Всеволод Бобров

Между тем буйная, разбойная антоновщина уже заканчивалась. По пятам конных банд неотступно двигались отряды регулярной Красной Армии. Времени у налетчиков было в обрез. Все же они решили осмотреть второй этаж и увидели там беременную женщину с маленьким ребенком на руках, за ее подол держалась пятилетняя девочка. В суматохе бандиты не разобрались, что это жена большевика-уполномоченного, выгнали ее на улицу, подожгли усадьбу и умчались.

Таким образом, судьба впервые смилостивилась над Всеволодом Бобровым еще до его появления на свет. Это обстоятельство представляется весьма примечательным по той причине, что впоследствии было много случаев, когда жизни Всеволода Боброва угрожали нелепые опасности. Однако всякий раз, и всегда в самый последний момент, судьба оказывалась благосклонной к нему.

После трагедии в селе Островка Бобровы переселились в Моршанск. Там, в старинном рубленом доме на берегу реки Цны, 1 декабря 1922 года и родился Всеволод Бобров, родился с печатью того голодного и трудного времени – очень слабым, тщедушным и болезненным. Зима уже вступила в свои права, дров не было, круглые железные печи топили дефицитными брикетами сена. Родителей не покидала тревога за жизнь новорожденного: в 1919 году в возрасте шести месяцев у Бобровых умер сын Виктор. Мучительные воспоминания об этом заставляли маму буквально не дышать над Севой. Его укутали в вату и держали в небольшой картонной коробке из-под кукол – обычно так хранят хрупкие елочные украшения.

К весне Бобровы завели корову. На ее молоке дети окрепли, а главное, отцу удалось излечиться от туберкулеза. И к Новому, 1924 году семья вернулась под Ленинград, в Гатчину.

А вскоре случился страшный пожар в доме при маленькой электростанции в Тайцах, где Михаил Андреевич работал электриком и где в служебном помещении поселились Бобровы. Здесь Сева (ему был год и два месяца) опять уцелел чудом: в поднявшейся невероятной панике, в удушающем дыму, на ощупь маме с огромным трудом удалось отыскать малыша и вынести его из огня.

Едва Лидия Дмитриевна отбежала шагов на десять от полыхавшего дома, как позади затрещали стропила и рухнувшая крыша погребла под собой остатки строения.

Наконец, в 1925 году семья переехала в Сестрорецк. С этого момента Всеволода Боброва неотступно и беззаветно стал оберегать его брат Владимир. Но это не было простой опекой старшего над младшим. Обстоятельства порой складывались так, что Володе приходилось спасать Севу с риском для собственной жизни.

В семье Бобровых как-то само собой установилось положение, при котором Всеволод был любимцем мамы, Володя – папиным сыном, а сестра Антонина, Тося, считалась как бы общей. Всеволод весь пошел в маму: и внешностью и характером – добрый, мягкий, с художественной впечатлительной натурой. Володя отличался отцовским логическим складом ума, подтянутостью, самодисциплиной. А старшая сестра Тося, пропорционально сочетая родительские черты, вдобавок была очень категоричной, принципиальной.

Но лидерство среди детей безусловно и безраздельно принадлежало Володе.

В Сестрорецке у него было прозвище Голова. Спокойный, целеустремленный, очень основательный, Володя хорошо учился, много читал, и ребята слушались его беспрекословно. Отнюдь не случайно он, и только он, был капитаном всех сестрорецких футбольных и хоккейных команд, в которых приходилось играть братьям Бобровым. Он требовал дисциплины на поле, а также опрятного внешнего вида. Удивительно, в середине тридцатых годов сборная сестрорецкой школы № 2, возглавляемая Владимиром Бобровым, выходила на лед в спортивной форме, элегантности которой могли бы позавидовать современные юные хоккеисты: в гольфах, в белых рубашках и галстучках под зелеными пуловерами.

Как-то само собой получилось, что именно Володя взял на себя роль начальника команды и ее играющего тренера. Он всем точил коньки, помогал мастерить клюшки. Он умел организовать тренировку, а перед календарными матчами на первенство Ленинградской области давал всем хоккеистам наставления по части тактики игры. Сказывалось влияние Михаила Андреевича: именно старшему сыну отец поручал «доведение до юных мозгов» своих взрослых мыслей. В Сестрорецке знали: Володя – «голова», он в хоккее специалист, он все умеет объяснить.

