Скитальцы

Как-то, попав в Оптину Пустынь, я прочитала высказывание Преподобного Амвросия Оптинского: «Закутайся в смирение; тогда, если и небо к земле прильнет, не страшно будет».

И вспомнила Нину – бунтарку в детстве, решительную, мечтательно-романтичную в юности, и смиренную после замужества.

Может быть, действительно, Душе надо пройти все ипостаси, чтобы достичь совершенства, и именно это конечная цель…

Сейчас, проживая в ста тридцати километрах друг от друга, мы созваниваемся не каждый день, и даже не каждую неделю, а видимся и того реже. Каждый крутится в водовороте своей семьи, работы, останавливаясь на мгновения, чтобы понять или осознать, куда несет тебя этот бурлящий поток и где твой следующий причал…

Но, если одной из нас необходима помощь, или просто общение, другая бросит все и примчится. Это проверено.

Мы обе в пятилетнем возрасте оказались в одном месте, в Адлере, и считаем это место своей родиной, потому что именно его мы помним с детства, и туда постоянно возвращаемся, несмотря на то, что там давно уже нет наших мам.

Но это место притягивает – там наше море, пальмы и магнолии, запах и энергия родного дома – ощущение родины, где ты свой и где тебе всегда рады…

Слава Богу, что у меня в Адлере есть подруги, у которых я могу остановиться, как у родных людей, да и у Нины осталась комната от мамы на самом берегу, и мы, то по очереди, то вместе там отдыхаем, когда с семьями, когда в одиночестве.

Иногда мне кажется, что я хочу вернуться в наш маленький городок и жить там постоянно, никуда не уезжая, а иногда, особенно в дождливый осенний день, когда ветер срывает виноградные листья и несет их по асфальту, перемешивая с переспелыми виноградинами, а море безумствует в шторме, меня окутывает такая тоска…

И тогда я радуюсь, что скоро снова в путь, что в уютном теплом вагоне с ароматным стаканом чая я буду вспоминать о море и друзьях, приближаясь к дому, в мой снежный сосновый край…

А потом опять позовет дорога, и ты уже подобен тому белому парусу из стихотворения Лермонтова, что скользит по морской глади и не знает, «что ищет он в краю далеком, что кинул он в краю родном…».

Однажды позвонила Нина и возбужденно сказала:

– Ты знаешь, не могу отделаться от мысли, что должна разыскать Александру.

– Сашеньку? Ты так непривычно ее назвала, что я и не сообразила сразу. Конечно, было бы здорово, но через кого? Ведь вся ее семья, ты говорила, уехала в Германию. Что тебя натолкнуло на эту мысль?

– Представляешь, я в торговой галерее вчера встретила знакомую из Адлера, мы с ней занимались в студии, повспоминали всех, и она сказала, что может узнать контакты Саши.

– Надо же, а я пару лет назад, уезжая в Адлер, вспомнила о ней, и что интересно, это произошло, когда я, издали, увидела свою дочь, – улыбаясь своим воспоминаниям, произнесла я.

Прошло несколько месяцев, и Нина доложила, что Сашенька нашлась, что она вышла замуж, и живет теперь в Голландии, что сын ее вернулся из Эмиратов в Адлер, купил там для бабушки квартиру, и она переехала туда из Германии.

Я очень обрадовалась, что у Сашеньки все хорошо и забыла об этом в кутерьме жизни.

И только потом я осознала, что Нина, сама, не зная об этом, именно для меня разыскала Сашу.

Кто бы мог подумать, что пройдет чуть больше года и судьба меня вновь сведет с Сашенькой, и что мы, как когда-то в юности, перемешаемся в вихре своих впечатлений от пройденной жизни, эмоций, переживаний и открытий…

Нас обеих до сих пор поражает эта потребность постоянного общения, как будто мы нагоняем пропущенные тридцать с лишним лет.

А ее мама! Неподражаемая тетя Мусечка! Это кладезь воспоминаний о событиях и испытаниях, выпавших на долю ее семьи, о том, как она выжила сама и помогла своим близким, а также открыла дорогу самым любимым людям – своей дочери и внуку…

Агата

В печке потрескивали дрова, в доме было тепло и уютно, а за окном уже второй день лил дождь, что называется, как из ведра…

Двенадцатилетняя Сашенька с замотанным шарфом горлом сидела в постели и пила теплое молоко с медом и содой.

