Та, которой не было

Обращение к читателю перед вторым изданием и благодарности

Дорогой друг!

Прежде всего позволь мне выразить искреннюю благодарность тебе за то, что ты открыл эту книгу. Путешествие по ее страницам не будет легким, но я надеюсь, что в конце оно изменит тебя так же, как изменило меня и даст тебе не меньше, чем дало мне.

Прошло уже два года с тех пор, как я написала эту книгу, и теперь могу сравнить, какой была тогда, какие надежды возлагала на жизнь и какие цели ставила перед собой с тем, какой стала. Признаюсь, что после публикации я почти забыла о содержании и пожеланиях на будущее, которые прописаны в последней главе. Жизнь ведь не стоит на месте, и, как только книга вышла в свет, меня захватили новые проекты. Тем интереснее и удивительнее осознавать сейчас, что все, оказывается, сбывается – развивается именно в том ключе, как и было описано в книге.

Метод действительно работает, но я говорю не о какой-то специальной технике аналитической психологии, а имею в виду нечто гораздо более глубинное и потому значительно более мощное – отношение к себе и своим воспоминаниям. Одним описанием методов этого не передать. Такое отношение к себе можно развить, только если посвятить работе над собой многие годы, общаться с людьми, у которых это уже есть, перенимать у них или погрузиться в их мировосприятие через чтение их произведений. Последнее – как для писателя, так и для читателя – обладает особым качеством. Вырывая нас на время из реальности, живой, эмоциональный, насыщенный понятными образами текст позволяет максимально глубоко почувствовать истинный мир героев книги, а значит и перенять у них в кратчайшие сроки их отношение к себе и жизни. Это я тебе и предлагаю – погрузиться в историю и позволить себе чувствовать, оставив подсознанию возможность свободно взять из книги нужное.

Этот роман написан в псевдодокументальном стиле в виде транскрипта сессий психоаналитика и его клиентки. Именно этот стиль, на мой взгляд, способен передать то, в чем мы все нуждаемся, – умение разговаривать с самим собой как с лучшим другом. Не как критик, не как требовательный родитель или отстраненный, сфокусированный на выгоде взрослый, не как избалованный или, наоборот, прилежный, исполнительный ребенок, а как настоящий, любящий, верный, надежный друг. И написана эта книга так, чтобы передать это инстинктивно, без заучивания и выполнения домашних заданий, просто благодаря погружению в атмосферу любви и принятия в независимости от того, как лихо будет заносить на поворотах.

Конечно, эта книга никогда бы не появилась, если бы не многие люди, повстречавшиеся мне на пути, дававшие уроки любви и подарившие тем самым частичку себя. С особой благодарностью я хочу отметить неоценимый вклад в эту работу Анны Старостиной, Дамира Копеина, Christopher Schliehe, Martin Benzler, Sebastian Lukasiak и Матвея М, которые занимают центральное место в моем сердце. Огромнейшее спасибо Кристине Кудрявцевой, основателю и руководителю Европейской Школы Психологии, а также моим коллегам Гульнаре Гатиной, Марине Борухсон, Марине Мороз, Марине Родионовой, Анне Петраш, Виктории Гордеевой, Евгении Железцовой, Дарье Лобаковой, Виталии Антипенко, Ирине Гудкиной, Антонине Плаксиенко, Марине Алиевой, Алене Легчилиной, Юлии Константиновой, Юлии Сибиревой и Андрею Русских за раскрытие потенциала психолога и писателя, за поддержку и волшебную совместную работу. Но этот список далеко не полный. Мне не перечесть здесь всех дорогих для меня людей по обе стороны Ла-Манша, которые так или иначе оставили след в моей душе и тем самым внесли вклад в написание этой книги, в наполнение ее строк любовью и принятием. И если вдруг, вы не обнаружили здесь своего имени, пожалуйста, не огорчайтесь, я все равно люблю вас и безмерно благодарна всем, с кем наши пути пересеклись в реальной жизни или онлайн. А также благодарна тебе, читатель, за твой выбор сделать свой собственный, а значит и окружающий тоже мир внимательнее, осознаннее и добрее.

