Всеволод Бобров

Безусловно, Всеволод по сравнению с предвоенными временами внешне переменился неузнаваемо, возмужал и, видимо, сильно прибавил в игре. Но уж кто-кто, а Володя лучше всех знал его истинные спортивные возможности. Он очень высоко ценил способности Всеволода, однако между братьями был свой, гамбургский счет. Омские болельщики восхищались тем, что Всеволод забивал за игру по три-четыре гола. А Владимир называл эти голы рядовыми. Он так и говорил: Севка без нескольких рядовых голов не должен уйти с поля. И в понятие «рядовые голы» вкладывал будничный, буквальный смысл, имея в виду целый ряд голов. Потому что забивать в матче лишь по одному мячу считалось между братьями признаком плохой, слабой игры. Старший брат тоже не уходил с поля без нескольких забитых мячей.

И хотя за годы войны Владимир Бобров ни разу не касался ни кожаного, ни плетеного мяча, он, повзрослевший, прошедший огромную жизненную школу, уверенный в себе и знавший цену собственным спортивным способностям, не сомневался, что сможет играть в футбол и в хоккей никак не хуже Всеволода, не исключено, что и получше. Что же касается возраста, то Владимир был в самом расцвете.

Поэтому братья Бобровы, вместе встречая победный гол, подняли бокалы и за будущие совместные успехи в спорте. Оба верили в удачу и надеялись, что вскоре снова, как в прекрасные предвоенные годы, будут играть в одной команде.

Спортивный талант Всеволода Боброва в Москве заявил о себе сразу, мощно и безоговорочно.

Появившись в составе команды ЦДКА в начале зимы 1944 года, Всеволод поразил даже видавших виды армейцев. Тренировалась команда в парке у площади Коммуны, где каток заливали на месте теннисных кортов, – теперь примерно на этом месте построен Музей Вооруженных Сил СССР. И когда Бобров в первой же двусторонней игре подхватил мяч, когда он без разбега, словно пущенный из катапульты, сразу набрал полную скорость и стал одного за другим обводить противников, многие буквально ахнули. Всеволод с легкостью перекидывал клюшку из руки в руку, прикрывал мяч корпусом, и защитники не могли справиться с ним. Играющий тренер ЦДКА Павел Коротков, на собственной «шкуре» испытавший неудержимость бобровского дриблинга, был изумлен, и уже самая первая тренировочная игра бесповоротно решила вопрос о том, что новичок Бобров должен выступать за основной состав.

Но этот молниеносный успех относился только к хоккею.

Вопреки некоторым публикациям, появившимся после смерти Боброва и утверждающим, будто Всеволод заявил о себе уже в летнем сезоне 1944 года, ни один из ныне здравствующих игроков команды ЦДКА того периода не только не запомнил Боброва на футбольном поле, но до событий на катке в парке Коммуны даже не слышал его фамилии. Более того, в книге самого Всеволода Боброва «Самый интересный матч» черным по белому написано следующее: «Был жаркий августовский день 1944 года, когда я сошел на перрон столичного вокзала». Таким образом, в действительности череда обстоятельств, которые привели к открытию футбольного таланта Всеволода Боброва, была несколько иной, чем об этом сказано в большой статье о Боброве, принадлежащей перу Юрия Ваньята и появившейся вскоре после смерти В. М. Боброва. В ней сказано, будто бы Бобров приехал в Москву «в начале лета» 1944 года. Эти, казалось бы мелкие, разночтения на самом деле отражают различные мнения по поводу того, кто именно «открыл Боброва». Подробнее об этом будет рассказано в главе «Легенды и действительность».

Павел Михайлович Коротков, играющий тренер команды ЦДКА тех лет, а также многие другие люди, которые в годы войны были непосредственно связаны с Всеволодом Бобровым, так объясняют его появление в составе армейских футболистов.

В то время большинство игроков совмещали футбол с хоккеем. И когда в марте 1945 года завершился очередной хоккейный сезон, команде ЦДКА предстояло выехать на футбольный сбор в город Сухуми. Всю зиму армейцы жили в гостинице Центрального Дома Красной Армии на площади Коммуны, лишь у Григория Ивановича Федотова была небольшая комнатка в коммунальной квартире близ станции метро «Автозаводская». Но поскольку почти вся команда, сменившая коньки на бутсы, уезжала на сборы, то новичку-хоккеисту Боброву пришлось бы на сорок дней остаться в гостинице ЦДКА без товарищей. По чисто финансовым соображениям это было невыгодно. Вдобавок у руководства клуба был и другой резон взять Боброва на юг: в команде не хватало игроков для двусторонних тренировочных игр и даже «футбольный статист» мог пригодиться. Поэтому, как считает Коротков, главный тренер ЦДКА Борис Андреевич Аркадьев внял просьбе начальника команды и разрешил командировать новичка в Сухуми.

