «…Нам хорошо. Пока еще в постели Все старшие, и воздух летний свеж, Бежим к себе…».

Она называет себя «феей», как и свою подружку, с которой они чувствовали себя владычицами леса: «…Мы обе – феи, добрые соседки…», ей казалось, что им доступно тайное знание, не понятное взрослым: «…Что ясно нам – для них совсем туманно…». Природа была их царством, в котором им все близко и понятно, где они – прекрасные королевы, обладающие несметными богатствами: «…Владенья наши царственно-богаты…», «…В них ручейки, деревья, поле, скаты И вишни прошлогодние во мху…».

Стихотворение пропитано радостью жизни, светлой грустью о том, что эти времена позади, но и благодарностью за то, что они вообще были. Тогда поэтесса была по-настоящему счастлива и ее-ребенка не смущало недоумение взрослых: «…Двух диких девочек лишь видят в нас…», она была в своей стихии: «…Беги, танцуй, сражайся, палки режь!..», предоставлена сама себе до самого вечера и свободна: «…Ах, этот мир и счастье быть на свете…».

За книгами

Марина Цветаева всегда очень любила поэзию: с самого раннего детства она зачитывалась книгами, как теми, что давала ей мать, так и теми, которые были предназначены для ее брата Андрея. По сюжету девочка семи лет никак не дождется поездки в книжную лавку, которую ей обещала родительница и готова даже самостоятельно туда ехать.

Возраст – не случаен: сама поэтесса говорила, что все самое важное она узнала за первые сень лет жизни, а последующие сорок – просто осознавала. Не случаен и образ матери – человека, который много значил в ее жизни и которого она так рано потеряла. Взрослая Марина благодарна последней за привитую любовь к искусству и часто воспевает образ матери в своем творчестве.

Строчка: «…Все большие – палачи, Давид Копперфильд»… – «Молчи!..» – это аллюзия к герою книги «Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим» Ч. Диккенса в которой речь идет о несчастном детстве маленького мальчика и этот образ обиженного ребенка, Цветаева переносит на себя. Упоминание смерти: «…Надоело… жить… на свете…» – здесь еще просто ребячество, а не действительное предчувствие чего-то трагического, свойственного более позднему творчеству поэтессы.

Красной кистью рябина зажглась…

Стихотворение было создано в сентябре 1916 года накануне 26-го дня рождения поэтессы. Рябина для нее – совершенно особенная ягода, которая ассоциируется с торжеством, буйством осенних красок и ее собственным днем рождения: «…Красною кистью Рябина зажглась…». При этом, сам факт своего появления на свет, Цветаева не воспринимает как нечто выдающееся и пишет об этом просто: «…Падали листья. Я родилась…». А поскольку в этот же день православная церковь празднует и праздник Иоанна Богослова, в стихотворении упоминание о колокольном звоне, который оглашал всю округу: «…Спорили сотни Колоколов…» и «…День был субботний: Иоанн Богослов…».

Мотив религии также не случаен, хотя, поэтесса и не была глубоко религиозной, но в самые сложные периоды жизни, она неизменно обращалась к Богу, моля о защите и помощи. Сама вера воспринимается ею как нечто само собой разумеющееся, естественное, незыблемое, не подвластное времени или моде. И она благодарна судьбе за то, что появилась на свет именно теплым осенним днем, восхваляет в стихотворении сам факт своего рождения.

Примечательно, что именно незадолго до своего 26-ти летия Цветаева решила разорвать порочную любовную связь с Софьей Парнок и вернуться к мужу – Сергею Эфрону. И хотя это решение и далось ей не просто – она любила Парнок, но дочери нужен был отец, а ей самой – полноценная семья, чего любовница дать не могла. Еще через некоторое время, Цветаева осознает насколько правильным было это решение о восстановлении семьи с мужем.

Домики старой Москвы

Стихотворение написано в 1911 году и отражает тоску по былым временам, по былому величию Москвы, аристократическому прошлому и богатству убранства домов: «…Где потолки расписные, До потолков зеркала…», «…Великолепные морды На вековых воротах…» и «…Домики с знаком породы, С видом ее сторожей…». Одновременно, это и гимн городу, воспевание его красоты, величия, славного исторического прошлого.

Старые домики – это и символ былых времен, прошлого самой Цветаевой, которое безвозвратно уходит. Времена меняются и начавшийся в 1911 году технический прогресс постепенно уничтожает эти милые сердцу поэтессы дома: «…Домовладельцы – их право! И погибаете вы…», «…Из переулочков скромных Все исчезаете вы…», «…Точно дворцы ледяные По мановенью жезла…». Дома исчезают, но заборы от них остаются и это навевает особенную грусть на Цветаеву: «…Странно постукивать пальцем О деревянный забор!..».

Поэтессе тяжело расстаться с прошлым и принять тот факт, что прежней Москвы, как и прежней России больше нет – время не стоит на месте, необходимо развиваться, меняться, ускорять темп жизни: «…Вас заменили уроды, – Грузные, в шесть этажей…». Сопротивляться веянию нового – глупо и бесполезно, а значит, остаются лишь воспоминания и тоска по: «…Славе прабабушек томных…», «…Где клавесина аккорды, Темные шторы в цветах…», «…Кудри, склоненные к пяльцам, Взгляды портретов в упор…».

В субботу

Произведение входит в сборник «Волшебный фонарь», который поэтесса посвятила своему супругу – Сергею Эфрону. Согласно сюжета, в субботний вечер семья собирается вместе перед вечерним чаепитием и, несмотря на то, что на улице уже темнеет, дома тепло и уютно: «…Темнеет… Готовятся к чаю…». Цветаева, представляя себя маленькой девочкой, читает сестренке сказку: «…Дремлет Ася под маминой шубой. Я страшную сказку читаю…».

