Крепость Рущук. Репетиция разгрома Наполеона
– Где теперь эти герои? Как сложилась их судьба? – произнёс вслух негромко генерал.
Как хотелось получить ответ на свои вопросы старому вояке. Так мало было романтических историй в его прошлой жизни, проведённой в суровых военных буднях и долгих месяцах излечивания тяжёлых ран. Уж очень хотелось ему, чтобы у этих ребят сложилась удачная счастливая жизнь. Теперь через десяток лет эти юноши должны были стать уже зрелыми мужчинами, отцами больших семейств, с кучей детишек. Пашут полученную в награду землю, с помощью грамоты, жалованной им Суворовым. Хотя в этой сложной политической обстановке грамота Суворова могла обернуться для них тяжёлым испытанием.
– Прошу прощения, Ваша светлость! Я не расслышал.
Майор, пытаясь расслышать шёпот генерала, склонился поближе.
Кутузов, очнувшись от воспоминаний, ещё раз глянул на карту. Поразмыслив, оценив ситуацию, задал вопрос Каменскому:
– Скажите, любезнейший, а куда делся старый Траянов вал, он должен быть примерно в этой зоне?
Михаил Илларионович провёл пунктиром линию на карте.
– Он достигает пяти саженей вышины и примерно столько же ширины. Преодоление его войсками с артиллерией и обозами – непростое дело. Этот вал обязательно должен патрулироваться турецкими разъездами.
Кутузов откинулся на спинку походного кресла, глянул испытывающим глазом на майора.
Каменского заданный вопрос не смутил. Он знал на него ответ. Его озадачило то, что Кутузов был осведомлён о местности этого забытого богом, засушливого уголка земли. Где, как казалось, никто из цивилизованных людей не бывал, кроме местных людишек, большей частью переместившихся с Балканских и Родопских гор, Македонских земель северной Греции, спасаясь от свирепых османов. Они занимались в новых местах привычным для них мирным трудом, скотоводством и возделыванием засушливой земли.
– Возведённый в древности римлянами при императоре Траяне вал, состоящий из тяжёлой красной глины, перемешанной с песчаным камнем, действительно существует. Но он значительно повреждён, имеет довольно широкие проходы. Это связано с большим количеством переселявшихся с Балкан людей, которые использовали камень и глину для построек своих жилищ[3].
Каменский, ответив, ждал реакции главнокомандующего. Озадаченный словами майора, Кутузов задумался.
Действительно – за тридцать с лишним лет изменения в местности действительно могли быть значительными, вполне возможно, что могли возникнуть новые поселения. Люди не могут терпеть долго лишений, унижения своего достоинства. Турецкое присутствие слишком давило на народы Балкан, Болгарии, Сербии, Месопотамии, Валахии, Трансильвании, Молдавии, Бессарабии.
– То, что древний Траянов вал стали разбирать для строительства мирных жилищ, – это понятно. Хотя жалко это древнее сооружение. Его надо бы сохранить для истории, – произнёс с грустью старый генерал. – По этому валу ещё Суворов на штурм Измаила спешил, не говоря о быстрых перемещениях по нему римских легионов в далёком прошлом.
Несмотря на то, что в этих краях было намного теплее, чем в центральной Европе, спина генерала и руки начали стынуть. Всё-таки ещё ранняя весна стояла, не хватало ему простудиться. Генерал потянулся за шерстяным пледом, которым снабдила его заботливая супруга. Внимательный адъютант вскочил, накрыл пледом широкую генеральскую спину. Дал команду разжечь печь в крестьянской хате и согреть чаю.
– Хорошо, я принимаю ваши рекомендации о нашем дальнейшем направлении, – произнёс устало командующий. – Организуйте переправу и обеспечьте нашу безопасность, господин секунд-майор.
Каменский сложил карту, спрятал на груди. Отдав честь генералу, вышел. Через минуту раздался быстро удаляющийся топот копыт коней Каменского и сопровождавших его разведчиков.
Утром, едва забрезжил рассвет, лагерь русского конвоя зашевелился. Кормили, поили лошадей. Разожгли костры, готовили кашу, в общем, готовились к очередному дальнему переходу. Завтрак Кутузову готовили в печи простой крестьянской мазанки, чисто выбеленной внутри и снаружи известью.
