Наркология: помощь или утопия? Зачем кошке пирожное?
Стасик поступил к нам второй раз, прошло всего несколько месяцев, как он выписался. Снова начал употреблять «соли» – современный наркотик психостимулирующего действия. Был несколько раз задержан полицией. Папе уже присудили штраф в 120 тыс. руб. Папа простой работяга, занимается строительными отделочными работами. В семье еще есть младший сын. Мать не работает. Папа, конечно, в жутком шоке от Стасика и от штрафа в частности. Врач отделения, пожалев родителей, обещал длительный курс лечения: три, а то и четыре месяца. В планы Стасика это совсем не входит. Он начинает свои выкрутасы. Сначала тихо, потом все громче. Не принимает лечение, демонстративно не подчиняется распорядку дня, дерзит медицинскому персоналу, навязчиво ходит по пятам доктора, чтобы его выписали, капризничает, сочиняет небылицы про отделение, угрожает, что будет их распространять, саботирует работу с психологом, психотерапевтом. В это время раздается телефонный звонок мирового судьи. Вопросы судьи обескураживают: «Не можете ли вы его отпустить на судебные заседания одного?» При отказе выполнить просьбу судья требует объяснений: «Вы думаете, он сбежит? Но у вас ведь добровольное лечение? Сколько времени он у вас пробудет, слышал, что три месяца?» Исходя из характера заданных вопросов, нам становится понятно, что судья совсем не в теме. Во-первых, из круглосуточных стационаров пациент не может быть отпущен, тем более из закрытого стационара психиатрического типа. По требованию суда при отсутствии медицинских противопоказаний пациента могут конвоировать в суд. Во-вторых, добровольность лечения касательно наших пациентов – понятие чрезвычайно условное. В-третьих, желательный курс лечения может быть очень далек от реального. В-четвертых, мы не можем отпускать подростков без их законных представителей. Звонок судьи стал решающим в судьбе Стасика. На следующий день под нескончаемые недовольные крики отца он был выписан. Почему мы пошли на это? Просто произошел перевес в силах. Стасик и судья на одной стороне, папа на другой. Мы, мед – работники, всегда занимаем позицию сильной стороны, чтобы не оказаться виноватыми. Это необходимый прагматизм в нынешней ситуации в здравоохранении нашей страны. За последние 10 лет число уголовных преследований врачей выросло в десятки раз. Зачем нам подставляться?
Но не лишним будет задуматься. На кого направлен гнев отца? На врача, прервавшего лечение, на судью, присудившего огромный штраф, на Стасика, не оправдавшего надежд, на государство, бездействующее в то время, когда все новая молодежь ежесекундно подсаживается на вездесущие наркотики, на себя, не уберегшего сына? Соглашусь с его гневом, он абсолютно оправдан по всем перечисленным пунктам. Но что делать дальше?
Наши мечты всегда и обо всем неразрывно связаны с близкими. Если с ними не все в порядке, человек не может делать вид, что его это не касается. Он не скажет своему зависимому сыну: «Это твоя жизнь, делай с ней все, что хочешь». Если вдруг и слетит с уст что-то подобное, то вовсе не потому, что так на самом деле думается. Как бы человек ни старался сделать свою жизнь счастливой, несмотря ни на что, в глубине души он постоянно болеет за своего больного близкого.
У Марии Федоровны трое взрослых детей, один из которых болен алкоголизмом. У каждого из детей, включая больного Сашеньку, тоже есть дети. Получается, что Мария Федоровна очень богатый человек: у нее есть о ком позаботиться, о ком порадоваться и попечалиться, помимо Сашеньки. Когда Сашенька лечился у нас, Мария Федоровна и другие дети справлялись о больном регулярно. В конце концов их прорвало и они стали жаловаться лечащему врачу Сашеньки на то, что их мать не уделяет им должного внимания. Такое впечатление, что только он ее родной сын, а остальные пасынки и падчерицы. И в самом деле, неужели Мария Федоровна не понимает, что она обкрадывает остальных своих детей? Что мешает ей быть чуточку счастливее и справедливее в отношении других близких?
Когда мы хотим вырастить что-либо в своем саду, мы используем хороший грунт и удобряем растения согласно инструкции. И горе нам, если мы перекормим растущий кустик своей заботой. Он загнется быстрее, чем если бы мы совсем не обращали на него внимания. Моя приятельница не устает удивляться, почему картошка на ее огороде всегда растет лучше, если она о ней забывает на все лето, чем когда она ее тщательно окучивает и выпалывает сорняки.
