Наследница из заброшки

– Так, Степан, а ну-ка, давай иди работай! – прикрикнул он на него.

– А я что? Я работаю, – сделал обиженное лицо Степан, перекладывая какие-то верёвки.

Воспитательница протянула фотографию бригадиру:

– Посмотрите, знаете его?

– Да видел уже! – отмахнулся от фотографии бригадир, – Мишка там, – тыкнул он на фотографию. – А что случилось, зачем он вам?

Воспитательница объяснила суть дела. И бригадир рассказал, как есть:

– Он у нас подрабатывает иногда. Заработает денег и был таков – несколько дней не показывается.

– А когда он был последний раз? – спросила воспитательница.

– Да вот вчера и был. Значит, так… – стал подсчитывать он про себя, – выходные… на этой недели вряд ли будет.

Водитель окинул взглядом кипящую работу в порту и присвистнул:

– А кем же он работает у вас?! Работа, смотрю не из лёгких!

– Да он так, принеси-подай. Но пацан он хороший, что не попросишь, всё выполнит. Жалко его, не знал, что из интерната…

– «Жалко»! – усмехнулся водитель. – Кого жалко, так это вот её, – показал он на воспитательницу. – Который день с ног сбилась, ищет. Хорошо, хоть автобус дали, меня к ней приставили, – подмигнул он воспитательнице.

– Ладно, мы пойдём. Спасибо, что помогли. А вообще, вот… – воспитательница достала из сумочки блокнот, записала номер телефона, вырвала листок и отдала бригадиру, – Как появится, позвоните.

Бригадир смотрел вслед незваным гостям и в сердцах сплюнул:

– Твою ж мать, Мишка! А говорит: «мать больную кормлю! Один я в семье кормилец!».

Тут же нарисовавшийся Степан, вступился за Мишку:

– Да, ладно тебе, Михалыч! Нормальный пацан ведь!

– Иди работай, защитник! – отмахнулся Михалыч и пошёл к своей бригаде.

Тётя Паша вот уж несколько дней не находила себе места. Её соседка была на последнем издыхании. Она совсем потеряла волю к жизни и улеглась помирать. Только взгляд зелёных глаз, который она изредка вскидывала на потолок, говорил о том, что та ещё жива. Да и то, какой-то мутный, неживой был взгляд.

В палату вошла медсестра, которую в интернате все, по примеру главврача, называли просто Светкой, и сразу кинулась журить тётю Пашу:

– Почему раньше не говорили, что сдыхает? – ткнула она брезгливым взглядом в Зину и грубо повернула её на бок, – А ну, давай, поворачивайся! Разлеглась тут, корова! Кто пролежни твои мазать будет?

Она задрала ночную рубашку, открывая спину, поражённую пролежнями. И, грубо втирая мазь, запричитала:

– Никакой пользы от неё! За тех хоть пачку сигарет когда родственнички подкинут. А эту, как кошку лишайную выбросили, а мы – добрые, подобрали. Возись теперь с ней!

Она закончила втирать мазь и подтолкнула Зину к стенке. Та – измождённая, исхудавшая, лёгкая, как пушинка, ударилась лицом о стенку и застонала.

– Не тронь её! – кинулась к Светке тётя Паша. Всё это время она сидела на своей кровати и с ненавистью глядела на медсестру.

Светка оттолкнула тётю Пашу, которой с трудом, но всё же удалось удержаться на ногах:

– Пошла отсюда, ментовка старая! Скажи спасибо, что сына твой хоть когда-никогда за тебя копейку кинет! А то давно бы уже в мешке вынесли!

Услышав про сына, тётя Паша кинулась вслед за медсестрой, которая, выйдя из палаты, уже шла по коридору:

– Постой! Когда ты видела моего сына? Он приходил сюда?

Медсестра остановилась и топнула на тётю Пашу ногой:

– А ну, пошла отсюда! Или укол захотела?