– Бабонька, больше не хочу, потом допью, – ставя на край стола чашку, тихо сказала девочка, – мне уже лучше.

– Ну и хорошо, что лучше. Скоро выну из печи хлеб, придет мать, если опять не задержится, и будем ужинать, – и тихо добавила, перекрестившись, – Благодарю Тебя Дева Мария за нашего светлячка…

Бабушка Агата была самым близким человеком для Сашеньки. С ней она делилась всем, что ее тревожило, через нее познавала мир, и ей поверяла свои девичьи тайны. Конечно, она любила и маму, но та с утра до позднего вечера была на работе, часто и в выходные дни. Мама одна зарабатывала и обеспечивала их семью, которая состояла из них троих, да еще помогала своим двум сестрам и двум братьям. Так уж вышло, что самая младшая из детей Агаты была опорой и стержнем всей семьи, недаром, видно, она носила имя Богородицы…

– Бабонька, расскажи про волков, – тихо попросила Саша.

– Ты же знаешь эту историю наизусть.

– А мне все равно интересно, когда ты рассказываешь.

– Ну, хорошо. Сейчас подложу дровец в печку и вернусь.

Агата старалась донести до внучки путь их семьи деликатно и ненавязчиво – в каждом возрасте рассказывая лишь то, что девочка могла воспринять, не пугаясь жизни и не ожесточаясь…

Саша уже знала, что ее бабушка по происхождению немка, что она родилась в Гамбурге, что родители с маленькой Агатой приехали в царскую Россию в поисках счастья на новых землях, и поселились в маленьком городке на Днепре, под Запорожьем.

На выделенной земле они с немецкой педантичностью построили большой дом, обзавелись хозяйством, и семья крепко и сытно зажила в дружбе с соседями, среди которых были и выходцы из Германии.

Здесь Агата встретила своего будущего мужа, которого, как и ее, в раннем детстве привезли в Россию, но из Франции – мать его тоже была немкой, а отец – француз.

Не успели молодые пожениться, как Николай ушел в армию, а через полгода Агата родила близнецов Петра и Павла.

Николай двадцать пять лет служил в армии, сначала – в царской, а потом – в Красной.

Дети, появлявшиеся, кажется, после каждого визита Николая домой, и хозяйство были на плечах Агаты. А в последствие, когда муж отслужил и, работая на Запорожском сталеплавильном заводе, упал с высоты, поломав позвоночник, на руках Агаты оказался еще и муж-инвалид.

Николай никак не мог смириться со своей обездвиженной жизнью и угасал с каждым днем. На пятидесятом году жизни, не дожив двух лет до начала второй мировой войны (Великой Отечественной – для Советского Союза), он умер, оставив Агату с семерыми детьми, младшей из которых было тринадцать.

К тому времени два старших сына-близнеца уже учились в летном военном училище, откуда в августе сорок первого ушли на фронт и не вернулись, а пятеро школьников – два сына и три дочери жили с матерью.

Агата с раннего утра до обеда работала поваром в заводской столовой, а после обеда занималась домашним хозяйством и детьми.

Дети были очень дружны и во всем помогали матери.

После смерти отца сыновья, семнадцатилетний Виктор и шестнадцатилетний Федор как-то сразу повзрослели, и стали для матери опорой.

Виктор, окончив курсы механизаторов, работал в совхозе, готовясь через год уйти в армию, а Федор учился в сельскохозяйственном техникуме, мечтая в будущем стать ветеринаром.

Крепкий дом, хозяйство и две зарплаты – Агаты и Виктора, позволяли семье безбедно жить.

Если бы не война…

Когда фашистская Германия продвинулась до Днепра и оккупировала Запорожье со всеми окрестностями, Агата жила в своем опустевшем доме с тремя младшими детьми – дочерьми Анной, Елизаветой и Марией.

Виктор и Федор к тому времени ушли добровольцами на фронт, заменив собой погибших старших братьев.

Агата по-прежнему работала в столовой, где во время оккупации питались немецкие офицеры. Немецкий шеф-повар, узнав, что Агата немка, да еще его землячка – из Гамбурга – частенько помогал ей с продуктами для детей.

А однажды привез к ней в дом три мешка риса. Это было невиданное богатство в голодное военное время. И если дети Агаты хоть как-то питались, то были семьи, которые просто голодали.

