За гранью света
– Крей, – позвал меня Иан, и я обернулся к нему, ожидая удара. Но друг стоял, не двигаясь и глядя на меня с болью. – Крей, идем. Нам пора назад.
Я искал в своем сердце ярость, но ее там не было. Пустыня боли поглотила все.
– Убей же меня, друг, – провыл я и пополз к нему на коленях, склонив голову. – Убей быстрее, молю!
– Ты не должен умирать, – голос Иана звучал ровно и тихо. – Ты должен пойти с нами. Ты все поймешь.
Я поднялся на ноги и взглянул в их лица, напряженно-жалостливые лица братьев по Клану. Невозможно было понять, кто из них самый слабый, самый нервный – в стражи не берут слабаков. И я решился: рванулся, оскалившись на Иана, и выпустил когти и клыки в надежде, что он убьет меня. Иан размахнулся и ударил. Наступила тьма.
Головная боль была невыносимой. Я пошевелился и с трудом разлепил глаза. Тут же нахлынули воспоминания, и я подскочил, оглядываясь: мой дом, я на кровати, рядом стоит Иан. Боль сжала сердце – Миа…
– Доброе утро, друг. Собирайся, Доро ждет.
– Зачем? – я мрачно взглянул на стража.
– Узнаешь, – ответил он и, как мне показалось, улыбнулся.
Абы как умывшись, я вышел следом за другом наружу. Теплая, вечно летняя ночь Тропы окутала меня. Было пусто, где-то вдали пели песню, над головой пару раз пролетел кто-то из жителей. В отупении я брел с Ианом в дом главы. Я ожидал суда старейшин, но Доро был один. Он принял образ человека, правда не до конца, и попивал чай из старой щербатой кружки, держа ее сухой рукой с острыми и кривыми когтями.
– Садитесь, – сказал он и кивнул на диван.
Мы сели, и я уставился в пол. Почему они меня еще не убили?
– Крей, я должен кое-что тебе рассказать, – главный сделал паузу, я сидел так же молча, – о Миа.
Я дернулся от звука любимого имени, но голову не поднял.
– Мы давно ее подозревали. Она была слишком… не знаю, ненормальной, что ли, – Доро отхлебнул чай и крякнул. – Ты слишком любил ее, и мы решили, что, возможно, всё дело в этом, но мы ошиблись. Помнишь Рейга? Конечно, помнишь. Так вот, Рейг сделал с ней то же, что и она с тобой, но ушел один. Мы нашли его с неделю назад. А Миа любила его до сих пор и полностью ушла в запретные сферы.
– Она любила меня! – крикнул я. – Она сама призналась! Зачем тогда она звала меня с собой?!
– Ты был агнцем, – ответил Доро и взглянул на меня. – Она хотела откормить тебя, чтоб потом вместе с Рейгом испробовать твоей плоти и крови. Ты не знаешь этого, но если житель Тропы, презрев закон и потребляя плоть людей, обретет полную силу второй ипостаси, то ему останется только сожрать другого такого же, чтоб выйти за пределы власти Троп. Для него не будет преград, не будет старости, не будет смерти. Все Тропы откроются для него, и Тропа мертвых тоже. Это может быть только один из нас всех, но он обретет власть бога.
– И чем это плохо? – спросил я. – Он же сможет вернуть всех убитых и умерших?
Доро грустно взглянул на меня и вздохнул:
– Ты помнишь свои ощущения, когда питался?
Я кивнул.
– Так вот, – продолжил Доро, – если бы ты отведал плоти брата, то не стал бы добрым богом. Ты вечно бы жаждал крови и обратил миры в руины.
Я посмотрел в глаза старейшины:
– Это правда? Это правда, что она не любила меня?
– Правда, – выдохнул Доро и закрыл глаза. – Рейг следовал за вами, и они встречались. Так мы и вышли на вас, следуя за Миа по пятам. Смирись, Крей.