С искренней любовью,

AFD

Ноябрь, 2021

Предисловие

Пару лет назад ко мне обратилась молодая женщина с вопросом помочь ей определиться в том, кем она является и как ей состояться в обществе. Получив классическое фундаментальное образование в области естественных наук, она иммигрировала из Восточной Европы на запад, защитила докторскую по антропологии, после чего столкнулась с кризисом идентичности. В основе ее запроса была идея, что она всю свою жизнь жила не по собственному сценарию, а по шаблону, унаследованному от родителей. Пытаясь отделить свое от привнесенного, она проводила всяческие эксперименты со своей внешностью, пробовала различные хобби, увлеклась психологией и популярной литературой на тему самореализации. Более того, за год до нашей с ней встречи она полностью изменила имя, таким образом надеясь оставить позади тот груз прошлого, которому уже не было место в ее нынешней жизни. Она долго и упорно пыталась со всем справиться сама, но тем не менее это не приносило желаемых результатов. Вследствие этого она решила обратиться за помощью ко мне.

Узнав, что я перерабатываю материал по работе с клиентами для широкой публики и в образовательных целях для начинающих психологов, а также для всех тех, кто интересуется психоанализом, она дала свое разрешение на публикацию наших с ней бесед, которые во время совместной работы записывались в виде аудиофайлов. Поэтому данная книга является по большому счету транскриптом всех наших с ней сессий. Для соблюдения конфиденциальности имена и памятные даты были изменены.

Декабрь, 2019

Действующие лица

Доктор Дебора Роуз, 48 лет, психотерапевт-аналитик, ведущая частную практику в течение 20 лет.

Клиент – Кэрри Милтон, 30 лет.

День рождения

– Знаете, доктор, почему время перед днем рождения чувствуется так странно? Приблизительно за месяц до даты начинает казаться, что смотришь на мир через какой-то фильтр воспоминаний, как если бы перед глазами постоянно крутили пленку с черно-белым кино, а реальность просвечивала сквозь нее. Это потому, что рождение для младенца невероятный стресс, и тело помнит об этом. И оно готовится к физической сепарации с утробой матери, к выпадению в реальность, когда придется дышать собственными легкими, придется учиться есть пищу самостоятельно, а не получать все готовое с током крови.

– Такое чувство возникает, что вы скучаете по тому времени.

– Времени зависимости, когда реальность полностью определялась состоянием матери, когда она кормила, и она же травила своим стрессом, своими тревогами, страхом? Не уверена. – Она усмехается грустно и отводит глаза, переводя взгляд на пол.

– Почему вам кажется, что вас тогда травили?

– А как иначе? Отец служил в армии в другой стране, она ждала от него письма с приглашением присоединиться. В случае чего у нее была договоренность с его матерью, что та поможет с родами. Но государственную квартиру, в которой она до этого жила, забрали, бабка отказалась помогать, а взамен предложила поехать к родителям матери. Те на тот момент уже жили в другой стране, поэтому ей женщине без опыта самостоятельной жизни в середине ноября за две недели до родов пришлось переезжать из одной страны в другую. Сомневаюсь, что тот коктейль, который доставался младенцу внутри нее, передавал ему только радужные оттенки настроения матери. Думаю, это скорее было похоже на океан из бесконечной тревоги, из которой так просто не вылезти на берег.

– Вам тоже кажется, что сейчас вы в океане из бесконечной тревоги, из которой так просто не вылезти на берег, да, Кэрри?

– Да, доктор, именно так, – с неохотой признает она и вздыхает.

– Мне очень жаль, что все было именно так, действительно жаль. Может, вы уже думали о том, для чего жизнь создала для вас этот опыт?

– Может, как раз для того, чтобы я обратилась к вам, доктор? – ее губы кривятся в ироничной улыбке. – Чтобы рассказала всю историю от начала и до конца, такой, какой ее помню. Мне ведь кажется, что, когда смотришь внутрь себя, собственная история такая понятная, без пробелов, но теперь я в этом не уверена.

– В чем именно не уверены, Кэрри?

– В том, что я ее правильно запомнила.

– Почему вас волнует этот вопрос?