Агата приняла решение разделить этот рис с соседями. Соседские дети незаметно проникали в дом Агаты и выносили на себе под одеждой драгоценный рис…

Вместе с отступавшими немецкими войсками, Агата и ее три дочери оказались в Германии, работая, где придется, за кусок хлеба, а после окончания войны вернулись домой с мечтой о воссоединении семьи и мирной жизни в своем доме, в своей стране, ведь они все считали своей родиной Россию.

Их дом, когда-то утопающий в зелени и цветах (никто не мог пройти равнодушно мимо яркой огромной клумбы перед домом), был занят каким-то городским начальником. Агату с дочерьми, уже расположившимися на ночлег прямо под деревьями в дальнем углу своего сада, приютили соседи.

Не успев порадоваться возвращению, они оказались в НКВД, где от них требовали признаний в шпионской деятельности в пользу Германии, допрашивая по ночам, избивая, и угрожая расстрелом.

И неизвестно, что было бы с ними, если бы не случайная встреча с одним из бывших соседей, юношей, служившим в то время в органах. Он был другом сыновей Агаты, и одним из подростков, выносивших тот рис для своей семьи…

После вмешательства этого молодого человека сменился следователь, прекратились допросы и побои, быстро состоялся суд, по решению которого Агата и три ее дочери отправились на лесозаготовки в Сибирь.

Изнурительный труд, гнус, комары, недоедание и недосыпание, все-таки, не могли скрыть красоту дочерей Агаты – причину беспрестанных переживаний матери.

Бойкая Елизавета быстро обзавелась покровителем из военнослужащих, охранявших их поселение, и он добился для нее досрочного освобождения.

Освободившись, девушка нашла себе, как ей казалось, состоятельного мужа, забыв о прежнем покровителе, и перебравшись с мужем в Узбекистан, как могла помогала матери и сестрам, посылая передачи с продуктами.

В это самое время пришло письмо от Виктора, который сообщал, что они с Федором живут в Казахстане, что Федор женился, и у Агаты затеплилась надежда, что скоро они все будут вместе.

Она украдкой молилась и благодарила Царицу Небесную за то, что ее мальчики остались живы после мясорубки сражений на фронте, госпиталей, заключения, принудительных работ в шахтах Сибири, а затем и высылки в Казахстан…

«За что? Да, мы немцы по происхождению, но ведь мы любим свою страну, в которой живем, за нее положили головы мои два сына, ей всю свою жизнь служил мой муж…» – мучилась бессонными ночами Агата, не находя ответов на свои вопросы.

Этническая родина была ей чужда и незнакома, а новая, где она жила с раннего детства, где родились ее дети, казалось, выбивала из нее любовь своим недоверием, подозрительностью и жестокостью…

И только после молитвы ей становилось легче, появлялись силы верить и надеяться, и глубокая теплая волна любви согревала ее сердце. В такие минуты она безмолвно просила, устремляя свой взгляд в небо: «Господи, не дай ожесточиться моим детям, покажи им силу своей любви, надели их терпением, дай им надежду и веру…».

За полтора месяца до окончания срока их пребывания в заключении, тяжело заболела Анна, и ее переправили в больницу в Омск.

Судьба или злая воля разбросала всех детей Агаты в разные стороны, оставив возле нее, словно в утешение, лишь младшую – Марию.

В ночь перед выходом на свободу Агата увидела сон:

она и ее дети стоят, взявшись за руки, кружком, ее муж и два старших сына, Петр и Павел, как будто парят над ними, а в середине круга сидят дети – пять мальчиков и одна девочка. Девочка вся светится и тянет ручки к Агате.

– Ты кто? – спрашивает Агата.

– Светлячок! – говорит малышка и улыбается.

Агата проснулась, удивляясь столь яркому сну, и решила для себя, что теперь все будет хорошо, что все ее дети соберутся вокруг нее, и они всегда будут вместе. Ведь эта приснившаяся девочка явно несла свет в ее жизнь.

Этот сон Агата вспомнит дважды в жизни – в момент появления на свет ее единственной внучки и когда они с Марией и маленькой Сашенькой приедут в черноморский городок и их взору откроется чудо природы – маленькие светящиеся жучки, хаотично летающие в темноте южной ночи…

Морозным январским утром 1951 года мать и дочь вышли за ворота, обтянутые колючей проволокой.

Взору открылся небольшой поселок.

Из труб бревенчатых изб, тонувших среди белых сугробов, струился дымок. Сосны, прикрытые снежными шапками, окружали поселок словно часовые.

То здесь, то там, утро наполнялось разнообразными звуками – слышался скрип полозьев, скользящих по снежной дороге, стук ведра о деревянный колодец, бряцанье цепи, поднимающей ведро с водой, храп лошади, ловящей первые запахи пробуждающегося дня…

– Доброго здоровьица, красавицы! Куда путь держите?

Рядом остановились сани, груженные дровами, и запряженные худощавой лошадкой. Мужичок с густой белой бородой, в овчинном тулупе, шапке-ушанке, с охотничьим ружьем за спиной, придерживал поводья и смотрел на женщин добрыми рыжеватыми глазами.

– Нам бы на станцию, до Омска добраться, – сказала Агата.

– Забирайтесь в сани, моя старуха тесто давеча поставила, должно шанежки готовы. Попьете чаю, а там и в путь можно…

В доме пахло пирогами, уютом и покоем, не смотря на явную бедность жилища. Хозяйка ничуть не удивилась появлению гостей, словно ждала именно их.

За чаем лилась неторопливая беседа, возвращая Агату с Марией в уже забытую ими жизнь, и обозначая новые вехи на их пути…

Дед Трифон, как его все называли в поселке, и его жена, сердобольная Александра Тимофеевна, жили вдвоем, потеряв на войне четырех сыновей. И редкий человек, вышедший из-за колючей проволоки, миновал их дом. Они всех готовы были обогреть и накормить, дать совет и какой-никакой провиант, чтобы человек не оголодал в пути. Трифон промышлял охотой, рыбной ловлей да кедровым орехом, а его жена содержала огород, собирала в лесу и заготавливала ягоды и грибы, а также травы, которыми лечила весь поселок.

На следующий день, ранним утром, усадив своих гостей в сани, Александра Тимофеевна поставила рядом корзинку с провиантом, и, перекрестив их на дорогу, сказала:

– Наша соседка довезет вас куда надо, не беспокойтесь. Она каждый месяц бывает в Омске на базаре и все там знает, подскажет, где можно остановиться, поможет с работой, если что…

Уверенная Клавдия каким-то гортанным звуком понудила лошадь пуститься в путь, и та пошла, унося за собой сани с незнакомыми пассажирками.

Агата все оглядывалась, пока две фигурки, Трифона и Александры, не уменьшились до точек и не скрылись из виду совсем.

Путь лежал через снега и сибирскую тайгу. Лошадь резво бежала по накатанной снежной дороге. Мария спала, а Агата тихо разговаривала с возницей, крепкой, смелой и уверенной молодой женщиной, немногим старше ее дочери. И эта уверенность каким-то образом передавалась Агате.

На смену страху и неизвестности появлялась надежда и вера в сказанное на прощанье Александрой Тимофеевной: «Все будет хорошо, мир не без добрых людей».

Клавдия, озабоченно посмотрев на небо, объявила:

– Сейчас сделаем остановку. Надо лошади отдохнуть, да и нам подкрепиться. Кабы буря не разыгралась.

Она первым делом дала лошади корм, затем споро развела костер и подвесила над ним котелок, наполненный снегом. Развернули припасы.

В корзинке с едой Агата обнаружила маленький узелок из красной тряпочки – там лежало несколько бумажных денежных купюр и монет.

– Муся… – тихо произнесла она, показывая дочери обнаруженные деньги, не в силах сдержать слез благодарности, пораженная широтой души и какой-то вселенской любви этих еще вчера незнакомых им людей…

– Мама, я обязательно заработаю много денег, мы никогда не будем нуждаться, и будем помогать бабушке Александре и деду Трифону, и всем, кому нужна будет помощь, – пылко сказала Мария, как будто поклялась.

И жизнь ее, действительно, сложилась так, что она всегда всем помогала, как своим родственникам и друзьям, так и совершенно чужим людям, которые в ее доме всегда находили кров и помощь…

От еды и чая, заваренного травами Александры Тимофеевны, Агата с Марией разомлели, но Клавдия уже давала команду засыпать снегом костер и грузиться в сани.

Солнце тем временем спряталось за тучи, поднялся сильный ветер, и все вокруг зашевелилось, затрещало. Деревья шатались и гудели – словно живые великаны переговаривались друг с другом…

– Нам бы только до метели поспеть, – проговорила Клавдия, подгоняя лошадь.

– А далеко еще? – с тревогой спросила Агата?

– Нет, как из тайги выйдем, через поле к железнодорожному полотну, а там уж вдоль него до самого Омска. Засветло успеем, – подбодрила своих попутчиц возница.

Вдруг, прямо над головами раздался сильный треск, и огромное дерево упало на дорогу, обсыпав путешественниц снегом, и едва не задев лошадь. Женщины вскрикнули от испуга, но Клавдия, успев туго натянуть поводья, уберегла и лошадь, и всех седоков от гибели…

Почти четыре часа женщины освобождали дорогу.

Вот где пригодились навыки работы на лесоповале. Пока одна орудовала топором, две другие оттаскивали огромные ветви с дороги. Вот уже и самая сложная задача – перерубить ствол, осталась позади.

Как только дорога была расчищена, сразу же отправились в путь, решив, что перекусят в пути – нельзя было терять ни минуты.

Тем временем день клонился к ночи, ветер все не стихал, сыпал снег. Сквозь качающиеся верхушки деревьев проглядывала желтая луна, то появляясь, то скрываясь в тучах.

Лошадь, отдохнувшая во время расчистки дороги, бодро бежала сквозь снежный вихрь, оставляя позади темноту леса.

Впереди уже открывался простор заснеженного поля.

– Ты что, Каурка? – обратилась Клавдия к лошади, будто ждала от нее ответа.

– Что случилось? – спросила Агата, чувствуя какую-то опасность, и инстинктивно прижимая к себе дочь.

– Да что-то лошадь беспокоится… – задумчиво проговорила Клавдия, одной рукой держа поводья, а другой, снимая с плеча ружье.

В это время они уже миновали лес, стало светлее, и дорога вела через поле в сторону слабо мерцающих вдали огоньков.

И тут взору открылась такая картина – слева от них, от темно-синей стены леса отделилась серая масса, которая двигалась в их сторону.

– Волки! – тихо сказала Клавдия.

И тут же четко распределила обязанности, похлопывая одновременно по крупу лошадь, успокаивая ее.

– Агата, перебирайся вперед, держи поводья, а ты, Мария, будешь подавать мне патроны.

Серая масса надвигалась, лошадь фыркала, чувствуя опасность, но бежала быстро.

Вот уже стали видны четкие очертания волков. Они настигали.

– Четыре, нет – пять, – шепотом проговорила Мария.

Клавдия увидела вдалеке еще один угрожающий их жизни ком, но ничего не сказала своим попутчицам. Сколько же их…

Пятерка волков быстро приближалась, уже стал различим устрашающий блеск их глаз. Клавдия все не стреляла – она знала, что патронов только семь, и поэтому она не может промахнуться.

Выстрел, еще один. Два волка, которые уже настигали сани, упали. Трое других продолжали погоню, приближаясь, казалось, каждую секунду.

Клавдия заложила следующие два патрона в свою двустволку и прицелилась. Во время выстрела лошадь дернулась, и Мария чуть не выпала из саней. Клавдия вовремя ухватила ее за ватник, одновременно понимая, что промахнулась.

За санями, уже совсем рядом, по-прежнему, бежали три волка. Один из волков вырвался вперед и уже был готов прыгнуть на седоков, но в этот момент рухнул замертво, сраженный метким выстрелом. Двое других, немного отставших от первого, чуть задержались, но всего на несколько мгновений. Видимо голод пересилил страх смерти, и они ринулись в погоню…

Мария, подавая следующие два патрона, тихо сказала:

– Последние.

– Нет, там еще один, – подбодрила Клавдия.

– Я один выронила, когда падала, – чуть не плача произнесла девушка…

Клавдия замолчала, потом, словно вынырнула – собралась, приняла решение.

Дала указания своим спутницам.

Мария слышала, что бывают охотники, которые попадают в глаз белке, чтобы не портить шкурку. Но, чтобы такой меткой была девушка, почти ее ровесница, она не могла и предположить, если бы сама не была свидетелем не только меткой стрельбы немногословной Клавдии, но и совершенным владением ножом.

