Наследница из заброшки

– Что ж, совсем никого у вас нет?

– Можно сказать, никого. Друг у меня там в Крыму один был – Матвеем звали. Хоть и моложе он меня намного, но дружили мы с ним крепко. И жёны наши сдружились, прям как сёстры были. Кумом потом меня взял, когда дочка у него родилась.

Пожилой мужчина, замолчал, задумался, уйдя в себя. Пузик не стал его больше ни о чём спрашивать, даже пиво перестал пить. Оба смотрели в окно, за которым мелькали поля да столбы.

– Сейчас… – оборвал молчание мужчина и зачем-то полез в чемодан. Оттуда он достал бутылку водки, достал пластиковые стаканы и разлил водку.

– Давай выпьем, помянем рабов Божьих Матвея и Веру.

Они выпили и, несмотря на то, что на столе оставалось ещё добрых полкурицы, завёрнутой в фольгу, закусили таранкой.

– А Вера – это дочка его, что ли? – спросил Пузик.

– Господь с тобой! Вера – это жена его. Оба в один день погибли – автомобильная катастрофа.

– О, блин! – всплеснул руками Пузик и поспешил плеснуть в стакан водки.

На этот раз развернули курицу, оставшуюся редиску, варенные яйца и, поняв, что проголодались, затрепали всё, что оставалось на столе.

– Вот дочку хочу их повидать, – сказал уже на изрядном подпитии пожилой мужчина. – Крестницей она мне приходится. Ты знаешь, кто такой крёстный?!

– Ну… этот… который… – попытался ответить Пузик.

– Сиди, не знаешь…! А крёстный – это, чтобы ты знал, второй отец. А я – старый дурак, совсем забросил её, забыл. С бабкой она тогда осталась, с Вериной матерью. Сестра Матвея всё хозяйство на себя взяла. Деловая бабка, с хваткой, своё не упустит. Говорила, мол, вырастит Зина, всё ей достанется…

– А много там хозяйства-то?

– Ого! Матвей, как только Союз развалился, своё не упустил – парень хваткий был. Небось, крестница, как их там сейчас называют… – бизнес-леди стала, меня признать не захочет. Деньги, знаешь, портят.

– Да, как знать…? – не согласился Пузик. Разлил остатки водки по стаканам, взял свой, а второй подал соседу: – Давай… крёстный?

Почти месяц Зина отдыхала в санатории. Она забыла о депрессии, тревогах, забыла вкус слёз. Только позитивные мысли, – как учила её Александра Романовна, – только настрой на успех! Теперь у неё всё будет хорошо.

Утро началось великолепно. Она позавтракала и возвращалась из сада после утренней прогулки. Подойдя к зданию, заглянула в открытое окно главврача. Зина не забивала себе голову всякой ерундой о приличиях, они так сдружились с Александрой Романовной, что заглянуть в открытое окошко и пожелать доброго утра было обычным для неё делом. Она встала на цыпочки и положила на подоконник букет полевых ромашек, который нарвала, когда спускалась по дорожке на задворье санатория.

Из окна выглянула Александра Романовна. Увидев Зину, она радостно помахала ей ромашками, которые успела забрать с подоконника. Потом обернулась к кому-то в кабинете и позвала к окну. Зина чуть не подпрыгнула на радостях, когда увидела Женю.

– Подожди меня на улице, – расплылся он в улыбке. – Сейчас Александра Романовна выпишет назначение для тебя и поедем домой.

В настроении Зины уже давно произошли перемены. И она хотела домой, хотела действовать, работать, ходить по магазинам, она даже готова отстаивать длинные очереди в супермаркетах. Она побежала в палату собирать вещи.

Александра Романовна закрыла окно и опустила тканевые жалюзи, которые вполне пропускали дневной свет в кабинет главврача. Она открыла ящик стола, вынула оттуда папку с исписанными листами. Поймав любопытный взгляд мужа своей пациентки, она достала из папки одну бумагу:

– Врачебное заключение по определению недееспособности вашей жены.

Женя окинул недоверчивым взглядом листок, потянувшись, чтобы забрать его из рук главврача:

– Так всё просто…?

Александра Романовна кокетливо увела руку в сторону, не отдавая бумагу:

– Не всё так просто. Все члены психиатрической экспертизы должны подтвердить изложенное здесь. Но, окончательное решение выносит суд.

Женя опешил:

– Суд…?

