Осеннее таинство

– Утро только задалось, а ты за ужин беспокоишься, – прошептал Вилли.

– Утро не утро, а об ужине загодя думай.

– Может и так, – грустно согласился Вилли. Разговоры о еде напомнили ему, что он и сам еще не завтракал.

– Ты чего, чума, тут бродишь? – не унимался Фульк, – на опушку теперь ступай, не беспокой зверя. Благо лес подсырел, и ветки не сильно трещат.

– Знал бы, где она опушка, сразу б туда и пошел. Скажи лучше, как до Муари добраться, до дома Густава. Знаешь, может, такого?

– А то ж не знать, знаю. Ты никак тоже знахарь? Такой же чудной.

– Знахарь, – кивнул Вилли, – за грибами прогуляться вышел. Потом из них зелье целебное сварю или настойку какую.

– Чума лесная, – удивился Фульк, – какие же тут грибы, одни поганки кругом. Ты бы лучше в низинку шел, где пеньки сосновые с вешенками. Хотя… обожди пока, а то зверя спугнешь.

– Так, где говоришь зверь твой? – спросил Вилли и осторожно поднялся.

Фульк поднялся следом и пальцем указал вперед:

– Вон там смотри. В траве, у подлеска.

– Нету там никого, – ответил Вилли, вглядываясь вдаль, – учуял нас, да сбежал.

– Лучше гляди, притаился он. Чуть заметным стал.

– А ведь точно сидит чего-то, ну у тебя и глаз, – восхитился Вилли, – заяц?

– Он самый, – вдруг засиял Фульк, выражая на лице одновременно ностальгию и радость, – Вот вы, знахари, всё в лесах живете или рядышком где. Травками питаетесь. А в лесу-то меж тем всякую пищу найти можно, а заяц среди того – главное сокровище. К осени он мяском хорошенько обрастает, а оно у него такое, – мечтательно принюхался он, – нежнее женской ласки. Ты его разделай для начала, затем нарежь полосочкой и на сковородку. Поперчи, посоли, морковки туда же чуток, про чеснок забыть, не вздумай. А как закипит, зашипит, заливаешь настоечкой уксусной или вином сухим, а после тушишь не больше часа. Запомнил? Сверху лучка молодого брось. Чуть укропа – лишним не будет. Только не мелко режь. Зелень она блюдо украшать должна. Хочешь с яблоками его запекай, хочешь суп вари. А пироги? Да пусть меня лешак на части разорвет, если пироги с зайчатиной не лучшее лакомство на свете…

Фульк, казалось, мог продолжать вечно, но треск и топот за спиной прервал его чувственные мечтания.

– А ну стоять законопреступники! – послышался женский голос, тоненький, но волевой и громкий.

* * *

– Ты чего натворил? – прошептал Вилли, глядя как трое коренастых парней заодно с молоденькой девушкой выстроились перед ним полукругом. С виду они были – одного не отличишь от другого: вязаные зеленые шапки, черные сапоги, брюки и тесные мундиры в цвет осеннего леса, так сливались с окружением, что спрячься они в кустах, никто бы и не заметил. Мундиры украшали погоны со знаками отличия, а из-за плеч грозно выглядывали ружейные стволы.

Фульк засуетился.

– Лесники, крапивы им в зад, и Тува с ними, дурья баба, – простонал он, нервно поглядывая на зайца, – без ужина меня хотят оставить.

Вилли не нашел в Туве ничего дурного, напротив, подумал, что девушка с таким милым, похожим на лесную белочку личиком и длинными русыми волосами, никак не может быть дурной, даже сейчас, когда в ее голубых глазах горел огонь.

Вилли еще раз пристально оглядел Туву, и ему показалось, будто он раньше где-то видел это прелестное личико.

– Фульк! – криво улыбнулась она, – опять явился? Все разнообразие ищешь? Не хватает тебе жёнушкиного супа горохового, или не по той рецептуре она кашу варит? Ходишь в лес как в мясную лавку!

Вилли невольно рассмеялся, восхищенный ее колкими речами.

– А ты еще кто такой? – прорычала она.

– Знахарь это. Не местный он, – ответил за него Фульк.

