Восход стоит мессы
Однако, к его глубокому разочарованию, затее этой не суждено было осуществиться. На пороге казарм неожиданно возник шевалье д’Англере. Его появление было встречено с энтузиазмом и заставило де Шевреза ненадолго отвлечься от своих занятий. Однако, судя по всему, тот не разделял радости собравшихся. Что-то язвительно бросив герцогу, шевалье отодвинул плечом одного из расшалившихся юнцов и подошел к лежащему на земле Ларошфуко. Затем достал кинжал и быстрым четким движением перерезал ему горло. Кровь полилась на каменные плиты. «Шутники» обиженно взвыли, лишившись полюбившейся игрушки, но Ларошфуко этого уже не слышал. Все было кончено.
***
Король Наваррский и принц Конде наконец нашли в себе силы отвести взгляды от окна и одновременно посмотрели друг на друга. Лица их были одинаково серыми.
Оба помнили предостережения генерала. Дитя религиозных войн, Генрих видел смерть неоднократно, но страшная гибель этого храброго преданного человека на потеху кучке спятивших юнцов его потрясла.
Между тем в коридоре со всех сторон слышались пьяные выкрики и смех. Время от времени во дворе появлялись гугеноты, наивно надеявшиеся найти у регулярных частей короля спасение от царящего во дворце хаоса. Многие из них были ранены. Дежурные гвардейцы методично отлавливали и добивали обезумевших людей, еще не верящих в свой конец.
Генрих поймал себя на том, что сидит на полу, зажав руками уши. Он заставил себя подняться, цепляясь за стену, и огляделся. Конде по-прежнему стоял у окна и не отрываясь смотрел на улицу.
– Лучше не смотри, – посоветовал Генрих, и хриплый звук собственного голоса показался ему незнакомым.
Конде резко развернулся на каблуках. Его лицо было искажено болью и ненавистью.
– Это ты виноват, – произнес он тихо; затем уже громче, срываясь на яростный крик, повторил: – Это ты виноват! Тебя предупреждали, но ты же не послушал! Что тебе чужие советы, ты ведь король! А теперь они мертвы, а ты продолжаешь коптить небо! Чего ты там хотел?! Мира?! Вот он, твой мир! Посмотри на него! Полюбуйся! Что же ты отворачиваешься?!
Генрих весь съежился под шквалом справедливых обвинений. Ему нечего было ответить.
Удар принца был направлен в лицо, и лишь отработанные рефлексы позволили Генриху уклониться. Однако страшные слова достигли цели. «Это ты виноват, ты виноват», – стучало в голове. Еще вчера можно было просто уехать. Почему же они этого не сделали? Он не мог вспомнить.
Очередной вопль, раздавшийся за окном, заставил его очнуться от своих терзаний.
Генрих подскочил к запертой двери и отчаянно задолбил по ней ногами.
– Откройте! Открывайте же, негодяи! – задыхаясь, кричал он. – Я должен говорить с королем!
– Подожди, дай-ка мне, – Конде словно обрадовался возможности применить свою ненависть по назначению. Он деловито подтащил стул и с силой ударил им в дверь. Резная ножка подломилась и отлетела в сторону.
– Черт!
В коридоре раздался новый взрыв пьяного хохота. Он отрезвил их обоих.
«Могут ведь и правда открыть… – подумал Генрих неожиданно спокойно. – Кто знает, чем это закончится…»
На место истерики пришло спокойствие безысходности.
– Ну что ж… – он мрачно улыбнулся. – Может, за нами и не вернутся, тогда нам повезло. А может, и вернутся. Вот и посмотрим. Подождем.
Однако ждать им пришлось недолго. Дверь резко распахнулась. На пороге стоял король.
Карл был пьян, с нижней губы свисала ниточка слюны. На лице его явственно читались признаки помешательства. Он появился в сопровождении Гуфье и Легаста, волоча за собой по полу тяжелую аркебузу, как ребенок – надоевшую игрушку.
Он с трудом сфокусировал мутный взгляд на своих пленниках, и в его заплывших глазках мелькнуло озадаченное выражение, как будто он не ожидал их здесь увидеть.
– А-а… вот вы и попались, мерзкие еретики… враги святой Церкви, – протянул король, впрочем, безо всякой злобы в голосе.
Он уронил аркебузу и вытащил клинок. Затем, вперив его в пространство где-то между Наваррой и Конде, яростно проорал, так, что было слышно на улице:
– Смерть гугенотам! Отрекайтесь, нечестивцы, или умрете!