– Я не уверена, что из моих воспоминаний объективная реальность, а что интерпретация. Более того, ведь интерпретировала же я события тогда, когда они со мной случались, то есть тем умом или ребенка, или подростка, или уже взрослой, но значительно менее зрелой, чем сейчас, а теперь я хочу посмотреть на собственную жизнь как плавный рассказ без пауз и пробелов, чтобы понять, кто я и куда иду, чтобы те интерпретации, которые создал мой менее спокойный ум ранее, заменить на более конструктивные. В этом же есть смысл, доктор?

– Да, есть. Совершенно с вами согласна. Но зачем тогда вам я с вашим-то умом?

– Чтобы не отвлекаться, доктор. Мне нужен кто-то, кто не позволял бы мне уходить в философские размышления, не позволял бы включаться моим психологическим защитам, а удерживал бы весь фокус повествования на его основной мысли.

– И как бы вы ее сформулировали, Кэрри? Основную мысль вашего повествования?

– Я хочу последовательно рассказать историю своей жизни от начала и до настоящего момента, чтобы пересмотреть более осознанно свои интерпретации, проститься с тем, с чем пришла пора проститься, и таким образом очистить место для новой себя.

– Что значит «новая Вы»?

– У меня такое чувство, что в людях очень мало собственного огня, собственной воли, осознания своих истинных потребностей и желаний. Мы все живем прошлым. Оно – наш фундамент, но и груз, наслаивается на сознание, как старые чертежи. Видели когда-нибудь почти прозрачную бумагу для того, чтобы копировать рисунки и чертежи?

Поворачивая голову ко мне, она выжидающе смотрит на меня. Я киваю и только после этого она продолжает:

– Так вот, все люди, с которыми мы общаемся, как будто передают нам чертежи построек их домов, их мировосприятия. И поэтому на нашем рабочем столе и накладываются все эти чертежи из почти прозрачной бумаги. Но собственный чертеж где-то среди них или даже еще не нарисован, но мог бы, если выделить из элементов чужих чертежей те, что откликаются в сердце, и сопоставить их вместе.

– И вам сейчас кажется, что ваш чертеж еще пока не нарисован?

– Да, но я могу это сделать, если расскажу вам мою историю. Тогда я выкину из головы ненужные чужие чертежи, и составлю из понравившихся в них деталей свой собственный.

– Как вы чувствуете, Кэрри, вы готовы встретиться лицом к лицу с этой задачей? Чувствуете себя в достаточной степени сильной?

– Да, доктор, кажется, что уже да.

– А когда наше с вами погружение в вашу историю жизни подойдет к концу, как Вам кажется, на что это будет похоже?

– Думаю, что тогда у меня будет перед глазами карта с отмеченными на ней вехами, которые уже прошла, и понятным маршрутом, в направлении которого теперь нужно двигаться.

– Получается ваши наслоенные друг на друга чертежи превратятся в одну дорожную карту?

– Да, именно так мне и видится, доктор.

– Что ж, а какие при этом возникают чувства, когда вы представляете эту готовую карту в вашем воображении?

– Чувства уверенности в себе, надежности и стабильности, чувство того, что могу все, и мне теперь нечего опасаться, что теперь я могу двигаться по жизни легко и свободно, осуществляя в реальности свои мечты и планы, воплощая собой все свои ценности и интересы, не оглядываясь назад на прошлое и по сторонам на тех, кто осуждал или оценивал.

– А что вы чувствуете, когда смотрите на стол с чертежами?

– Потерянность. Они все наслоены друг на друга, их много, и я не знаю, с чего начать. Это вызывает у меня чувства паники и страха, что не справлюсь со всем сама, что времени слишком мало, и я не успею разобрать этот завал за всю свою жизнь.

– Хорошо, но теперь-то вы не сами, Кэрри. Мы здесь в этом кабинете вдвоем. Что помогло бы Вам начать разбирать этот завал?

– Взять первый чертеж, повесить его на чертежную доску, выбрать на нем только то, что функционально и отзывается в сердце, вырезать или скопировать, а остальное выбросить.

– Как вы себе это представляете, Кэрри? Что мы могли бы сейчас сделать, чтобы разобрать таким образом первый чертеж.

– Разобраться с первой значимой датой моей жизни, доктор, со днем моего рождения.