С одной стороны, мы знаем по своему опыту, что любви много не бывает, но с другой стороны, мы можем дифференцировать любовь на разные виды. Было бы несправедливо считать, что Мария Федоровна не любит остальных своих детей и внуков. Ее любовь к ним беспримесная, потому и незаметная. На Сашеньку же нагрузили непомерную тяжесть тревог, забот, дурных предчувствий, неоправданных ожиданий, обвинений, обид, ответственности за здоровье и благополучие матери. Сначала подала пример сама Мария Федоровна, а впоследствии к ней присоединились и все остальные. Теперь Сашенька – центр домашней вселенной, и от его вздохов зависит погода в доме. Сашенька ли в этом виноват? Мария Федоровна испытывает давнюю вину перед сыном. Рос он больным. Приходилось много времени посвящать его здоровью, хотелось баловать и защищать от жизненных ударов. Мать всегда чувствует вину перед больным ребенком. Этот неизбежный факт нужно осознать, принять и простить себя. Замаливая свою вину потаканием капризам ребенка, мать ждет от него прощения. Конечно, речь идет не о сознательных желаниях. Она хочет, чтобы он ее утешил и снял с нее ответственность за свою болезнь. Она ждет прощения от него. Ответственность за свое благополучие она неосознанно навешивает на ребенка. Но ребенок не сможет нести такую ношу. Он лишь перенимает концепцию матери относительно него. С годами материнские представления прочно усваиваются ребенком и совместными с ней усилиями оттачиваются, утрируются, приобретают законченные формы, обжигаются в печи жизни, и теперь уже ничто не может их изменить. Мы лечим Сашеньку, но вылечим ли его? Как нам помочь несчастной Марии Федоровне и ее не менее несчастному сыну? Услышит ли она наши объяснения? Конечно, нет. Это психотерапевтическая работа не одного года. С вопросами к доктору нужно было обращаться тридцать лет назад, когда все только начиналось. Что-то мы, конечно, можем попытаться сделать даже сейчас, например успокоить других детей, подреставрировать Сашеньку на радость матери, сказать матери, что она ни в чем перед ним не виновата. Конечно, это даст ей лишь временное облегчение. Но вся наша жизнь – временное явление. И никто из нас ангелами стать не надеется. Облегчение боли – одна из гуманнейших возможностей и задач медицины. И мы к ней непременно стремимся и используем все свои знания и опыт, чтобы человек смог, пусть на время, сбросить с себя оковы боли.
Несмотря на свой отрицательный заряд, тревога и гнев, как бы ни были мучительны, могут стать нашими союзниками. Эти сильные эмоции всегда сигналят о неблагополучии в нашей жизни. От гнева на водителя-хама мы можем легко избавиться: не важно, отреагировав и дав сдачу или же абстрагировавшись на далекие мысли. Другое дело – непорядок в семье. Можно подумать, что успешно отвлечься от проблем близкого человека невозможно. Но так кажется на первый взгляд. К нам обращаются родители с совсем молодыми людьми, которые начали употреблять наркотики несколько месяцев назад, по общей семейной легенде. При разговоре с сыном наедине выясняется, что первые пробы гашиша случились за много лет до этого (речь идет о пяти – десяти и более годах), а постоянное употребление наркотиков сформировалось несколько лет назад, в среднем от года до трех. Как удавалось родителям не замечать одурманенного сына, а если замечать, то не придавать этому должного значения? Желание сознавать себя в порядке перевешивает желание видеть правду. Чем страшнее факты, тем мутнее взгляд на них. Пока они не загонят в угол и не начнут душить, члены семьи стремятся уйти от них подальше.