Те как по команде отступили за кресла. Отбиваться стулом от шпаги и аркебузы было, конечно, несподручно, но другого оружия у них не нашлось. Гуфье и Легаст переглянулись, видимо, не понимая, должны ли они считать приказом пьяный выкрик своего господина, или это было лишь театральным действом, что так любил король. Они были значительно трезвее своего сеньора, поэтому не спешили выполнять его повеления. Рассудив, видимо, что расправиться с высокородными пленниками они всегда успеют, а вот воскресить при необходимости – вряд ли, Гуфье закрыл кабинет изнутри и встал у дверей. Легаст последовал его примеру. Генрих понял, что первая опасность миновала.
Из Карла тем временем будто выпустили воздух. Он рухнул в кресло и апатично уставился впереди себя, забыв о зрителях. Потом на его лице появилось беспокойство, он оглядел кабинет в поисках чего-то и вновь наткнулся взглядом на Генриха. Лицо короля просветлело.
– Эй, Наварра, слышь… ик… Налей-ка мне вина… И сам выпей со мной.
Генрих, молча поклонившись, взял с резного столика бутылку бургундского и наполнил два кубка, стараясь держать руки на виду, чтобы никому не пришло в голову, будто он собирается отравить короля. Оба кубка он поставил на стол перед Карлом, как бы предлагая ему выбрать самому.
Король не глядя схватил один из них и, осушив большими глотками, потеплевшим взглядом вновь посмотрел на зятя. Генрих пригубил из своего кубка. Момент показался ему вполне подходящим, чтобы задать некоторые вопросы.
– Объясните мне, сир, что происходит? – начал он с возмущением. – Почему вотчина французских монархов вдруг стала местом гибели ваших верноподданных протестантского вероисповедания? Я не верю, что в этом состоит воля короля.
Карл перевел на него мутный взгляд.
– Что происходит, что происходит…Избавление от гугенотской скверны, вот что происходит…Десница святой католической Церкви простерлась над нами, и дух наш воспарит через очистительный огонь, – бессвязно проговорил король, затем мечтательно добавил: – Видел бы ты, друг Наварра, что делается в городе. Скоро на улицах не будет ни одного поганого еретика, и святая благодать воссияет над моим несчастным королевством…
Он продолжал говорить что-то еще в том же духе, но Генрих его уже не слышал. Почему-то до этого ему не приходило в голову, что за стенами замка творится то же самое. Он наивно думал, будто хуже того, что он видел своими глазами, быть уже не может. Теперь же осознание размеров бедствия обрушилось на него с новой силой. Тысячи людей, которых он привел сюда, гибли сейчас на улицах Парижа, а он мирно беседовал с их палачом. Вдруг еще более страшная мысль резанула его. В городе была Катрин, его младшая сестренка, последний родной человек, оставшийся у него после смерти матери. Он вспомнил, как накануне вечером отправил ее в парижский особняк, наивно полагая, что там для нее будет безопаснее, чем в Лувре. Генрих живо представил себе, как толпа озверевших фанатиков расправляется с охраной, вламывается в дом, убивает прислугу, затем проникает в ее покои… Ужас скрутил его внутренности…
– Сир, там моя сестра! – Генрих непочтительно оборвал длинную тираду короля. – Ей всего тринадцать! Сир, пощадите ее! – он искательно заглядывал в глаза королю, пытаясь увидеть в них последние признаки человечности. Теряя от нахлынувшей паники остатки гордости, он готов был ползать в ногах у Карла и целовать сапоги, если бы только это помогло достучаться до потухшего сознания владыки Франции. Однако взгляд короля оставался тупым и безмятежным.
Тогда Генрих в ярости схватил его за расстегнутый ворот дублета и сильно встряхнул, так что голова его величества мотнулась назад.
– Сир, спасите мою сестру! – в отчаянии крикнул он, вложив в свой крик весь ужас, всю ненависть к этому слабоумному борову, лишь по недосмотру Божию носившему корону Франции. Сильные руки Легаста и Гуфье отшвырнули его от короля в угол комнаты. Однако его вспышка возымела действие. На лице Карла вдруг появилось осмысленное выражение.
– Ну что ты орешь, как блаженный, – недовольно произнес он своим обычным брюзжащим тоном, в котором не было и следа безумия. – Ничего с ней не сделается. Там мои люди. Ее защитят.
Он не лгал. Генрих понял это сразу, и сжавший его сердце ледяной обруч немного ослаб, давая возможность дышать.