Радушные хозяева выставили на стол свою нехитрую снедь: овечью брынзу, соленья, кукурузную мамалыгу, от которой валил горячий пар, жаркое из нежного мяса молодого барашка. Принесли глиняный кувшин домашнего вина. В этой засушливой степи кислое виноградное вино часто употребляли вместо воды. Оно утоляло жажду, придавало сил и являлось хорошим профилактическим средством от болезней. Особенно во время эпидемий холеры.
Это было поселение гагаузов, не так давно обосновавшееся в этих пустынных краях ввиду тяжёлых притеснений со стороны османов. Этот народ говорил на древнем языке тюрков, почти идентичном языку турок. Люди исповедовали православную веру, и их всячески за это притесняли. За любое неподчинение жестоко расправлялись. Тем не менее этот народ невероятным образом сохранял свою самобытность, язык, культуру. К изумлению офицеров и самих хозяев, генерал легко изъяснялся с хозяевами на их языке. Михаил Илларионович получил первые навыки ещё в Крыму, потом, будучи комендантом Измаила, он по рекомендации светлейшего князя Григория Потёмкина продолжал изучение языка.
Впрочем, денщики заварили свою, более привычную овсяную кашу, сдобрили её густым козьим молоком. Вскипятили воду, приготовили крепкий кофе. Михаил Илларионович умылся, побрился с помощью денщика, переоделся в чистую нательную сорочку из белоснежной бязи. Сел за стол.
Не желая обидеть хозяев, попробовал мамалыги, отломив кусочек, обмакнул в покрошенную брынзу, отправил аккуратно в рот. Он по прошлым походам знал эту местную еду. Нельзя сказать, что ему эта пища нравилась, но она была довольно питательной. Ему больше нравилось употреблять её со шкварками, но очень жирная еда ему была тяжеловата, поэтому есть её опасался. Вот в молодые годы он мог её съесть прилично, запивая вином.
Молодая невестка хозяина старалась угодить, прислуживала ему с удовольствием и любопытством. Присутствие такого высокого гостя в их доме было для неё и остальных домочадцев божьей наградой в их однообразной, нелёгкой и глубоко провинциальной жизни. В праздничной юбке до пят, из-под которой весело выглядывали нарядные домотканые цветные тапочки, в тёмной блузке с бархатной синей вставкой на плечах, расшитой на груди узорами с красными розами, переплетёнными жёлтыми ромашками, с пунцовыми от волнения щёчками, в льняном праздничном платке на голове, повязанном по-селянски, сзади, – она радовала глаз отдохнувшего генерала. Тот весело болтал с ней на её языке, от чего она смущалась и отвечала невпопад. Ему очень хотелось прикоснуться к ней, вдохнуть её аромат. Но, не желая обидеть хозяев, сдерживал свои чувства.
Несмотря на своё высокое положение, окружённый огромным количеством людей, готовых исполнить любое его пожелание, он был одиноким, отрешённым от окружающей жизни. Он не был свободен. Вся его жизнь была у всех на виду. Даже редкие, свободные от службы месяцы, проведённые в семейном кругу, становились в итоге мукой для генерала.
Все ждали от него, прежде всего, материального благополучия, почестей и уважения в высшем свете. Его долгое пребывание в имении означало опалу, а значит уменьшение доходов и провинциальную скуку, что вызывало крепкое неудовольствие домочадцев. Попытки Михаила Илларионовича упорядочить дела в хозяйстве, навести порядок, приструнить вороватых управляющих и приказчиков приводили к ещё большим материальным потерям, семейным скандалам.
Так получалось, что на службе и дома он практически всегда находился под надзором императора или семьи. Все ждали от него исполнения своих вожделений. Император – успешных баталий и роста своего авторитета, семья – материального благополучия.
И если вдруг в отдалении от дома у Михаила Илларионовича появлялась женщина, а они просто не могли не появиться в окружении такого высокопоставленного генерала, то семья чувствовала материальные убытки сразу. В расположение штаба срочно выезжали, чаще всего Елизавета, старшая дочь. Наведя порядок, оставив соглядатаев, возвращалась обратно с плотно набитым кожаным саквояжем, а иногда её отъезд сопровождался загруженным с верхом, укрытым плотной рогожей обозом.
С наездами дочери для генерала наступали чёрные дни и тяжёлая меланхолия. С возрастом он уже не мог обходиться без женского участия и ухода. Так уж сложилось – не Суворов. Тот мог проснуться до рассвета, ополоснуться студёной водой, поесть у костра солдатской похлёбки, запросто уснуть на соломе, заботливо укрытым денщиком простой шинелью.