Как показывает практика, дальше своих иллюзий все равно никто не уходит. Человек остается дома под одной с ними крышей и периодически начинает наталкиваться на пьяного мужа или сына, лежащих на кровати в беспамятстве среди окурков, бутылок, сломанной мебели. Еще какое-то время удается убеждать себя в том, что виденное всего лишь случайный страшный сон. Мать спешит расстаться с памятью о нем, позволяет легко себя обманывать нелепыми обещаниями, что ничего подобного не повторится, а зачастую и сама находит оправдания увиденному. Потом она умиротворенно растворяется в спокойном затишье, теряет всякую бдительность, оставляет происшедшее без должного внимания и анализа и отдается воле судьбы. Судьба, конечно, не заставит себя долго ждать. После нескольких таких разворотов можно получить затрещину настолько болезненную, что сохранять лицо уже не удастся. И вот все семейство, взволнованное и возбужденное, сидит в кабинете у нарколога. Решение наконец-то принято, родители поняли свою задачу, выполнили ее, и теперь будущее зависит от усилий нарколога, как считает большинство из них.
Миф второй: Полечится и выздоровеет
«Нужно только заставить его лечиться, и он выздоровеет».
«Я все сделаю, чтобы его вылечить».
Миф– Гуляет народ, – задумчиво сказал Меньшов.
– Это с какой радости? – спросил Кузьма.
– Надеется…
– На что?
– Известно на что… На домового!
И. Бунин. ДеревняКогда мы беремся за новое дело, то испытываем всем знакомый энтузиазм. Далеко позади остались шок и смятение, мы свыклись с покалеченной жизнью. Приливы надежд продолжают регулярно посещать нас, сменяясь усталостью и бездеятельностью. Мы привыкаем к новым жизненным ритмам. Но вот очередное исчезновение сына, потеря им работы, явное ухудшение здоровья, новый долг, скандал в семье, ожидание рождения ребенка в его семье, угроза развода, полнолуние, в конце концов, – и мы полны решимости кардинально расправиться с проблемой. Мы набираемся мужества и раскрываем свой секрет. Это важный шаг. После того как мы поговорили с нужным человеком или даже с несколькими, в первый раз за много лет мы ощутили, что стало легче. Мы поняли, что никто из посвященных нас не осудил, ведь мы правильно выбрали аудиторию. Мы получили сочувствие, поддержку, совет, заручились обещанием помощи и освободили себя от сотой доли ответственности. К этому моменту мы уже долго и стабильно уверены, что будущее нашего ребенка в наших руках. Отвечать за себя и за судьбу другого человека, конечно, невозможно, но только не для нас. Мы справимся.
Осознать крах мегаломанической идеи о своем всемогуществе – еще один важный этап в эволюции самосознания.
Мария скрывала недуг сына – наркотическую зависимость – даже от своего мужа, отца ребенка. Она боялась и за сына, и за мужа. «Одна катастрофа может повлечь за собой следующую», – думала Мария и хранила тайну. Она считала мужа слишком жестоким, чтобы простить сыну его порок, и слишком слабым, чтобы выдержать удар судьбы. Она берегла сына от возмездия, семью от распада, мужа от удара, себя от реальности. Она умело ткала паутину лжи, становясь сообщницей порока. Она жила в дурмане иллюзий, как сын в наркотическом одурманивании.
Лариса так любила своего сына, что была на грани разрыва отношений с мужем, отчимом ее ребенка. «Он слишком жесткий, а я слишком мягкая», – считала Лариса. Она больно била мужа тем, что Лешенька его не родной сын, поэтому отчим проявляет бессердечность и не может понять ее самозабвенной материнской любви. Она вставала на защиту интересов сына, отбиваясь от любых обвинений в его адрес и посягательств на его свободу. Тем временем интересы сына все более замыкались на наркотиках. Пока мать с отчимом выясняли отношения, болезнь Алексея стремительно и беспрепятственно развивалась.
Данные истории я имею возможность рассказать лишь потому, что этим семьям удалось обрести некоторое согласие по поводу дальнейшей жизненной тактики и обратиться за лечением. Как только семья обретает здоровое видение ситуации, раскрывает тайну и перестает спонсировать болезнь ребенка, последний неожиданно и охотно сдается на милость родителей и врачей.
Те из нас, кто в детстве испытывал страхи из-за своей непомерной фантазии и чрезвычайно богатого воображения, помнят, что хорошее освещение и присутствие рядом мамы или папы быстро рассеивают любые страшилки. Пряча в себе страшную тайну и изолируясь от друзей, семьи, специалистов, мы выращиваем свой страх, рискуя навсегда потерять пока еще реальные шансы на выздоровление.