Особенно много внимания Володя уделял младшему брату. Отец с утра до вечера работал и проводил с детьми только выходные. А Володя каждый день играл с маленьким Севой в футбол или в хоккей, обучая его всему, что умел сам. Бобровы жили в старом арсенале петровских времен, переоборудованном в пятиэтажный жилой дом. На глухой торцевой кирпичной стене здания Володя начертил мелом футбольные ворота в натуральную величину и нарисовал в них «девятки» и «шестерки» диаметром с футбольный мяч. Сам Володя, а под его руководством и Сева часами лупили в эти «девятки» и «шестерки», отрабатывая удары. Впоследствии Всеволод Бобров не раз говорил, что без помощи старшего брата не смог бы столь быстро вырасти в спорте.

Сестрорецк двадцатых-тридцатых годов представлял собой своеобразную «высокоразвитую спортивную цивилизацию». В этом небольшом пограничном городке занятия спортом были не забавой и не доблестью, а такой же обязательной повседневностью, как работа или учеба. Даже новогодние праздники многие, в том числе Бобровы, отмечали здесь не за столом, а на льду – катаясь вокруг нарядной елки в городском саду. Тех, кто не увлекался спортом, презирали, не считали за достойных людей. Здесь были десятки хоккейных и футбольных династий: Викторовы, Бобровы, Шавыкины, Кузьмины, конечно, Худяковы, старший из которых, Лев Худяков, хотя в силу возраста и занятости сам не играл в мяч, однако всемерно содействовал развитию спорта. А возможности для этого у Льва Худякова имелись немалые: он был директором сестрорецкого завода имени Бескова.

Но многое сестрорецкие спортсмены делали своими руками. Например, вместо старой, плохонькой раздевалки построили на стадионе прекрасный спортивный павильон. Распоряжаться здесь стали двое: Степа Холоденко, совмещавший обязанности директора, завхоза, а также администратора, и Клавдия – женщина лет двадцати пяти, чью фамилию никто не знал; она жила непосредственно в павильоне и была уборщицей, буфетчицей, кассиром и контролером одновременно.

Степа навел на стадионе железный порядок. Бывший пограничник, раненный при задержании нарушителя, он не просто пользовался среди сестрорецких спортсменов авторитетом, а обладал над ними абсолютной властью, когда дело касалось каких-нибудь земляных, малярных, плотницких и прочих работ, необходимых для поддержания стадиона в идеальном состоянии. Он был грозой, когда он появлялся, все судорожно осматривались: полный ли порядок кругом? При Степе в спортивном павильоне появился даже биллиард. Холоденко был деловым, относительно молчаливым, заботливо пекся о том, чтобы на стадионе могли почаще играть подростки, однако держался с ними по-директорски строго и высокомерно.

Он разговаривал на равных только с Володей Бобровым.

Степа Холоденко уважал его за всегдашнюю аккуратность, культурное обращение и рассудительность. Он понимал, что Володя сильно отличается от тех ребят, которые неважно, с натугой учились и которых – пусть условно – можно было отнести к категории озорных. Однако эти положительные качества старшего из Бобровых лишь потому имели ценность в глазах Степы Холоденко, что Володя лучше всех своих сверстников играл в футбол и в хоккей.

Много позже Всеволод Бобров в своей книге «Самый интересный матч» так писал о старшем брате: «Должен сказать, что он и в футбол и в хоккей играл намного лучше меня. Он отличался точными ударами по воротам, комбинационным талантом. Он «выдавал» такие мячи, что не забивать их было просто невозможно. Я не сомневаюсь, что при удачно сложившихся обстоятельствах он стал бы яркой звездой в нашем спорте». Играть «намного лучше» Всеволода Боброва… Даже трудно представить такого игрока. А между тем оценка младшего брата вряд ли была преувеличенной, она совпадает с другими, как говорится, независимыми мнениями. В 1936 году на стадионе «Красная Заря» – это на Выборгской стороне – после одного из футбольных матчей, в котором принимал участие Владимир Бобров, знаменитый Валентин Федоров, игрок ленинградского «Динамо» и сборной команды РСФСР, человек, обладавший огромным авторитетом в спортивных кругах, во всеуслышание сказал о Володе: – Когда этот парень подрастет, он будет классным игроком. Очень классным. Намного лучше меня.