Но хитрый Кутузов нашёл простой выход. Он просил кого-нибудь из доверенных ему офицеров, чаще всего адъютанта, найти ему заботливою служанку, иногда двух, из местных простолюдинок. Это решало все его жизненные проблемы. Он получал женскую заботу, хороший уход, радушие, тёплую постель, небольшие расходы, которые он иногда покрывал за счёт припасённых трофеев.
Грузный генерал уже не был большим героем в постели. Но в объятиях случайной жаркой паненки или развращённой придворным флиртом немки ещё мог соблюсти приличия.
Другое дело – простолюдинки. Заботливые, чистые, смешливые, ласковые, не требовательные: они всё понимали. Поначалу стеснялись, но, пообвыкнув, своё дело исполняли нежно и страстно. Зайдя якобы погасить свечи, тихо и быстро раздевались, юркали к генералу под одеяло с головой. Согрев старого воина, делали своё нежное дело, убаюкав, исчезали из постели, если удовлетворённый ласками господин вдруг не удержит при себе до утра.
Домой, как правило, они возвращались богато одарёнными, сидя гордо на гружённой фуражом и мануфактурой телеге с впряжённым добротным конём, прижимая к полной груди домотканую, шерстяную, расшитую незатейливым узором, тяжёлую от подарков и денег сумку. Особо талантливым служанкам к телеге привязывали корову.
Утром генерал чувствовал прилив сил. Слушая за завтраком доклады дежурных офицеров, он воспринимал действительность по-иному, чем прошедшим вечером. Решения им принимались легко, да и, как правило, были неординарными, смелыми. Офицеры при штабе изумлялись его приказам, дивясь их простоте и гениальности.
Впрочем, его чудачества рождали неприязнь у его противников и завистников. Ухмылки и непристойности были в ходу среди недругов. Но старый дипломат чувствовал интриги на расстоянии. Сам был приличным интриганом. А что делать, таковы нравы высшего общества Он проявлял холодную сдержанность до поры. И не дай бог какому-либо недоброжелателю опростоволоситься, особенно в бою!
Михаил Илларионович, глянув оценивающе на молодуху, сожалеюще вздохнул, допил кофе, встал, поклонился хозяевам, обращаясь к адъютанту, попросил по-отечески:
– Братец, расплатись с хозяином и дай команду трубить в поход.
Кутузов медленно двинулся к выходу из горницы. Будто вспомнив, приказал:
– Выдать дополнительно хозяину мешок муки, фунт сахару.
Ещё раз взглянув на молодую хозяйку, поманил к себе, достал из кармана нитку красных бус, надел на белокожую шею крестьянки, с взбухшими от волнения синими тонкими венками. Милые щёчки запунцевели под цвет бусам.
Приведя себя в порядок, одев с помощью денщика походный мундир, накинув тёплый плащ, вышел на крыльцо мазанки.
Конвой был полностью готов к движению. Кутузов медленно сошёл с крыльца, вдохнул полной грудью свежего воздуха, прошёл к карете.
Адъютант раскрыл дверь, помог генералу взойти по откинутым ступеням внутрь. Укрыл ноги пледом. Взял у денщика корзину с приготовленной снедью, уложил в сундучок, вошёл следом, уселся напротив командующего. Дал команду к движению.
Кавалькада тронулась в дальнейший непростой путь.
Глава 3
Преодолев Траянов вал, колонна остановилась. В нескольких вёрстах находилось место славной битвы войск Румянцева с турками.
К карете главнокомандующего прискакал Каменский в сопровождении усталых, но бодро державшихся егерей.
Адъютант раскрыл дверь кареты. Убедился, что свои, убрал взведённые пистолеты. Впустил майора внутрь. Офицер козырнул, отдавая честь генералу.
– Ваша светлость! – обратился майор к главнокомандующему. – Разрешите доложить по результатам разведки и выслушать мои предложения по дальнейшему нашему продвижению.
– Полноте вам, – ответил, оживившись, генерал. – Соскучился, понимаете ли, по простому человеческому общению. Присаживайтесь, говорите, пожалуйста, я внимательно слушаю.
Каменский откинул полу плаща, присел. Спокойным тихим голосом стал докладывать.
– Во время рейда по территории, контролируемой нашим противником, по моему заданию добровольные лазутчики из местного населения проникли в селения, в которых расположились турки.
