Волчье лезвие
Рогарит молчал пока они поднимались по тропе, что ползла на зелёный пригорок с цветочным разноцветием и ароматом. Когда они оказались наверху, то Рогарит показал на дубовую рощу:
– Там было бы на одного меньше, если бы ты не спешил. Долготерпеливый лучше храброго.
– Терпение? Тебе его явно не хватило, когда осмелился нарушить запрет короля. Скажи – зачем?
– Я не мог отказать родителям, если они решили крестить сына по-другому – католическому – обряду…
Агилульф оглядел место тага15 – поляну с двумя десятками валунов.
– Не хочу вникать, – прервал Агилульф и уселся на один из камней. – Через две-три ночи, когда королевский гастальд устанет от охоты, я буду сидеть на этой поляне вместо нашего отца. И, надеюсь, не услышу от тебя никаких речей, противных вождям… Тогда они не потребуют наказания большего, чем фельгельд.
– Не для того я потратил столько зим на изучение слова Божьего, чтобы держать его в себе, – Рогарит отошёл на пять шагов назад, чтобы сесть на камень напротив брата, смиренно сложив руки на коленях. – Я стал таскать с собой того священника из Перузии, потому что он победил меня… Победил словом. Я не рассказывал раньше… В том круглом храме готов был снести его голову, но услышал, как он молит о спасении моей души. Понимаешь? Моей, не своей… Теперь я верю: меч может лишить головы, но слово сделает голову верной, заставит встать на твою сторону. А если ты думаешь, я страшусь смерти…
– Есть кое-что и похуже, – остановил Агилульф его пылкую речь. – Хочешь стать изгнанником и бродить с клеймом на лбу, пока не прирежет первый встречный? Ты хоть и уверен в силе слова, но всё-таки иногда своим мечом кромсаешь окрестные дубы.
На лице Рогарита проступила суровая жёсткость. Он встал и перекрестился:
– Что ж, на всё воля Божья, – повернулся и ступил на тропу в крепость.
– Вот как тебя убедить? – Агилульф поднялся и крикнул вслед: – Ради нашего отца, ведь если бы не он, тебе никогда не стать епископом.
Брат не замедлил шага, даже не обернулся: то ли не услышал, то ли уже всё для себя решил. Агилульф долго смотрел вслед, а затем отправился в Голубиную рощу. Там – среди шумных дубов, холмиков могил и стаи деревянных птиц, чьи столбики и фигурки потемнели от времени, – у свежевыструганного голубя застыла согнутая скорбью женская фигура. Лишь её жакет и складчатую коричневую юбку шевелил ветерок, и она, казалось, дрожала, как и листва на деревьях.
– Здравствуй, Гиза, – встал Агилульф рядом с женщиной со спутанными посеревшими волосами, как будто само горе прошлось по ним мёртвым гребнем тоски и печали, надломив каждую прядь.
– Значит, он остался где-то там, куда рвётся полететь эта птица, – сказала Гиза, не взглянув в его сторону.
– Да, – кивнул Агилульф, – он сейчас пьёт медовое пиво с Вотаном и другими храбрыми воинами.
– Он любил с горчинкой. Ему такого нальют? – повернула она лицо к Агилульфу, отчего он зачесал бритый затылок. – Мне запомнился тот день, когда ты родился… Накануне ночью звёзды крутились вокруг луны, – отвела Гиза взгляд, – а вечером волки, что последние два месяца бродили в округе, казалось, полезут внутрь… Они так выли. Сильней кричала только твоя мать, – покачала головой, словно до сих пор слышала тот вой и те крики.
Пока она говорила, Агилульф теребил бороду, скрещивал руки на груди, засовывал ладони за пояс, а его стопы мяли траву под ним. Если бы Гиза зарыдала, если бы хоть одна слеза вытекла из её глаз, то ушёл бы немедля, но голос её звучал тихо и буднично, а потому как зачарованный смотрел на её морщинистые пальцы, что касались соснового голубя. Она словно ждала, что птица обернётся Ольфом.