Я встал и, пошатываясь, вышел из дома главы. Остановился снаружи у входа и поднял голову: звезды светили холодным светом, равнодушно и бесстрастно взирая на нас.
– Меня сожжет солнце? – спросил я бесшумно подошедшего Иана.
– Нет, ты очистился слезами. И, надеюсь, не сделаешь глупость, – ответил друг и положил руку мне на плечо. Я молча кивнул и пошел прочь.
Прошло уже полгода, я вернулся к работе, без выходных патрулируя тропы, пытаясь забыть ее глаза и предательство. Жизнь налаживалась, но внутри меня простиралась всё та же мертвая пустыня. Мне предоставили все доказательства того, что Миа крутила мной как хотела, и я принял это. Но все чаще в голову закрадывалась мысль о власти, равной богу.
Сегодня после смены я сидел на том самом обрыве, свесив ноги вниз. За спиной раздались шаги, и рядом со мной присела Эйди, очень милая девушка, давно строящая мне глазки.
– Привет, – улыбнулась она. – Устал?
– Привет, – я улыбнулся ей в ответ. – Немного.
– Может, погуляем на днях? – спросила она и густо покраснела.
– Давай в мир людей? – спросил я. Эйди удивленно и радостно кивнула, а в глубине моих глаз мелькнуло нечто, что я так старательно прятал все это время.
Запах
Вначале появился запах. В коридоре едва уловимо тянуло трупной вонью, и я списал это на завалившийся куда-то мусор из пакета, который часто ставил у двери, чтоб потом вынести и не забыть. Обшарив и отмыв все закоулки и ничего не найдя, я решил, что, может, что-то испортилось в шкафу, стоящем в коридоре. Обычно там лежали обувь и одежда не по сезону, но иногда туда же я ставил пакет с луком, когда его некуда было деть на кухне. Сгнивший лук тоже воняет о-го-го. Обыск шкафа показал, что и эта версия оказалась ложной.
– Ну всё, – подумал я. – Видать, мышь сдохла под полом.
Полы в моем доме были старыми, деревянными, покрытыми обычным недорогим линолеумом, но перспектива вскрывать их меня совсем не радовала. Запах тем временем усиливался день ото дня.
Примерно через неделю с момента появления вони я решился: сдвинул шкаф, содрал плинтус и линолеум и принялся снимать доски. Дело оказалось весьма трудным, и только через два дня я снял весь пол в коридоре. Кроме пыли, там ничего не было. Выругавшись, я стал собирать всё обратно. Ломать не строить, поэтому восстановительные работы затянулись на неделю. Запах же становился всё сильнее и невыносимее, причем ощущался только в коридоре и нигде больше.
Примерно через месяц с момента появления вони, когда было обследовано всё вплоть до розеток и выключателей, я решился переклеить обои, надеясь на это, как на самый последний вариант. И вот, стоя на стремянке под потолком, я понял, что запах усиливается в районе люстры. Проверил – так и есть. Я незамедлительно снял люстру, разобрал патрон для лампочки, потрогал пальцем место крепления светильника к потолку около крюка. Там ничего не было, просто рядом воняло в воздухе.
Я слез с лестницы и, не повесив люстру на место, пошел на кухню, сел и задумался. Источник вони казался каким-то нереальным, но он совершенно точно был. Причем запах ощущал не только я, но и все приходящие гости, так что списать его на обонятельный глюк не вышло. В результате я плюнул и смирился.
Примерно через месяц после неудачной поклейки обоев, проходя мимо шкафа в коридоре, я заметил в полированной поверхности мутное отражение продолговатого предмета под люстрой. Он напоминал серый кокон. Стоит ли говорить, что ничего подобного в реальности не было. Я немного занервничал и списал это на галлюцинацию и мутную дверцу шкафа. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что отражение ведет себя как настоящее – меняется в зависимости от точки зрения. Аномальное место я стал обходить по стеночке. А что еще оставалось?