– А вы как думали?! – Александра Романовна провела по нему своим кареглазым взглядом, и пожала плечами. – Насколько я поняла… – она потёрла пальцами, изображая деньги: – Для вас это не будет преградой. Ведь вы же намерены идти до конца?

Женя понял, что платить придётся больше, чем он рассчитывал. Но залог, который ему дали за типографию, уже лежал под матрацем его кровати. И на этот счёт опасений у него не было.

– Ну, разумеется… – буркнул Женя, пытаясь просчитать, не проведёт ли его эта хитроумная брюнетка, которая умела располагать к себе всех – от местного начальства до пациентов своего санатория. Зря он с ней не переспал, знал бы чем она дышит и что от неё можно ожидать.

Он сел в кресло – лишь бы подальше от этой черно-бурой лисы, которая, опёршись о стол своей изящной ручкой, постукивала пальчиками, наблюдая за ним насмешливым взглядом. Женя стушевался и спросил:

– А экспертная комиссия…?

– Это я возьму на себя, – уверенно ответила главврач. – У вашей жены серьёзные расстройства психики. Вот смотрите… – она открыла папку, вынула из неё листы и стала читать: – «Больная Панова Зинаида Матвеевна дезориентирована в пространстве, времени, и собственной личности. Имеют место галлюцинации. Больная ощущает себя ребенком (просится на руки). Ярко выраженный онейроидный синдром. Утверждает, что выросла в большом замке, который принадлежал лично ей. Позиционирует себя, как принцесса…

Женя рывком подхватился на ноги:

– Хватит! Хватит, хватит…! Что это за бред?! Кто в это поверит?

Она потрясла перед ним бумагой:

– Между прочим, всё, что здесь написано – не голословный трёп. Мне понадобилось провести с вашей женой немало времени, чтобы извлечь это.

– Что извлечь? Никогда не поверю, что Зина…

– А от вас никто и не ждёт, чтобы вы верили! – перебила его Александра Романовна. – Всё, что от вас требуется, это платить. Или вы передумали?

Казалось, сейчас ещё мгновение и Александра Романовна положит бумагу обратно в папку, откуда она перекочуют в шредер. Женя испугался:

– Нет, нет, конечно же, нет…! Просто у вас там так написано, что, боюсь… это не подтвердится.

– Вы готовы платить? – холодно спросила Александра Романовна.

– Разумеется…

– Тогда подтвердится. Подтвердится, даже если я напишу, что больная Панова Зинаида Матвеевна улетела на луну и осталась там на ПМЖ. Забирают же некоторых инопланетяне.

Женя глуповато улыбнулся:

– Ну, это вы уж слишком.

Александра Романовна усмехнулась:

– Евгений, вы в какой стране живёте?! А психиатрия – это, между прочим, та наука, которая любого дураком сделает. Хотите проверить?

Она шагнула к нему. Он, держа её в поле зрения, попятился к двери. Александра Романовна провела по нему вмиг подобревшим взглядом. Она умела владеть собой и в доли секунды сменила гнев на милость. И почему-то уставшим голосом примирительно сказала:

– Да успокойтесь. Куда направились? А кто жену забирать будет?

– Как забирать? – опешил Женя.

– На время экспертной комиссии надо всё так организовать, как будто больная Панова сбежала. Заключение будет оформлено по результатам… – она взяла бумагу, которая уже лежала в папке поверх других бумаг, и потрясла ей: – вот этого вывода.

– И сколько дней ее дома держать? – в конец растерялся Женя.

– Пока не надоест.

Зина сразу узнала их красные Жигули, которые на фоне других машин выглядели чрезвычайно скромно. Но для неё это была самая лучшая машина в мире. Она с букетом шикарных роз в руках заняла место возле Жени и всю дорогу ворковала, вызывая у мужа добродушную улыбку. Пока у неё не зазвонил телефон.

Из сбивчивой речи подруги Зина поняла, что её бросил парень и Люба изрядно пьяна.

– Отвезёшь меня к Любе?

Женя не любил Любу. Ему не нравилась её манера совать нос в чужие дела. Но она была единственной подругой его жены, несмотря на полную противоположность их характеров.

Доехав до развилки, Женя повернул в сторону города и выехал на широкую улицу, которая вела к дому Любы.

– Беспокойная ты моя, всё о других печёшься. Ещё и домой не доехала, а уже спешишь кого-то там спасать, – увещевал он жену, поглаживая её руку.

– Не кого-то, а мою лучшую подругу Любашу! – возразила Зина.

– Твоя Любаша, кстати, ни разу тебя даже не проведала! – заметил Женя.