То, как она убила двух оставшихся волков, не поддавалось описанию, это был какой-то цирковой номер.

При этом сама исполнительница не усматривала в этом ничего удивительного.

А произошло вот что.

Волки приближались, Клавдия выжидала.

Агата управляла лошадью, не переставая молиться. Мария до боли стиснула зубы, ее бил озноб от страха.

Когда волки приблизились на расстояние вытянутой руки, один из них получил выстрел в голову, а второй заходил справа, уже поравнявшись с санями и приблизившись почти вплотную. И в этот момент, уцепившись одной рукой за сани, и крикнув, чтобы Мария ее держала, Клавдия вонзила нож прямо в глаз волка, и тот рухнул…

– Мамочка, волков нет! Клавдия их всех перебила! – закричала Мария, не подозревавшая, что опасность вовсе не миновала, а лишь отодвинулась…

Пока только Клавдия могла рассмотреть, что в темноте надвигающейся ночи вырисовывались еще четыре волчьих силуэта.

Что произошло потом – не поддается пониманию…

Клавдия поднялась во весь рост и встала лицом к лесу.

Руки с растопыренными пальцами она выставила вперед, как будто ставя преграду на пути волчьей стаи…

И тут из ее груди вырвался ни с чем несравнимый звук – в нем была устрашающая мощь, смесь звериного рыка и внутриутробного воя…

От этого звука у Марии по всему телу пошел озноб, она была близка к потере сознания.

По щекам Агаты текли слезы, она истово молилась и держала поводья так крепко, что руки ее онемели, и Клавдия потом еле их расцепила.

Волки остановились, и, поджав хвосты, повернули к лесу.

Клавдия, обессиленная, повалилась в сани…

Как и говорила Александра Тимофеевна, Клавдия не оставила своих попутчиц без покровительства.

Вместе они разыскали Анну, которая к тому времени оправилась от болезни и уже работала нянечкой в той же больнице, где ее выходили. Анне дали комнату в больничном общежитии, и туда же заселились Агата с Марией.

Анна через два месяца уехала в Челябинск, куда направили ее лечащего врача, ставшего ее любимым мужчиной. А вскоре Агата с Марией переехали туда же.

Агата всегда жила так, как будто знала, что все будет хорошо, может быть от того, что была столь велика ее вера в Бога, и это давало ей спокойствие.

Она была уверена, что все ее дети скоро окажутся в одном месте и будут жить рядом, помогая друг другу. Не знала только, где это будет, так как все были разбросаны на просторах огромной страны, в которую входили пятнадцать республик, а народов, народностей и национальностей – просто не счесть…

Немка по происхождению, выросшая в России и сформировавшаяся, как личность, в Советском Союзе, она с детства впитала дух этой огромной страны, и своей малой родины – Запорожья.

Отсюда, и украинские песни, которые она напевала, орудуя на кухне, и четкие фразы на немецком языке, вылетающие из ее уст при сильном волнении…

Не успела Агата окончить свой рассказ прижавшейся к ней внучке, как звук открывающейся калитки возвестил о приходе Марии.

– Мама пришла! – обрадовалась Сашенька.

Мария

Еще в Омске, живя в общежитии, Мария подружилась с соседкой – молодой женщиной, которая сразу обращала на себя внимание отлично сидящей на ней одеждой. Зоя, как звали соседку, обшивала не только себя, но и массу модниц, с вожделением ожидавших своей очереди, чтобы, наконец, попасть к этой замечательной модистке.

Теперь Мария точно знала, чем она будет заниматься.

Зоя, не имея специального образования, с талантом, кажется, перешедшим к ней по наследству, не затрудняла себя выстраиванием сложных выкроек и не пользовалась никакими лекалами.

Конечно, она снимала мерки, как и полагается, записывая в столбик цифры, как это делали ее бабушка и мать, но потом она просто смотрела на столбик из цифр, брала ножницы, и вырезанные лоскуты, тут же, сшивала.

Все – примерка была готова прямо в присутствии заказчицы.

Мария не отходила от удивительной мастерицы, когда та работала, и постепенно включалась в процесс.

– Самое главное, – учила Зоя Марию, – ты должна представить уже готовое изделие на заказчице, увидеть ее в этом платье, блузке или что там…