Каждый день я наблюдал за предметом в дверце и каждый день отслеживал еле заметные изменения. Он словно приобретал форму: прорисовывались руки и ноги, странно повернутая голова… В отражении шкафа постепенно проступил образ висельника.
Отвлекусь на минутку, чтобы уточнить, что в этой квартире совершенно точно никто не вешался. Не было висельников и по соседству, так как дом являлся ведомственным и мой отец получил тут квартиру сразу после постройки. Все квартиры были заселены работниками МВД и их семьями.
Поняв, что именно вижу в отражении, я надел тапки и пошел к соседу – подполковнику полиции в отставке. Бравый полицейский открыл мне дверь и, ничуть не смущаясь того, что из одежды на нем были только семейные трусы и тапки, а на роскошных седых усах остатки борща, сказал:
– Ну привет, Сашка, зачем пожаловал?
Я помялся на пороге:
– Здравствуйте, Михалвасилич. Я того… Можете ко мне зайти на пару минут?
Подполковник исподтишка кинул взгляд через плечо и прошептал:
– Сейчас, Катерину Семеновну спрошу. Она сегодня вечер воспоминаний устраивает, – с этими словами он повернулся и зашел в квартиру, не прикрыв дверь. – Катеринсеменна, Александр пожаловал, нужно помочь парню, я отойду? Нельзя же человека в беде бросать! – пробасил полицейский, углубляясь в комнаты.
– Ой, а что случилось? – раздался тонкий голос его жены и, обогнув подполковника, в коридор выпорхнула Катерина Семеновна собственной персоной.
Дама она была колоритная: ростом около метра шестидесяти и примерно ста килограммов веса. Муж боялся ее до дрожи в коленях, но обожал и превозносил, как богиню. Она была доброй и хозяйственной, обожала детей и животных, но почему-то перед ней тряслись все. Впрочем, у генерала дома начальник – генеральша, так и тут, видать, было.
– Здрасьте, – пробормотал я. – Там немного помочь… по дому, – я запнулся, идей не было, а соседка смотрела хоть и взволнованно, но испытующе. – Мужской совет нужен, – выпалил я, внезапно озаренный. – По поводу проводки и фазы.
Лицо Катерины Семеновны расслабилось.
– А, ну хорошо. Ничего в этом не понимаю, – она улыбнулась и, пропустив вышедшего из комнат подполковника, уже одетого в спортивный костюм, удалилась на кухню.
Мы прошли ко мне, и я остановился в коридоре.
– Ну вот, собственно, – промямлил я, топчась около шкафа и указывая на него кивком головы.
Было страшно, что Михаил Васильевич ничего не увидит, а я просто сумасшедший.
– Твою мать, – сказал подполковник и вытаращился на отражение. – У тебя водка есть?
– Есть… На кухне, – промямлил я.
Что он собирается с ней делать? Как оказалось, водка была для нас. Я разлил ее по стопочкам, и мы выпили не чокаясь.
– Дела, сынок, – проговорил подполковник. – Я такого раньше и не видел, только слышал всякое разное. Или мы с тобой вдвоем с ума сошли, или это чертовщина какая-то. Ты бы съехал отсюда, а то, знаешь, я в работе странных случаев много повидал, мало ли что.
– Как съехать? – ошалел я. – Может, попа позвать или бабку какую?
– Вот точно нет, – рубанул подполковник. – Я этого шарлатанья насмотрелся, только деньги вытянут.
Он замолчал. Мы посидели с полчаса, выпили почти всю бутылку, и сосед ликвидировался домой, напоследок пробормотав:
– Ты об этом лучше никому не говори и не показывай. Шкаф выкинь, сам съезжай, а квартиру сдай кому-нибудь.
Я кивнул, закрыл дверь и задумался. Если переживу ночь, то завтра точно выкину шкаф, а там посмотрим. Утро началось с головной боли и вони трупа. Вчерашнее решение не казалось таким уж безумным, и учитывая, что была суббота и идти на работу было не нужно, я принялся за дело. Стараясь не смотреть на отражение, разобрал шкаф и вынес его на помойку. Запах остался, и я, вздохнув, полез в интернет искать съемную квартиру, благо зарплата позволяла. Квартира нашлась быстро, не очень большая и простенькая, зато с хорошей хозяйкой и без вони. Свою я закрыл пока что – сдать этот морг вряд ли получилось бы.