– …Вечером он пришёл ко мне, сел рядом, взял за руку и не отпускал. И ночь была тихая-тихая: волки ушли, а он остался со мной… и долго был рядом… до сего времени. Знаю, его смерть необходима, но можно ли было избежать хоть одной из этих? – она обвела рукой около сотни деревянных птиц, что взлетали во всех направлениях среди угрюмого полумрака под вековыми дубами.
***
На третий день с рассветом начался таг.
Солнце приближалось к зениту. Дозорный раз за разом поглядывал на западную стену. Предполуденные лучи разогревали ему плечи и спину, так же, как и что происходит на таге – его любопытство.
По дороге от тёмной стены лесов, за которыми высились горы с белыми вершинами, приближались два всадника.
Когда Ирм с Бёрном въехали в крепость, дозорный уговорил Ирма подняться, чтобы поболтать о походе. И вот, почёсывая бороду, растрёпанную ветром, он дивился причудам Лесной Девы.
Ирм рассказал ему, как в полумиле от стоянки гепидов нашли скот; как к концу дня отряд встретил Хагана и Бёрна, которые задержали ранее пленённых крестьян: они возвращались назад в деревню. Крестьяне поведали о том, что Лесная Дева с братьями увели их из лагеря, опоив дурманом гепидов.
…Дозорный обернулся на скрип пустой повозки, покидавшей крепость; у конюшни фыркали лошади. Марпий снимал с них сбрую, и они прядали ушами и мотали хвостами. Ирм уже прошёл мимо пустой площади. Все отправились на таг. В остальном крепость жила как в обычные дни: въезжали-выезжали повозки, дымили кухня и кузница, сновали туда-сюда слуги.
Западные ворота остались у Ирма за спиной, и он ступил к подножию пригорка с поляной для тага. Вокруг неё уже расселись зеваки. Справа от тропы к валунам, на которых сидели вожди фаров, на траве, устроился Лег и в задумчивости ерошил волосы.
На пути к нему Ирм обошёл двух альдиев – парня и молодую женщину. За ними присматривал лангобард с копьём. «Прелюбодейка», – вспомнил Ирм, что говорили ему о таге дозорные, но затем его мысли вернулись к прошедшим дням, когда вместе с Бёрном вёз Пию и её брата обратно в деревню.
Тогда Пиа сидела на лошади, позади него. Иногда она обнимала его торс, прижималась уже недетской грудью. И щекой. Ирм сдерживал скакуна, потому как его лёгкие жадными глотками вбирали благоухание ячменя и цветочных полян, теснили сердце к рёбрам, и оно скакало резвым жеребёнком.
– Пусти коня быстрей, – говорил ему Бёрн резким голосом, – тут пути на полдня, а время уже к ночи.
– Никуда не сбежит твоя невеста, – отбрыкивался Ирм. – Успеем.
Но Бёрн так и бурчал о её прелестях всю дорогу до деревни Пии, а затем и до Турина.
…Ирм не заметил, как преодолел около пятидесяти шагов, что отделяли его от Лега; как не слышал, что говорили вожди, выходя в центр круга, а потому вопрос Лега: «Как Пиа?» – сбил с толку так, что пока не сел на траву – молчал.
– Где Бёрн? – спросил Лег, пристально вглядываясь в лицо Ирма.
– Она на месте. К невесте пошёл, – повернулся Ирм к Легу.
Губы Лега дёрнула усмешка:
– Твой отец не разрешит тебе на римлянке жениться, а в наложницы не возьмешь. Сам знаешь, рабов не берём… Только если на войне, – сорвал он стебелёк, стал мять в руках и опять взглянул на Ирма.
– …мост в том месте позволит нашим альдиям и римлянам быстрее возить продукты в Турин и Папию, – громогласный голос убеждал собравшихся вождей.