Так Всеволод Бобров оказался среди армейских футболистов.

Все остальное, как говорят в спорте, было всего лишь делом техники.

Однако существовала еще одна, неведомая даже Короткову, но самая главная причина, которая привела Всеволода Боброва на сухумские сборы 1945 года, сыгравшие особую роль в его футбольной судьбе. Об этой главной причине много лет спустя рассказал бывший тренер ЦДКА Борис Андреевич Аркадьев. Оказывается, соглашаясь с просьбой начальника команды, он умолчал о том, что независимо от всех привходящих обстоятельств, по принципиальным тренерским соображениям уже принял решение обязательно взять хоккеиста Боброва на футбольные сборы.

Одна неточная публикация порождает неверные домыслы в последующих статьях. Достаточно было одному из авторов написать, что Аркадьеву при первом знакомстве на футбольном поле летом 1944 года Бобров не приглянулся, как вслед за этим появился «развивающий» эту мысль тезис о том, что Аркадьев будто бы не сразу поверил в футболиста Боброва.

На самом же деле все обстояло как раз наоборот.

Впервые Борис Андреевич Аркадьев увидел Всеволода Боброва не на футбольном, а на хоккейном поле – во время вышеописанной двусторонней игры в парке ЦДКА на площади Коммуны. Именно об этом сам Б. А. Аркадьев сообщает в отрывках из своих неизданных записок. Написанные от руки, крупным круглым почерком, на листах в клеточку, вырванных из тетради большого формата, эти беглые заметки позволяют пролить истинный свет на историю футбольного дебюта Всеволода Боброва.

Борис Андреевич Аркадьев пишет: «Я пришел на первую тренировку хоккейной команды посмотреть на новичка, и то, что я увидел, поразило меня. Прежде всего я увидел, что новичок, попав в общество чемпионов страны, не чувствовал себя экзаменующимся и держался уверенно и спокойно и в раздевалке и на льду. Я сразу все понял: это был настоящий, волей божьей талант и мастер индивидуальной игры. «Проходимость» Боброва при помощи скоростной обводки сквозь оборону противника была буквально потрясающей… А после разыгранного приза открытия хоккейного сезона все заговорили о появлении новой хоккейной «звезды» небывалой величины».

Опытнейшему тренеру, великолепному знатоку спорта Борису Андреевичу Аркадьеву сразу стало ясно, что перед ним особый спортивный талант. И не просто спортивный, а игровой спортивный талант. Поэтому решение привлечь Всеволода Боброва к футболу созрело в нем еще зимой. Просьба начальника команды, мотивированная чисто «техническими», административными соображениями, просто-напросто опередила события.

Команда ЦДКА прибыла в Сухуми в последней декаде марта 1945 года. Несколько дней ушло на акклиматизацию, на усиленные занятия по физподготовке. Затем начались тренировки с мячом. И наконец третьего апреля состоялась первая двусторонняя игра.

Эту игру Всеволод Бобров провел с блеском, забив два мяча.

Борис Андреевич Аркадьев понял, что не ошибся в своих предположениях.

Так третьего апреля 1945 года началось стремительное футбольное восхождение Всеволода Боброва, уже осенью того же года приведшее его на стадионы Англии. Эта скрупулезная точность в, казалось бы, малозначащей дате продиктована отнюдь не стремлением в деталях увековечить биографию Всеволода Боброва. Именно в тот же самый день, в день первого футбольного триумфа Всеволода Боброва, далеко, очень далеко от черноморского Сухуми, на побережье Балтики, произошло еще одно событие, имеющее прямое отношение к теме этой главы.

В конце марта 1945 года капитан Владимир Бобров сражался в Померании. Война близилась к концу, однако наступление наших войск не было победным маршем: шли упорные бои, приходилось взламывать оборону противника.