– Так я, вроде как, не в больнице лежала, – напомнила Зина.

В гостиной на столе стояла початая бутылка водки, кабачковая икра, обгрызенный батон и фотография темноволосого, смуглого парня в рамке. Любаша с растёкшейся тушью под глазами хлебала водку из стакана, зажмурив глаза и заедая кабачковой икрой, которую зачерпывала куском батона из банки.

Она не сразу заметила Зину, которая своим свежим, ухоженным видом составляла полный контраст пьяной, зарёванной Любаше.

– Так, что здесь за пьянство? – спросила Зина, отыскивая глазами вазу, чтобы пристроить розы.

Любаша кинулась к подруге, и, схватив ту в крепкие, пьяные объятия, проглатывая слова, затарахтела:

– Зина, Зинуля… как же мне жить теперь?! Я же спрашивала его: «ты женат»? А он: «нет, нет, не женат»! Я бы… да, если бы я знала, я бы давно его забыла. Я так любила его, любила… Зачем, Зина, зачем он так со мной? Я не знаю, как жить! Зина, что же мне делать теперь?! У него семья, понимаешь, дети! А я, я…

Зина почувствовала облегчение, когда Любаша выпустила её из объятий, – но, как оказалось, только лишь затем, чтобы наполнить стакан. Зина успела вовремя и, выхватив стакан уже, буквально, из рук Любаши, она пристыдила подругу:

– Нехорошо в одиночку! На, пей, подлец! – и выплеснула весь стакан в лицо парня на фотографии.

Любаша воззрилась на подругу обалделым взглядом. Но Зина невозмутимо наполнила стакан снова и подала его Любаше:

– А ну-ка, угости Дениску!

Любаша неуверенно взяла стакан из рук подруги, и, колеблясь всего пару секунд, вдруг со всей пьяной злостью вылила водку из стакана на фото парня. Зина подала ей мокрую фотографию:

– Давай, расскажи ему, всё расскажи, что на душе накипело! Поведай ему, что чувствует твоё разбитое сердце. Давай-давай, бери!

Любаша, сначала едва шевеля губами, но постепенно всё более входя в раж, стала тужить и выговаривать Дениске:

– Я же тебя спрашивала, а ты что говорил: «не женат, не женат…». Обманул. Страдать заставил…

Пока Любаша вела монолог своей души с фотографией, Зина приготовила ей ванну. Она набрала полную ванну тёплой воды, добавила туда салатовой пены, морской соли, на бордюре ванны зажгла свечи и поверх пены выложила розовые лепестки.

Зина возвратилась в гостиную. В её руках были голые, колючие стебли – это всё, что осталось от роз, которые ей сегодня утром вручил муж. Но ради подруги она готова была жертвовать чем угодно, только бы не видеть этих несчастных, заплаканных глаз.

Она села в сторонке, скрестив ноги по-турецки, и наблюдала за подругой, которая уже не могла остановиться и, икая, высказывала своему мокрому Дениске всё, что было на сердце:

– Помнишь, как нам хорошо было? Слушай, а Ялту помнишь? Я говорила тебе: «не пей». А ты не послушал, вот на пароходе тебя и укачало.

– Так он тебя ещё и не слушал? – возмущённо вставила Зина.

– Представляешь, не слушал! Он, конечно, потом сто раз пожалел…

Зина подала подруге голые стебли, которые всё ещё держала в руках:

– Негодяй! Так ты по морде, по морде его!

Любаша схватила колючие стебли и излупила ими фотографию, разрывая её в мелкие клочья. Когда на пол упала тонкая металлическая рамка, отдаваясь звонким эхом в гостиной, Зина решила, что на этом хватит.

– Пойдём, – взяла она за руку подругу.

– Куда…? – не поняла та.

– В новую жизнь.

Зина завела Любашу в ванную, не включая там свет. Горящие свечи освещали салатовую воду, усыпанную лепестками роз. Любаша ахнула.

Пока подруга принимала ванну, Зина нашла в её гардеробной несколько подходящих нарядов. Завидя вышедшую из ванной, практически, отрезвевшую с полотенцем на голове Любашу, она усадила её перед зеркалом. Причёска и лёгкий макияж, искусству которого Зину научила в санатории Александра Романовна, тут же преобразили Любашу.

– А теперь примерь-ка вот это платьице! – попросила её Зина. – Подожди, подожди, не снимай, дай-ка я тебя сфоткаю. А теперь вот это!