Далеко не все семьи принимают необходимые меры вовремя или принимают их не до конца. Об этом я узнаю от самих пациентов, которые в пылу откровений, прорывающихся в моменты наибольшего страха за свою жизнь, или кратковременного приступа сентиментальной благодарности медработникам рассказывают о погибших друзьях. Точные цифры никто не называет, но обычно речь идет от двух до ста знакомых наркоманов, которые никогда не попадали в поле зрения наркологических служб. Иногда среди умерших называются имена хорошо знакомых нам, теперь уже бывших пациентов.
Чаще всего родственникам кажется, что раз они не в силах заставить больного члена семьи лечиться, пусть все идет так, как идет. Под этим подразумевается, что мать будет продолжать обеспечивать больного ребенка всем необходимым, не отказывая ему в этом. «Едой не наказывают», – говорила моя двоюродная бабушка, подкармливая свою непутевую престарелую невестку, периодически запивающую. А также крышей над головой, одеждой, чистой постелью, возможностью пользоваться всем этим пожизненно и безвозмездно.
Поддерживая жизненный уклад исключительно своими силами и исключительно ради самого уклада, мы обретаем некоторое успокоение. Стабильность внешнего порядка, упорно нами воспроизводимого, поддерживает иллюзию упорядоченной жизни.
Моя соседка каждый день выходила со специально приготовленной едой кормить бездомных собак, обитавших неподалеку от ее дома. Долгие годы она жила проблемами голодной стаи, которые ей удавалось успешно решать совместно с такими же активистами, на время отвлекаясь от безнадежной болезни мужа, которую вылечить уже не представлялось возможным. Так продолжалось бы и до сих пор, но собак ликвидировали.
Убираясь дома после очередной пьянки сына, стирая белье, готовя вкусную еду, покупая нарядные рубашки единственному и ненаглядному, мы накладываем пудру на синяки, ретушируем погрешности нашей жизни, меняем декорации. И это работает! Нам становится легче от неправильной мысли, что мы все сделали правильно. Нет ничего плохого в том, чтобы навести порядок и насладиться семейным ужином. Плохо лишь то, что мы используем свои действия, чтобы усыпить свою обоснованную тревогу. На самом деле мы наслаждаемся не ужином, а плохо сшитой иллюзией семейной идиллии. Если наши глаза видят дом таким же, каким он был до того, когда в него пришло несчастье, то наш мозг начинает верить, что все не так уж плохо.
Осознав, что близкий человек болен, семья начинает искать помощи. Узнав, порой не без трудностей, о существовании наркологических центров, семья облегченно вздыхает, предвкушая скорое избавление от проблем. Часто к моменту обращения за медицинской помощью проходят годы болезни, накопившие огромный груз боли. Последние метры перед финишем самые трудные. Неожиданно поняв, что время мучений вот-вот должно истечь, черная полоса закончится, семья, так долго выдерживающая невероятное напряжение, начинает с трудом контролировать исторгающиеся потоки эмоций. Если близкие не падают замертво, добравшись до медицинского центра, то только благодаря награде, ожидающей их в конце гонки. Они передают свою непосильную ношу в руки медицинского персонала, не подозревая, что это еще далеко не конец.
Приемный покой
– Эх, Гриша, – сказал Чапаев печально, – что ж ты? Ведь сам знаешь, нельзя тебе ошибаться сейчас. Нельзя. Потому что в такие места едешь, где тебя уже никто не поправит. А как скажешь, так все и будет.
В. Пелевин. Чапаев и ПустотаВ приемном отделении близких чаще всего ожидают сюрпризы. Оказавшись в стенах больницы, будущий пациент может вступить в последний громкий бой за свою свободу. Получив обещание поехать лечиться, родственники не могут знать, какие реальные мотивы сработали у злополучного домочадца. Скорее всего, он не вполне отдает себе отчет в своих словах и решениях. Увидев перед собой людей в белых халатах, он впервые начинает понимать, что перемены стучатся в его жизнь всерьез. Радости от этого факта ни наркоман, ни алкоголик не испытывают никогда. Добровольное информированное согласие на лечение, которое должен подписать каждый желающий лечиться, воспринимается катастрофой смертного приговора или пожизненного заключения. В каком случае мы подпишем то, чего ни за что не хотим? На это существуют вполне определенные веские причины, связанные со страхом. Страхи лишения здоровья и жизни обычно слишком абстракты, чтобы иметь значение для зависимого.
