Следуй за белой совой. Слушай своё сердце

Солнце стояло еще высоко, и жара было просто невыносимая. Я подошла к старой акации, растущей совсем рядом с церковью, прислонилась к ней и, достав из сумочки новенькую, не открытую еще пачку дорогих американских сигарет, которые здесь разрешили продавать совсем недавно, машинально принялась рассматривать серого, куцего и какого-то нескладного голубя.

Я думала о том, что я бросила курить там, в Москве, и бросила там еще много чего, а сейчас здесь, на Эсперансе, это не имеет никакого значения. Но курить мне не хотелось, а хотелось думать о том, где сейчас мой вчерашний молодой священник из бара и еще почему этот странный голубь бродит у самых моих ног.

Мимо пробрели две усталые и, видимо, изнемогавшие от этой жары женщины. Они шли по коричневой земле босиком, и по их желтым широкополым шляпам я поняла, что это были крестьянки, возвращавшиеся с сахарной или кукурузной плантации.

– Жареные ананасы, каша из ананасов, пирог из ананасов… – говорила одна женщина другой, поправляя загорелой и не по годам морщинистой рукой свою шляпу.

– Работа, сон и солнечные ванны, – отвечала ее спутница – помоложе и, судя по внешнему сходству с первой, ее дочь, – для жизни нужно кое-что еще.

И они, крестясь и шепотом произнося имя Девы Марии, прошли мимо меня в церковь.

Я еще какое-то время стояла в душной тени акации, потом побрела в сторону леса, прочь от города. Мне казалось, что в сумраке джунглей я найду другую спасительную тень, а главное, место, где смогу наконец-то обдумать все, что произошло со мной.

Я совсем не боялась дальше и дальше углубляться в лес. Диких животных, ну или, по крайней мере, хищников, на Исле-Эсперансе не водилось, а людей я могла не опасаться – остров был слишком мал, чтобы на нем произошло более или менее крупное преступление. Все знали про всех все, а главное, знали в лицо каждого обитателя Эсперансы.

Я слышала голоса птиц, хотя самих птиц видно не было – возможно, их скрывала сочная зеленая листва тропических деревьев, а возможно, их и вовсе там не было. Но тогда я не думала об этом. И о чем думала – сейчас уже не помню. Кажется, как и с утра, меня преследовал образ молодого священника, имени которого я даже не знала и почему-то не спросила ни у одного из посетителей церкви или у прохожих на улице, хотя все они, конечно, должны были знать, как зовут молодого падре, и с удовольствием рассказали бы это и мне.

Быть может, я ходила по кругу в том большом шумном лесу, потому что шла, не разбирая пути, не запоминая никаких опознавательных знаков, чтобы не заблудиться.

Тем не менее через какое-то я все же стояла на тропинке, ведущей к побережью. А точнее, к тому месту, где располагалась хижина моего молодого «падре».

Как я уже сказала, было около восьми вечера и солнце садилось в море, за линию горизонта. Я не ощущала усталости от почти четырехчасового хождения по городу и лесу, но мое сердце бешено колотилось при мысли о том, что, может быть, сейчас на этой самой тропинке появится он.

Тогда я еще не понимала, что это – влюбленность или просто то странное чувство, которое знакомо многим людям авантюрного склада, которые, долго (или не очень) готовясь к очередному похождению, испытывают это самое чувство – тревоги от предвкушения осуществления задуманного.

Так случается иногда со всеми – странное непреодолимое волнение охватывает вдруг, казалось бы, совсем без повода или уж по более чем пустяковому поводу. Что-то подобное чувствовала я в те минуты.

Я поймала себя на мысли, что два или три раза вроде бы невзначай я прошлась по берегу мимо его небольшого домика с крышей из бамбука, пытаясь заглянуть в окошки, в которых, однако, не горело света, и было понятно, что обитателя этого жилища дома нет.

Наконец, я справилась с этим странным волнением и, пересилив себя, побрела по берегу, думая по линии прибоя дойти до собственного дома.

Я даже улыбнулась тому необыкновенному волнению, охватившему меня полчаса назад.

Неожиданно я услышала шаги позади себя. Невольно я ощутила нечто вроде страха – ведь было уже около 9 и почти стемнело.

Однако, обернувшись, в пяти шагах от себя я увидела нарушителя моего сегодняшнего спокойствия.

– Неужели вы стали языческим жрецом, которых здесь так не хватает, если верить вашим вчерашним словам?

Он вопросительно посмотрел на меня.

– На вас не сутана, а простая одежда! Неужели я не ошиблась и вы и вправду еретик? – сказала я, не в силах сдерживать улыбку.

Однако молодой человек оставался серьезным. Он казался даже встревоженным чем-то.

– Кажется, я вчера говорил вам, что я не священник еще и могу носить любую одежду, пока не принял сан.

– Простите, падре, – сказала я, специально называя его так, – но я не знаю вашего имени и никак иначе называть вас не могу.

Я развела руками, невинно глядя моему собеседнику в глаза.

– Пока для вас и для мира мое имя – Карлос, – ответил он, и в его голосе, как мне показалось, я услышала дерзкие нотки.