Тётя Паша знала, что спрашивать Светку бесполезно, не зря пациенты клиники в тайне прозвали её злюкой. Тётя Паша поспешила в свою палату к Зине, понимая, что это единственный человек в жизни, кому она нужна.

Уже которую неделю мобильный Зины был отключён. Любаша порылась в записях и, наконец, нашла номер её домашнего телефона. Ближайший таксофон находился недалеко – в районе автовокзала, но она отвыкла пользоваться городскими телефонами, и не представляла, где сейчас, в эпоху мобильной связи, можно приобрести карту. К счастью, она вспомнила, что домашний телефон есть у соседки и попросилась сделать звонок.

Трубку сняли сразу же. По голосу Любаша поняла, что Женя выпивший.

– Ой, слава Богу, хоть ты дома! Никак не могу дозвониться Зине.

– Конечно, не можешь. Она уехала, – ответил Женя.

– Куда уехала?

– Отдыхать, – бахвалясь, заявил он.

– В смысле отдыхать?! Она же недавно из санатория, вроде как отдохнула…

В ответ раздался его притворный смех:

– Ой, завистливая ты, Любка! Пусть подруга отдохнёт. Это же хорошо, когда есть такая возможность! Вот я, например, пашу, как вол. Год уже нигде не был. – И тут он её ошарашил: – Слушай, Любаш, а давай вместе рванём куда-нибудь?

Женя не ожидал быть застигнутым врасплох. Завёрнутая в полотенце после ванны, в комнату зашла Оля и последние слова мужчины не прошли мимо её ушей.

– С кем это ты уже рвануть собрался? – надула она губки, которые казались особенно манящими и свежими на распаренном от ванны юном лице.

Женя подозвал к себе девушку, приставляя палец к её губкам, чтобы, поди, чего не брякнула. Для Любаши он оставался преданным мужем, ожидающим жену с отдыха. Она ни в коем случае не должна узнать о разводе, который он успел оформить в одностороннем порядке после признания недееспособности жены. Несмотря на все выполненные формальности, подруга его бывшей жены не должна видеть Олю, так будет спокойней для всех, – решил он.

Женя почувствовал молодое, горячее женское тело, которое ещё не остыло после ванны и не смог удержаться, чтобы не залезть девушке под белый вафельный халатик, который когда-то принадлежал Зине.

– Ты чего, Панов, совсем обалдел что ли?! – услышал он и испугался. Он так увлёкся Олей, что забыл о Любаше, которая всё ещё оставалась на связи. – При живой жене, такое вытворяешь?

Женя даже посмотрел в проём двери, где выглядывала часть прихожей. Не там ли Любаша? И, на всякий случай, отодвинулся от Оли.

– Нашёл кому предложить! Я подруге – не враг. Да и в любовниках тебя смутно вижу. Так что, рвани-ка с кем-нибудь другим… – Любаша уже не могла остановиться, вычитывая Женю. Вот не зря она всегда его недолюбливала и, как сейчас поняла, было за что.

– Да угомонись ты уже! Пошутил, пошутил я! Ты же знаешь, мне кроме Зинки никто не нужен.

– Ладно, проехали. – Любаша уже собралась положить трубку, как вспомнила что-то важное: – А почему она сотовый не берёт?

– А, так она ж его потеряла!

– Потеряла…? Ну, ладно, скажи ей, пусть позвонит, когда вернётся, – и Любаша положила трубку.

«Ну, слава Богу», – вздохнула она, убедившись, что с подругой всё нормально.

Маленькая форточка, расположенная на верхней части окна, была плотно забита и вдобавок закрашена белой краской. Несмотря на решётки, форточки в клинике не открывались даже летом. То ли там боялись побега больных, хотя в форточку не пролез бы и ребёнок, то ли считали двухразовое пребывание на улице достаточным для проветривания мозгов. Но, как бы там ни было, в палате стояла ужасная жара.