В нашей практике нередки случаи, когда мы переводим пациентов с утяжелившимся состоянием в медицинские стационары другого профиля, в том числе реанимацию.
Павла в тяжелом состоянии с высокой лихорадкой с подозрением на сепсис перевели в инфекционную больницу. Через несколько дней, справляясь о его самочувствии, узнаю, что он сбежал. Доктор ожидает, что пациента вскоре вернут к ним по скорой в более тяжелом состоянии, так как, скорее всего, у него бактериальный эндокардит, который чреват быстрым нарастанием симптомов сердечной недостаточности. Через неделю вижу Павла в холле нашего отделения, куда он приехал навестить свою сожительницу. «Все хорошо, – говорит он. – Только каждый день приходится сбивать температуру 39». Пытаюсь еще раз внушить ему необходимость срочного лечения, он недоверчиво смотрит на меня, на всякий случай кивая.
Наркотики и алкоголь притупляют инстинкт самосохранения.
Дмитрий, плотный, на вид очень здоровый мужчина сорока лет. К нашему удивлению, он лишь недавно пристрастился к курению спайсов. Видеть перед собой зрелых мужчин, вдруг начавших употреблять наркотики, очень странно. Почти невозможно понять мотивы безрассудных поступков людей, проживших ни много ни мало половину жизни. Дмитрий охотно рассказывает свою историю. Подробности употребления наркотиков смакует, как самое захватывающее приключение жизни. У Дмитрия есть маленькая дочь, о которой он вынужден заботиться один, так как мать девочки умерла. Дочь фигурирует в рассказе в качестве неоспоримого аргумента в пользу серьезности намерений Дмитрия относительно выздоровления. Тот факт, что дочь не сегодня и не внезапно появилась, не принимается во внимание. Дмитрий повествует, что курит спайсы обычно в машине в компании нескольких знакомых. Накурившись и придя в себя, продолжает вести машину дальше. Однажды во время такого сеанса один из куривших начал агонировать на глазах у Дмитрия и в конце концов умер то ли от некачественного наркотика, то ли от передозировки (рассуждает Дмитрий). Прежде чем предпринять какие-либо человеческие действия в этой дикой ситуации, Дмитрий стал докуривать свою порцию того же наркотика в компании только что почившего друга, не тронувшись с места. Желание Дмитрия употребить наркотик было значительно сильнее всех других чувств, ожидаемых в данной ситуации от трезвого нормального человека. Похоже, что и спустя месяцы после трагедии Дмитрий не понял, что произошло с ним и его другом. Он рассказывал о случившемся, как о сюжете глубоко его тронувшего триллера, который ему довелось недавно посмотреть и героем которого он себя ощутил.
Осознав перед предстоящим лечением, что момент невозврата к прошлому неумолимо подступает, зависимый делает последнюю попытку отсрочить его или сделать наименее болезненным. Зная, что завтра предстоит обращение за лечением, алкоголик в последний раз напивается, наркоман в последний раз укалывается, даже если до этого смог устроить себе перерыв в употреблении.
Переход от активного употребления к воздержанию в условиях стационара действительно чрезвычайно болезненный процесс и требует максимального мужества от пациента. Добровольное оставление свободного мира и шаг в узкое, полное ограничений пространство медицинского учреждения наполняет душу мраком и сомнениями. В то время когда родственники не чают поместить больного на лечение, видя в этом единственный выход из тупика, пациент готовится пережить все муки ада.
Проходит много лет, прежде чем зависимый человек научается воспринимать лечение как благо. Тем не менее трепет перед медицинским учреждением остается навсегда. Существует большая вероятность того, что эти много лет не принесут заметных изменений в самосознание пациента и его близких. Каждый раз больные ходят по кругу от срыва к длительному запою, с растущим день ото дня комом проблем. Затем случается всегда неожиданный волшебный пинок со стороны внешнего мира, коим могут выступить самые разнообразные причины и факторы, в том числе действия близких членов семьи, состояние которых достигло точки кипения. Услышав их нешуточные претензии, будущий пациент или уже завсегдатай больницы начинает процедуру торгов по поводу условий, на которых он соглашается пойти навстречу выдвигаемым требованиям.
Торг всегда сопряжен со скандалом, последняя сцена которого непременно разворачивается в приемном покое.