– Ах, знахарь, ну это многое меняет, – сладко промурлыкала Тува, – и что тут смешного, знахарь? Расскажи-ка нам, вместе посмеемся. Ребята, вы же не против посмеяться?

– Нет, мы не против, – хором пробасили лесники.

– Это вы с горохом хорошо придумали, – кротко ответил Вилли.

– Я еще и не такое придумаю! – опять взорвалась Тува, – в конец распустились злодеи-законопреступники! Лес кострами душите, охотитесь, когда вздумается и никакого уважения к природе, не говоря уже о Лесном Патруле. Поверь, скоро ты надолго забудешь не только как смеяться, но и не сможешь выдавить из себя даже легкую ухмылочку!

Вилли, хоть и был на голову выше Тувы, все же отступил на шаг назад под напором ее гнева.

– Все ребята, забирайте обоих. В управу поведем! – приказала она.

Вилли встрепенулся, предчувствуя беду.

– Да как же так! – воскликнул он, – заяц для меня, что брат родной, не стал бы я его обижать! А в лес за грибами зашел. Это же законом не возбраняется? Зачем в управу?

– Все вы браконьеры на одно лицо. Чего только не выдумаете, лишь бы от наказания увильнуть. Вместе вас поймали, так что там и разберемся, кто ты такой и как в лесу оказался.

– Отпусти знахаря, – вмешался Фульк, – какой из него охотник? Не принято у них зверей обижать. Грибы они едят, ну!

– Не хватало, чтобы ты дружков своих выгораживал! Сказала же, разберемся. Все ребята, пошли, один впереди, двое сзади. И следите, чтоб не сбежали.

«Такую не прошибешь» – подумал Вилли и покорно зашагал вслед за лесниками.

Фульк еще раз глянул на зайца и, плюнув с досады, примкнул к позорному шествию.

На этот раз Вилли повезло и не пришлось пробираться через колючие заросли с оврагами полными зловонной каши из дождевой воды и гниющей листвы. Бывалые лесники хорошо знали местность, всякий раз замечали обходную тропинку и не заблудились бы, хоть глаза им завяжи.

* * *

Посреди лысой прогалины, прикрытой тощими березками и стройными соснами, стоял длинный бревенчатый дом в два этажа, с покатой крышей и кирпичной трубой. Окна на первом этаже были наглухо зарешечены и придавали ему мрачный вид.

Появились такие дома лет двадцать тому назад, когда леса Сюрляндии поделили на обходы и вверили их под охрану Лесному Патрулю. Служба там проходила по строгим армейским порядкам: со своим уставом, традициями и запутанной иерархией; но жители близлежащих селений, как правило, не разбирались в тонкостях званий и называли всех подряд лесниками.

Вилли шел позади Тувы и задумчиво поглядывал как поблескивают звездочки на ее погонах. Ему все еще не давала покоя мысль, где он мог раньше ее видеть, на подходе к дому он окликнул ее и рискнул успокоить свое любопытство.

– Прошу прощения, – обратился он к ней, – очень мне лицо ваше знакомо. Вы случаем не бывали в Дюли? Может, в трактире Вите Брюхена вас видел?

Тува промолчала, и покачав головой поправила ружье на плече. Вилли тут же отступил.

– Эй, знахарь, ты что с ума сошел? – взволнованно прошептал Фульк. В каком еще трактире?

– Обознался видать, всякое бывает.

* * *

Отряд остался снаружи. Тува и арестанты зашли в дом. За столом боролся со сном рыжеволосый лесник, но, едва ее заметив, вскочил и пристукнув каблуками громко объявил:

– Дежурный рядовой Хансен! Во время моего дежурства происшествий не случилось…

– Все ясно, – прервала Тува, – спал бы дальше, зачем зря сапогами скрипишь.

Вилли обомлел.

«Кто ж тебя так вырядил? – подумал он, уставившись на Хансена, – а бороду-то отрастил: таракан заползет – заблудится».

Повстречать старинного приятеля, да еще в таком геройском обличии он никак не ожидал. Расскажи ему такое раньше, не поверил бы и непременно ответил что-нибудь вроде: «Кто, этот? Да нет, вы что-то напутали. Его из дому порой не вытащишь, а тут представьте себе».