Карл отлично все понимал, его сумасшествие было лишь маской, позволяющей скрыться от окружающего кошмара. Слабый и трусоватый политик, он вовсе не был жесток. Жертвуя тысячами жизней неизвестных людей, он все же пытался спасти хотя бы тех, кого знал лично, и именно ему король Наваррский и принц Конде должны были быть признательны за то, что до сих пор живы.
– Благодарю вас, сир, – искренне произнес Генрих.
***
А город тем временем бурлил кровавой пеной.
По сигналу колокола церкви Сен-Жермен-л’Оксерруа отряды городской милиции, солдаты и ополченцы герцога де Гиза приступили к последовательному истреблению старших офицеров протестантской армии. Дома, где остановились вожди гугенотов, заранее были взяты под наблюдение, чтобы никто из особенно ценных жертв не ушел живым. Все выходы из Лувра были перекрыты людьми господина де Коссена, получившими строгий приказ не выпускать никого из сторонников принцев Бурбонов.
Задача регулярных войск состояла в том, чтобы, избавившись от полководцев, лишить гугенотов возможности сопротивляться. Однако инициатива властей оказалась cэнтузиазмом подхвачена горожанами и чернью, и в скором времени жестокая, но объяснимая «военная операция», направленная против верхушки протестантской армии, превратилась в массовое истребление всех гугенотов.
Ненависть, взращенная последним десятилетием религиозных войн, замешенная на страхах, подогретая безнаказанностью и вином, в одночасье взломала все заслоны христианского воспитания и человечности, выплеснулась на улицы города. Толпы убийц и насильников, людей, которые еще несколько часов назад были скромными торговцами или аптекарями, примерными отцами семейств, затопили Париж.
Некоторые магистраты противились резне. Прево Парижа Жан ле Шеррон неоднократно отдавал приказы сложить оружие и разойтись по домам, но разве могли его теперь услышать? Ворота города закрылись, и Париж превратился в гигантскую ловушку, в которой за одну ночь погибло несколько тысяч человек.
Глава 14. По другую сторону Сены
Почему люди следуют за большинством? Потому ли, что оно право?
Нет, потому что оно сильно.
Мишель де Монтень
Шевалье д’Англере вытер кинжал об одежду мертвеца и быстро пошел к воротам. Стражник без единого слова выпустил его.
Город был непохож сам на себя. Отовсюду слышались крики, плач, смех… В свете факелов сновали какие-то тени. Д’Англере обошел лежащее прямо у ворот мертвое тело. Наклонился, перевернул его, заглянул в лицо. С удовлетворением узнал шевалье де Телиньи, правую руку генерала де Ларошфуко. Откуда он тут взялся? Ведь ему полагалось быть в городе. Не все ли равно? Что ж, господа еретики, недолго довелось вам топтать мостовые Парижа.
Краем глаза он отметил, как небольшой отряд гугенотов довольно успешно отбивается от превосходящих их по численности, но явно уступающих в умении ополченцев Гиза с белыми повязками на рукавах. Гугеноты заметно теснили их, некоторые из нападавших уже были мертвы. Д’Англере вынул оружие и поспешил на помощь своим.
Его шпага со свистом распорола воздух и проткнула живот одного из гостей. Кинжалом он отбил клинок второго и слегка отступил, чтобы принять новый бой.
Радость освобождения пела у него в крови – долго он будет помнить эту святую ночь!
Благодаря вмешательству опытного воина, перевес опять сместился на сторону католиков. Тут подоспел еще один отряд ополченцев, и у врагов не осталось шансов.
Д’Англере стало скучно, и он двинулся дальше.
Проходя мимо трактира «Синий петух», он увидел, как несколько молодчиков из ополчения Гиза с белыми повязками на рукавах ломятся в двери. Это показалось ему странным недоразумением, и он решил вмешаться.
– Эй, господа, вы что-то перепутали. Здесь живут добрые католики, я знаю хозяина этого дома!
– Эти добрые католики, сударь, прячут у себя гугенотов. Значит, они и сами гугеноты!
– Эй, ребята, поднажмем, – крикнул кто-то. Тут замки не выдержали, и дверь провалилась внутрь. Откуда-то сверху раздался женский крик.
– Католики мы, католики! Детей-то пощадите, нехри…
Фраза оборвалась на полуслове. Ожидая самого худшего, д’Англере растолкал их локтями и пробрался наверх. Это был тот самый зал, из окна которого он совсем недавно наблюдал за армией гугенотов, входившей в Париж. На полу в луже крови лежала матушка Фуке. Рядом с ней, хватаясь за ее юбку, в голос ревела пятилетняя девочка.