Опять – «намного лучше меня».

В те годы, в свои шестнадцать лет, Владимир Бобров был высоким, стройным юношей. По свидетельству очевидцев, он сразу обращал на себя внимание необычайно элегантной, красивой и рациональной манерой игры. Это не было стремлением произвести эффект на публику, а отражало его общий стиль, незаурядность его натуры. Он был виднее, заметнее всех своих сверстников не только на футбольном или хоккейном поле, но и в жизни тоже. Одним из очень немногих сестрорецких ребят он закончил десятилетку почти «на отлично», например, Всеволод, которому учеба давалась труднее, после семилетки пошел учиться в школу ФЗО при заводе имени Воскова. До войны Володя не курил, хотя это баловство было в ту пору повальным среди подростков. С мнением Володи считались не только отец, но также игроки взрослых команд, среди которых он пользовался таким же авторитетом, как у Степы Холоденко. Еще будучи школьником, Володя смело приходил в завком, чтобы решить спортивные проблемы, умел толково изложить их, и в завкоме к нему относились с большим уважением. После того как Володю первым из сестрорецких парней пригласили в команду ленинградского «Динамо», никто не сомневался в том, что старшего брата Боброва ждет выдающееся спортивное будущее.

Когда наступала зима, мальчишки начинали хоккейные сражения на «бочаге». Об этой знаменитой сестрорецкой «бочаге», где прошло спортивное детство Всеволода Боброва, написано уже немало. Однако никто не разъяснил смысла этого странного слова. А между тем его происхождение имеет не только познавательную ценность, но также проливает свет на причины одного трагического события, происшедшего на льду «бочаги».

«Бочага» – это чухонское название непроточного озера, образовавшегося на месте прежнего русла реки, старицы. Вода сюда стекает, однако не вытекает: частично испаряется, частично фильтруется через песок. В Сестрорецке «бочагу» иногда использовали для сброса отработанной воды с завода имени Воскова. Хотя это предприятие числилось инструментальным, здесь был большой металлургический цех. Сестрорецкий завод – это старый петровский завод, один из самых первых заводов в России. Но известно: при наличии металлургического цикла водяные сбросы могут быть теплыми. Особенно это сказывалось в начале зимы, когда «бочага» только-только начинала замерзать.

Но юным хоккеистам не терпелось поскорее встать на коньки, они то и дело пробовали лед. И однажды декабрьским вечером 1933 года, убедившись в его прочности, два брата Бобровых и два брата Томилиных первыми из сестрорецких ребят решили открыть хоккейный сезон на «бочаге».

Они не знали, что завод только что произвел очередной сброс теплой воды. А «бочага» – озерцо непроточное… Неокрепший еще лед подтаял и треснул, каток разбился на отдельные льдины. Четверо мальчишек в ватниках и на коньках провалились в большие полыньи, образовавшиеся на «бочаге».

Первым выбрался Володя. И сразу бросился на помощь младшему брату, который безуспешно, выбиваясь из сил, карабкался на крошившийся лед. Лежа на животе, Володя пытался схватить тонущего, но когда ему наконец удалось вытащить Севу из воды, тот был уже без сознания. В это время на крики о помощи прибежали взрослые и в таком же бессознательном состоянии вытащили из полыньи Володю и Витю Томилиных.

Откачивать ребят стали здесь же, на берегу «бочаги». Томилиных откачать не удалось. А Сева все-таки очнулся, через рот пошла вода, он начал дышать, и его отнесли домой.

На следующий день болезненный, слабенький одиннадцатилетний Севка как ни в чем не бывало бегал по морозцу.

А Володя слег с двусторонним воспалением легких и с воспалением лимфатических узлов. На теле начала слезать кожа. Отец испугался, бросился в Ленинград, привез известного в то время врача Сергея Ивановича Трухина, и тот велел с головы до ног мазать тринадцатилетнего мальчишку какой-то мазью… Всю зиму пролежал в постели старший брат, не остался на второй год в шестом классе лишь потому, что экстерном сдал экзамены. И летом 1934 года тоже не мог заниматься спортом, все еще вынужден был отдыхать, набираться сил: загорал на пляжах Финского залива – всего-то километр от дому. А для футбола здоровья не хватало… Правда, впоследствии у Владимира Боброва легкие никогда не болели. И вообще физически он был очень крепок, закален: в армии по пояс умывался снегом, купался до глубокой осени.