В говорившем Ирм узнал Граусо. Тот поднялся с валуна, левая ладонь обхватила кожаный пояс с золотыми украшениями, а правая рука рубила тёплый воздух. Пот пропитал расшитую льняную тунику без рукавов и вылепил причудливые складки на спине.
– С чего взял, что хочу жениться? – сорвал Ирм сразу несколько стеблей, но тут же разорвал на мелкие куски и выкинул.
– Пропади моя борода, да у тебя глаза пьяные, словно полынного вина перебрал. Лучше среди наших найди.
– Мои альдии подъезжают на повозках с другой стороны и реку не переходят, – парировал другой вождь, с не менее вычурным поясом и потными складками на груди.
– Разберусь без тебя, – и ещё несколько стеблей разлетелись на мелкие кусочки. – Что тут? Опять мост? О нём спорили, ещё когда только сошёл снег.
Агилульф встал с валуна, его пальцы стиснули посеребрённый пояс:
– Решим так: кто переходит реку, пусть пришлют по плотнику, а кто нет – по челядинцу.
Вожди одобрительно загудели, закивали.
«С мостом решили. Хорошо. Будет ещё ближе до её деревни», – скакнуло сердце Ирма.
Агилульф говорил с Мунихом, но слова не долетали до Ирма. Он лишь видел, как Агилульф разводил руки в стороны – так и обнял бы гастальда, будь тот не так широк в талии. Щёки Муниха краснели и краснели, и стали как наливное яблоко на дереве. Наконец он кивнул и поднялся:
– Таг должен определить наказание для Рогарита, епископа Турина. Выслушаем его брата.
Вожди запустили пальцы в бороды, переглядываясь. Раздались голоса:
– Таг должен выслушать виновного.
– Где он? Пусть явится.
Муних сел на место, кивком головы и ленивым взмахом рукой пригласил Агилульфа.
Пять шагов приблизили Агилульфа к середине круга.
– Прошу простить моего брата, он раскаялся в своём проступке. Он так мучился от осознания вины, что перелечил душу вином, а потому не может мыслить разумно. Я запер его в темнице. Но прежде он сказал, что согласен уплатить фельгельд в королевскую казну: двести золотых монет.
– Надо, чтобы он сам признал на таге вину, – прозвучал хриплый голос Граусо.
– Если кто желает, может поговорить с ним в темнице, – отрезал Агилульф, когда вернулся на место.
– Давай последних, – крикнул Муних в сторону тропы.
Подталкиваемые тупым концом копья, парень с молодая женщина в тёмно-серых коротких туниках без поясов покорно проследовали в центр круга, где они встали на колени лицом к гастальду.
– Говори, – ткнул Муних в парня.
– Я… я застал жену с соседом, – залепетал молодой альдий, – они… они… и я убил его, а её… прошу осудить по cadarfada16.
– Всё верно говорит твой муж? – упёр Муних кулаки в бёдра.
Молодая женщина, казалось, уже умерла – так она скрючилась в спине, а руки свисали вялой листвой.
– Да, – выдавила она с кивком.
– За убийство заплатишь казне десять золотых, а ещё десять родичам убитого. Её утопят в тихой запруде, не позднее, чем завтра, – озвучил Муних приговор.
Над поляной воцарилось безмолвное единодушие.
Пока Муних вершил суд над альдиями, Агилульф зевал. После разговора с Гизой уже вторую ночь ему снилось, как Ольф клял дрянное пиво. Он просыпался в сумраке спальни, куда прохладный ветерок заносил сквозь оконный проём лунные блики и бросал их на стены. Ладонь нащупывала упругости служанки. Она с проворством ласки выскакивала из сна, чтобы похоронить его дурное видение в почтительных ласках.
…«Cadarfada требует смерти – как можно избежать её на войне, если даже таг неумолим? Но если…» – поднялся Агилульф и приблизился к осуждённым:
– Почему сам не убил жену? Ещё десять золотых фельгельда за второго убитого, и всё. Не пришлось бы её топить.