Первого апреля погиб близкий друг Владимира Боброва капитан-артиллерист Саша Бирюков, с которым они вместе провоевали почти полтора года – срок для фронтовой дружбы немалый. Бобров в тот день сказал: «Ну вот, видно, и моя очередь подошла…» Но обстановка на фронте неожиданно переменилась: враг отступил со своих позиций, наши войска быстро двинулись вперед, как тогда говорили, «на плечах» противника. И артиллерийские мастерские сразу оказались во фронтовом тылу, в относительном удалении от передовой. Стрельбы не было, воздушные налеты не досаждали.

Третьего апреля колонна наших грузовиков с зенитными пулеметами и боеприпасами к ним медленно двигалась по одной из проселочных дорог в Померании, близ Балтийского побережья. Впереди катили два «студебеккера», а за ними красавицы ЗИС-5. Эти неприхотливые, надежные машины, столь часто выручавшие артиллеристов, они называли не иначе как «красавицами». Капитан Бобров сидел рядом с водителем в пятой или шестой машине, считая от головы колонны. Ничто не предвещало опасности.

Но судьба все-таки нашла его.

Внезапно под правым передним колесом, иначе говоря почти под Бобровым, рванула мина.

Как получилось? Ведь впереди по этой дороге уже прошли несколько машин? Видимо, водитель взял ближе к обочине…

Взрыв был сильный. Деревянную кабину грузовика разнесло вдребезги, капитана Боброва выбросило за обочину. Очнулся он в медсанбате, где ему должны; были ампутировать левую ногу. В наркоз Владимир Бобров провалился с неясным, еще не полностью осознанным, горьким и горячечным ощущением того, что теперь все кончено – он превращается в инвалида.

Но придя в себя на госпитальной койке, вдруг почувствовал, что обе ноги – вот они, здесь! Оказывается, в самый последний момент, уже на операционном столе, один из хирургов взялся провести очень сложную операцию, позволившую обойтись без ампутации.

В День Победы Владимир Бобров уже чуть ли не танцевал, ведь свою часть он не покидал, медсанбат располагался рядом.

Более того, еще через месяц начал даже играть в футбол за дивизионку – футбол был первым мирным отдыхом, первым солдатским видом спорта после победы. А когда к концу сорок пятого дивизию расформировали и капитана Боброва перевели служить под Москву, он несколько лет подряд участвовал в первенстве Московского военного округа по хоккею с мячом, выступая за одну из сильнейших армейских команд. Конечно, Владимир частенько бывал в Москве, приходил на матчи команды ЦДКА, на тренировки армейских хоккеистов. Однажды в январе 1946 года на катке в парке Центрального Дома Красной Армии он скинул шинель и гимнастерку, надел спортивную форму, Севкины коньки, взял его клюшку и вошел в игру. Евгений Бабич, увидев Владимира Боброва на льду, пришел в восторг и принялся горячо уговаривать его перейти в ЦДКА, начать серьезные тренировки, с уверенностью заявляя, что сокола видно по полету и что у Володи наверняка прекрасно пойдет игра. Но старший Бобров неопределенно улыбался и отнекивался.

А Всеволод брата не уговаривал.

Всеволод знал все.

Третьего апреля 1945 года, в день сухумского футбольного дебюта Всеволода Боброва в команде ЦДКА, взрыв мины на проселочной дороге в Померании навсегда закрыл перед его старшим братом Владимиром Бобровым путь в большой спорт. После операции, благодаря которой удалось избежать ампутации, левый голеностоп у Владимира остался покалеченным. Нога плохо слушалась, были раздроблены кости, перебит главный нерв, пальцы не двигались, и осязания в стопе не было. Ниже лодыжки начиналась нечувствительная, мертвая зона. В народе это издревле называли «костяная нога».

И с этой «костяной ногой» Владимир умудрялся играть в хоккей с мячом за сильную армейскую команду, благодаря своей изумительной, дарованной от природы технике, опыту, игровому мышлению, интуиции. Более того, никто, в том числе такой опытнейший спортсмен, как Евгений Бабич, даже не догадывался о «костяной ноге» Владимира Боброва. Ведь внешне она не отличалась от здоровой, лишь внимательно приглядевшись, можно было заметить, что Владимир чуть-чуть прихрамывает, ступая на пятку. А еще обращали внимание на то, что он частенько оступается на лестнице. Но не придавали этому значения, шутливо посмеивались. Между тем это не было случайным: левая нога, потерявшая осязание, не чувствовала ступеней.