Люба с радостью примеряла одежду, рассматривая себя новую в зеркале и позировала без устали, ощущая себя совершенно другим человеком. А Зина, направляя объектив цифрового фотоаппарата, руководила:

– Протягивай руки навстречу новой жизни! Улыбайся! Обнимай, обнимай счастье! Так, так, веселей лицо! К тебе идёт новая любовь – встречай её!

Подруги тут же на компьютере просмотрели получившиеся фотографии, отметив, что Любаша на всех фото вышла и впрямь, как заново родившаяся.

Уже прощаясь на лестничной площадке, Зина обняла подругу и напомнила:

– Запомни, впереди у тебя только счастье.

– Да, да! – согласилась Любаша и вдруг всплеснула руками: – Слушай, я с этим своим Дениской забыла тебе сказать: ты так хорошо выглядишь! Теперь всегда будь такой.

– Буду. А по-другому и быть не может, – ответила Зина. – У меня теперь тоже новая жизнь начинается.

Спустя несколько недель счастливой жизни, Зина так и не поняла, зачем ей надо ехать в какую-то клинику. Но, конечно, если там дела у мужа и это не займёт много времени, она не откажется прокатиться с ним. Тем более, как она поняла, заведует клиникой родная сестра Александры Романовны. А всё, что касалось этой женщины, было для неё свято. И Зина, приготовив на дорогу по паре бутербродов и пол литровый термос чая с лимоном, запрыгнула в машину.

Она полностью доверялась мужу. В последнее время он сильно изменился и даже не подпускал её к делам типографии. С одной стороны, она скучала по работе, с другой – разве не она мечтала видеть мужа деятельным и предприимчивым? А ей пока хватало и работы по дому.

По завершении сегодняшней поездки, Зина наметила взяться за глажку, после двух последних стирок скопилось две больших стопки белья. Потом она приготовит окрошку, которую она обещала мужу и как раз к вечеру успеет до своего сериала.

Зина смотрела на дорогу и начинала нервничать. Они всё дальше отдалялись от города, виляя по каким-то просёлочным дорогам. С такой отдалённостью, она не то, чтобы окрошку, но и сериал пропустит.

Возле ворот их встретил охранник и сообщил, что их ждут. Зина заметила, что охранник узнал её мужа и поняла, что те раньше встречались. Женя взял её под руку и, заметно нервничая, повёл в глубь двора, в котором находилось несколько корпусов. Возле центрального корпуса их ждала высокая темноволосая женщина, – Зина поняла, что это и есть сестра Александры Романовны. Внешнее сходство было разительным. Только та, которая встречала их сейчас, была старше и грубее. Её взгляд был оценивающим. Она смотрела на Зину, как смотрят на кролика в клетке, которого хотят купить, но не уверены, доживёт ли он до зимы.

– Знакомься, это Антонина Романовна, – наконец, заговорил Женя.

Антонина Романовна отмахнулась от Жени, демонстрируя напрасность его потуг. Дескать, не в высшем обществе, обойдёмся без приличий. Она махнула головой в сторону двери, где стояла женщина лет сорока – сорока пяти в белом халате, видимо, медсестра.

– Светка, прими гостей, – бросила она.

Женя, не отпуская локтя Зины, повёл её по ступенькам к двери здания. Она попыталась освободиться, не понимая излишнего внимания мужа. Но тот крепко держал её, и тут Зине стало не по себе. Она оглянулась назад, надеясь, что сестра Александры Романовны всё ещё здесь и ей ничего не грозит.

Зина встретилась взглядом с Антониной Романовной и увидела там ужасающую пустоту. В глазах женщины не было угрозы, не было опасности, там была пустота, холодность, безразличие.

Длинный коридор по обеим сторонам которого размещались палаты, устрашал своей тишиной. Женя уже не вёл, он тащил Зину за собой, которая ни о чём не спрашивала, не издавала ни звука, а просто сопротивлялась его силе, стараясь вырваться и убежать.

Медсестра остановилась возле одной двери, указав на неё глазами. Женя остановился и, как только медсестра открыла дверь, втолкнул в палату Зину. Он подвёл её к кровати и силой усадил жену:

– Посиди пока здесь, я скоро приду, – сквозь сцепленные зубы, выходя, пробубнил он, и за ним захлопнулась дверь.