А через несколько лет Владимиру снова пришлось выручать младшего брата из беды.

Среди детских хоккейных матчей, которые проходили в Сестрорецке, не все были официальными: иногда шли длительные, упорные сражения с парнями из соседних поселков и городков. И после одной из таких хоккейных баталий вспыхнула драка. Объектом нападения стал маленький, юркий Севка, который в тот раз доставил соперникам особенно много хлопот своим неудержимым дриблингом. Но добро, если бы дело ограничилось легкой кулачной потасовкой – чего не бывает меж ребят. Однако кома нда гостей не отличалась такой дисциплинированностью, как сестрорецкие хоккеисты, парни там были разные… Страсти разгорелись, и кто-то ударил Севу по лицу доской с гвоздем. Володя увидел, как младший брат залился кровью, увидел, что один из нападавших достал распространенный в ту пору финский нож, – и ринулся на защиту.

Ссадина у Севы оказалась пустяковой, хотя до конца жизни он носил между бровей маленький шрам, память о том случае.

А Володю с ножевым ранением доставили в больницу.

В 1938 году братья Бобровы были уже хорошо известными в Ленинграде футболистами и хоккеистами. Оба они выступали за клуб ленинградского «Динамо», затем на год вернулись в команду завода имени Воскова, очень сильную команду, однажды на равных – со счетом 3:3– сыгравшую в хоккей даже с мастерами из «Динамо». Валентин Федоров, «положивший глаз» на Бобровых, предвидел их большое спортивное будущее, особенно в отношении Владимира, физически очень сильного, выносливого, умевшего принимать неожиданные и самые рациональные решения.

Между тем Михаил Андреевич Бобров «на старости лет», в тридцать два года, пошел учиться и закончил сначала Промышленную академию, а затем Ленинградский станкостроительный институт по специальности «холодная обработка металлов». В конце двадцатых годов он был направлен на строившийся в ту пору Сталинградский тракторный – монтировать оборудование. А по возвращении пошел работать сперва на ленинградский завод «Электрик», а потом на «Прогресс». За ним потянулся работать в Ленинград Всеволод, сразу занявший достойное место в заводских футбольно-хоккейных командах. Правда, футбол он недолюбливал, отец чуть ли не силком заставлял его играть летом. Но возможно, эта первоначальная неприязнь к футболу шла от физической немощи.

Поразительно, у высокого, статного и мощного Всеволода Боброва, которого знает весь футбольно-хоккейный мир, в сест-рорецком детстве было прозвище Козявка. Он был низкорослым и тщедушным, хотя очень подвижным и пластичным. Люди, которые имеют возможность сравнивать, утверждают, что сын Всеволода Боброва Миша в возрасте десяти-четырнадцати лет являлся абсолютной копией своего отца середины тридцатых годов.

Но Всеволод с детства отличался особым умением вести мяч, а также изумительным даром верно выбирать позицию для завершающего удара. Поэтому его ставили играть за команды старших возрастов. И в футболе Козявке было трудно, не хватало сил. А в хоккее выручали коньки, на которых Сева катался легко и виртуозно, на льду младший Бобров чувствовал себя как рыба в воде.

Итак, до 1938 года братья мощным тандемом входили в спорт. Впереди, прокладывая дорогу своей не по годам взрослой и зрелой игрой, двигался Владимир, создавая в Ленинграде славу фамилии Бобровых. За ним следовал маленький Всеволод, заставлявший знатоков спорта удивляться его мастерству и вспоминать дебют Пеки Дементьева.

Однако именно в 1938 году судьбы братьев начали расходиться. Владимир закончил десятилетку, и его призвали в армию. Служил он сравнительно недалеко от дома, в Красном селе, закончил курсы младших командиров, и его направили в Артиллерийское зенитное училище имени Баранова под Ленинградом. Он действительно весь пошел в отца, выбрал инженерную профессию и стал поистине уникальным курсантом: одновременно с учебой в артучилище поступил в Ленинградский военно-механический институт на факультет артиллерийского вооружения кораблей. Он любил электротехнику, оптику, а больше всего – сложную теоретическую баллистику. Но даже совмещая занятия в военном училище с заочной учебой в институте, Владимир умудрялся очень много играть в футбол и в хоккей, в том числе за команду завода «Прогресс», в составе которой был Всеволод, и за клубную команду ленинградского «Динамо».