Каменский устало откинулся на мягкую, обитую добротным синим сукном спинку дивана. Переведя дух, продолжил:
– Из разговора с крестьянами они узнали, что турки знают о маршруте нашего конвоя. Мало того – туркам известно о том, что вы назначены главнокомандующим армией, они готовятся напасть на конвой с целью пленить вас. Они ждут начала нашей переправы через речку Кагул. И ещё – местное население поведало моим лазутчикам, что к туркам периодически приходят люди из расположения русских гарнизонов. Видимо, турки находятся в тесном контакте с кем-то из Молдавской армии и что-то замышляют.
Майор достал платок с искусно вышитым в углу вензелем, приложил к лицу, вдохнул еле чувствовавшийся аромат душистого французского масла. Устало вытер уголки губ, протёр вспотевший высокий благородный лоб, прикрыл глаза…
Почувствовав лёгкое прикосновение, он открыл глаза. Это денщик легко тронул пальцами его плечо. В руках он держал чашку с горячим кофе.
– Откушайте кофею, господин майор.
Он поставил чашку с горьким турецким напитком на заботливо придвинутый к Каменскому походный столик.
– Где командующий? – заволновался майор. – Я что, уснул? Надо же, как нехорошо. Перед командующим уснул, – расстроился офицер.
– Полноте вам, – денщик придвинул чашку к майору, – он всё понимает и очень уважает вас. Выпейте кофею, он хорошо взбадривает. Михаил Илларионович приказал напоить вас этим напитком, когда вы проснётесь. И ещё обязательно покормить. Есть холодная телятина, отварная курица. Что будете?
Не дожидаясь ответа, он достал из плетёного ящика белую салфетку, стал выкладывать нарезанный козий сыр, мясо, разломал на части холодную отварную курицу. Налил из откупоренной бутылки красного вина. Напоследок отрезал большой ломоть крестьянского белого хлеба.
– Командующий сейчас на военном совете, – тихо проговорил адъютант. – Велел, как покушаете, присоединиться к ним.
– А как долго я спал? – забеспокоился офицер. – Надо идти на совет.
– Нет, нет. Приказано не отпускать, пока плотно не поедите, – запротестовал денщик.
Каменский сопротивляться не стал, тем более что он действительно был голоден. После короткого сна, ободряющего кофе, сытной еды, доброго фужера вина он почувствовал новый прилив сил.
От души поблагодарив денщика, он вышел из уютной кареты. Глотнув прохладного свежего ночного воздуха, направился к светящимся тусклым светом окошкам, к сельской хате.
Козырнув вытянувшемуся во фрунт постовому, он, дабы не задеть низкую притолоку, снял треуголку, пригнувшись, вошёл внутрь. Постучав, зашёл в горницу.
За большим деревянным столом сидели старшие офицеры. Майор отдал присутствующим честь, хотел доложить о прибытии по форме, но сидевший во главе собрания Кутузов пригласил его к столу с разложенной картой.
– Пока вы отдыхали после исполнения трудных, но очень важных для нас поручений, я ввёл присутствующих в курс дела. Посовещавшись, мы пришли к мнению, что наше дальнейшее беззаботное прямолинейное продвижение к Бухаресту без принятия мер предосторожности будет легкомысленным с нашей стороны. В результате совещания мы решили принять следующие меры. Подойдите ближе, – пригласил Каменского к карте командующий.
Присутствующие опять склонились над столом, стали сосредоточенно следить за указкой генерала.
Закончив излагать план действий, Кутузов отпустил присутствующих, приказал всем отдыхать до особого распоряжения. Задержал только секунд-майора.
– Я должен вас предупредить, – командующий достал носовой платок, промокнул выступившую из больного глаза слезу, – при существующем командовании Молдавской армией не все довольны моим назначением. Им было комфортно находиться в отдалении от Петербурга. После смерти генерала Каменского стали вести довольно вольготную жизнь, им удавалось неплохо зарабатывать на этой войне. Получая неплохие деньги на содержание армии, практически не беспокоили турок. Военные действия, небольшие стычки совершались, как мне кажется, по договорённости, не считая некоторых недоразумений, которые иногда случались. Это было удобно Ахмету-паше и Ланжерону.