Другая девочка, лет тринадцати, старшая дочь мэтра Фуке, судорожно пыталась оттащить сестру от умирающей матери. Мальчишка лет семи забился в самый дальний угол. Он непрерывно икал и в ужасе таращился по сторонам, явно не понимая, что происходит.
– Кто это сделал? Вы что?! Не в своем уме?! – д’Англере не понимал, как такое могло случиться.
– Эта баба скрывает гугенотов! – крикнул кто–то. – Проваливайте-ка отсюда, сударь, подобру-поздорову!
Но шевалье и не думал проваливать.
– Убирайтесь, – велел он непрошеным гостям и поудобнее перехватил шпагу. Что-то в его лице было такое, что ополченцы, совсем еще недавно храбро сражавшиеся с женщиной и детьми, нерешительно мялись у входа. Их было пятеро против одного, и им, пожалуй, казалось глупым выполнять приказы этого странного господина.
– Это вы уходите, сударь, пока целы, – спокойно возразил старший из них, державший в руках топор. – Здесь прячутся гугеноты, а эти люди им помогают.
– Эй, Жако! Хватит болтать, может, он и сам гугенот, только белую повязку нацепил! Давайте-ка, робя! Подна…
Он не успел договорить, потому что клинок д’Англере пробил ему горло. Кровь фонтаном хлынула на ковер и белую скатерть.
– Ну? – угрожающе произнес шевалье. – Кто еще думает, что я гугенот?
Они разом отступили, шарахнувшись от товарища, что еще корчился на полу, издавая булькающие звуки.
– Слышь, Жако… А может, он и правда, эта… католик… Ну его…Некогда нам…
С опаской глядя на незнакомца, они попятились к выходу, подстегиваемые угрюмым взглядом шевалье. Когда они наконец ушли, д’Англере наклонился к матушке Фуке. Несмотря на лужу крови на полу, она была жива и тяжело дышала.
Он стащил со стола скатерть, скомкал ее и зажал ею рану.
– Эй ты! Как тебя? – д’Англере огляделся в поисках старшей девочки.
– Я здесь, господин, – надо отдать ей должное, она быстро сообразила, что ему требуется ее помощь.
– Полотенце неси! Где у вас полотенце?
– Сейчас, господин…– она ненадолго исчезла из поля зрения. – Вот, возьмите, – ее тонкая рука, протягивающая ему полотенце, мелко тряслась, но она делала что нужно и не теряла головы. «Молодец девчонка», – краем сознания подумал д’Англере.
Он взял полотенце и перетянул рану, как мог. Потом поднялся с колен и повернулся к девочке.
– Где господин Фуке? Твой отец где?
– Он…у-ушел… бить еретиков… сказал закрыться, но тут был раненый, и матушка… его впустила…
– Ясно. Давай-ка перетащим ее в подпол, – он снял столешницу со стола и осторожно перенес на нее мадам Фуке.
Д’Англере никак, никак не мог допустить, чтобы она умерла. Он вспомнил свою собственную мать, к которой так и не успел на помощь…
– Что стоишь? Помогай, – велел он девочке, – держи второй край.
Вдвоем медленно и осторожно они несли в подпол раненую женщину. Младшая очень мешала им, продолжая реветь и хвататься за мать. Д’Англере хотел прикрикнуть на свою помощницу, чтобы она убрала куда-нибудь сестру, но сообразил, что ей-то приходится намного тяжелее, чем ему самому.
Устроив мадам Фуке в подполе, он взял еще одну скатерть и прижал к ране.
– Держи крепко, – сказал он, – попробуй остановить кровь. Я приведу доктора, иначе твоя мать умрет.
Он вылез наверх, сгреб в охапку мальчишку, который продолжал икать и бессмысленно пялиться на него, спустил его в подпол к матери и сестрам.
– Закройтесь на все засовы, сидите очень тихо и никому не открывайте, – велел он.
– Господин, не уходите, – девочка судорожно хватала его за колет, – они вернутся и убьют нас всех!
Не отвечая, он отцепил от себя ее пальцы; лицо ее было зеленоватым от ужаса.
– Как тебя зовут? – спросил он неожиданно для себя.
– Мари, господин.
Он взял ее за подбородок и посмотрел в глаза.
– Я скоро вернусь, Мари, и приведу врача. Все будет хорошо, слово дворянина.