Тётя Паша отогревала ступни Зины, которые были мертвецки холодны. Она дышала на них, и с силой растирала, – только бы не дать той умереть.

– Совсем холодные, – пробормотала она и заметила, что Зина пошевелилась. – Проснулась? Давай, давай, сейчас спинку разотру.

Она взяла мазь, которую с трудом, но всё же выпросила у Светки, и принялась аккуратно втирать в спину. Она заметила, что пролежни стали глубже и пара из них уже стала кровить.

В палату зашла Антонина Романовна, одетая под молодуху. Под белым расстёгнутым халатом невольно бросалась в глаза короткая юбка, открывая полноватые голые ноги пятидесятилетней женщины. Начёс в стиле «девяностых» придавал ей старомодность, несмотря на желание выглядеть соблазнительно. «Сзади – пионер, впереди пенсионер», – успела подумать тётя Паша, и тут же влетела Светка. Тыкая пальцем в Зину, она заверещала:

– Вот полюбуйтесь, Антонина Романовна! Несколько дней не жрёт уже!

Главврач брезгливо осмотрела Зину, задержав взгляд на пролежнях:

– Батюшки! Да она загнётся скоро. Надо было раньше сказать. Проводи парентеральное питание.

Антонина Романовна вышла из палаты. Светка кинула ей вдогонку:

– Щаз! – и закричала на мало что соображающую Зину: – А зонд через нос не хочешь?! Это Антонина Романовна у нас добрая! По мне, вообще не жри – быстрей сдохнешь!

Светка выскочила из палаты. Тётя Паша решила, что их сегодня больше не побеспокоят. Она только присела на краешек Зининой кровати, как тут открылась дверь и с зондом в руках вбежала Светка.

Тётя Паша кинулась к ней навстречу, перекрывая доступ к Зине. Она схватила за руки медсестру и стала молить:

– Не надо, прошу вас, не надо. Я накормлю её. Обещаю, она будет есть. – Видя, что Светка раздумывает, она встала на колени: – Не надо…

Светка поморщилась, видя унижение пожилой женщины, обошла её – стоящую на коленях, и, приблизившись к кровати Зины, потрясла перед той зондом:

– Если через пять минут ты всё не сожрёшь, вот эту штуку тебе в нос запихну. – Она бросила зонд на соседнюю кровать, которая принадлежала тёте Паше, и пройдя к двери, крикнула в открытый проём: – Ивановна, неси обед!

Светка, стоя у окна, наблюдала, как старая ментовка кормит доходягу, которой и жизни-то осталось – неделя, не больше.

– Миленькая, давай, давай, ещё ложечку… Вот так. Молодец. Давай ещё одну. Ты у нас умница. Ой, какая хорошая девочка…

Светка чувствовала, что эта лиса не прочь её надуть, и не спускала глаз с престарелой плутовки. Того и гляди, отъест половина супа, а то и за пазуху себе выльет… – с неё станется.

Так и есть, чего-то задумала… Ментовка подошла к ней с наполовину пустой тарелкой и, понимая, что наколоть не удастся, взмолилась:

– Хватит ей. Столько дней не ела. Живот не выдержит.

Наглости этой бабки нет предела, – поняла Светка, и оттолкнула её вместе с тарелкой, да так, что суп вылился на подол платья. Дальше здесь делать было нечего, и, под своё собственное ржание, она вышла из палаты, бросив на ходу:

– А мне всё равно от чего она сдохнет – с голоду или от живота!

Хозяин красных жигулей был зол. Его лицо с каждой минутой всё больше багровело, приобретая цвет машины, которой он управлял. Он не мог понять, кто ввёл его в сон – в продолжительный, пугающий сон, после которого он так и не смог окончательно проснуться.

Типография, которой владела его жена, ушла к другому хозяину. Деньги за типографию ушли к женщине, которую он теперь ненавидел всем сердцем. За какую-то недееспособность он ей отвалил бо́льшую часть выручки. Теперь у него шиш, а она, по-прежнему, главврач санатория, да ещё с его деньгами. Оставшаяся часть денег ушла… вернее, уходила ещё к одной женщине, которая, собственно, и была причиной его багровеющего лица.