– О-о-о… – протянула я, – Карлос. Имя королей! Как же вас будут звать потом?

В моих и в его словах чувствовалось странное болезненное напряжение, какой-то надрыв. Тяжелые кроны тянулись ветками к нашим головам. У меня кружилась голова от влажности и смешения ароматов лесных диковинных растений и трав.

– А ведь сегодня, Ana, вы исповедовались мне! – вдруг сказал Карлос и пристально посмотрел на меня. Посмотрел так, что у меня мурашки по коже пробежали.

Мою улыбку словно смыло с лица. Мне даже показалось, что я покраснела.

– Да ведь это… обман!.. – почти прошептала я.

– Почему же? – спросил он и вдруг быстро подошел ко мне так близко, что я почувствовала у себя на щеках его горячее дыхание.

Теперь я действительно покраснела. Конечно, я не могла этого видеть, но я почувствовала, что к лицу прилила кровь, а щеки стали горячими. Я не в силах была посмотреть на Карлоса.

– Как здесь жарко, – прошептала я, отодвигаясь от него подальше, – я искупаюсь.

Я завязала концы рубашки на животе узлом и побежала в море прямо в шортах, так как купальника у меня не было.

Когда вода дошла мне до колена, я остановилась и оглянулась на Карлоса. Как мне почудилось в изменчивом вечернем свете, он был очень бледен.

– Так вы знаете теперь обо мне так много? – крикнула я, чувствуя, как меня охватывает сильнейшее негодование и даже злость вслед за уступившей им место растерянностью. – И вы, конечно, сразу узнали меня по голосу? Но вы говорили вчера, что не будете на мессе.

Я думала, он смутится, начнет извиняться или просто уйдет, и смотрела на него как победительница.

– Да, я узнал вас, – просто ответил молодой священник, снова подходя ближе ко мне. – Вы ведь знаете, как здесь все говорят: «Где мне найти свою половинку? Свадьба! Я теперь женатый человек!»?

– Но не священники!

Он схватил меня за руку, и я почувствовала, что его рука дрожит. Я не вырвала руки и ничего не говорила, это продолжалось мгновение, и я не выдержала, поднесла руку к его лицу и коснулась кончиками пальцев его щеки.

Карлоса как током ударило. Он бросился от меня прочь.

– Ты посвятил себя Богу! – крикнула я ему вслед и почему-то сама испугалась своего голоса и своих слов.

Я понимала, что завтра, когда он наденет сутану, он снова станет благочестивым священником, ни о чем не помышляющим, кроме служения Господу.

Я подумала, что сегодня он специально оделся так для меня. Но он не был готов пожертвовать любовью к Богу ради меня, даже скорее ради одной ночи со мной.

И мне было страшно при мысли о том, что тем вечером я могла разрушить его священный обет, стала бы его грехом… и, возможно, счастьем в одно и то же время.

Я погубила бы его душу, но почему эта душа так быстро поддалась искушению?

Этот вопрос мучил меня на протяжении всей дороги домой, в пятиэтажку, и всю следующую ночь, в которую я не могла заснуть до самого утра. Только когда забрезжил свет, а это означало, что на часах около четырех, я провалилась в сон.

ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ

Встала я через три часа, бледная, в ужасном настроении – болела спина, ныли руки и ноги от сильного волнения вчера вечером и плохо проведенной ночи. Выпив кофе, я вышла из квартиры и позвонила в соседнюю – напротив меня жила Анабель Норьега, с которой мы каждое утро вместе шли в школу.

Это был только четвертый день моего пребывания на Эсперансе, и я не представляла, как долго будут тянуться те три месяца, которые должен был продлиться мой контракт.

– Ты не знаешь Карлоса, молодого падре из нашей церкви? – спросила я у Анабели, когда мы спускались по лестнице – лифтов, разумеется, в хрущевке не было.

– Лично не знаю, но я видела его на мессах, на которые хожу каждый день. Говорят, он такой хороший молодой священник. Мне про него рассказывала сеньора Рамона Гарсия, повариха в ресторанчике на западном берегу, в той части города.

Alguna vez

– Hola! Que tal?

– Asi-asi, señorita!14 Что желаете?

– Простите, а señora Мария Дукарну сейчас здесь?

– Нет, сеньорита, она выйдет на работу, насколько я знаю, на следующей неделе.

– А, ясно, – сказала я, окидывая взглядом небольшой зал ресторанчика.

– А вы… Вы учительница, да? – спросила девушка, глядя на меня как будто с некоторой завистью, но словно осознавая мое превосходство над нею.

Так девочки-провинциалки смотрят на столичных девиц, щеголяющих в модных нарядах. Я сразу поняла, что девушка мечтает уехать с острова.

– Да… Я – Ана.

– А я – Аналиса, – улыбнулась молоденькая повариха.

Я тоже улыбнулась.

– Слушай, Аналиса, я приехала сюда только четыре дня назад, но успела уже познакомиться с некоторыми жителями Эсперансы…

– Да, у нас это быстро. Глядишь – и ты знаешь уже всех, кто проходит мимо тебя по улице. Это ужасно.