Услышав щелчок замка, Зина кинулась к окну, чтобы крикнуть выходящему из здания мужу, что она ждёт его, что вечером её сериал и не глаженное бельё дома. Единственное окно палаты было грязным и зарешёченным и не то, чтобы докричаться, Зина не могла в него даже как следует посмотреть. Она не поняла, что произошло и просто принялась лепетать:

– Где я…? Где я…?

Как вдруг услышала:

– В психушке, милая.

Зина перевела взгляд на голос и только сейчас заметила немолодую женщину, на вид лет шестидесяти пяти, худощавую, с собранными в пучок волосами на макушке. Желая только одного – как можно скорей проснуться, Зина стала метаться по палате – от окна к двери и наоборот, сбивая костяшки пальцев от непрерывного стука, умоляя выпустить её из этого сна. Она подошла к соседке и, пристально заглянув той в глаза, пыталась определить – она тоже часть её сна, или она, всё-таки, сошла с ума. Женщина смотрела на неё сочувствующим взглядом, она была вполне живая и настоящая. И в доказательство своего существования, женщина поднялась с кровати и коснулась руки Зины.

Только сейчас она осознала, что это явь. Её бросили, предали, заточили. Зина кинулась к двери и в который раз принялась неистово в неё колотить.

– Нет! Нет! – отгоняла она свои собственные мысли. И кричала – не то соседке, не то медсестре, которая привела их сюда, не то сестре Александре Романовне, которая так не была похожа на свою святую сестру: – Он сказал, он сейчас придёт! Он придёт, он обещал! Он не может! Женя! Женя! Женя! Женя…

Оставшись без сил, Зина села на пол и просящим, испуганным взглядом уставилась на соседку. Та только сказала:

– Они приходят сюда лишь один раз, чтобы оставить нас. И больше никогда… никогда не возвращаются.

В гостиной на диване возлежала молодая белокурая девушка. Не сказать, что она была в восторге от квартиры, в которой недавно поселилась, но своё жильё куда лучше съёмного. По крайней мере, ей не придётся ежемесячно откладывать на аренду. И, если честно, это не единственное преимущество её нынешнего положения. Мужчина, который взял её под своё крылышко оказался не жадным, внимательным и готовым на жертвы кавалером.

Она услыхала его шаги и приняла сексуальную позу, изогнувшись кошкой. В комнату вошёл Женя с подносом, на котором стояло шампанское и нарезанные фрукты.

– Моя кошечка, – оценил её изящество Женя.

– Я – Оля, – поправила его девушка и тут же добавила: – но, если ты хочешь – мяу!

Они пили шампанское, глядя друг другу в глаза. Отставив свой бокал в сторону, Женя притянул к себе Олю и, целуя, стал стягивать с неё пеньюар, в котором она любила ходить по дому. Раздев, он подхватил девушку на руки и унёс в спальню.

Проклятые стены

Говорят, горе может убить. Пусть не в прямом смысле, но исказить человека, изменить до неузнаваемости, убить в нём всё живое… – в этом смысле горе скорое на расправу. Особенно, если оно прикасается к незакалённой жизненными трудностями женщине.

В одной палате их было двое. Одна – привыкшая к длительному заточению, принимавшая завтраки и обеды строго по расписанию и не смевшая роптать на режим психиатрического интерната для душевнобольных. Другая – потерявшая себя. Она не знала какой сегодня день, какая погода за окном… Впрочем, её это совершенно не интересовало.

С осунувшимся лицом, Зина сидела на своей кровати, неподвижная, безразличная ко всему. Её соседка, которую звали тётей Пашей, ухаживала за ней. Тётя Паша сократила свои ежедневные прогулки, которые позволялись дважды в день, сославшись на недомогание. К ней привыкли за годы её пребывания здесь, она не входила в число нарушителей режима и отношение к ней было сносным.

Она немало повидала в своей жизни людей, которые легко загибались без посторонней помощи и боялась оставлять Зину, видя, как хиреет её соседка.

Она сходила в туалетную комнату, намочила полотенце, которым протёрла лицо Зины. Затем она распустила растрёпанную гульку, и принялась расчёсывать её длинные с золотистым отливом волосы.

– Я сорок лет проработала в милиции. И ни где-нибудь, а в МУРе. Следователем была, – рассказывала она Зине, хоть и понимала, что та её не слышит. – Награждали меня, премии давали. Вышла на пенсию с гордым званием – «ветеран труда». Много преступников поймала, все ходы в воровском мире знаю. Сколько раз бандюки убить меня пытались. В больничке валялась, раны латала. Но, чтобы в такой больничке… Нет, не о такой старости я мечтала.