Парень поднял голову, глаза расширились, ладони стискивали друг друга до белых суставов:
– Я… я не смог, – пал он ниц, и рыдание разлетелось по поляне.
– Не смог или слишком дорого для тебя?
Агилульф остановился напротив молодой женщины:
– Сколько живёте? Дети?
– Две зимы. Нет, – помотала она головой с чёрными прядями.
– Вижу, ты и семя закинуть жене не можешь, – встал Агилульф за их спинами. – Пусть он сам убьёт ее…
Да, верно! Так и надо, – заговорили вожди, – … когда выплатит пятьдесят золотых в королевскую казну и столько же герцогу.
Тучный Граусо вскочил с места:
– За прелюбодеяние полагается немедленная смерть. Так требует cadarfada.
– Её смерть неизбежна, но не раньше, чем муж заплатит за неё, – ответил Агилульф.
– Сто золотых за всю жизнь не заработает, – выкрикнул один из вождей.
– А потому она родит не меньше двух мальцов, чтобы было кому отработать фельгельд после казни, – Агилульф плюхнулся на валун. Туника насквозь пропиталась горячим потом.
И как ни ругались и ни спорили вожди, он не отступил от своих доводов, чтобы сохранить жизнь женщине. Перебранка вымотала не хуже жестокой битвы, а потому упрёк Муниха: «Подивил, но раз ты убедил таг, пусть король решит, что с тобой делать» – сразу исчез из дум, как капля влаги пропадает на сухой земле в знойный полдень.
Этой ночью Ольф хлебал пиво с безжалостным наслаждением на лице.
Через десять дней гонец привёз три послания: два от отца, а ещё одно от короля.
Один свиток отец предназначил молодой жене и сыну Олларду, во втором писал, чтобы Агилульф распорядился о назначениях, пока кто-то из них двоих не вернётся. Он не упоминал о прошедшем таге, а значит, послание Муниха ещё не достигло Папии, – такой вывод подвиг Агилульфа призвать столесазо, чтобы тот описал всё, что случилось со дня его прибытия в Турин, и отправил отцу с гонцом.
Третье послание с королевской печатью приказывало ему с братом отправиться в Триент17 под начало Муниха, с которым следовать в Регенсбург.
Перед отбытием Агилульф проследил, чтобы слуги засунули в походные мешки плащи, подбитые мехом, длинные кожаные и шерстяные штаны, кафтаны из звериных шкур и меховые сапоги. Затем свистнул Сундрариту, который с унылым лицом следил за всеми приготовлениями. И они, млея от тёплого ветерка, под ярким солнцем верхом отправились на две мили по правому берегу реки По.
– Ночью прошёл дождь, – спрыгнул Сундрарит с коня у воды; серая туника, пояс с мечом упали на траву. – Лето на исходе, – поморщился, потрогав правой рукой левый бок.
– Лето на исходе, – повторил Агилульф слова и действия друга. – Только нам через перевал идти, а ты здесь ещё позагораешь. Ну что, кто вперёд? – кивнул он в сторону противоположного берега, где между ивами, кипарисами и дубами проглядывали виноградники с копошащимися под сочной небесной синевой римлянами-крестьянами.
– Ага, – плюхнулся Сундрарит в иссиня-зелёный поток и поднял из ближних кустов мелких белых цапель с длинными перьями на затылке, бакланов с чёрно-стальным оперением.
– Зря ты не берёшь меня, – отжимал Сундрарит бороду, когда они набултыхались как мальчишки и загорали голышом на берегу под кваканье и всплески рыбы. – Я бы показал им, как мы пиво пьём… Крепко приложил, – опять поморщился он, тронув левый бок.
– Не жалься, кроме тебя некого оставить, – сказал Агилульф без малейшего сочувствия в голосе, опираясь на руки за спиной и подставляя лицо под лучи.
– Вот думаю: а если бы кто-нибудь всё-таки спустился в темницу к Рогариту, а в нём ни капли вина и кроет всех проповедью? – улёгся Сундрарит на спину.