– Хорошо, понимаю. Кроме того, что вы мне уже рассказали об обстоятельствах вашего рождения, что бы вы еще хотели добавить к этой истории?

– Рассказать о том, что было после.

– Хорошо, продолжайте.

– Я родилась в самом конце осени, можно сказать, начале зимы. Снег уже выпал. И для моей матери это было чем-то новым и непривычным, ведь до этого она жила в климате, в котором со снегом практически не была знакома. Более того из столицы переехала в совсем маленький провинциальный городок, захолустье, которые во время советской власти росли как на дрожжах по всей стране и как близнецы были похожи друг на друга, не имея ни истории, ни характера.

Родилась я с несколькими гемаглиомами на теле: на лице, в области локтя на левой руке и под левой грудью. В то время их лечили, прижигая жидким азотом. Но подобные операции в местной поликлинике, конечно же, не проводились, а поэтому везти меня нужно было в областной центр. Мне часто доводилось слышать от матери истории, как она со своим отцом, моим дедом, ездила туда на электричке. Так и представляется в голове картина деда с пакетом из меня, плотно укутанной в одеяло, и подле него мама, худенькая, замерзшая, тревожащаяся, и все это особенно снежной зимой в суровый холод. К счастью, на лице шрам не сохранился, но вот на локте и под грудью они до сих пор есть, жирные ломаные линии с кляксами по бокам. Я не знаю и не могу представить своего тела без них. Из-за одного из этих шрамов с левой стороны грудь заметно меньше, чем с правой, что всегда заставляло меня стесняться этой диспропорции. И только сейчас, когда я куда меньше вешу, чем за всю мою жизнь до этого, эта разница почти не видна и больше не имеет значения.

Помимо этого, сразу же после моего рождения мать потеряла молоко из-за простуды и потому кормить меня не могла. Вместо нее стала кормить меня другая женщина из той же палаты в родильном отделении. Ее сын родился в один день со мной. Так у меня появилась молочная мама и молочный брат. Так и началась моя история приобретения родных людей, не связанных со мной кровным родством. Удивительно, но оглядываясь на это сейчас, оказывается, все это началось задолго до того, как я осознанно стала причислять людей из моего окружения к кругу родных. Но обо всем по порядку, так что об остальных расскажу, когда до них дойдет очередь.

– Интересно. Расскажите о своем молочной маме. Насколько они похожи с вашей родной?

– Совершенно не похожи, – Кэрри отвечает с улыбкой на мой вопрос и, устраиваясь поудобнее в кресле, продолжает, – Моя родная мать похожа на прохладное горное озеро, тихое и спокойное, по крайней мере сейчас, задумчивое, почти летаргичное, как осенняя погода. Молочная мать, напротив, напоминает горячий источник, как в Японии, шумная и непоседливая, заваливающая вопросами, вечно в движении. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что она достаточно амбициозна и уверена в себе, знает, чего хочет, и знает, как этого можно добиться. Она была отличницей в школе, как результат, закончила ее с золотой медалью, а теперь занимает должность директора в местном банке. Последние годы в школе нам часто удавалось встречаться и общаться с ней и с ее сыном, но после поступления в университет, я видела ее не больше пары раз. С нею я, кстати, всегда была гораздо ближе, чем с ее сыном, поэтому хоть официально мы и считаемся, и наши матери зовут нас молочными братом и сестрой, ее я действительно воспринимаю как молочную маму, а вот он мне таким близким не кажется.

Теперь, когда я так много знаю о том, как молоко матери влияет на формирование иммунной системы ребенка, микрофлоры его кишечника, а та в свою очередь на развитие химического состава крови и «погодные условия» в голове, мне совсем не кажется удивительным то, что во многом я точная копия ее, моей молочной мамы.

– В чем же это?

– Я тоже была отличницей в школе, я тоже очень непоседливая, и в моей голове очень много вопросов. Я генерирую их столько, что жизнь не успевает отвечать. Я тоже амбициозна и многого хочу добиться в жизни, не боюсь пачкать руки работой, стремлюсь к карьерному росту. Только я пошла не в бухгалтерию, а в науку, но в принципе наши подходы с моей молочной мамой мне кажутся достаточно похожими. Нужно обладать некоторой долей упрямства, настойчивости и уверенности в себе, чтобы добиваться своего и следовать своим путем.