Кутузов встал, подошёл к майору, посеревшему лицом, продолжил:
– Мы ещё разберёмся, от чего болел и почему умер ваш дядюшка. Будьте бдительным. Возможно, вам встретится человек, скорее всего, европеец, может, француз, скорей всего, не один. Их надо приветить, обласкать, но глаз с них не спускать. По возможности привести сюда. Им нужен я, поэтому будут вести себя мирно, доброжелательно. Помните, они хитры, обучены искусству перевоплощения, подлым приёмам фехтования как шпагой, так и кинжалом, владением тайными приёмами борьбы, освобождением от пут, нанесением смертельных ударов, отменно стреляют, поэтому очень опасны.
Командующий по-отечески положил руки на плечи майора, слегка сжал их. Выдержав многозначительную короткую паузу, тихо проговорил:
– Я верю в тебя, мой друг. Прошу, будь осторожен сам и береги своих людей.
Каменский отдал честь командующему, ловко развернулся, лихо звякнув шпорами, вышел. Слегка взволнованный услышанным, надел треуголку, укутавшись в плащ, отправился в расположение своего отряда. Увидев приближающегося командира, сидевшие вокруг костра казаки почтительно встали. Он, махнув им рукой, попросил не беспокоиться, пригласил всех сесть. Пожилой казак заботливо придвинул офицеру деревянную чурку, укрытую сложенной вчетверо попоной. Подал кружку с горячим, настоянным на травах чаем. Майор попытался отказаться, но казак упрямо протягивал напиток командиру.
– Выпейте, господин майор. Успокаивает, силу даёт, хворь отгоняет. Не обижайте. Варево, может, и грубое, но вам поможет. Уснёте крепко. Нам с вами сила нужна. Вижу, генерал шибко вас озадачил.
Казак достал трубку, пошурудил в костре хворостиной. Выкатив из огня уголёк, взял его пальцами, положил осторожно в трубку, раскурил её. В заключение всей процедуры отряхнул руки от сажи. На пальцах не было никаких следов ожога.
Каменский слышал о разных казацких чудесах, о которых рассказывали с восхищением молодые офицеры, но в натуре такой фокус видел впервые. Это его сильно позабавило, отвлекло от дум о предстоящих опасных делах. Но от восторгов и расспросов воздержался. Хотя самообладание и сила воли бывалого казака его поразили.
Зато молодые казаки эмоций не сдерживали – восторженно забалагурили. Один из казачков с напускным хладнокровием тоже взял хворостину, выкатил уголёк и попытался взять его пальцами. Его пальцы предательски стали подрагивать, но он, проявляя недюжинное мужество, поднял его. В пальцах уголёк зашкворчал. Громко ойкнув, он перебросил уголёк в ладонь, потом, словно горячую печёную картошку, перебросил в другую руку. Уголёк зашкворчал и в ней, но казачок уголёк не бросил, пытался перебороть боль.
Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов (1745–1813)
Тут старый казак, шлёпнув снизу по тыльной стороне ладони молодого, выбил уголёк из опалённой руки и ловко поймал его на лету Спокойно бросил его обратно в костёр.
– Не балуй мне, – прикрикнул он, – тебе шашкой работать этой рукой завтра, а ты и повода удержать не сможешь.
Казак взял руку молодца, развернул к себе, осмотрел при свете костра.
– Отойди в сторонку, помочись на ладони, замотай чистой тряпицей. Поможет. До утра затянет.
Увидев недоверчивый взгляд казачка, недовольно, но уже миролюбиво проговорил:
– Иди, иди. Это первое дело при ожогах. Сам не раз так лекарился… Ну! Чего ждёшь? Бего-ом ма-арш! – скомандовал старшой.
Молодой быстро вскочил, побежал в кусты.
Каменского славно позабавили и в то же время удивили его казаки: «Какая сила в них живёт, какое мужество, величие. Да! С ними нестрашно даже в чёртовом пекле оказаться». Он встал, улыбнулся, поблагодарил за тепло и чудесный чай. Тут же строго приказал всем ложиться спать. Запахнув офицерский плащ, отправился спать сам. Впереди ждали серьёзные дела.
– Ну что, казаки, давай ложиться, – обратился к товарищам Григорий Кожа, – командир у нас строгий и правильный, надо слушать его. Просто так он ничего не говорит. С ранней зарёй нас опять поднимут на дело.
– А то! Чай, России служим, а не басурманам. Сам Кутузов с нами. Он с виду старичок, а так дело знает, хитёр вояка, – молвил рябой казак Силантий Лиходед.