Перестав расчёсывать, тётя Паша с любовью рассматривала Зину, любуюсь ей:

– Ой, какая ты красавица у нас – причёсанная, умытая… Волосы золотистые, глазки зелёные, как у феи лесной.

Зина продолжала сидеть безучастно, не реагируя на соседку. Тётя Паша взяла её руку, поцеловала ладошку:

– Горемыка ты моя, горемыка… И раньше не говорливая была, а последние дни совсем замолчала. Ладно, я – старуха, а тебе ещё жить да жить. И в одних стенах со мной… – тётя Паша устремила взгляд на стены: – Стены… стены… сколько горя из-за этих стен! Двенадцать квадратов на окраине Москвы… Коммуналка…– она и сама не заметила, как перешла на крик: – Дерьмовая, вонючая коммуналка!

Вдруг Зина зашевелилась, уткнула лицо в ладони и заплакала. Тётя Паша прижала её к себе, слушая, как колотится её сердце. Зина рыдала, и это её радовало. Это были первые признаки эмоций за последние дни. Но, всё же её надо было успокоить. Тётя Паша встала перед Зиной на колени, убирая с лица послушные, расчёсанные волосы, и заглянула ей в глаза:

– Бедная моя, испугала я тебя? Ну, не надо, не надо плакать. Я больше не буду. Обещаю, обещаю тебе. Просто ненавижу я стены. Это из-за них я здесь. Сын мой с невесткой… Двенадцать квадратов… Им нужна была эта квартира. А я старая… мешала я им.

Голос тёти Паши снова задрожал, и она заплакала – в этот раз тихо, стараясь не волновать соседку. Зина положила ей на голову руку и погладила.

– Сын мой, сыночек… Им нужна была эта квартира. Три года я здесь. А может и больше, не знаю. День – ночь, день – ночь…

По побережью в сторону моря шли двое. Возле обочины дороги они оставили автобус и, завидя рыбаков, направлялись к ним. Женские босые ножки погружались в прогретый солнцем рыхлый песок, который покрывал малолюдный пляж вблизи порта. Мужчина шёл прямо в кедах, не обращая внимания на песок.

– Привет, дядьки! – окликнул он рыбаков.

– Здрасьте, – поздоровался один из них, в то время, как второй просто, молча, зыркнул.

– Ловится?

– Да, по-разному бывает, – ответил тот, который был более приветливым. – А вы что, тоже…? – кинул он взгляд на море.

– Да, нет! Мы тут мальчишку одного ищем. Вон с интерната сбежал, – кивнул он в сторону женщины.

– А вы, значит, воспитательницей его будете? – полюбопытствовал рыбак. – И много таких сбегает?

– Подожди, Василий! – остановил разглагольствования своего напарника второй рыбак и спросил: – Что за мальчишку?

Женщина кинула на песок туфли, которые держала в руках, и достала из кармана брючек фотографию мальчика лет двенадцати.

– Посмотрите, может, знаете? Его Миша зовут.

Было заметно, что рыбаки сразу узнали мальчишку. Они переглянулись и усмехнулись.

– Кто ж Мишку-то не знает? – обрадовал воспитательницу Василий. – Это ж вы с того автобуса? – посмотрел он на дорогу, где был виден автобус. Женщина кивнула, и он продолжил: – Тогда езжайте вдоль побережья. Он в порту работает. Там его и найдёте.

– Спасибо большое, – поблагодарила женщина.

– Ну, давайте, хорошего улова! – пожал рыбакам руки мужчина.

– Вы там сильно его не прессуйте, он хороший пацанёнок, добрый, – попросил один из рыбаков.

– Да я-то что? Я – водитель, вон её просите, – указал он добродушно в сторону воспитательницы.

– Ладно уж, как получится, – ответила она и, прихватив туфли, направилась в сторону автобуса. Водитель поспешил за ней.

Когда рыбаки остались одни, один из них спросил:

– Слышь, а ты знал, что Мишка – интернатовский?

– А что, по нему не видно?! Оборвыш голожопый!

В порту водитель автобуса отыскал бригадира и показал тому фотографию мальчишки.

– Женщина с вами? – указал бригадир на воспитательницу, которая стояла поодаль. И, не дожидаясь ответа, позвал: – пойдёмте там поговорим, здесь посторонним нельзя. Не пойму, кто вас вообще сюда впустил?

Они отошли и только собрались перейти к интересующему их разговору, как бригадир заметил слоняющегося без дела паренька: