Вольные переводы
Мы измеряли совершенство.
Нам предки завещали так:
Чтоб знали мы и дети наши,
Что честь достойной жизни флаг!
Чтоб жили, «смертью смерть поправши».
За праздник жизни тост я пью,
За непрерывность обновленья,
И смерть презрев, я песнь пою
О счастье нашего рожденья.
ЗАЗДРАВНАЯ
Нет слов, жена моя красива, но лучше хочется порой, –
Походка легкая газели и взгляд, искрящийся весной.
Страна моя, ты так красива, что не сравнить тебя с другой,
Ведь даже красота Тамары бледнеет пред твоей красой!
«Сердце мужчины опасней пучины,
В море любви так легко утонуть.
Верные жены – оплот для мужчины,
Но за чужой мы торопимся в путь».
Трубите так, чтобы клинки алели!
Мы молодеем в яростном бою.
Я пью за то, чтоб нивы зеленели,
За Грузию, за Родину мою!
Трубите так, чтоб кровь кипела в жилах,
Светицховели песнь я пропою,
Чтоб голос гор услышали в долинах, –
Как кипарисы, мы стоим в строю.
Трубите так, чтоб слышали нас предки,
В святых могилах, средь церковных плит,
Чтоб знали все, что стрелы наши метки,
А верность долгу крепче, чем гранит.
Когда б в меня по девять раз стреляли,
То девять раз я б усмехнулся вслед.
Мы никогда свой пост не покидали,
Ведь мы с войной знакомы с малых лет.
Трубите в рог, скорее в рог трубите!
Чтоб старость не подкралась к нам, как волк.
Наряд грузинский гостю подарите,
Так нам велит гостеприимства долг.
И песня наша, как Светицховели,
Как гордость наша, будет жить в веках,
Сердца любовью к Родине горели,
И отстояли мы ее в боях!
«Если у рыцаря сердце стальное,
Латы из дерева тоже сойдут.
Глаз ястребиный, колени крутые
Вражеской силе уйти не дадут».
Нет слов, жена моя красива, но вижу я ее иной, –
Походка легкая газели и взгляд, искрящийся весной.
Страна моя, ты так красива, что не сравнить тебя с другой,
Ведь даже красота Тамары бледнеет пред твоей красой!
О ЧЕМ ПОВЕДАЛ ВАЖА ПШАВЕЛА
Кто выбрал мне стезю поэта,
Судьбою с музой породнил,
Чтоб снилась рифма до рассвета,
Чтоб каждым, словом дорожил?
Кто угадал предназначенье,
Что я не смог бы стать другим?!
Вся жизнь моя – стихотворенье.
Я, к счастью, музою любим!
Чтобы стихами, как цветами,
Возлюбленную одарить
И со стихами, как с друзьями,
Судьбу по-братски разделить.
В роду поэтов не бывало, –
Поэтом стал лишь я один.
Мне муза строчки диктовала –
Она ведь балует грузин.
Я шел по жизни, соревнуясь
То с дедом, то с самим собой.
Порой, улыбкой маскируясь,
Скрывал я страх перед судьбой.
Когда однажды был я ранен,
Он жалостью не оскорбил.
Ведь я ему почти был равен,
Во мне он рыцаря растил.
Он ускакал за кабанами,
А я в лесу лежал в крови.
Он знал, я справлюсь со слезами, –
И в этом весь секрет любви!
Открыл мне дед врата природы,
В ее секреты посвятил,
И все оставшиеся годы
Я ей поэзией служил.
Звучала музыка свирели
В еще несрезанных стеблях.
Мелодии в душе звенели
И продолжали жить в стихах.
И потому, когда, порою,
Мне к сердцу холод подступал,
В стихах я воевал с судьбою
И подвиг ратный воспевал.
И сила эта, в каждой строчке,
Любовью к Родине горит.
Не все кончается на точке,
Когда в душе стих говорит.
Когда снадобья не спасали,
Стих выручал меня не раз,
И пред воротами печали
Я смерти дал такой наказ:
Я объявляю благодарность
Тебе, о смерть, за жизнь мою.
В соседстве с ядом слаще сладость, –
За радость жизни тост я пью!
Коль так судьба распорядилась,
Что быть поэтом суждено,
То даже смерть остановилась,
Пред тем, что музой рождено.
Поэт в душе канатоходец,
Над бездной трос стальной висит.
В стихах же он первопроходец,
В бессмертье путь его лежит.
Так стала смерть стихотвореньем,
Такая выпала ей честь.
Из поколенья в поколенье
Передается эта весть.
Мухран Мачавариани
* * *Третий день, как дождь льет то и дело,
Третий день, у грусти я в плену.
Жаль, что все на свете надоело,
Боже мой, когда я все верну?
ЭПИТАФИЯНет! Не умрут писатели,
Пока живут читатели!
Пусть тело где-то под землей,
Зато душа горит звездой.
* * *Сначала зажгут поминальные свечи,
Потом гроб с покойником взвалят на плечи,
Потом, может быть, скажут: “За упокой”
И все позабудут, вернувшись домой.
Шота Нишнианидзе
ОДИНОЧЕСТВО
В крайнем доме улицы безвестной
Приютилась пара стариков.
В тишине обители их тесной
Ворковала пара голубков.
Превратились в облака их мысли,
И летят они во все края.
Книги, сны иль эпизоды жизни
Проплывают на закате дня.
За окном стоят шеренгой склянки,
Рядом спицы, теплые носки,
Воробьи слетаются на банки,
Поклевать снадобья от тоски.
Но порой воспоминаний дождик
Детским смехом оживится вновь,
Заиграет в брызгах старый зонтик
И напомнит первую любовь.
Нравится мне их финал чудесный,
Но пугает участь стариков,
В страшный день, для них небезызвестный,
Смолкнет вдруг один из голосов.
В крайнем доме улицы безвестной
Ворковала пара голубков.
Ное Чхиквадзе
Ное Чхиквадзе в Тбилиси не находится, он в деревне. Почта газеты «Современная мысль».
Мне кажется, что все меня давным-давно забыли,
Я вам не все еще сказал, а вы меня похоронили.
Мне кажется, что и стихов моих уж не читают,
Так дети стариков своих все реже навещают.
Кричу я хрипло в тишину, но ничего не слышу.
Как холодно! И ничего в кромешной тьме не вижу.
Кровоточащей раной ночь уносит мои силы,
Я стал пожухлою травой, которую скосили.
Так для кого же я пою – кругом стена глухая?..
Душа как будто бы в глуши – сама себе чужая.
Где утешение друзей в тяжелый час беды?
Я прошагал почти всю жизнь, но где мои следы?
Я улетел бы далеко, как птицы улетают,
Но разве есть на свете край, где люди не страдают?
Повсюду кровь, повсюду смерть, ни слова состраданья,
Так ухожу я в мир иной, увы, без покаянья.
Я жду тебя, мой тайный друг, услышь мои стенанья.
Ни радости нет, ни любви, – лишь разочарованья.
О том, как молодость прошла, как множились страданья.
На праздник жизни я пришел, а встретил поминанье.
Зачем судьба, таких как я, порою проклинает?
Лишь тот, кто сквозь огонь прошел, собрата понимает…
Я пел для тех, кто, как и я, жил в сумерках изгнанья,
Но лиру выронил из рук и предпочел молчанье.
Свести бы счеты мне с судьбой, но где она скитается?
Нет никого в сей час со мной! Никто не откликается.
Как холодно! В кромешной тьме я ничего не вижу,
Кричу я хрипло в тишину, но ничего не слышу.
Бесик Харанули
* * *
Как поймать миг счастья,
Как его увековечить
И в доме поселить моем,
Чтоб век старели вместе.
Изумился Иона, увидев жену обнаженной,
И с тех пор распростился со всем навсегда!
Поэт с распутницей сидим в метро,
Но едем так, как будто незнакомы,
А между тем, росли в одном селе..
Все про меня известно смерти, –
В пути она сейчас,
Но не за мной спешит – за вами…
Тот, кто при виде беды впадает в панику и голову теряет,
Тому Господь не причинит особых бед…
Не забуду я-то место, где встретил тебя,
Как волк ту местность, где в него стреляли…
Мгновенно разошлась по свету весть о том, что живу я хорошо,
А между тем, я лишь на миг присел на камень,
Чтоб дух перевести…
Как мало нам того, чего на свете много,
Что нас переживет и в пепел превратит:
Рассвета, дня, ночей, любви, в стихах воспетой, –
Как мало нам того, чего на свете много…
В ГРУЗИИ
Сегодня, в этот час, в сей миг, столь быстротечный,
На улице, в метро, в толкучке бесконечной,
Приметил я лицо и взгляд, небесно ясный,
Похожий на тебя и, как и ты, прекрасный.
Сегодня, в этот час, в сей миг, столь быстротечный,
На улице, в метро, в толкучке бесконечной,
Что мог увидеть я, здесь, где народ столичный,
Богатый и бедняк, к беде уже привычный.
Здесь, в Грузии, в сей миг, столь быстротечный,
На улице, в метро, в толкучке бесконечной,
Приметил я лицо и взгляд, небесно ясный,
Похожий на тебя и, как и ты, прекрасный.
Ужели ты, Иисус, среди нас, в сей час, ненастный?
Гизо Нишнианидзе
* * *Цветок – взлетающая бабочка, Бабочка – порхающий цветок.
* * *Плюс – перечеркнутый минус.
* * *Не дал мне Бог умения стареть,
Остался я седеющим мальчишкой!
* * *Словно мать, потерявшая сына,
Я брожу по Тбилиси порой.
Объясните мне, в чем же причина?
Стал тбилисец в Тбилиси чужой!
Вариации на тему Кишварда Исакадзе
* * *По проселочной дороге шли крестьяночки домой.
Тополя им в такт качались, словно потеряв покой.
Или, может, это ветер с тополями так играл,
Что как, будто всех девчонок, он на танец приглашал.
* * *По проселочной дороге
Шли крестьяночки домой.
Взгляд манили силуэты
Тополиной красотой.
И с тех пор, когда я вижу
В ветре танец тополей,
Я с улыбкой вспоминаю,
Тех крестьяночек с полей.
* * *Какая прелесть: по дороге
Девчата с песнею идут.
Под ветром, в танце изгибаясь,
Они, как тополя плывут.
Иль, может, тополя от ветра,
Как бы танцуют и поют.
И стан девичий изгибая,
Они свой хоровод ведут.
Анна Каландадзе
* * *
Была подруга у меня,
С глазами, полными огня,
Волной каштановых волос…
Ей голубь крылья в дар принес,
Витает в небесах она: –
Осталась я совсем одна.
Без крыльев в небо нет пути,
Как мне теперь ее найти?
Была подруга у меня,
С глазами, полными огня,
Волной каштановых волос…
ТУМАН В ГОРАХ
С вершин Аджарии туман плывет и стелется.
Он горы в призраки седые превращает.
Укрыть их вечностью, наверное, надеется
И взор неведомою тайной, привлекает.
Но этой тайной с нами вечность не поделится,
Душа в смятении виденье провожает.
Взойдет светило над горой, туман рассеется,
И жизнь реальная в свои права вступает…
ВЛЮБЛЕННАЯ СИРЕНЬ
Возле мокрой лестницы,
Плакала сирень:
Где вы, ветры вестники,
Прячетесь весь день?
Помнится, влюбленные,
Шептались с ней весной.
А теперь, холодные,
Дуют стороной.
С горя ветви голые
Никнут головой.
До чего ж суровые
Холода зимой.
Где вы, ветры вестники,
Прячетесь весь день.
Возле мокрой лестницы
Плакала сирень…
МИГ
Закатилось солнце полосою света,
Нежною невестой обнялось с волной,
Чуть поволновалось, вдруг затрепетало,
Замерло в объятьях и… покрылось тьмой.
Скажи вьюнок мне, полевой,
Не проходил ли кто рекой?
В мечтах, я в облаках витал,
И никого не замечал.
Ну, чтож вьюнок, не отвечай,
Я так спросила, невзначай…
Иза Орджоникидзе
* * *Шепчут, шепчут твои пальцы,
Что то страстно говоря,
Неустанно, непрестанно
Струны сердца теребя.
Зазвучал рояль концертный.
Музыкой душа полна.
Чудодейственные пальцы
Слушать я приглашена.
* * *С головы и до пят я осыпана нежными розами.
Мое грешное тело все зовет тебя рядом прилечь.
И сама я, как роза, оживаю забытыми грезами,
И нектаром пчелу, хоть на миг, я надеюсь привлечь.
Ты срываешь меня и пьянеешь вином наслажденья,
Нежно гладишь бутоны, и обоим нам хочется петь.
Наши губы слились, наши руки не знают сомненья.
Сердце рвется от счастья, и мне хочется вдруг… умереть.
Импровизации на темы Изы Орджоникидзе
С каждым шагом в день грядущий
Прошлого все больше,
В зеркале нам день минувший
Кажется чуть дольше.
Г. К.
Под старость грусть невыносима,
Тут не помогут тучи слов.
Бег времени неотвратимо
Несет нас в мир последних снов.
Когда то слов так много было,
Мы щедро раздавали их,
Но память многое забыла,
И нет уж надобности в них.
Как много их ушло впустую,
Не высказанных до конца,
Проговоренных вхолостую
И улетевших навсегда.
И, разбирая кучи хлама,
Устав в словах искать покой,
Я, как бальзаковская дама,
Пытаюсь стать вновь молодой.
Но вот слова, уйдя в пространство,
Вернулись музыкой, как стих,
И времени непостоянство
Окаменело фреской в них.
И от мелодии прощальной
Остались только лишь слова.
На эпитафии печальной
Вдруг обрывается канва…
Резо Амашукели
* * *
Мгновенье мне принадлежит,
Как я принадлежу мгновенью.
E. Баратынский
Пустяка порою нам хватает,
Чтоб с улыбкой под руку пройтись.
Я в Москве, гуляя по проспекту,
Адрес у прохожего спросил.
Он в киоске покупал газету,
На работу, видимо, спешил.
Он меня окинул беглым взглядом
(Догадался, что и я грузин).
Показал рукой, мол, это рядом,
По-грузински все мне объяснил.
Пустяка порою нам хватает,
Чтоб с улыбкой под руку пройтись.
Импровизация на тему Резо Амашукели
Подо мной Тбилиси древний,
Город – вечно молодой.
Могиканин я последний
Перед долгою зимой.
Как мы быстро постарели,
Плоть прощается с душой.
Песни грустные Ишхнели
Провожают в мир иной.
Мы уходим, оставляя
За собой горячий след,
Он живет, не остывая,
В душах близких много лет.
Как же хорошо нам было
В этом городе бродить,
Наше рыцарство любило
Розы женщинам дарить.
Вьются стебли дикой розы
Ввысь по лестнице крутой,
Времени метаморфозы
В ней скрипят, как домовой.
И, спускаясь по ступенькам,
Рад я видеть розы вновь.
Я сорву одну лишь мельком,
Как последнюю любовь.
Подарю ее поэту
(Встретив молодость свою),
Поколений эстафету,
Розу к сердцу приколю.
На горе воспоминаний
Я заката подожду
И в почтительном молчанье
Звезды свечками зажгу.
В небе гаснущей кометой
Прочерчу я след косой,
И приветом иль приметой
Упаду я за горой.
Мы мерцаем в звездном небе
Ностальгической тоской.
В опрокинутое небо
Спать ложится город мой.
ПОСВЯЩЕНИЕ РЕЗО АМАШУКЕЛИ
Скоро кончится сон наяву,
Не дождусь я, как видно, финала.
Я Всевышнего благодарю
За стихи, что мне муза шептала.
Г. К.
Много раз покорял я вершины,
И со скал я срывался не раз.
Обо многом расскажут морщины,
Что плетут паутины у глаз.
Что случилось, откуда такое?
Как лавина, жизнь мчит под уклон.
Все навязчивей мысль о покое –
Может, это последний мой склон?
В каждом сне поднимаюсь я в горы,
Но все выше становится пик.
Снег следов заметает узоры,
С воем ветра сливается крик.
Где цветущее древо желаний?
Я мечтал прикоснуться к нему,
Но настала пора увяданий,
И усохло оно на корню.
Что ж, на все твоя воля, Всевышний.
Я за все благодарен тебе,
Но сегодня я вроде бы лишний…
Нет, такая судьба не по мне.
Так и тянет назад обернуться,
Оглянуться на пройденный путь.
В этот мир невозможно вернуться.
Может, в этом вся прелесть и… жуть.
Джанико Георгадзе
* * *
Я тщетно взывал к небесам о прощении.
Стих родился в душе сиротой.
Я осень, рыдая, молил о спасении,
А она осыпала листвой.
Импровизация на тему Джанико Георгадзе
ОДИНОЧЕСТВО
Твои шаги послышались у двери.
Был это знак судьбы, иль показалось мне?
От ветра двери жалобно скрипели, –
Душа им вторила, кружась в кошмарном сне.
Ты в жизнь мою ворвалась ураганом,
Взлетели мы в заоблачную высь,
Но ветер стих вдруг – нет тебя уж рядом, –
Сложились крылья, и лечу я вниз.
Играет Бог капризами погоды,
Но женщину ему не изменить!
Она то ждет, как Пенелопа, годы,
То, как Кармен, вдруг может изменить.