Первые месяцы прошли гладко, всё было как всегда, жизнь шла своим чередом. В свою квартиру я наведывался примерно раз в неделю и ощущал тот же запах – видимо, труп никуда не делся. Я вздыхал, закрывал дверь и уходил. Месяца через четыре после того, как я съехал, мне среди ночи позвонил сосед и сказал, чтобы я срочно приезжал, так как с квартирой какие-то проблемы. Я сорвался в тот же миг, ожидая ужасов, но то, что меня встретило, вызвало просто панику. Дверь в квартиру была открыта, на площадке топтались соседи, полиция и врачи, которые выносили из моего дома человека на носилках. Другой человек сидел в углу под пристальным взглядом двух полицейских и, рыдая, бился головой о стену.
– Заходи, Саш, – раздался голос за спиной, и я увидел выглянувшего из-за соседней двери подполковника.
Я вошел к нему и спросил с ходу:
– Что случилось? Здравствуйте.
– Привет, привет, – ответил он, поглядывая мне за плечо в подъезд. – Это я вызвал полицию. Пошли на кухню, расскажу.
Он прикрыл входную дверь и прошествовал вглубь квартиры. Грузно усевшись на табуретку, Михаил Васильевич посмотрел на меня и начал рассказ:
– Спал я сегодня плохо. Вышел на кухню попить и слышу вопль. Ну я к глазку прильнул – пусто на площадке. А там орут что-то, и вроде как из-за стены, где твоя хатка-то. Я в подъезд – дверь твоя приоткрыта, и крики из-за нее. Ну я сразу вызвал наряд, в момент приехали-то, как к своим. Вломились, а там эти двое – грабители, видно. Отмычки при них, фонарики, морды протокольные. Один без сознания со следами удушения на горле, а второй сидит в углу и воет. Выволокли его, а он и тут воет сидит, про мертвеца говорит, – с этими словами он взглянул на меня и снова отвел глаза. – Ты это, показания там дай, квартиру закрой. Смотри только, скорее всего, они что-то не поделили, вот и подрались, а этот, воющий, под дурачка закосил. Всё понял? – он твердо взглянул мне в глаза, и я кивнул.
Куда уж понятнее, не про висельника же рассказывать.
Недели две меня таскали по допросам и опознаниям, вымотали вкрай, и как-то в запарке я не заметил, что на работе творится что-то не то. Когда закончились проблемы с грабителями и полицией, я вдруг обнаружил, что фирма, где я много лет трудился, приходит в упадок. Как-то резко снизились доходы и перестали выплачиваться зарплаты, куда-то пропал хозяин, а еще месяца через полтора мы закрылись. Я спешно искал работу, деньги таяли, съемная квартира стала непозволительной роскошью, и я с тревогой переехал обратно к себе.
Время шло. Ужасы домашние и мистические затмили ужасы обычные. Новая работа не находилась, друзья давно растворились в туманной дали, денег не просто не хватало, их не было вообще. Я начал пить. Пил и плевал, что долг по квартплате растет. Плевал, что по ночам слышу шаги. Не мылся уже несколько недель, не просыхал, продавал имущество. Меня всё это сломало ко всем чертям. И однажды, недопив последнюю бутылку, я понял, почему появился этот запах и труп. Я встал и, шатаясь, побрел к кладовке, достал старую бельевую веревку, еще советскую, прочную и толстую, снял в коридоре люстру с крюка и накинул на него петлю. Мне всё стало предельно ясно: это я висел в отражении. Табуретка, удушье, боль и темнота. Я ушел, сдался.
Боль в горле была неприятной, тяжело глотать, во рту сухо. Черт. Я пошуршал сухим языком по нёбу, вдохнул, закашлялся и тут же всё вспомнил. Открыл глаза: рядом со мной стоял весьма несвежий труп. Мужчина с синеватым лицом, в трупных пятнах. На шее четко прорисовывался черный след веревки, глаза были мутными и мертвыми. Моя петля лежала рядом, а труп смотрел на меня с сожалением. Он попытался что-то сказать, но из сломанной гортани вырвался лишь сухой, как труха, шорох.
– Ты меня спас, что ль? – просипел я и снова закашлялся.
Труп растянул губы в кривой улыбке, кивнул и что-то прошуршал мне в ответ. Я не боялся. Встал, прошел мимо него в ванную, умылся и напился воды. Пару раз меня стошнило ей же, но часть всё же попала внутрь. Труп стоял на том же месте и смотрел на меня. Я взглянул на него, прошел на кухню и спросил оттуда:
– Водку будешь? Тут на дне осталось.
Шлепающие шаги раздались в ответ, и мертвец зашел в кухню. Он сел неловко на табуретку, принял от меня стопку и с трудом выпил.
– Ну что, брат? Как мы до такого дошли-то? – спросил я мертвеца, тот только вздохнул в ответ.
Прошло еще полгода. На улице цвела весна. Брат, как я звал мертвеца, жил со мной, а у меня дела внезапно пошли в гору. На следующий день после моего неудачного повешения мне на карту упала приличная сумма от бывшего начальника: как оказалось, его пытались кинуть, устроили развал бизнеса, но он каким-то чудом выкарабкался и как честный человек раздал всем долги, а потом снова открыл фирму, которая быстро набрала обороты и стала процветать. Потом мне свалилось на голову наследство от какой-то многоюродной тетушки – я о ней и не слышал никогда, в виде отличной трешки почти в центре Москвы и нескромной дачи в Подмосковье.
В личной жизни тоже всё пошло на лад, но домой я женщин не вожу – брата испугаются или, что хуже, обидят его. Мы сидим с ним вечерами на кухне, пьем пиво или чай, я рассказываю ему о радостях и бедах, а он улыбается в ответ или похлопывает по плечу. Я не знаю, кто он и откуда взялся, почему именно у меня, но я рад, что теперь у меня есть лучший друг, пусть и немного пахучий.
Лестница
Лестница уходит вглубь, в черноту, куда-то, где нет ничего… или есть всё. Я спускаюсь. Очень медленно, глядя в зияющий чернотой провал, на уходящие во тьму ступени. Тут есть этажи, как в подъезде самого обыкновенного дома. Первый – вход, тут горит свет, есть звуки. Второй – там тоже лампы, дверь в помещение. Свет есть и на третьем этаже, но более тусклый, и на четвертом, но уже совсем бледный. Все это видно в провале между лестницами. Я могу разглядеть смутные ступени до пятого или шестого этажа, а дальше – тьма.
Я никогда не спускалась ниже третьего этажа. Почему? На втором этаже открыта дверь, и за ней стоят фигуры. Обычные манекены в одеждах семнадцатого и восемнадцатого века: платья, парики, камзолы, треуголки, роскошные ткани. Очень красивые, как в музее, но мимо них нельзя пройти. Они оживают и тянут руки, стоит только ступить на площадку второго этажа. Я знаю, они порвут в клочья того, кто не успеет. Они будут отщипывать своими пластиковыми пальцами куски живой плоти, погружать в живое мясо свои конечности и бесстрастные пустые лица с яркими красками румянца и помады. Арматура, заранее запасенная мной, разнесла с пяток фигур, когда я спускалась туда в очередной раз. Стоит ступить на лестницу, и они замирают, они снова куклы.