– Тогда бы ты заранее зашёл и оглушил его до беспамятства, – рассмеялся Агилульф.
– Ещё чего! – не оценил Сундрарит шутку. – Ешь меня тролли, мы его сонного вшестером тащили, так он мне рёбра отшиб. Бёрну по челюсти засадил так, что до сих пор едва жуёт.
Спина Агилульфа коснулась мягкой травы, ладони легли под затылок, а губы расползлись в широкой улыбке, обнажив зубы:
– Знаю, знаю! Теперь просьба легче – развлечь моего мелкого занудного братца.
V
Северная Италия
Предгорья Грайских Альп
Сентябрь, 588 г. н. э.
День угасал, как и гасла надежда Фроила увидеть разведчиков, отправленных к Турину.
– Сколько ещё ждать? – пробурчал конопатый сакс под скрип буковых и сосновых стволов. – Уже семь ночей торчим здесь впустую, – срезал он ножом кусок дикого поросёнка, что жарился на вертеле, источая сок и дымный аромат.
Уходящее солнце искрило на влажных после дождя мохнатых ветвях.
Очередные капли сорвались с веток, чтобы смочить лохматые головы саксов, франков, и даже двоих жестоколиких тейфалов. Всех тех, кого Фроил прельстил серебром на поход в земли лангобардов.
– Жуй мясо и дрыхни. Чего тебе ещё? – ответил Фроил, подкинув ветку, чтобы рассечь надвое ударом короткого меча. «Славная сталь. Есть монеты – есть добрые мечи», – подумал он, когда два обрубка упали ему под ноги на влажную каменистую почву с редкой травой, и продолжил:
– Хочешь получить серебра – придётся выждать… Иначе перестанешь тратить воздух, как мои соплеменники пару лун назад.
– Так-то оно так. Ты ведёшь, мы слушаем. Да вот скоро зерно кончится. Чем коней кормить будем? – сказал сакс под цыканье дроздов «так-так», под шум ветра в верхушках и под фырканье и ржание лошадей, стоящих привязанными поодаль от костра. – Не лучше ли сразу подобраться ближе, а там и…
– А там и – что? – прервал его Фроил, усевшись на бревно среди головорезов своей шайки, напротив сакса, одетого, как впрочем, и все, в серую шерстяную рубаху и штаны, кожаный пояс и сандалии. – Крепость атакуем?.. Я, конечно, любитель рисковых набегов, но лучше несколько раз перейти горы… Да его там может и не быть, – отрезал он ногу поросёнка с золотисто-коричневой корочкой, затем его меч на треть вошёл в землю.
Вдалеке с криком «кьяа-кьяа» взлетели галки, а когда в сумраке показались очертания трёх всадников, все поднялись с ладонями на топорах и копьях, чтобы встретить двух галлов-разведчиков.
– Прохладно тут, – сказал галл с двумя рыжими косичками на подбородке, пустив облачко пара изо рта, когда они спрыгнули с коней и подошли ближе, оставив за спиной третьего всадника.
– Погрелись на солнышке, хватит, – хмыкнул Фроил, разглядывая их бурые короткие туники, – здесь не тёплая долина, чтобы ходить как крестьяне. Кого притащили? – устремил он взгляд на всадника в кожаных штанах и жилете из шкур, чьи чёрные волосы показались ему знакомыми.
– Пока таскали задницы вокруг крепости, они так горели от опаски, что нас раскроют, что теперь рады и охладиться, – осклабился галл с впалыми щеками, усаживаясь у костра.
Едва он присел, как Фроил, выслушав косичкобородого галла про найденного проводника и разглядев девичье лицо с кривым носом, так рявкнул «Схватить. Ищите кинжал», что галл подскочил вверх, словно острые змеиные зубы прокусили ему мягкое место.
Две пары крепких рук схватили девицу за плечи, конопатый сакс оттянул ей голову назад, приставив нож к горлу, а косичкобородый галл подскочил, чтобы облапить и вытащить кинжал с пояса.