Наташа – алкоголичка с десятилетним стажем – молодая женщина с сытым лицом в норковой шубке. Никогда не обращается и не обратится за лечением сама. Живет с матерью и теперь уже совершеннолетним сыном. Хронически, не изменяя себе, пребывает исключительно в состоянии потребителя. Эгоизм Наташи невероятен по размерам благодаря последовательным усилиям мамы в его вскармливании. В отличие от дочери, мать выглядит намного скромнее. Уставшая, рано постаревшая, но все еще очень энергичная женщина. Заранее предупреждая нас о приезде Наташи, мама привозит дочь на такси. Перед отделением разворачивается жуткая сцена, начинается концерт. Все окна облеплены пациентами и сотрудниками. Страшные душераздирающие крики Наташи и не менее громкие грозные вопли мамы. Кто кого перекричит. Пьяная Наташа предпринимает попытки бегства. Начинается драка. Наташа падает, ломает зуб и остается в норковой шубке валяться на дороге, отпинываясь от мамы и пытаясь достать отлетевший накладной ноготь. Нам никогда не удается досмотреть спектакль до конца. Насытившись зрелищем, жалея маму, мы идем к Наташе и уводим ее в отделение, где она мгновенно успокаивается. После протрезвления Наташа вспоминает о маме, чтобы потребовать с нее еды и сигарет. Вид Наташи всегда самодоволен и лукав. Она знает наверняка, что получит от мамы все, что захочет. Мама не сопротивляется. Каждый раз она обещает, что оставит дочь лечиться на то время, на которое скажет врач, и каждый раз она забирает дочь, как только той надоедает проводить у нас время. За много лет знакомства с этой семьей мы наблюдали едва заметную динамику, которая проявлялась в том, что Наташа стала проходить полные курсы лечения, а мама сократила свои звонки и визиты к Наташе до минимума.
Границы. Да или нет?
Есть весьма разумное правило насчет путешествия по Индии: «Ничего не трогай, кроме себя».
Э. Гилберт. Есть, молиться, любитьКто-то понимает простые правила быстро и даже может им следовать. Кому-то требуется полжизни, чтобы незаметно продвинуться в восстановлении границ. Границы в семье между родными – очень сложная динамическая структура. Чем четче обозначены границы, тем меньше проблем во взаимоотношениях у членов семьи друг с другом и за ее пределами. Каждый из членов микросоциума, коим является семья, осознает свой круг ответственности, следит за ним сам и развивается внутри него. Это идеальный вариант. Ребенка воспитывают так, чтобы он вовремя взрослел, нагружая его все возрастающей ответственностью. Ребенку помогают в решении задач, не пытаясь сделать их за него. Эту прописную истину знают все, но немногие ей следуют. Выполнить за ребенка домашние задания бывает проще, чем ждать, когда он сделает их сам. Устроить на работу тоже проще. А вот быть за ребенка трезвым уже не получается.
Мы привыкли судить о поведении человека, сравнивая его со своими собственными критериями адекватности, правильности, нормальности. Мы смотрим на человека, с которым живем, видим, как нам кажется, его очевидные проблемы и начинаем общаться с ним с высоты своих ценностей. И не можем ничего понять.
«Почему он такой агрессивный? – спрашивает мама Владика после очередного с ним свидания. – Дома он никогда таким не был!» Глаза мамы страдают и вопрошают. Во время свидания с Владиком маме впервые в жизни пришлось сказать «нет» на одну из просьб своего половозрелого ребенка. После предварительной беседы с врачом, который настроил ее на мужественный лад, она смогла быть сильной. Это новый опыт для нее. Но оказалось, что она была настроена на трудности иного характера, не ожидала, что сказать «нет» привычным манипуляциям окажется не самым болезненным местом в беседе. Когда родители перестают потакать больным детям, то узнают о себе и о них много нового. Мать не понимает, что ее основное значение для больного зависимостью ребенка сводится к финансированию его зависимости. Для ребенка она не мать в высоком значении этого слова, а всего лишь бездонный, безмолвный, безмозглый кошелек, который легко обмануть и использовать по своему усмотрению. Когда кошелек не открывается, зависимый чертыхается, раздражается, пытается внести ясность в происходящее, всеми правдами и неправдами получить прежний доступ к, казалось до теперешнего момента, неисчерпаемому кредиту.