Перед читателем возникают сказочные образы, которые причудливо переплетаются с миром реальности: «…Я страшную сказку читаю О старой колдунье беззубой…» и «…О старой колдунье, о гномах, О принцессе, ушедшей закатом…». Очевидны мотивы конца, гибели, предчувствия чего-то нехорошего. Неосознанный страх перед будущим и теми испытаниями, которое оно уготовило: «…Как жутко в лесах незнакомых Бродить ей с невидящим братом!..» и «…Одна у колдуньи забота: Подвести его к пропасти прямо!..». Это особенно контрастирует с образом домашнего спокойствия и безопасности.

Этот же мотив одиночества, грусти находит свое отражение не только в сказке, но и в реальности: «…Темнеет… Сегодня Суббота, И будет печальная мама…», хотя и нет особых причин для огорчения – все в сборе, должна царить радость и шутки. Поэтесса предчувствует безрадостность и трагичность жизни, мастерски соединяя два мира: книжный и реальный, чтобы показать, насколько нестабильно и туманно будущее.

Как правая и левая рука

Стихотворение создано в июле 1918 года и посвящено любимому мужу – Сергею Эфрону. Это ода всепоглощающей любви и верности возлюбленному, торжество страсти и нежности, символ неделимости пары: «…Как правая и левая рука – Твоя душа моей душе близка» и «…Мы смежны, блаженно и тепло, Как правое и левое крыло…».

Присутствует мотив птицы – как символа дальних странствий, ведь и в реальной жизни супруги в этот период находились далеко друг от друга. Отсюда и сравнение их с крыльями: «…Как правое и левое крыло…». Супруга говорит о внутреннем, духовном единстве с мужем, которое не в силах разрушить никакое расстояние.

Вместе с тем, очевиден и мотив предчувствия грядущих испытаний, чего-то нехорошего, скверного: «…Но вихрь встаёт – и бездна пролегла От правого – до левого крыла!..». Возможно речь идет о подавлении восстания Деникина, в результате чего супругу пришлось бежать за границу, что и привело их в итоге к разлуке. Несмотря на это, верная жена по-прежнему нежно любит своего мужа и надеется на скорую встречу.

Наконец-то встретила…

Стихотворение создано в сентябре 1936 года и относится к позднему периоду творчества поэтессы. В нем лейтмотивом звучит мысль о том, что каждому человеку нужен другой человек, желание любить и быть любимой: «…Человеку – надоба Человека – в нем…».

Посвящено оно мужу – Сергею Эфрону. Поэтесса признается, что несмотря на все сложности и испытания, выпавшие на их долю, она по-прежнему любит и поддерживает супруга, благодарна судьбе за то, что встретила его: «…Наконец-то встретила Надобного – мне…». Любовь обладает исцеляющей силой: «…Что для ока – радуга, Злаку – чернозем…» и Цветаевой в тот период ее жизни было особенно необходимо чувствовать себя нужной и любимой: «…Мне дождя, и радуги, И руки – нужней Человека надоба Рук – в руке моей…». Жизнь в Париже не была радостной и легкой, супруг подолгу отсутствовал и Цветаевой отчаянно не хватало его поддержки.

Строчка: «…И за то, что с язвою Мне принес ладонь…» – это отсылка к библейскому сюжету израненных рук Христа и символизирует непреходящую любовь, преданность, кротость перед судьбой и готовность пожертвовать собой во имя любви: «…Эту руку – сразу бы За тебя в огонь!».

Моим стихам, написанным так рано…

Марина Цветаева славилась своим пророческим даром и сильной интуицией. Часто она произносила загадочные фразы, сбывавшиеся с невероятной точностью в последствии. Сама она говорила, что не понимает как именно создаются стихи – ее рукой как будто кто-то водит. К таким стихотворениям относится и данное, созданное в 1913 году. В нем поэтесса не только предсказала собственную судьбу, но и судьбу всего ее творчества.

На самом деле в начале своего творческого пути Цветаева была не слишком востребована читателем и ее сборники действительно пылились на полках магазинов: «…Где их никто не брал и не берет!..» и они действительно были «нечитанными стихами». Но связано это было с положением женщины-поэтессы в мужском мире поэзии начала ХХ века. Добиться признания тогда было практически невозможно. А долгая эмиграция и революционные события в стране, способствовали полному забвению Цветаевой.

Лишь через двадцать лет после ее смерти в 60-х годах прошлого века, ее поэзия была по достоинству оценена современниками. И вновь, все произошло так, как она и предсказывала: «…Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черед». Сбылись и строчки: «…Сорвавшимся, как брызги из фонтана, Как искры из ракет…» – ее стихи действительно привнесли свежую струю во всю поэзию Серебряного Века.

На развалинах счастья нашего…

Данное произведение является отрывком из «Поэмы Горы», написанной в 1924-1939 годах. В нем речь идет о сиюминутном настроении поэтессы в данный момент и говорит о ее неверии в будущее счастье с супругом, ей кажется, что все уже позади: «…На развалинах счастья нашего…». Мотив предчувствия несчастий и бед: «…Пока можешь еще – греши!..». Она говорит о том, что всегда найдутся паразиты – люди, разлучившие ее с мужем, наживающиеся на чужой беде: «…Будут лавочники на отдыхе Пережевывать барыши…» и «…Этажи и ходы надумывать, Чтобы каждая нитка – в дом!..» – как символ новых испытаний и житейских неурядиц.