Встреча так поразила Фроила, что, забыв про ножку в левой руке, он стал тыкать ею в девицу со словами:
– Надо же, попалась, как там тебя – Азиль, кажется, – вглядывался Фроил в лицо, на котором проступали удивление и испуг. – Дружков её не встретили, что ли? – обратился он к галлу, который рассматривал кинжал с навершием на рукоятке в виде орлиной головы. – Один безухий, второй – со шрамом на лице.
– Как повариха проболталась, что сынок герцога отправляется в Триент, а оттуда в Регенсбург, – затараторил впалощёкий галл вместо товарища, встав рядом с ним, – мы сразу сюда, а по пути думаем: такая удача – их всего шестеро, а нас втрое больше. Как бы догнать? Ведь пока сюда, они далеко уйдут. Без проводника никак не успеть. Ну и наткнулись на неё. Говорит, за десяток монет проведёт, куда надо.
Фроил крутил перед лицом обглоданную поросячью ножку, но не выкинул – аппетит взял вверх.
– Вот смрадный хряк, – выругался он и словно позабыл про девицу. – Шестеро против двадцати, – оглядел шайку, с опаской взирающую на главаря, вооружённого мечом и объеденной костью. – Надо рвать в погоню. Что встали?
– Перехватить у перевала, – прохрипела Азиль, чем прервала общий порыв ринуться к лошадям.
– Ну-ка, уберите от неё руки, – шагнул Фроил к девице, – Что у перевала?
– Если они идут к баварам, кинжал им в бок, то перехватим у перевала, – пригладила Азиль волосы, что растрепал конопатый сакс. – Они поскачут по дороге, а мы – лесами, – встряхнула руками, словно сбрасывала ощущения от ладоней, ранее сжимавших ей плечи. – Как раз нагоним, пока они будут в Триенте.
– Гладко поёшь. Только почему «мы»? – откусил Фроил от ножки, потому как решил с ней покончить. – В прошлую нашу встречу меня из-за тебя чуть не подвесили на дуб с копьём в боку, а потому я бы так с тобой сделал. А вы в путь. В путь! – покрутил он над своей головой мечом, подзадоривая шайку.
– Без меня заплутаете, – наблюдала Азиль, как нехитрый скарб вытаскивали из десятка шалашей и складывали в походные мешки, – опоздаешь и не получишь монет за длиннобородого.
– Пусть так, – согласился Фроил, обглоданная кость улетела в кусты папоротника, – но не жди ласковости.
Копыта поглощали лесные тропы, что вились через лощины и взгорки, над которыми сменялись солнце и луна, облака и тучи, чтобы приглядывать за короткими привалами двух десятков всадников.
– Сколько ещё? – взглянул Фроил на Азиль. Она скакала на своей лошади рядом с ним, а он раз за разом пробегал взглядом по её бёдрам, что теснили кожаные штаны, по тонкой гибкой шее, охваченной петлей. Иногда Фроил тянул верёвку, и скрученные конопляные волокна впивались в кожу Азиль: она выгибала спину, выставляя напоказ ладное девичье сложение.
– Ещё пять ночей. Не терпится зарубить того русого лангобарда? – придержала Азиль лошадь, чтобы копыта не зацепили острые камни среди сосновых стволов, плотными рядами обступавших узкую тропу. – А он ведь тебя в живых оставил.
– Значит, поблизости была, когда нас кромсали, – поднял Фроил глаза к небу, затянутому чёрными тучами. – Неужто опять польёт? Всё одно, кому из длиннобородых мстить, а за него получу золото. А тебя, если доведёшь нас, то, может, оставлю ещё тратить солнечный свет… Хотя надо будет угодить нам, – обнажил он зубы. – Кто нос свернул? Полюбовнику перечила?
– Мне тогда десять было. В мою деревню из-за гор пришли франки и убили родителей. Убегала и получила кулаком… Пришлось взять кинжал, и вот потому не расстаюсь с ним, – зыркнула Азиль в сторону косичкобородого галла: – Не расставалась.