– Не могу не отметить, Кэрри, что тот тревожный океан, в который, как вы описывали в самом начале, вы были погружены до рождения, в некоторой степени получается, что был скомпенсирован ситуацией с вашей молочной мамой. Как вы считаете? Кроме того, по вашим словам, выходит, молоко матери существенно влияет на дальнейшее развитие ребенка с точки зрения физиологии. Значит ли это, что раз вас кормила не ваша родная тревожная мать, а женщина с более стабильным сильным характером, то именно это и передалось вам с ее молоком и сказалось на формировании мозга и характера?

– Думаю, да, доктор Роуз.

– Но в вас как будто чувствуется обида, что не ваша молочная мама для вас родная? Есть какая-то несправедливость в том, что эта стабильность давалась вам эпизодически, а не на постоянной основе, это так?

– Думаю, что вы правильно уловили. Я не уверена, что хотела бы поменять их местами, или чтобы моя молочная мать была бы мне родной. Никогда не думала об этом, и сейчас не могу представить, чтобы такое произошло в реальности. Но чувство несправедливости действительно есть. Как будто кто-то дает тебе красивую игрушку, которая очень выгодно отличается от всех тех, что у тебя уже есть, например, привезенную из-за границы, но потом забирает. И после этого все привычные игрушки, с которыми раньше очень даже интересно было играть, перестают быть такими привлекательными. Ведь теперь есть знания и опыт о том, что все может быть иначе, гораздо лучше. Если так поразмыслить, думаю, мне хотелось бы, чтобы моя родная мать была бы такой же живой и энергичной, не чужая женщина, а своя родная.

– Да, понимаю, – киваю головой. – И как вам кажется, с какой целью подобный опыт может приходить к нам в жизнь?

– Тяжело представить себе какую-нибудь другую причину, кроме той, что чтобы ценить такие моменты и создавать их намеренно по мере возможностей.

– Вы так интересно сформулировали свою мысль, Кэрри, «тяжело представить себе какую-нибудь другую причину». А что, если мы попытаемся представить, что такая причина все же существует? Если это так, то что это могло бы быть?

– Похоже на то, что жизнь ставит перед фактом, что идеальных людей не существует, что нет кого-то одного, кто полностью мог бы удовлетворить все потребности именно так, как нам хочется. Как будто жизнь заставляет расширять круг общения, чтобы можно было встречаться с самыми разными сторонами людей. Но легко так смотреть на мир взрослому человеку, когда есть выбор, с кем общаться, а с кем – нет, а вот как быть с совсем маленьким ребенком, чье существование порой может полностью зависеть от одного родителя?

– В вашем случае хоть выбора у вас и не было, но была предоставлена возможность получить опыт как от одной, родной матери, так и от молочной, пусть опыт и достаточно контрастный. Если следовать логики ваших размышлений, то уже сейчас во взрослом возрасте, это помогает вам ценить и создавать больше приятных красочных воспоминаний. А как вам кажется, на тот момент зачем только рожденной вам мог бы понадобиться такой разный опыт?

– Не знаю, доктор Роуз. Может быть, как прививка?

– Прививка против чего?

– Против того, что случилось потом. Может, это дало мне некий запас энергии и надежности, чтобы пережить годы детства, чтобы остались представления, что все может быть иначе, лучше, и нужно к этому двигаться?

– Хотите рассказать об этом сейчас? Или есть еще что-то, что относится к истории вашего рождения, чем бы вы хотели ее дополнить?

– Думаю, лучше дополнить, а к последующим годам детства лучше вернуться позже, когда дойдет до них очередь.

– Хорошо. Чем бы вы хотели дополнить историю вашего рождения?

– Тем, как мне выбрали имя. Это важно.