Нет нас с тобой давно уже на свете.
Не суждено нам снова полюбить.
Мир помнит о Ромео и Джульетте,
У нас так не было, но так могло бы быть…
ПАМЯТИ ДЖАНИКО ГЕОРГАДЗЕ
Тост гремел, как эхо с гор,
Наполнялся рог олений,
Тамады орлиный взор
Усмирял волну волнений.
Жил он песней – сам не пел,
И ушел средь песнопений.
Рыцарь слова, онемел,
Смолк, творец стихотворений.
Над могилой светотень,
А внизу сонм сновидений,
Где-то там и наш олень,
В мире горьких сожалений.
Мы придем сюда не раз,
И в жару, и в холод лютый,
Чтоб вернуть его, хоть раз
Песни горестной минутой.
Лия Стуруа
СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР
Импровизация на тему, с прозаическими вкраплениями
Забыли голуби про небо –
У них война идет сейчас,
Собрать им надо крошки хлеба,
Сейчас им явно не до нас.
Они дерутся, как собаки,
Забыв, что мир важней, чем кость,
Что красота не терпит драки,
Что не хозяин ты, а гость…
В этом мире…
А жаль…
Они ведь так красивы,
Мечты и облака белей,
Когда они миролюбивы.
Вернитесь в небо поскорей!
Но, увы…
Глядя на голубей, так похожих сейчас на гарпий,
Даже не верится в то, что они умеют летать.
Впрочем…
Ведь мы недалеко ушли
От хищных птиц властолюбивых.
Мы всех животных превзошли
В фантазиях сластолюбивых.
Но, тем не менее, когда
Мы взглядом обнимаем небо,
Мы вспоминаем, что звезда
Ждет душу нашу, а не тело.
Вот шляпка бабушки моей,
На пару с модным платьем длинным,
Смирилась с участью своей,
Хранима в сундуке старинном…
Цветные перья в шляпках дам
Напоминают нам порою
О всех молитвах по ночам,
О небе, властном над душою.
А ведь… Их можно было обменять
Хоть на резиновые боты.
Или в театр их отдать.
Но нет! Не продаются годы!
Мечты спят нынче в сундуках
И в мыслях, грустно молчаливых.
Мечту не удержать в руках,
В руках, невольно торопливых.
Может быть, поэтому,
Отдав привычную дань желудку и постели,
Мы каждый раз, в наших молитвах,
Возвращаемся к небу.
Но, увы…
Земля по жизни, как трамплин
Для тех, кто с детства рвется в небо.
Но век – всесильный властелин –
Вдруг наложил на праздник вето.
И приговор, увы, жесток:
Сейчас не время для сонетов!
Наш век не пустит на порог
Ни Дон Кихотов, ни поэтов!
Приговор окончательный
И обжалованию не подлежит!
Гурам Рчеулишвили
ЛЮБОВЬ В МАРТЕ МЕСЯЦЕ
– Слушай, парень! Ну, что это с тобой? Отстань ты от этой девушки.
– А я и не возникаю.
– Ты что, влюбился, что ли?
– Нет, с чего это ты взял?
– Отчего тогда все ходишь за ней по пятам, как тень?
– Ты это про меня?
– Конечно, а про кого же еще? Ты по пьянке только о любви и говоришь.
– По пьянке всякое бывает!
– Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Народная мудрость! Слышал ведь.
– Ну, может быть, ты и прав, кто его знает! Нодар, как бы желая переменить тему, взял Темо под руку и подвел его к книжному киоску.
– Ты лучше посмотри, какой издали сборник Иэтима Гурджи!
– А кто это такой?
– Поэт, ашуг, вроде менестреля. Писал, стихи и сам же к ним сочинял музыку. Так и пел, как чувствовал.
– Не слышал…
Темо огляделся по сторонам и вдруг когот о заметил. В глазах у него заиграли чертики.
– Ну, сейчас мне ясно, с чего это ты вдруг заговорил о поэтах!
Нодар покраснел до ушей, купил у киоскера книжку и пошел дальше один, погруженный в свои мысли. Темур догнал его.
– Потрясная девочка, какой то неземной красоты. Таких только в сказках любят, и то безответной любовью. Но все равно стоит пострадать, правда?
– Не знаю.
Нодар ушел в свои мысли. Темур отстал от него и не заметил этого.
«Интересно, знает она, что я ее люблю, или нет? Впрочем, откуда ей знать, хотя сплетников, всегда хватает».