Третий этаж. Дверь. Тусклый свет, как от 45-ваттных ламп. Фигуры людей, нет, трупов. Гнилые, зловонные, с трупными пятнами, обвисшей и отслаивающейся кожей. Они, как и манекены, неподвижны, пока не ступишь на площадку. Невыразимо мерзкие существа начинают хватать тебя, оставляя липкие клочки кожи, слизь и вонь на том, чего коснулись. Гнилые зубы и синие холодные рты пытаются оторвать кусок. Я перебила их той же арматурой, почти всех, но не смогла спуститься ниже из-за животного ужаса темной бездны лестницы…
– Это всего лишь сон! – Инесса выпустила колечко дыма и вздохнула. – Он означает глубины твоего подсознания. Ты должна спуститься и познать себя.
Инесса эзотерик, как она сама себя величает. Высокая, крупная и статная блондинка с персиковой кожей, пухлыми губами, ярко-голубыми глазами слегка навыкате и нарисованной родинкой над верхней губой слева. Она гадает на таро, изучает литературу вроде Кастанеды и Блаватской и крайне уверена в своих силах.
– Еще иногда лестница означает спуск в жизни и карьере, но это не тот случай, – Инесса снова затягивается сигаретой, кашляет. Пышная грудь колышется в такт спазмам. – Чертовы сигареты.
– Ин, а подсвечивать-то там можно? – дурацкий вопрос, но почему-то он меня волнует больше всего. Я этот сон вижу очень часто, просыпаясь в холодном поту, и курю потом на кухне до рассвета.
– Свет загорится сам, как только ты победишь свои страхи, – авторитетно заявляет Инесса.
– А если не поборю? – робко спрашиваю я.
– Станешь одной из них, будешь мучить и убивать живых, – голубые глаза смотрят серьезно, но тут же проскакивает искорка смеха, и подруга заливается звонким хохотом. – Проснешься, дурында! Это же сон!
Я кривенько улыбаюсь: легко тебе говорить и смеяться. Мы просидели за разговорами и гаданиями до глубокой ночи, после чего я распрощалась и пошла домой. Страшновато ездить на лифтах, боюсь я их, но лестницы стали вызывать у меня просто панический ужас, особенно в темных подъездах. Я быстренько добежала до дома, благо жила через дом от Инессы, умылась, почистила зубы и легла спать.
Сон не заставил себя ждать. Дверь, лестница, этажи. Я спустилась на второй: обломки старых манекенов и новые, ожившие. Арматура, крошево, второй пролет. Третий этаж. Трупы. Занесла арматуру для удара и… «Пи-пи-пи-пи-пи-пи», – раздалось над ухом.
Будильник? Разлепив глаза, я нашарила телефон, разбудивший меня так не вовремя – суббота же, выходной. Но раз уж проснулась – туалет, сигарета, попить. Посетив заведение мыслителя, я вошла в кухню и закурила. Может, поесть? Ночное обжорство – штука вредная для фигуры и самомнения, но полезная для психики и довольной улыб…
Тут мне стало страшно: за дверью холодильника была она – лестница. Я захлопнула дверцу. Поморгала. Открыла. Она всё еще была там. Я ущипнула себя – больно, покраснение. Сосчитала до двадцати пяти и обратно – по-моему, не сплю. В голове не укладывалось происходящее, это было похоже на сон или полусон, когда уже встал, но еще в том мире. Что за черт, мать вашу, а?! Меня трясло. Осталось последнее средство проверки – набрать номер на телефоне. Я потянулась к смартфону и ввела домашний Инессы. С первого раза. Не путаясь в цифрах. Это, едрит его, не сон. Не сон!
– Алло? Чего тебе надо? – сонный голос подруги вернул меня к жизни.
– Инель, у меня проблема. – Я открыла холодильник в надежде – где там! – лестница никуда не делась. – У меня в холодильнике лестница!
– Обдолбанная дура! Чего ты там, опять накрылась шизой? Совсем долбанулась! – заорала подруга на меня из динамика.
– Я не шучу, – похоже, в моем голосе было что-то, что заставило поток мата прекратиться.
– Серьезно? – Инесса, кажется, проснулась.
– Ага, – мой голос был даже не обреченный.