Оля щебетала без умолку всю дорогу. Она то ли не замечала настроения своего мужчины, то ли считала это не суть важным.

– После фитнеса я была у массажистки. А вечером с девчонками собираемся в сауну. Кстати, завтра…

– Пристегни, – кинул ей Женя.

Оля не совсем поняла значения его слов и недоумённо окинула себя взглядом:

– Что…? А, так я пристёгнутая.

Женя кинул взгляд на ремень безопасности, которым была пристёгнута Оля и только усмехнулся. Она же продолжала:

– Кстати, помнишь то колечку с брюликами, что мы с тобой смотрели? Так вот, сегодня я его купила.

– Какое колечко?

– Сейчас я тебе покажу, – с готовностью ответила Оля и потянулась к сумочке, которая лежала на заднем сиденье.

– Не надо, – сцепив зубы, попросил Женя.

Но Оля уже достала колечко и, нацепив его, кокетливо поиграла пальчиками, любуясь красотой бриллиантика в один карат.

– Я же сказал, пристегни! Пристегни, я сказал! – взорвался Женя.

– Так пристёгнутая же… – выкатила глаза Оля.

– Пристегни рот! Рот пристегни! Кто тебе вообще разрешал его раскрывать?! – рассвирепевший Женя вёл машину, петляя по дороге из стороны в сторону.

– Ну… что ты кричишь? – то ли обиделась, то ли испугалась Оля. – Я… я просто хотела показать…

– А я тебя просил? – заорал он во всё горло. И резко затормозил. – Я тебя просил его покупать?!

Оля никак не ожидала такой реакции от любимого мужчины. Таким она его видела впервые. Но, как бы там ни было, она должна оправдаться, по крайней мере, объяснить:

– Ну… раньше ты не был против. Это всего лишь колечко…

Похоже, это было последней каплей. Обезумевший Женя кинулся на Олю. Схватив её за плечи, он прижал девушку к спинке сиденья и, казалось, готов был вытрясти из неё всё, включая душу:

– Всего лишь колечко?! И ради этого я упрятал жену в психушку?! Думал, заживу по-человечески с молодой женой. Всё так хорошо начиналось. Живи – не хочу! А что осталось?! Из-за твоих чертовых брюликов от типографии остался один пшик! Нет больше типографии, нет! Ничего больше нет! Ничего не осталось! Ни типографии, ни денег, ни Зинки!

Рука метнулась к лицу, и он наотмашь ударил девушку. Оля, прикрывая лицо одной рукой, другой пыталась нащупать ручку двери. Наконец, ей это удалось и она, не забыв прихватить сумочку, выскочила из машины.

Женя обхватил голову руками и истерично зарыдал. Врываясь пальцами в волосы, он тянул их, причиняя себе боль, совершенно не понимая, почему он до сих пор не может проснуться? В этом сне ему было больно и противно от самого себя.

– Ничего не осталось, ничего! Ни типографии, ни Зинки…! – застонал он и ударился головой об руль. Клаксон издал пронзительный звук.

Оля убегала, стараясь затеряться во дворах многоэтажек, не совсем понимая в каком районе находится.

Наевшись супа, Зина заснула. Тётя Паша обняла её спящую и тихонько запела:

«Месяц над нашею крышею светит, вечер стоит у двора.

Маленьким птичкам и маленьким деткам спать наступила пора.

Завтра проснешься, и ясное солнце снова взойдет над тобой.

Спи, мой воробышек, спи мой сыночек, спи, мой звоночек родной»

Она не заметила, как воспоминания привели её в дом, где она – молодая, счастливая, с сыном на руках. Муж – живой, она – любимая, будущее – безоблачное. Тётя Паша пела колыбельную, которую так любил он – её сыночек, её кровиночка. Она пела для него:

«Спи, моя крошка, мой птенчик пригожий. Баюшки, баю-баю.