Да и как в такое поверить, когда в робком и нерешительном Хансене и с собаками не сыщешь ничего героического? Щупленькое тельце с тоненькими женскими ручками, узкими плечиками и несоразмерно крупной головой, усеянной жидкими рыжими волосиками, и такой же жиденькой бородкой; лицо же и вовсе напоминало неудачные наброски скульптора, работающего с глиной: большие уши, маленькие, круглые глазки и широкий рот с мясистыми губами. Точно «тыква с ушами», как по-дружески называл его Вилли.

* * *

Вилли уже было протянул Хансену руку, но заметил, как тот слегка покачал головой, намекая на не самое лучшее время для дружеских объятий. Он отступил, но сразу получил тычок в спину.

– Погляди Хансен, каких я тебе ребятишек привела, – весело проговорила Тува, – в лесу бедняжки заблудились. Надо бы их теперь приютить, накормить и спать уложить.

– Есть, капитан! – отчеканил Хансен.

– А этот чего скучает? – спросила Тува, кивая на взлохмаченного паренька, сидевшего на стуле. Он тихонько постанывал и потирал распухшую руку. Ноги его были крепко связаны веревкой.

– Его пасечник привел, – ответил Хансен, – говорит, мед у него воровал.

– Клянусь! – взрыдал паренек, – в мыслях не было. Хансен, Тува, оклеветал меня пасечник проклятый. Его мед даже собаки жрать не станут: кислый он у него.

– Кислый, говоришь? – спросила Тува, – а с рукой чего?

– Курица укусила, чтоб она нести перестала! Клянусь! Хансен, ты-то мне поверь!

– Огороды не наше дело, – объявила Тува, – пускай идет, а в деревне сами разберутся.

– Ты погляди, знахарь, – прошептал Фульк, – мед у пчел воровать у них не преступление, а нас с тобой за просто так схватили. Вот тебе и законы.

Вилли, глядя как паренек потянулся к веревкам на ногах, задумался о свободе. Он хоть и не выдал знакомства с Хансеном, но надеялся, что тот его поскорее отпустит или хотя бы тому посодействует. Прогулка эта уже порядком затянулась, ему не терпелось разыскать Густава и вернуться домой.

* * *

В Муари тем временем готовились к Озернику. В этот старинный праздник жители деревни благодарили озерных духов за богатый урожай и теплое лето, а заодно молили о мягкой зиме. В праздничные дни веселье гремело на всю округу. Гулять начинали с вечера, а ближе к ночи под песни и пляски спускали на озеро плот с угощениями для духов. Задабривали своих благодетелей, кто чем может – хоть бы и кусочком хлеба. Всю ночь плот плавал по озеру, а под утро всякий раз бесследно исчезал вместе с приношениями. Строить плот доверяли не каждому, а лишь самому достойному. В этом году выбор пал на дровосека Ульфа, после того как он спас цыплят из горящей хаты деревенского старосты.

Незадолго до того, как Вилли угодил к лесникам, здоровяк Ульф начистил сапоги до блеска, надел лучшую рубаху и довольный собой отправился в лес за деревом для плота. Ходил долго и придирчиво выбирал самое лучшее: то слишком молодое окажется, то больно старое. Бывало подходил, стучал по дереву и прислушивался, а затем, плюнув с досады, шел дальше.

Походил он так вокруг, и вроде бы приглянулась ему одна березка. Погладил ее и заговорил как со старой подругой:

– Ну чего, родная, готова делу доброму послужить? Молчишь? Ну, стало быть, хочешь не хочешь, а придется.

Ульф замахал топором и стук звонким эхом разошелся по лесу. Береза затряслась, затрещала и повалилась на землю.

– Хороша березка, – выдохнул он, вытирая пот со лба, – славный плот из тебя выйдет, – а тебя, старушка, на зиму припасем, – добавил он, глядя на высоченную сухую сосну.

Старое дерево недолго сопротивлялось могучим ударам топора и с треском повалилось вниз на кустарник.

– Ай! Ой! – завопили из кустов.

– Подучилось аль нет? – встревожился Ульф.

Он осторожно подошел к верхушке сосны и увидел там человека, придавленного ее ветками. Рядом лежала шапка полная расплющенной брусники.

– Да ты никак лесник! – воскликнул Ульф, глядя на мундир придавленного сосной бедолаги, – живой ты аль нет?