– А разве ты не местная?

– Я-то местная, а вот моя мать – она тоже здесь работает…

– Сеньора Гарсия?

– Да, так вот, она приехала сюда из Новой Гаваны! – с досадой сказала Лиса.

Я снова улыбнулась.

– Из Штатов переехать в это… – я чуть было не обозвала остров захолустьем, но, заметив, что Лиса очень ждет это мое слово, я остановилась.

– Договаривайте, сеньорита. Именно – в захолустье! Из Майами на Эсперансу может уехать только либо полная дура, либо женщина, умная настолько, чтобы не думать о том, где она оказалась.

– И твоя мать, разумеется, – умная женщина, и у нее были причины переехать сюда?

– Да, но я не такая умная. И не хочу быть такой… Она поехала сюда за отцом. Здесь, в стране, произошел переворот, и отец, военный, уроженец этих мест, поехал сюда помогать повстанцам. Отец погиб, а мать осталась здесь со мной, мне тогда исполнилось только два года. Она рассказывала мне, как поначалу было трудно. Режим, за который сражался мой отец, не удержался, и мы попали в разряд политических преступников… или как там это называют… Палома была разделена на две зоны…

– Да, – вздохнула я. В университете я писала диплом по переворотам в латиноамериканских странах и хорошо изучила эту тему. Но сейчас мне нужна была другая информация. – Знаешь… Я тут хочу с одним парнем познакомиться…

Аналиса насторожилась.

– Если это кто-то из солдат, охраняющих президентский дворец, то они все заняты!

Я прикусила губу, чтобы не улыбнуться снова. Эта девочка подумала, конечно, что я положила глаз на ее парня – будто бы на острове нет других молодых людей.

– Нет, кажется, он не солдат…

Лиса уже более дружелюбно сказала:

– Знаешь, просто мой Raul, он такой… такой милый, что мне кажется, он нравится всем женщинам и девушкам на острове.

– Понимаю, – кивнула я в ответ. – Но мой – не солдат. Я видела его с Панчо… Ты ведь знаешь Панчо?

Девушка расхохоталась.

– Конечно! Я же только что сказала тебе, что знаю в Паломе всех, а уж Панчо – тем более! Я с ним… встречалась раньше. Но знаешь, как раз дня три-четыре назад сказала ему, что мы можем быть только друзьями.

«Solo amigos» – теперь я поняла, отчего был так печален Франциско в день моего приезда. Слава Богу, значит, он все-таки влюблен не в меня.

– Так вот, тот парень, Панчо, кажется, называл его Карлосом.

Лиса изменилась в лице, которое теперь из смешливого превратилось в иронично-презрительное.

– А-а, Карлос, – протянула она, – но он же священник.

– Ну, он, кажется, только будущий священник.. хотя мне говорили, что он… м-м-м… несколько странный. Неужели он такой праведный?

– Еще бы! – с какой-то досадой воскликнула Лиса. – Настоящий святой! Ему с его внешностью в кино сниматься… Ах, какой бы из него вышел актер.

– Он тебе нравится?

– Да, он красавец. Но знаешь, я бы предпочла встречаться с милым недотепой Панчо, чем один раз поцеловаться с Карлосом. От него так и веет холодом!

– Не заметила.

– А ты поговори с ним, спроси у него что-нибудь. И поймешь… Знаешь, я расскажу тебе кое-что. Как-то мы гуляли с Франциско (тогда мы еще встречались) по пляжу, взявшись за руки, мы брели, сами не зная куда. Внезапно рядом с нами появился Карлос. Мы поздоровались, поболтали о том о сём и хотели уже уходить, как вдруг он говорит:

– Панчо, ты когда-нибудь любил?

Франциско улыбнулся этому странному вопросу и сказал ему:

– Конечно – любил и люблю. И эта девушка перед тобой, – он указал на меня.

– А ты, Лиса, любила когда-нибудь?

Я почему-то замешкалась, не понимая, чего он от нас хочет.

– Конечно, Карлос. Я люблю Панчо, разве ты сам не видишь?

Он посмотрел на меня так, что по всему телу пробежала дрожь.

– А разве это можно увидеть? Разве любовь можно увидеть?

Он покачал головой и добавил:

– Нет, нельзя. Увидеть можно радость, грусть. В конце концов, можно увидеть обман… но не любовь…

Я не знала, куда деваться, ведь тогда я уже влюбилась в Рауля и с Панчо встречалась только из страха остаться одной в случае, если Рауль не ответит мне взаимностью.

– Слушай, Карлос, ты любишь только Бога, и для этого тебе, кажется, не надо его видеть, правда? А мы земные существа и мы счастливы…

– Да, – сказал он и, попрощавшись с нами, пошел в противоположную сторону. Потом остановился и крикнул, глядя на меня:

– Знаете, один мудрый человек сказал когда-то, что легко скрыть любовь, сложнее скрыть ненависть. Равнодушие же скрыть почти невозможно!

Я побледнела, а Франциско, кажется, ничего не заметил. Все дело в том, что тем утром я думала о том, что никогда не испытывала к нему ничего. И что я была к нему равнодушна!

Примечания