Пусть никакая печаль не тревожит детскую душу твою.

Ты не увидишь ни горя, ни муки, доли не встретишь лихой.

Спи, мой воробышек, спи, мой сыночек, спи, мой звоночек родной».

Остановившийся взгляд тёти Паши, слёзы, которые капали просто на лицо Зины, срывающийся голос… – всё говорило о том, что женщина сейчас не здесь, она там, где осталось её счастье – в далёкой, далёкой молодости:

«Спи, мой малыш, вырастай на просторе,

Быстро промчатся года…»

– Не надо… – раздался голос Зины.

Она увидела, что Зина проснулась, припала лбом к её лбу и обе беззвучно заплакали.

Придя в себя, тётя Паша помогла Зине сесть, с обеих сторон подпёрла подушками и села с ней рядом. Они сидели, молча, свесив ноги, всем своим видом выдавая бессилие. Тётя Паша вздохнула над горькой судьбой обеих женщин и, как бы между прочим, заметила:

– Бежать тебе надо. Зачахла вся. Помрёшь ещё.

– Куда бежать? Кому я нужна? – с трудом произнося слова, сказала Зина.

– Там разберемся. Главное, увести тебя отсюда, – всё более набирая уверенности, заявила тётя Паша. – Завтра будка приезжает. Нюська, как всегда, к своему на пятиминутку побежит. Он утром сменяется. У нас будет минут десять, не больше.

Зина удивлённо посмотрела на Тетю Пашу.

– Не смотри так, милая. Я всё продумала. Ты слышала, что обо мне говорят? «Старая ментовка!».

– А если поймают?

– Если поймают, в мешках вынесут. Обеих. Поэтому надо, чтобы не поймали.

Побег

Утро радовало Антонину Романовну обещанной встречей с Борисом. Их отношения набирали силу, и это было заслугой самой Антонины. Высокий, крупноватый мужчина с копной тёмных волос и до боли обаятельной улыбкой, сначала был обласкан кухарками интерната. Те, как взбесились, одна перед другой затаскивая Бориса в постель, которую они оборудовали в подсобке, примыкающей к кухне.

Но не будь она Антониной – дочерью, хоть и покойного, но не последнего в своё время человека в министерстве, чтобы не отобрать у этих безмозглых куриц такого мужчину.

Она вошла в кабинет, кинула сумочку на стул и открыла жалюзи. Утреннее солнце проникло в помещение, слепя хозяйку кабинета яркими лучами. Она чуть прикрыла жалюзи и поспешила навести марафет. Стоя перед зеркалом, Антонина слегка подчесала волосы, придавая им объём и расправляя запутанные узелки обратной стороной расчёски.

Из зеркала на неё смотрела привлекательная и вполне моложавая для её возраста женщина. Круглые коленки, которые она ни за что бы не спрятала под юбкой или не дай Бог под брюками, придавали ей женственность и сексуальность. Она не любила в женщинах набор костей и считала себя эталоном женской привлекательности. Да стоило бы ей захотеть, она легко могла отхватить любого холостого мужчину из своего круга, – впрочем, и не холостого тоже. Но её сердце было занято Борисом.

От приятных мыслей Антонину Романовну отвлекли шаги. Она повернулась к двери и увидела Светку.

– Кофейку, Антонина Романовна? – спросила та с подобострастной улыбкой.

– Можно-можно, – обнажая ряд ровных белых зубов из металлокерамики, улыбнулась главврач.

Светка пулей сгоняла за бутербродами и прямо в кабинете главврача заварила кофе из электрочайника, который когда-то Антонине Романовне подарил коллектив интерната. Пока Антонина Романовна кофейничала, Светка примостилась на стул с докладом:

– Сегодня ночью буйную привезли. Всю ночь не спали – утихомиривали.