Из училища его охотно отпускали на матчи: во Владимире Боброве видели восходящую спортивную звезду. А в спорте его начинали уважать все больше и больше: в то время очень немногие спортсмены могли похвастать учебой в институте.

Владимир Бобров был во всех отношениях блестящим молодым человеком.

Но в 1941 году, когда Владимир должен был демобилизоваться, началась Великая Отечественная война. 22 июня курсанты находились в летних лагерях в Красном Селе. В тот воскресный день должен был состояться спортивный праздник, в том числе футбольный матч с участием Владимира Боброва. Но в семь утра прозвучала боевая тревога, и через два часа курсанты экстренно снялись с лагеря. В первых числах июля Владимир Бобров уже был на фронте и принял боевое крещение под Кингисеппом.

А Всеволода в армию не взяли. В ту пору существовало такое правило: после окончания десятилетки на военную службу призывали в восемнадцать лет. А того, кто десятилетку не окончил, кто работал на заводе, призывали в возрасте девятнадцати. Между тем в 1941 году слесарю-инструментальщику ленинградского завода «Прогресс» Всеволоду Боброву девятнадцати еще не было. Вместе с эвакуированным заводом младший брат оказался в зауральском городе Омске.

Завод «Прогресс» разместился примерно в пяти километрах от Омска на территории СИБАКА – так сокращенно именовалась Сибирская сельскохозяйственная академия. Там же поселились эвакуированные ленинградцы. Работали почти круглыми сутками: монтировали на новом месте оборудование, осваивали выпуск изделий для фронта.

Но даже в эти труднейшие первые месяцы войны спорт не умер. В начале зимы в Москве состоялись три хоккейных матча. Об их проведении было объявлено заранее, однако в назначенный день матчи перенесли в другие места – на Патриаршие пруды, на Чистые и на пруд около Новодевичьего монастыря. Это сделали умышленно, чтобы избежать скопления зрителей, потому что Москва подвергалась воздушным бомбардировкам. Короче говоря, на матчах болельщиков практически не было. Зато репортажи об этих играх транслировались по Всесоюзному радио – в этом и состоял главный смысл хоккейных состязаний. Они должны были продемонстрировать всей стране, всем бойцам на фронте и партизанам, сражавшимся во вражеском тылу, что жизнь в столице идет нормально, ибо спорт всегда, а в годы войны особенно, был добрым символом: если в Москве проходят хоккейные матчи, значит, врага к столице не допустили!

Спорт работал и непосредственно на оборону. Индустриальный Урал начал выпускать не только танки, но также сотни тысяч пар лыж для оснащения лыжных батальонов. Экстренный выпуск этого спортинвентаря, превращенного в боевое снаряжение, по указанию правительства налаживал тогдашний председатель Всесоюзного комитета по физической культуре и спорту при Совнаркоме СССР Василий Снегов, командированный для этого в Свердловск. Впрочем, к этой огромной и важной работе вскоре присоединился весь аппарат спорткомитета, доставленный в Свердловск в одной из подмосковных электричек: вагонов дальнего следования и теплушек не хватало, поэтому к паровозу прицепили электричку. В столице оставался лишь зампред Константин Андрианов, в числе прочего занимавшийся и организацией хоккейных матчей на московских прудах.

К середине ноября первый, самый срочный заказ на лыжи был выполнен. Никто, правда, не догадывался, что этот спортинвентарь был необходим для зимнего контрнаступления советских войск под Москвой, об этом тогда знала лишь Ставка Верховного Главнокомандующего.

В Омске, как во всех других уральских и сибирских городах, куда эвакуировали заводы из центра России, с Украины, сразу же возобновились спортивные соревнования, в первую очередь, конечно, футбольные и хоккейные матчи, как наиболее зрелищные и самые любимые народом игры. Потому что спорт в то нелегкое время нужен был не только и не столько самим играющим, сколько миллионам болельщиков, пожалуй, как единственная возможность для массового отдыха, для развлечения. Впрочем, до первой военной зимы Всеволод Бобров на стадион почти не ходил: по-настоящему он начал в Омске с хоккея. И сразу же произвел сенсацию, по городу ходили разговоры: «Слышали, в команде «Прогресса» паренек есть – Бобров? Играет бесподобно!» И действительно, после команды мастеров ленинградского «Динамо», где Всеволод играл в предвоенном сезоне, на омском уровне он творил чудеса: подъезжал к своим воротам, просил мяч у голкипера – и начиналось! В одиночку он обводил пять, шесть, а иногда и семь соперников, прорывался к воротам противника, «укладывал» на лед бросившегося навстречу вратаря и тихонечко закатывал плетеный мяч в сетку.