Видимо, сильное потрясение спалило в мозгу какие-то предохранители, и я реагировала теперь на всё с каменным спокойствием. Ну сходят люди с ума, вот я переработала и сошла. Добрый доктор, укольчики, месяцок отдыха в палате, и буду как новая.
– Иди ко мне, быстро, – почему-то забеспокоилась Инесса.
Ну пойду, и чего такого?
– Я н-не м-могу п-прийти, – я стояла перед открытой дверью кухни и смотрела в коридор.
– Почему? – голос Инессы стал очень тихим.
– Тут тоже, того, лестница.
Скулеж из трубки оповестил меня о том, что Инесса в растерянности или даже в шоке – не знаю, раньше такого не слышала от нее.
– Ты уверена, что это не глюк? – спросила она спустя пару секунд.
– Не знаю, – я и правда ничего уже не понимала.
– Проверь! – голос в трубке стал командным, параллельно раздавалось шуршание. – Одеваюсь и бегу к тебе.
Я аккуратно придвинулась к дверному проему и вздрогнула от вопля в динамике:
– Только не молчи!!!
– Ок, я подхожу. Лестница там. Я делаю шаг ближе – оттуда пахнет сыростью и пылью.
– Аккуратно, я уже выбегаю! – в трубке раздался стук двери подъезда и пыхтение бегущей Инессы.
– Смотрю вниз. Ни черта не видно, нужно наступить на площадку.
– Осторожно там! Давай аккуратно посмотри.
Я сделала шаг за дверь.
– Не вижу. Может, глубже? Очень страшно, Ин.
– Аккуратно, я почти рядом. Сейчас в домофон позвоню.
– Ок. О-ой! – застонала я.
– Что?! Что случилось?! Эй!
– Как я тебе открою? – я потерла лицо. – Я сейчас всё же зайду, посмотрю вниз.
Нет, я не дура. Я прихватила с кухни тесак, фонарик (недавно ремонтировала слив в раковине, так фонарь тут и остался) и красную монтировку (даже не смейтесь: да, я фанат, и у меня бардак!), и шагнула в коридор. Дверь за спиной хлопнула.
– Что это было? – Инесса насторожилась.
– Дверь. Это была дверь на кухню, и теперь у меня за спиной стена. Инес, по-моему, это конец.
– Твою мать! – закричала она. – Стой там! Не сп… ся я-я ш… пшшш-пшш. Г…е ы…е…я с… шшш-пшшшш.
Связь оборвалась, но страх так и не появился. На этот раз я спущусь, у меня нет выхода, и либо выйду отсюда, либо… Либо ждите меня в своих снах. Удачи вам, ребята. Я буду ску…
Сладкий страх
Он затянулся сигаретой и выпустил колечки дыма. Они, медленно тая, уплыли в потолок.
– Страх, говоришь? Страх тут ни при чем. Когда я говорю «меня пугают» или «я боюсь», совсем не значит, что это страх. Точнее, не такой страх, к которому ты привык.
– А какой страх? – мальчик с непониманием смотрел на Него. – Я боюсь монстров под кроватью, ну то есть боялся. Я боюсь двойки, но это один страх, хоть и разных вещей. Я потею, у меня трясутся ноги и, наверно, эти, поджилки – не знаю, где они, но они точно трясутся. А как это – не такой страх?
Он посмотрел с усмешкой на мальчика: мелкий, синяки под глазами, тощенький. Умный парень, но еще ребенок.
– Вырастешь – поймешь, – Он снова затянулся сигаретой.
– Все так говорят. Объясни!
Мальчик обиделся и сидел, надувшись, но интерес заставлял его спрашивать дальше.
– Когда она говорит, мне больно. Нет, не так. В языках людей слишком мало слов, чтоб это описать. Я не потею, не трясусь. Я просто хочу вжаться глубже в пол, в стену, просочиться сквозь поры земли и спрятаться от этого визга, от этого грома. Будто тебя обливает раскаленной карамелью… Ты же трогал расплавленную карамель?