– Да, слышала уже. Надо будет сходить, посмотреть.

– Не утруждайтесь, Антонина Романовна. Спит мёртвым сном. Вкололи ей по самое некуда, до утра провозились…

Откусывая бутерброд с сёмгой, посыпанную свежим молодым укропом, Антонина Романовна приятельски улыбнулась Светке:

– Светка, и когда ты только отдыхаешь? Взвалила на себя все смены, работаешь без выходных, сердечная ты наша. Пойди, подремли…

– На том свете подремлю. Некогда отдыхать, работать надо…

Выполнив свой утренний ритуал, с чистой совестью Светка вышла из кабинета главврача. Она привыкла получать похвалу от этого строгого, но снисходительного к ней руководителя интерната, и была на особом счету среди медсестринского персонала. Она прошла в свой личный кабинет, который когда-то оттяпала у завхоза, устроив там всё по своему вкусу. Она закрыла жалюзи и задёрнула занавески, погружая комнату в приятную после бессонной ночи темноту. Не снимая халата, плюхнулась на кушетку и моментально погрузилась в сон.

За рулём малотоннажного автомобиля, который в народе называют просто будкой, сидел Борис. Машина ехала по просёлочной грунтовой дороге, обрамлённой с обеих сторон полями колосившейся пшеницы. Урожай в этом году обещал быть богатым, пшеница вымахала по пояс.

Борис достал сигарету, пошарил по карманам в поисках зажигалки. Обнаружив, что зажигалки нет, потянулся за спичками, которые на всякий случай держал в бардачке. Спичку от подкуренной сигареты спрятал обратно в коробку, помня, как в прошлом году горело поле из-за брошенной каким-то козлом спички.

Несмотря на утро, солнце палило нещадно. Он расстегнул рубашку и глянул на часы. Меньше четверти часа пути до интерната. Зазвонил мобильный, на дисплее выскочила фотография Антонины. Не выпуская сигареты, он включил телефон на громкую связь, положив его на соседнее сиденье.

– Ну, где ты там, далеко ещё? – раздался её нетерпеливый голос.

– Скоро буду. Соскучилась?

– А хоть бы и так! Приедешь, сразу ко мне на ковёр! – игриво приказала женщина. – Расскажу, как должен выполнять обязанности водитель дурдома! – засмеялась она.

– Не, мне ещё на склад надо. Выходи, покатаемся, – снова взглянул на часы Борис.

– Ну, покатаемся, значит, покатаемся, – согласилась Антонина. – Давай, как будешь подъезжать, наберёшь.

В коридоре стояла привычная тишина. Время утренней прогулки ещё не наступило, и больные коротали время в своих палатах. Сотрудники психиатрического интерната неспешно выполняли свои обязанности, открыв в кабинетах окна, чтобы не спариться от жары.

На втором этаже открылась дверь одной из палат и в коридор выглянула пожилая женщина. Озираясь по сторонам, она, крадучись, дошла до лестницы, которая вела на нижние и верхние этажи интерната. Увидев, что вокруг нет ни души, она громко кашлянула.

Из той же палаты сразу вышла ещё одна женщина – моложе первой, но более слабая на вид. Пожилая подала ей знак, подзывая к себе.

Съезжая с грунтовой дороги, белая будка вильнула в сторону интерната. Борис позвонил:

– Выходи, подъезжаю!

– Иду, – ответила ему Антонина.

Главврач сняла халат, поправила причёску и переобулась в лаковые босоножки на высоком каблуке.

Придерживаясь за стену, Зина тащилась по коридору, держа курс на тётю Пашу, которая то и дело повторяла:

– Давай, миленькая, давай… Ещё немножко… Прошу тебя…

Пожилая женщина не спускала глаз с Зины, в то же время держа во внимании лестницу. Вдруг раздался истошный крик, который исходил из палаты, размещённой на их этаже.