Тот лишь прокряхтел в ответ.

– Ты чего, дурень, туда полез? – расстроился Ульф, – тащи теперь тебя в управу, а мне и забот больше нету. Кто за березкой моей приглядит?

Ульф нехотя закинул лесника на широченные плечи, взял топор и побрел к управе.

У обочины лесной дороги стояла старушка в серых лохмотьях, и выгуливала козу.

– Ты чего это, бродяга бесстыжий, наделал? – прокряхтела старушка.

– А? – устало ответил Ульф и обернулся.

– Чего, гусь бешеный, натворил спрашиваю? – прикрикнула она и вытаращила на него правый глаз, левый не открывался под тяжестью огромного ячменя, – этак можно среди бела, человека топором? Он уж поди и не дышит.

– Ну тебя, старая, не трогал я его! В лес за дровами ходил, да вместо того вон чего нашел. К Туве теперь несу.

– Ой, ой! Убил! Закапывать понес, злодей бездушный!

– Тьфу. Говорю ж тебе не трогал!

– Ой!

– А ну тебя! – не выдержал Ульф и побрел дальше.

Старушка без устали бранилась ему вслед; а коза, не обращая на то внимания спокойно щипала травку.

* * *

Пока Вилли размышлял о свободе, в управу ввалился взмокший Ульф с топором в руке. С его плеч свисало тело с кровавыми подтеками на лице.

Фульк равнодушно глянул на дровосека и тут же отвернулся; Тува чуть заметно поежилась и покрепче ухватилась за лямку ружья; перепуганный воришка в миг избавился от пут на ногах и юркнул в дверь; а невозмутимый Хансен, не теряя выправки, держал руки по швам.

– Тува, Хансен, доброго вам дня, – улыбнулся Ульф, – как поживаешь, Фульк?

– Всяко лучше, чем ноша твоя, – отозвался Фульк.

– Кто ж его так? – осторожно спросила Тува.

– Дерево, – ответил Ульф и аккуратно уложил лесника на пол, – ты погляди-ка, кряхтит. Стало быть, живой пока.

– Какое еще дерево? – ахнула Тува.

– Сосенку я рубил, а он в кустах спать улегся, кто ж знал? А чуть правее бы прилег, гляди б совсем зашибло.

– Хансен, беги за ребятами и в лазарет его отнесите! – приказала Тува.

– Есть! – откликнулся он и уже через секунду скрылся в коридоре.

– Он же с ночной смены должен был в казарме отсыпаться. Чего он в кустах делал? – нахмурилась Тува, осматривая раненого.

– Поди заснул пока ягоду собирал.

– Оклемается, я ему такую ягоду устрою! – взорвалась Тува, но сразу успокоилась, глядя на страдания раненого.

– Воспитание наука непростая, – важно заметил Ульф, – как бабуля моя матушке моей же говорила: «С ними построже надобно, а то не успеешь оглянуться, как они уже в лес за ягодой бегут».

– Непростая, – согласилась Тува, – они и приказов выполнять не научатся, и головой думать – а браконьерам такое только на руку, – махнула она на арестантов.

– А то же, – согласился Ульф, – опасно без головы на службу выходить.

Тува мимолетно улыбнулась.

– С этим у нас совсем беда, – продолжила она, – особенно после того, как новый приказ от командования пришел. Мои точно головой повредились, как услыхали, что тому, кто лучший метод в борьбе с нарушителями придумает вперед три жалования выплатят. Дня теперь не проходит, чтобы чего нового не изобрели: то маскировки особые, то засады… Бочки еще эти, – поморщилась она, – устала их бредни слушать.

Вилли, охотно наблюдая за разговором, почувствовал легкий тычок в бок, – им бы только методы новые изобретать, – прошептал Фульк ему на ухо.

– Да у них с такими уловками, – кивнул Вилли на раненого, – всё зверье в лесу перебьют.

Тува искоса посмотрела на арестантов.

– А все из-за Хансена, – продолжила она, – выдумал этот олух, что, если бочки с вином по лесу расставить, браконьеры безобразничать перестанут. Обопьются, и не то что охотиться, на ногах стоять не смогут.

– И как, хороша приманка? – увлеченно спросил Ульф.