Д’Англере выбрался из подпола, прислушался к скрежету щеколды снизу и прошел в кухню. Там лежал человек с рваной раной в боку.
– Гугенот? – спросил он коротко, вынимая окровавленную шпагу.
Раненый кивнул. Он легко мог солгать, что католик, но для всех этих фанатиков, которые гибли сегодня на улицах города, подобная спасительная ложь была равносильна предательству.
Раненый смотрел, как с лезвия капает кровь, но не пытался ни защититься, ни просить пощады, потом закрыл глаза и начал молиться.
– Я не убью вас, сударь, – помолчав, сказал д’Англере, – ради доброй хозяйки этого дома. Ваш Бог сам накажет вас, что вы спрятались за ее юбку.
Он развернулся и быстро выскочил за дверь.
Бойня вокруг продолжалась, но сейчас ему было не до нее. Человек, который этой ночью вышел на улицы города, чтобы убивать, неожиданно оказался слишком занят. Он пытался спасти хоть кого-нибудь.
Аптекарская улица находилась всего в двух кварталах отсюда, и д’Англере быстро нашел нужный дом. Он забарабанил кулаком в дверь.
– Эй! Мэтр Салье! Открывайте, это я, Шико, есть работа для вас.
Дом молчал, из-под закрытых ставней не пробивалось ни единого лучика света.
– Мэтр Салье! Дьявол вас забери! Открывайте! Или, клянусь смертью Христовой, я подожгу дом!
Угроза подействовала. Маленькое зарешеченное окошко приоткрылось, и в проеме показался длинный пористый нос.
– Уходите, господин Шико! Я сегодня не принимаю, уходите, говорю вам! Вы и так привлекаете слишком много внимания.
– Я сейчас позову сюда целую толпу вон тех мясников и скажу им, что вы прячете у себя гугенотов, если вы не откроете дверь.
– Не надо, не надо, господин Шико, – дверь приоткрылась, и д’Англере смог войти.
– Собирайтесь! – приказал он. – Здесь совсем недалеко умирает добрая женщина. Вы должны помочь ей. Вы же давали клятву… этого… как его…
– В этом безумном городе умирает прорва людей! Не могу же я помочь всем!
– Не надо всем. Помогите ей. Где ваш портфель? А, вот он, наверное! Все? Вы оделись? Идемте. Да шевелитесь вы живее, на улице вправду опасно.
Когда шли по переулку Сен-Мари, дорогу им перегородила огромная толпа. Людская река катилась между домами, вынудив их остановиться, чтобы пропустить бурлящий поток. Мимо на белоснежной кобыле проскакал герцог де Гиз.
– Убивайте! Убивайте всех! Я один отвечаю за все! – кричал он, и толпа восторженно вторила своему кумиру.
Вдруг какой-то человек из толпы заметил их. Он отделился от своих товарищей и направился прямо к д’Англере и мэтру Салье.
– Гугеноты?! – заорал он, целя из аркебузы прямо в доктора.
– Да мы католики, олух, не видишь, что ли, – д’Англере указал на свою белую повязку и перекрестился.
– А-а… католики, – разочарованно протянул тот. В этот момент палец его сорвался с крючка, и аркебуза выстрелила. Салье резко присел. Пуля просвистела мимо.
Д’Англере взял аркебузу за дуло и резко дернул на себя. Борец за веру выпустил оружие и неуклюже свалился носом в грязь. Он долго возился на земле, пытаясь подняться. Наконец д’Англере это надоело, он наклонился, обшарил незнакомца и снял у него с пояса два мешочка с пулями и порохом.
– Э-э! Э-э! Вернитесь, вы куда?! – возмущенно орал ограбленный им вслед, все еще силясь встать на ноги.
Когда они вернулись в разоренный трактир, мадам Фуке была еще жива.
Оказавшись в своей стихии подле больной, мэтр Салье тут же перестал трястись и принялся за дело.
Он внимательно осмотрел и промыл рану целебным бальзамом, стянул края и наложил плотную повязку
– Задеты мышцы и жировая прослойка, ничего опасного, – сказал эскулап, – но потеряно много крови. Вы неплохо перевязали рану, господин Шико, вам удалось остановить кровь. Если бы не это, в моем визите уже не было толку. Теперь нужен покой, много теплого питья и ежедневные перевязки. Я дал успокоительный настой, она скоро уснет.
– Не уходите, господин Шико, – попросила мадам Фуке: она была в сознании, но очень слаба. Д’Англере погладил ее по волосам.