Сам Владимир Бобров никому не говорил о своем физическом недостатке. Никому, кроме младшего брата. Да и ему признался лишь в тот момент, когда Всеволод жестко потребовал ответа, почему Володя не хочет идти в большой спорт.

Он был очень гордым, Владимир Бобров, и в спорте признавал лишь один принцип: все или ничего! Фронтовой офицер, капитан-артиллерист, он пользовался особым авторитетом среди лейтенантов из футбольной команды ЦДКА, которых хорошо знал, и они многократно, подобно Евгению Бабичу, уговаривали его вернуться в спорт, пусть не на поле, но все-таки в спорт. Действительно, благодаря своим организаторским способностям и огромному жизненному опыту, приобретенному за четыре года войны, старший Бобров вполне мог бы стать, скажем, начальником одной из команд мастеров или работником одной из спортивных организаций. Для этого была уйма возможностей. Однако Владимир Бобров от них отказался, считая, что все это – лишь около спорта. Он видел могучий, послевоенный взлет футбола, хоккея и понимал, что по своим способностям мог бы оказаться на спортивном поле рядом с Всеволодом. Поэтому он не хотел участвовать ни в каких «утешительных заездах», не хотел всю жизнь оставаться в тени спортивной славы своего младшего брата.

Братья Бобровы трогательно любили друг друга и всегда помогали друг другу. Но в спорте между ними был свой, гамбургский – особой строгости, принципиальный счет.

До войны у Владимира Боброва было право быть лучшим по спортивному таланту. Но война отняла у него это право.

И он решил совсем уйти из большого спорта.

Нигде и никогда любители футбола не болели на матчах так, как в СССР в первые послевоенные годы. Возможно, по части экспансивности советские зрители уступали итальянским тиффози, испано-аргентино-бразильским инчос и уругвайским торсидорес. Не было моды и на различного рода звуковые оформления матчей с использованием трещоток, сирен и прочих шумовых инструментов. Но что касается не разгульно-показных, а истинных, глубинных страстей, бушевавших на советских стадионах, в первую очередь на московском стадионе «Динамо», где проходили главные матчи, то даже чемпионаты мира не смогут сравниться с ними.

Потому что футбол в те годы был не просто игрой, не просто спортом. Трибуны заполняли зрители, которые только что пережили страшные бедствия, перенесли неисчислимые страдания. Народ, победивший в жесточайшей из войн, глубоко истосковался по мирному, радостному зрелищу, заменявшему отдых. Но какое массовое зрелище могла предоставить людям страна, изнуренная четырехлетними сражениями? Телевидения не было. Киностудии выпускали считанные фильмы в год, зрители ходили на них по пять-семь раз, знали наизусть все кадры. Спорт, понесший в годы войны огромные потери, не мог достичь прежнего уровня. И только всенародно любимый футбол процветал. В те годы он заменял собою все! Первенства и Кубки страны по футболу концентрировали на себе весь грандиозный, колоссальный интерес, который впоследствии стал распределяться между десятками видов спорта, между многочисленными чемпионатами мира, между олимпийскими играми и телевидением, заполняющим ныне свободное время. Достаточно окинуть взглядом широчайший спектр интересов современного зрителя, а затем мысленно сфокусировать их в одну точку – на послевоенный футбол, чтобы понять, какой накал страстей и эмоций клокотал тогда вокруг кожаного мяча. Перефразируя слова Бернарда Шоу, можно сказать, что футбол в то время «открывал души, словно штопором».

Именно в первые послевоенные годы с особой очевидностью обнаружилось, сколь дальновидным было решение наряду с деятелями культуры и искусства сохранить также кадры ведущих футболистов страны. В тот период футбол стал единственным всенародно доступным массовым зрелищем. И как бы ни морщились скептически иные снобы, не понимавшие важнейшей социальной миссии футбола того периода, этот популярнейший вид спорта был, как никогда созвучен времени. И даже чисто спортивные, казалось бы, совершенно не зависевшие от духа времени результаты футбола тоже подчеркивали его неразрывную связь с жизнью страны. Так было в 1944 году, когда Кубок СССР выиграла команда ленинградского «Зенита», – независимо от болельщицких пристрастий это было встречено взрывом всенародного ликования, потому что Ленинград, перенесший блокаду, справедливо считался одним из главных символов мужества, стойкости, Победы. И тот факт, что лучшей командой послевоенного периода была команда ЦДКА, тоже отражал умонастроения народа – именно команда армии-победительницы, а никакая другая, должна быть лучшей!

Примечания