– Хороша, – подтвердила Тува, – до того, что в лес они теперь ходят как в трактир, а мы их собираем как ягоды, – кивнула она в сторону лежачего, – я бы такое не разрешила ни за что, да только командованию идея с бочками приглянулась. Так и ходим все лето с осенью: спящего найдем с собой забираем, если на браконьера похож, а если нет – там и оставляем. Преступлений, конечно, меньше стало да только и нам хлопот еще больше привалило.

Вилли вдруг расхохотался, вспомнив, что историю с бочками выдумал он сам и как-то в шутку рассказал ее Хансену. Смекалистый Хансен как видно историю не забыл и умело приспособил в лесничем быту.

– Что и говорить, развлечение сплошное, а не методы, – заметила Тува и махнула рукой на Вилли.

– Да, – выдохнул Ульф, – нелегкая у вас служба. Пойду я, пожалуй, березка-то моя для Озерника без присмотра осталась. Мне, знаешь ли, плот в этом году строить доверили, – гордо похвастался он, – придешь завтра на праздник?

– Я вроде бы и не собиралась… но постараюсь, – ласково ответила она и смущенно улыбнулась, – и спасибо, что этого принес.

Тем временем вернулся Хансен с подмогой, и раненого унесли в лазарет. Тува сразу похолодела и выдала новый приказ:

– Этих в камеру отведи и вещи не забудь изъять, а я пока нашего бедолагу проверю.

– Так точно! – отозвался Хансен и без промедления подскочил к арестантам, – а ну барахло свое предъявляете! – скомандовал он.

– Ну, теперь точно ужин пропущу, – пробормотал Фульк.

– Не бойся, не пропустишь, – ответил Хансен, грубо вырвав у него лук из рук.

* * *

Вилли, наблюдая за Хансеном, припомнил одну давным-давно забытую историю. Занесло их тогда ночным ветром в соседнюю деревню. Пивом упились они изрядно и, стыдно сказать, захотелось им по малой нужде. А чтобы лишний раз никого не тревожить решили они спрятаться подальше и уже там организмы облегчить. Вилли пошел в кусты; а осторожный Хансен выбрал место потише и скрылся в ближайшем огороде, прямо в зарослях картошки с капустой. У огорода, к слову, оказалась хозяйская хибара. Свет в ее окнах не горел, и Хансен решил, что все уже давно спят. Но не успел он и штаны приспустить, как его окружил отряд полиции во главе со злым как собака сержантом. Напуганного Хансена скрутили и повели в участок, а заодно поведали о возможных наказаниях за такой дерзкий проступок. После истории о том, как в древние времена ворам за кражу отсекали руку, он всерьез испугался за свое будущее.

В появлении полицейских среди капусты не стоит искать таинственного проведения. Объяснялось все просто: это был их огород, а хибара их полицейским участком. Огород для них был своего рода отдушиной после трудной и опасной работы, а по ночам они зорко и ревностно охраняли его от непрошенных гостей. Воровство с огорода они может и простили бы, но использовать его вместо туалета – для них было хуже убийства. Хансен просидел в участке всю ночь, на утро же, как вернулся в деревню, объявил Вилли, что по нужде больше не пойдет никогда в жизни.

Хансен собрал вещи Фулька в плетеную корзину и переключился на Вилли.

– Вещички у тебя странные, – подметил Хансен, задумчиво поглядывая в лицо деревянному ослу, – меж собой не сочетаются, точно обворовал кого.

– Мерещиться тебе всякое, – возразил Вилли.

– Точно, знахарь, – подхватил Фульк, – не в себе он.

– Это мы еще выясним кто тут не в себе, а пока в камеру пожалуйте, – предложил Хансен, – сидеть вам до утра, потому располагайтесь поудобней, отдыхайте и видом из окна наслаждайтесь. Фульк, тебе-то и говорить незачем. Для тебя дверь всегда открытой держим.

– Не велик почет в твоем сарае ночевать, – угрюмо ответил Фульк.

– И смотри там, не дури. Через решетку все твои гнусности увижу! – пригрозил Хансен и повел арестантов на ночлег.

* * *

В прохладной камере пахло свежими опилками с пола, где пустовали два деревянных топчана. Фульк развалился на том, что ближе к окну, а Вилли достался тот, что у двери.