– Спите, матушка, я здесь.
Он уселся на пол, облокотившись спиной о бочку с моченой брюквой, и прикрыл глаза. На минуту ему показалось, что он в своем родном замке, что он успел…
– Господин Шико, – голос мэтра Салье вернул его в настоящее, – я видел, на кухне еще один раненый. Его тоже перевязать?
– Как хотите, – равнодушно бросил д’Англере; он вдруг почувствовал себя настолько измученным, что больше не имел сил ненавидеть, – только имейте в виду, это гугенот, и я не намерен платить вам за него.
Салье вздохнул.
– Гугенот, католик… Не все ли равно?
Он ушел наверх и долго возился там.
– Господин Шико, – крикнул мэтр Салье, – помогите-ка мне перенести его вниз. Будет жаль, если его здесь зарежут и все мои старания пойдут прахом.
Д’Англере, чертыхаясь, поднялся и пошел выполнять просьбу. Вместе они перетащили раненого в безопасное место. Близилось утро, и нужно было возвращаться в Лувр.
– Мэтр Салье, вы умеете стрелять из аркебузы? – спросил д’Англере.
Тот побледнел, но кивнул.
– Да, немного.
– Не пытайтесь ни в кого попасть, – посоветовал д’Англере. – Главное, напугать, чтоб не лезли. А мне пора идти.
К рассвету стало тише.
Д’Англере шел по набережной Сены, возвращаясь в Лувр. Мертвые тела плавали в реке, создавая запруды у мостов. Воды ее были окрашены красным.
Он то и дело перешагивал через трупы. Все они были почти голыми, и невозможно было определить, кто здесь католик, а кто гугенот. Много попадалось молодых мужчин, но также много… очень много женщин… детей… стариков…
Где-то совсем рядом он услышал крик и улюлюканье. Кровавое пиршество продолжалось. Д’Англере рванулся туда, но раздался выстрел, смех и звук падающего тела. Крик оборвался.
– Святая Мадонна! Великий Боже, – бормотал он про себя. Он пытался не смотреть по сторонам, но не смотреть было невозможно.
Только сейчас он понял во всей очевидности, что они натворили. Он прислонился спиной к стене какого-то дома и стоял так, набираясь сил, чтобы идти дальше через растерзанный город.
***
Генрих Анжуйский, бледный и с красными глазами, метался по своей спальне в ожидании новостей. Ему и в голову не приходило покинуть эту спасительную обитель, чтобы самому увидеть, что происходит в городе или хотя бы во дворце.
В дверь постучали.
– Это я, мой принц, открывайте, – раздался из-за двери голос Шико.
Герцог подскочил к двери и нетерпеливо откинул засов.
На пороге и вправду стоял д’Англере. Его одежда была перепачкана кровью. Кровь была на руках, на лице и даже на волосах. В руке он держал окровавленную шпагу.
– Ну? Что там? Гугеноты разгромлены? Мы победили? – с нетерпением спрашивал д’Анжу.
– Победили? – горько усмехнулся д’Англере. – Победили… только не мы…
– А кто же? – герцог в ужасе уставился на своего шута. – Неужели еретики?
– Еретики перебиты, не бойтесь… – ответил тот. – Сам Сатана хозяйничает теперь на улицах Парижа. И он здорово помог нам, своим верным слугам….
Он швырнул свой окровавленный плащ прямо на роскошный шелковый ковер и рухнул в кресло, вытянув ноги в грязных сапогах.
– Шико… что ты несешь?! Какой еще Сатана?! Ты что, пьян?
– Мой принц, тому, что происходит в городе, просто нет названия… Быть может, нам уже не оправдаться перед Всевышним, но мы обязаны остановить это… если мы еще люди.
Глава 15. Королева Наваррская
Кто милосерд, тот блажен.
Ветхий Завет
Наступало утро. Маргарита де Валуа шла по коридорам, к которым привыкла с детства, стараясь не обращать внимания на запах крови и вскрытых внутренностей, не смотреть на трупы. Не смотреть на них было невозможно, потому что они лежали повсюду. Не только мужчины, но и женщины. Вот горничная мадам де Совиньи. Но она же католичка! Почему ей было не спрятаться у своей госпожи? А вот эта, совсем девочка, наверное, из кухонной прислуги. Все ее обнаженное тело покрывали резаные раны. Королева Наваррская содрогнулась. «Боже мой! Боже мой!» – шептала она, не в силах отвести взгляд от ужасного зрелища.