– Привет, Нодар! – поздоровался с ним кто то. Нодар, обернувшись, машинально ответил на приветствие. Мысли разбежались было, но вскоре снова заполнили его. «Хоть бы она пришла сегодня на игру. Заброшу, ну, хоть десять двенадцать мячей, потом Эдик познакомит меня с ней, а после игры я провожу ее домой. Интересно, что ей по нраву? О чем мне с ней говорить? Баскетбол? Нет, не стоит, там и так все ясно. Может, о литературе, истории? Или лучше я ей расскажу новеллу Хемингуэя».
Он безотчетно вошел в сквер и присел на скамейку. Фантазия разыгралась. Он мысленно уже беседовал с ней. «Может быть, она Мопассана любит?.. Тогда надо будет с ней обсудить один из его рассказов. Хотя бы «В порту» или «Ожерелье». Он нервно мотнул головой. «Что за глупости лезут мне в голову? Может быть, она уже все прочла, а я ей буду открывать Америку! Впрочем, говорить о том, что любишь, можно бесконечно. Или, может, повеселить ее анекдотами из похождений Моллы Насреддина? Нет, это еще глупее! Лучше уж заведу разговор о сказках и заодно расскажу арабскую, об Аллахе и дервише. В общем, так! Когда меня с ней познакомят, главное не покраснеть, хотя я все равно покраснею, но после игры мы все красные, так что, может быть, она и не заметит. Значит, сначала я подам ей руку, потом представлюсь, скажу свое имя… Нет, не годится, назову фамилию. Нет, опять что то не то! Ничего не скажу. Она и так знает. Потом… ну, разве не смешно будет, если я с ходу начну ей рассказывать арабские сказки? Нет, сначала спрошу, проходят ли они историю Малой Азии. Вот так уже лучше. Как будто мне какая то книжка нужна по истории. Потом скажу, что и меня очень увлекает их история… арабов то есть… особенно их сказки, где вся философия мира преподносится в такой необыкновенно красивой и простой художественной форме. А что она мне ответит?» Нодар стал снова перебирать в уме намерения. Прежние ему уже не нравились, и он принялся придумывать новые планы. Потом встал, вышел из сквера на улицу, но мысли о ней, как наваждение, преследовали его.
– Посторонись! Посторонись! – крикнул дворник, поливавший из шланга улицу. – Ослеп, что ли? Не видишь, обрызгал всего?
Нодар пересек улицу.
– Ты что, оглох? Не слышишь, как я тебе сигналю? – послышался ему на этот раз окрик водителя из машины.
Нодар отвернулся и увидел, что в его сторону мчится трамвай. Он почувствовал легкость в теле и подбежал к вагонам. Привычным движением вспрыгнул на ступеньку, но руке не за что, оказалось, уцепиться – поручня не было. Он потерял равновесие, ноги перестали слушаться его, и он опрокинулся навзничь. Голова вдруг закружилась. Колесо трамвая с хрустом перерезало его левую ногу и покатилось дальше. Послышался чейт о отчаянный крик. Седая женщина, идущая по мостовой, выронила сумку. Пассажиры вагона, сидевшие на переднем сиденье, инстинктивно подняли ноги, как бы пытаясь облегчить вес трамвая. Их охватила нервная дрожь. Какая то ярко накрашенная девушка в мини юбке вскрикнула и, прикрыв ладонями широко открытые глаза, уставилась в происходящее. Пробежав десяток метров, трамвай, проскрипев тормозами, наконец то остановился. Побледневший ватман бросился к телефонной будке. Первым ощущением Нодара был стыд перед столпившимися вокруг него людьми. Он закрыл обеими руками лицо, потом почувствовал боль в ноге и потерял сознание. Спустя некоторое время открыл глаза и бессмысленным взглядом уставился в одну точку. «Как стыдно! – промелькнуло у него в голове. – А вдруг сейчас она видит все это?» Новый приступ боли прервал его мысли. Он глухо застонал. «Ну, их всех к черту!» подумал он и попытался встать, но замер на месте. Только сейчас, как в тумане, дошло до его сознания, что нога была перерезана. Это открытие, как ни странно, как то успокоило его. Теперь ему уже не было стыдно. Боль ненадолго отпустила его. Слезы сами собой полились у него из глаз. Он видел, что какие то люди в белых халатах подняли его на носилках и понесли. Толпа перед ними расступилась. Потом его уложили в санитарную машину, а рядом с ногой пристроили что то вроде доски.