Болельщики сходили с ума от восторга.

С весны он стал отличаться и в футболе, играя за вторую команду «Прогресса». Когда после матчей разгоряченные игроки вваливались в раздевалку, где готовилась к выходу на поле первая команда завода, кто-нибудь из дублеров каждый раз подзадоривал игроков основного состава: – Бобер снова пять штук заколошматил! Посмотрим, как вы теперь сыграете…

За первую команду Всеволод поначалу играть не хотел, капризничал, хотя приглашали его упорно. Поговаривали, что он хочет забивать побольше. Возможно, так оно и было в действительности. Но когда Бобров по настоянию отца все же перешел в группу сильнейших, то без двух-трех, а иногда и четырех голов тоже не уходил с поля.

Михаил Андреевич в это время работал начальником инструментального цеха, а на общественных началах руководил спортклубом завода «Прогресс». Его знал весь спортивный Омск.

Именно Михаил Андреевич Бобров привел в команду «Прогресса» отличного вратаря Бориса Горелова.

Вообще говоря, Борис был москвичом и эвакуировался в Омск вместе со своим заводом. «Отпетый» спортсмен, Горелов сразу пришел на стадион, где его увидел Виктор Иванович Огуренков, известный боксер, работавший инструктором физкультуры. Он пригласил Горелова в сборную омских заводов. Эта команда в финале городского футбольного кубка осенью 1941 года выиграла у «Прогресса». Это может засвидетельствовать бывший корреспондент газеты «Красный спорт» Юрий Ваньят, судивший тот матч.

Потом Горелова переманил Михаил Андреевич Бобров – не благами, а той особой дружбой, какой славился спортивный клуб «Прогресса». Переход официально утвердила председатель Городского комитета по физкультуре и спорту фигуристка Татьяна Гранаткина, и Горелов оказался в одной команде с Всеволодом Бобровым.

В юности Борис защищал ворота клубной команды ОППВ (Опытно-показательная площадка Всевобуча), прародительницы ЦДКА, и однажды в матче со «Спартаком» пропустил гол от Николая Старостина. Старостин «разгуливал» где-то справа и, казалось, особой активности не проявлял. Но, получив пас, вдруг по прямой линии пошел на ворота и ударил метров с восемнадцати. Удар был пушечный, мяч волчком закрутился в руках у ошалевшего вратаря и – взжик! – вырвался, влетел в сетку.

Именно этот удар Николая Старостина неизменно вспоминал Горелов, когда стал тренироваться с Бобровым. Всеволод любил «постучать» по воротам, и Борис уходил из них с опухшими пальцами: это был 1942 год, Бобров начинал входить в силу, и его удары становились сумасшедшими. А еще год спустя, когда Всеволод играл уже за команду военного училища и был противником Горелова, один из могучих ударов, нанесенных Бобровым с близкого расстояния, вместе с мячом опрокинул Бориса за линию ворот.

Но это произошло позже. А летом и осенью 1942 года Всеволод Бобров впервые начал блистать в «футбольном свете». Его включили в сборную города, которую по поручению обкома партии сформировал Юрий Ваньят и в которую вошли такие известные ленинградские футболисты, как Денисов, Цви-лих, Зубарев, Забегалин (тоже, кстати, из спортклуба «Прогресс»). Сборную отправили в своеобразный агитпробег – в турне по различным городам Сибири, Урала и Верхнего Поволжья, поставив перед футболистами задачу: собрать средства в фонд детских садов, эвакуированных в Омск из Сталинграда. О благородной цели поездки информировали афиши, и всюду – в Петропавловске, Челябинске, Казани, Свердловске, Тюмени – матчи собирали множество зрителей. Кроме того, эти спортивные гастроли стали как бы продолжением той важной миссии, какую в годы Великой Отечественной войны выполняли в тылу культура и искусство, вдохновлявшие людей на труд во имя Победы.