– Хорошо, – кивнула я, а рассказчица в кресле напротив продолжила:

– Насколько мне известно, было два варианта имени для меня. Один принадлежал моей бабушке. Та хотела назвать меня Катей, но мать отказалась. У меня сложилось впечатление, что бабка не настаивала, что это просто было что-то вроде высказанного вслух пожелания, поэтому и сама я серьезно не отношусь к этой легенде. Гораздо важнее то, что имя для меня мать выбрала еще до моего рождения, не зная пола ребенка. Хоть оно и подходит как одному полу, так и другому, но среди мужчин распространено гораздо шире. Она хотела и назвала меня Александрой в честь человека, которого любила и с которым никогда не была.

– Я вижу, что эти воспоминания причиняют вам боль.

– Да, мне до сих пор больно и неприятно. С уменьшительными вариантами этого имени я еще мириться как-то могла, а полную версию ненавижу до сих пор. Самое интересное, что у меня есть друзья с таким именем, мужчины, я легко обращаюсь к ним по имени, и тогда оно совершенно не вызывает у меня неприязни, да и вообще каких-либо эмоций. Вполне себе нормально.

– Выходит, вам это имя неприятно только в дополнение к вашему собственному образу, да, Кэрри?

– Да, доктор. Выходит, что так.

– А что самое неприятное для вас в этом имени?

– Что оно не мое.

– Как вы определили, что оно не ваше?

– Его дали мне, даже на меня не посмотрев, не убедившись, что оно мне подходит, что я выгляжу или веду себя в соответствии с тем, как это имя звучит. Это похоже на то, что человек удовлетворяется тем, что вешает на стену фотографию того дома в Майями, который ему хотелось бы купить, но средств нет, и он не делает никаких попыток их заработать или как-нибудь еще приблизиться к своей мечте. Он останавливается на том, что вешает фото, чтобы то постоянно было перед глазами. И ему этого достаточно. И вот я не хотела быть таким фото, носить чье-то имя и напоминать им человека, который остался в прошлом и который уже давно превратился из реального в некий возвышенный недостижимый образ.

– Судя по тому, что вы сейчас мне говорите, возникает чувство, что некий возвышенный недостижимый образ прекрасного мужчины был для вашей матери важнее только что родившегося у нее ребенка. Более того, это вводит в историю вашего рождения четвертого игрока, указывая еще и на то, что ваша мать не любила вашего отца. И тогда возникает образ вас как нелюбимого и ненужного ребенка с именем в память о несбывшейся мечте. Вы согласны?

– Да, доктор Роуз. Вы правильно уловили, именно так я себя и чувствую.

– Кэрри, я представляю, что эти мысли и переживания должно быть приносят вам невероятную боль. Но помните, вы с самого начала сказали мне, что боитесь, что ваши истинные воспоминания тесно переплелись с интерпретациями, которые могут быть неверны и невыгодны? Скажите, пожалуйста, вы могли бы допустить еще какую-нибудь причину, по которой ваша мать дала вам именно такое имя?

– Какую? Кроме идеи, что чтобы я была напоминанием, ничего в голову не приходит.

– Хорошо, тогда пока оставим это. А есть ли в этом хоть что-нибудь положительное для вас?

– Думаю, что есть, хотя бы то, что если она не любила отца, а любила того Александра, то вместе с именем, она перенесла ту любовь, которую хотела бы дать ему, на меня. Это безусловно положительный момент. Но… – она запнулась на полуслове.

– Вас что-то беспокоит?

– Да, думаю, что в этом лежит корень одного конфликта. Когда ребенок от одного мужчины, но назван именем другого, то часть его, связанная со вторым, любима, а часть, связанная с первым, не принимается.

– Я понимаю вас. Мне кажется, за этим кроется нечто очень серьезное, но, возможно, на данном этапе вашей истории пока еще рано судить о том, чтобы это могло быть. Слишком мало известно. А скажите, пожалуйста, ваш родной отец, получается, не участвовал в выборе имени для вас?

– Насколько я знаю, нет. На тот момент он служил за границей, в Германии. Он узнал о моем рождении из телеграммы. Там была ошибка, и он решил, что у него родился сын, а не дочь. Праздновали всем взводом. Потом вроде бы уже разобрались в чем было недоразумение. Через месяц или около того у него появилась возможность приехать на Украину и навестить нас с матерью.

– Вы думаете, что для него было важно, какого пола ребенок у него родится?