Антонина Романовна взяла сумочку, перед выходом кинула в зеркало оценивающий взгляд, и только собралась покинуть кабинет, как услышала душераздирающий крик. Спеша по коридору на голос, она столкнулась со старенькой санитаркой. Коротко стриженные седые волосы санитарки непослушно торчали, вызывая неподдельный смех главврача при каждой встрече с ней. В конце концов, Антонина Романовна привыкла к её причёске, – смеяться перестала, но прозвище «Одуванчик» так и прилипло к старушке.

– Антонина Романовна, там это… ночная буйная проснулась, – сообщила Одуванчик.

Услышав крик, Зина запаниковала, мечась во все стороны, не понимая, куда бежать. Крик становился громче и, чтобы избавиться от него, Зина закрыла уши руками; присев, прижалась спиной к стене. Наконец, крик прекратился, погрузив этаж клиники во внезапно наступившую полную тишину. И в этой тишине отчётливо прозвучал стук цокающих каблуков.

Тётя Паша сорвалась с места и бегом припустилась к Зине. Добежав до неё, она рывком подняла Зину и запихнула в первую попавшуюся палату. Они вдвоём прижали дверь изнутри палаты, надавливая на неё спиной. На кровати лежала и смотрела на них больная женщина. Она встретила их улыбкой, которая переросла в нечленораздельные звуки, к их ужасу сменившиеся громким неудержимым смехом.

– Всё хорошо… Всё хорошо… – шёпотом успокаивала её тётя Паша.

Женщина перестала смеяться, внимательно вслушиваясь в слова своей гостьи. Видя, что та реагирует, тётя Паша шёпотом запела:

«Месяц над нашею крышею светит, вечер стоит у двора.

Маленьким птичкам и маленьким деткам спать наступила пора…»

По коридору, минуя палату, где спрятались беглянки, прошла Антонина Романовна, издавая стук каблуков. За ней прошествовал остальной медперсонал, мягко шагая по паркету. Но каждый звук отдавался в ушах Зины, чувствительность которой к окружающему пространству была особенно обострена. Шаги стихли возле одной из палат, и раздался звук закрывающейся двери.

Охранник услышал сигнал машины и пошёл открывать ворота. В задний двор интерната въехала большая белая будка, из кабины выглянул водитель и крикнул:

– Гриш, не закрывай! Мне минут десять – как всегда!

Гришка махнул рукой, оставив ворота открытыми. Борис подъехал к кухне, и стал из машины выгружать мешки и сетки с овощами, скидывая их у дверей. Дружно, весело гомоня, кухарки подхватывали мешки и заволакивали их в кухню.

– Взяли, понесли! – командовала одна.

– Да что, нам не привыкать! Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик! – отзывалась её напарница, ловко хватая края мешка, который они вдвоём затаскивали в кухню.

Из дверей кухни прошмыгнула молодая девка, которую бабы тут же заметили:

– Нюська, опять филонишь? Хватай мешок, понесли!

– А мне сегодня нельзя! – на ходу бросила Нюська, направляясь к домику охранника.

– А кому здесь можно?! – возмущались бабы. – О! О! Уже побежала, бесстыжая! В каждую его смену бегает!

Таща тяжёлый мешок, Борис чуть не налетел на двух пациенток. Обе выпучили глаза и пёрли, не разбирая дороги.

– А ну, с дороги! Нашли, где прогуливаться! – заорал он на них.

Тётя Паша усадила Зину на лавочку. Пока та отдыхивалась, она приметила рассыпанные овощи, которые выпали из прорвавшейся сетки.

Борис выгрузил последний мешок, вытер пот со лба, ощущая жажду.

– А пойдём-ка мы тебя компотиком холодным угостим!

– Да мне ехать надо, – неуверенно отказался он. – Сейчас… где она…?

Пока Борис набирал на мобильном Антонину, он не заметил, как оказался в плену женских рук. Две кухарки подхватили его под руки и потащили на кухню.