– Выходит, не первый раз в этом заведении непристойном? – поинтересовался он.

– Не первый, – хмуро ответил Фульк, – не дает Тува спокойной охоты, – за каждым деревом лесников расставила; то и гляди тебя сцапают. И зря ты, знахарь, с ней заигрывать стал, нашел время.

– Не хотел я с ней заигрывать. Лицо у нее больно знакомое.

– Издалека никак приехал раз Туву не знаешь? – ухмыльнулся Фульк.

– Из Ле Брасю.

– Далековато. Ты не подумай, знахарь, я их не тороплюсь осуждать. Лес уважать нужно и в меру у него богатства забирать. Я в былое время тоже злоупотреблял, а эти праведники лесные никак мои старые грехи не отпустят. А одумался после случая одного. Зазевался как-то на охоте, и стая волчья меня окружила. Шерсть дыбом, скалятся, из пастей слюна на землю капает. Но не нападают отчего-то, всё только рычат, угрожают. Верно, обдумывают кому какой кусок от меня достанется. Чую пришла моя пора. Тут вожак их вышел вперед всех, посмотрел на меня и увел за собой всю стаю. Подумал я тогда, что предупреждает меня старый лес, а вожаку указание дал чтоб пока меня не трогал.

– Повезло, – задумчиво произнес Вилли, – слушай, а что нам грозит за наше несовершенное преступление?

– А ничего не грозит, – ответил Фульк, небрежно махнув рукой, – доказательств у них нету. Другое дело если б с тушей поймали, а так, мало ли что мы с тобой в лесу делали, может гуляли или ягоду собирали.

– Только бы выпустили поскорей.

– Не бойся, утром выпустят. Я в этой кухне не первый день варюсь. Тебя Тува с собой прихватила гляди от настроения паршивого, а помалкивал бы, то и отпустила бы на все четыре стороны. Свирепая она да не глупая: понимает, что ты не охотник.

На этом они затихли и, уставившись в потолок, задумались каждый о своем.

* * *

Вечером Хансен принес одеяла для ночлега и ужин: две порции рагу из капусты с бобами, пара кусков черствого хлеба и кувшин с водой. Вилли успел изрядно проголодаться и проглотил все без остатка. Фульк ел без аппетита.

– Ну и отрава. Хансен! – крикнул он, – сам что ли готовил? Видать злобой своей эти помои приправил?

– Скажи спасибо, что тебя вообще кормят! – послышался приглушенный голос Хансена.

– Тоже мне – кормят, – пробурчал Фульк, – ты знаешь, знахарь, сам-то я сапожник по призванию, а охотой увлекся оттого, что поесть люблю хорошо. И хорошо не в том смысле, чтобы брюхо до отвала набить, а в том, чтобы с наслаждением, чтобы слеза радости наворачивалась, когда вилку ко рту подносишь. А в Муари какая еда? Никакого разнообразия! Одна картошка с сыром да суп с морковкой. Утром, встанешь, бывало: солнце за окном, птица трель заводит, и настроение сразу в подъем, а жена тебе раз – и кашу чечевичную подсунет. Какое уж теперь настроение? Пойдешь тогда в таверну, а повар там кроме тушеной кабанины с хреном ничего изобразить не в силах. А воняет от нее порой так, что и есть не станешь. Коварный зверь, понимаешь, знахарь? Другое ли дело заяц, его и в суп, и в кашу, и в пироги. На вертел его насадишь, покрутишь, настоечкой уксусной польешь и смотришь как жирок вниз капает и в огоньке потрескивает. От одного аромата насыщение приходит. А у жены одна курятина на уме, а такими порциями готовит, что и ребенка не накормишь. Нельзя так себя изводить и есть что попало, пойми ты, знахарь! Лесной зверь для того и создан, как дар человеку за его страдания каждодневные. Хорошо питаться человек заслужил по факту рождения. В том одновременно его привилегия и тяжкая мука оттого, что питание ему с великим трудом добывать приходится. И старайся потреблять животных травоядных. Мясо у них вкуснее, понимаешь? И главное не забывай о разнообразии, без него всякая пища со временем приедается и как корм становится. Оттого и втюхивают людям отраву навроде гнилой капусты с бобами. А кому такое понравится?

Примечания