Укладываясь на ночлег, продолжил:
– Сам Александр Васильевич Суворов его уважал, опирался на него в трудный час.
– Недаром царь-батюшка его назначил сюда. Видимо, непорядок здесь завёлся, – сказал Тимофей Кручёный, казак кряжистый, в бою свирепый, с отметиной на щеке от сабли шляхтича.
– Ничего, Кутузов разберётся. Каждому место своё укажет. Мудрый! Да и мы не в седле деланные, поможем, – ответил Силантий.
Так, переговариваясь меж собой, они укладывались на ночлег, подкладывая под себя колкую солому, покрывая её попоной или рогожей. Укрывались шинелями. Под голову клали сёдла. Так потихоньку утихомирились. Через мгновенье ночную тишину нарушил стойкий храп уснувших казаков. Не спал только караул, чутко прислушиваясь к каждому шороху.
С первыми отсветами утренней зари лагерь зашевелился. Умывшись, поев хлеба с салом, попив согретого ночным караулом чаю, стали готовить сытых, отдохнувших за ночь коней.
Накинули сёдла, затянули подпруги, подвязали нехитрый походный личный скарб и оружие. Кроме того, каждый нёс ответственность за общественное имущество: кто за порох, кто за пули, кто за точило, кто за казну, кто за инструмент для подковывания копыт… и прочее, без чего не могли обойтись казаки в дальнем походе. Построившись в походный порядок, стали ждать прихода командира.
Тот не заставил себя долго ждать. Вышел из хаты – чисто выбритый, подтянутый, выспавшийся, с начищенными до блеска сапогами, весь какой-то щеголеватый, будто не в голой южной степи, а на смотре в Петербурге на Сенатской площади. Вот только заплаты в офицерском плаще от вражеских пуль да рваных следов от ударов турецких кривых сабель немного портили фактуру. А так ничего, вид геройский.
Майор подошёл к коню. Погладил холку. Достал кусочек колотого сахара, покрытый налипшим карманным мусором, протянул на раскрытой ладони. Конь осторожно взял тёплыми губами лакомство, несколько раз кивнул головой – благодарил хозяина.
Командир согнул левую ногу в колене. Денщик привычным движением подхватил её, подсадил офицера вверх. Тот мигом оказался в седле. Вдев ступни в стремя, благодарно глянул на молодого денщика. Приподнявшись над седлом, дал сигнал сотникам приблизиться к нему.
Разъяснил каждому задачу, указал направление движения отряда. Отправил вперёд разъезд во главе с Григорием. Другому сотнику приказал прикрывать тыл во время движения колонны. Дал команду трогаться. Сам, отъехав в сторону, дабы не показаться сентиментальным, тайком перекрестился, взял под козырёк, гордо подняв подбородок. Он вглядывался в каждого, пытаясь запомнить их лица.
Трижды перекрестившись широким знаменьем, казаки тронулись в дальний поход. Невольно выпрямлялись в седле, закручивали усы, выпускали чубы, принимали степенный вид. Чувствовали глубокий взгляд офицера. Держа строй, придерживали ретивых отдохнувших коней, желали выглядеть в глазах майора достойно. С другой стороны, хотели поддержать командира. Весь вид их, геройский, говорил: «Не сумлевайся, отец родной, выдержим любое лихо, не сдадим».
Каменский дождался замыкающих. Поправил треуголку, потянул повод, развернулся в сторону движения колонны. Пришпоренный конь резво понёс седока в начало отряда. Заняв своё место во главе кавалькады, они влились в размеренный общий ритм движения.
Глава 4
С уходом отряда Каменского, с первыми лучами весеннего восходящего утреннего солнца зашевелился основной гарнизон кавалькады главнокомандующего. Мылись егеря, сербские и русские гусары, приводили себя в порядок пехотные полки, гренадёры, артиллеристы. Чистила коней прославленная в боях конница. Кашевары, установив над жаркими углями ёмкие медные казаны, лили в них колодезную воду для каши и чая. Вскипев, она выплёскивала пенистые брызги на красные угли. Кашевары, работая большими деревянными черпаками, убирали из казанов пену и налетевшую мошкару с пеплом. Когда в сосудах осталась только чистая кипящая вода, засыпали крупу, не переставая при этом интенсивно помешивать, чтобы крупа не закомковалась. Всыпали соли. Помешав, стали пробовать. Добавили по черпачку смальца’ со шкварками.