– Любопытно, – почесал Фроил свою всклоченную шевелюру. – «От кого-то я слышал такое».
***
Баварское герцогство
Предгорья Доломитовых Альп
– Войны нет, так что ничего не случится, – говорил Людер, отхлёбывая из чаши горячее красное вино с полынной настойкой и мёдом. – Эх, хорошо согревает… Мы идём по торговым делам в Венецию, так нам поручил король Хильдеберт… Они тоже так считают, – кивнул он в сторону десятка баваров, сидевших за столом с деревянными пивными кружками и блюдом с жареным фазаном.
Они с Брюном прибыли сюда, к предгорьям Альп, в сопровождении отряда баваров, ведомых Гундоальдом, спустя десять дней, как покинули Регенсбург.
– Всё равно. Как-то плохо встретить длиннобородых, – сказал Брюн, глодая птичью ножку. – Не зря они прислали руку.
– На рассвете уходим. Проводник уже здесь, – ответил Людер и махнул хозяйке постоялого двора, что наполняла пивные кружки, а когда она подошла, попросил ещё горячего полынного вина и положил монету, чтобы кинула костей Крувсу.
В тот вечер после прогулки с Теоделиндой баварский герцог устроил пышный пир в честь отбытия гостей, а прежде витиеватыми фразами сообщил, что, к великому сожалению, его дочь не может принять предложение короля Хильдеберта вступить в брак с лейдом Людером. Просил передать, что бавары клянутся в дружбе и готовы обтолковать любой союз.
– Ничего, Людер, завалишь другую принцессу, – хихикнул Брюн после речи герцога.
Людер пытался встретиться взглядом с Теоделиндой, которая занимала привычное место во главе стола с братьями и отцом, но она не уводила глаз дальше, чем блюда перед ней. Он гадал, в чём причина отказа, ведь не мог поверить, что таково было её решение, потому как в те моменты на обратном пути в крепость, когда лицо её обращалось к нему, угадывал выражение, подобное тому, что появлялось у Фели, когда она просила Брюна помочь с бочкой.
– Тут есть подвох. Точно есть, – зашептал Людер другу на ухо, чтобы не услышали лейды Хильдеберта, вкушавшие блюда и напитки за столом рядом с ними. – Не случайно король именно меня отправил сюда. Похоже, он и рассчитывал на отказ. Что скажешь?
– На отказ?.. Не забивай башку, поешь: жаркое – объедение. Что нас ждёт за горами, одни боги знают, – поднял Брюн кружку пива: – Давай!
…Два дня назад путь привёл их к двухэтажному постоялому двору с конюшней на тридцать лошадей, кузницей, стойлом и птичником. Лесная чаща вокруг прятала глубокие прозрачные озёра и речки, и вся эта местность позволяла двум хозяйским сыновьям добывать дичь и рыбу, которыми за монеты питались гости.
Отсюда тропа уводила путников в горы, на перевал, который приводил их в Италию и обратно. Эта же тропа и вела сюда лангобардских послов, ожидаемых баварами во главе с младшим братом Теоделинды, и чем дольше Брюн с Людером задерживались, тем с большей вероятностью их ждала встреча с ними.
Снаружи, сквозь оконца под оштукатуренным потолком, из вечерней серости летели цокот копыт, конское ржание, бряцанье металла, окрики и приказы всадников. Зашёлся лаем привязанный к ограде Крувс.
«Вот и дождались», – погладил Людер рукоять секиры, приставленной к ножке стола.
Дверь распахнулась, и вслед за холодным воздухом внутрь прямоугольного помещения – двадцать на тридцать шагов – вошли трое длиннобородых воинов в плащах, подбитых мехом, и в шерстяных штанах и рубахах под ними. От прохладных воздушных струй затрепетали огни свечей на стенах, а очаг с вертелом напротив входа, способный вместить тушу телёнка, брызнул искрами.