Песнь для Близнецов

– Все блюда, что будут готовы только завтра, или к ночи, или к вечеру, отставить пока! Их Величество прибудет уже через пару часов! Клара!

Главная повариха подбежала к дворецкому, вытирая руки фартуком. Вопреки расхожему мнению, что повариха должна быть толстой, доброй и пожилой, Клара являла собой полную противоположность. Разве что злой не была, но язвительность и строгость с лихвой восполняли этот недостаток. Лет ей было около двадцати пяти, молодая женщина была хороша собой, с прелестной фигуркой и красивыми вьющимися локонами, которые она, впрочем, во время работы тщательно прятала под чепцом. Шольц гордился ею, как родной дочерью. Готовила она превосходно, прекрасно разбиралась в блюдах не только вердлендских, но и лионских и даже арахандских (за что и была взята на должность, когда король женился), держала всю кухонную братию в своем маленьком кулачке.

– Мы можем порезать большую тушу кабана на куски и так зажарить, есть травы и соусы. Получится не хуже, а даже лучше, чем целиком, – быстро, по-деловому сообщила она. – А вот со сластями плохо, их оставили напоследок, и сейчас только пудру растирают.

Шольц сдвинул брови. Он всегда давал своим подчиненным возможность проявить себя, взять инициативу в свои руки. И Клара не подвела.

– Но я знаю одну кондитерскую… – улыбнулась девушка. – «Гузка» мадам Келеен.

– Наслышан, – коротко сказал Шольц, и это было одобрением и руководством к действию одновременно. – А остальное?

– Успеем, – ответила Клара.

Дворецкий кивнул и направился к покоям короля, проверить, все ли готово там. Когда в замке жила королева, Их Величество Дориан почивал вместе с ней. Но с тех пор, как она уехала, король перебрался в свою старую спальню, тем более что и кабинет его был рядом. Поднявшись по лестничным пролетам с кряхтением и вздохами, однако, очень шустро, Шольц столкнулся в дверях королевских покоев с Томасом Ферфаксом.

Если дворецкий проверял чистоту и порядок, а также наличие полотенец, подушек, одежды, и всего такого прочего, то Ферфакса заботили вовсе не свежие простыни. Шольц вопросительно приподнял бровь.

– Чисто, – ответил на молчаливый вопрос Томас. – Проверили несколько раз. Под окном гвардейцы, у двери тоже. Перед самым прибытием я проверю еще раз лично.

Несмотря на то, что и Тео, и король всячески старались замять ту историю с убийцей, Шольц еще долго после неудачного покушения рвал на себе волосы, хотя Ферфакс и убеждал его, что половины шевелюры должен лишиться он, Том, за то что недосмотрел. Дворецкий несколько дней ходил за Томасом по пятам, пока не добился от него согласия действовать вместе. Ферфакс, кстати, от этого только выиграл. Теперь не только стражники, но и вся прислуга были озабочены безопасностью короля – не всегда явно, конечно.

Шольц одобрительно кивнул и взялся уже за дверную ручку, чтобы войти внутрь, в покои, но Томас его остановил:

– Скажите, Бартоломью, вам известно, почему король решил нарушить традицию и въехать в город раньше?

– Нет, – коротко ответил дворецкий. – А у вас есть соображения?

– Наверняка Его Величество здесь ждут важные и срочные дела, – Томас посмотрел на Шольца со значением.

Тот вздохнул. Видимо, победой над Лионом все не окончится. Их ждут какие-то перемены… и не обязательно приятные.

– Я оставил для Его Величества письмо на столе, – сказал Томас. – Не выкиньте случайно. И, если понадоблюсь, я буду в казармах, у капитана Некса, всю ночь.

– Вы разве не будете присутствовать на празднике? – удивился Шольц. Но не слишком сильно. И даже как-то по-хитрому улыбнулся.

Томас подумал, что в каком-то смысле присутствовать на торжествах он будет. Тайно, за секретными дверцами, у глазков. Но Шольцу этого не скажет, хотя тот и сам наверняка знает об этом. И вопрос задал из лукавства.

– Что вы, – чуть двинул уголком рта Томас. – Сегодняшний вечер принадлежит славным победителям.

Поклонился Шольцу и быстрым шагом ушел по коридору. Шольц покачал головой, довольно хмыкая.

Его племянник всегда был голова, так голова. Умный мальчик вырос, и преданный… Не дворецкий, к сожалению, но тоже по-своему служит королю.

Люди высыпали на улицы Тэниела, чтобы посмотреть на то, как овеянный славой победоносный король будет въезжать в столицу. Они не были разочарованы – процессия блестела начищенными доспехами, развевались флаги. Зимой цветов было не найти – и горожане размахивали яркими красными и синими платками, бросали их под копыта коней.

Молодой Ульрик Уилсонсон, третий сын барона Уилсонсона, к своему заданию – охранять и сопровождать предателя Боклэра, – отнесся со всей серьезностью. Отец воспитал его в непоколебимой верности короне, и Ульрик был рад, что именно ему выпала такая честь. Когда король обернулся в седле и подозвал его, чуть махнув рукой, юноша так же, молча, не привлекая внимание, кивком головы отдал приказ своим воинам сомкнуть кольцо вокруг Боклэра, что понуро ехал в центре отряда, опустив глаза на связанные руки. Приблизившись к Его Величеству, Ульрик вопросительно посмотрел на короля.

– Поворачиваем на Трехлунную, – тихо произнес Дориан. – И едем к Яблоневой площади.

Ульрик коротко кивнул и развернул коня. Он не задавал вопросов, не выказал удивления. А вот бароны и графы, ехавшие следом, стали перешептываться, когда процессия свернула с улицы, ведущей к замку Дерренвейт, направо. Они не ожидали смены направления – возникла небольшая заминка, затем давка – люди, стоящие вдоль дороги, устремились за королем. Кто-то, рискуя быть придавленным боками коней к стенкам, следовал одновременно с процессией по Трехлунной. Но большинство направилось туда же смежными и параллельными улицами. Горожане догадались, куда повернул король, раньше, чем дворяне.

– Он едет на Яблоневую! – Задохнувшись от догадки, просипел Верендарт Гордойсу, ехавшему рядом.

Гордойс только поджал губы.

На Яблоневой площади стояла плаха.

Приветственные крики, прославляющие победителей, постепенно смолкли: люди почувствовали приближение чего-то мрачного и серьезного. Снова наползли тучи, из которых редко стал падать мелкий снег, легкий, едва заметно мерцающий в воздухе. К площади горожане выходили уже притихшие, готовые внимать всему, что скажет их король. Дориан же, доехав до помоста с плахой, развернул коня. Обычно время казни высокопоставленных дворян объявлялось загодя. Король и его свита занимали места на балконе выходившего фасадом на площадь Дома Управления, со стен спускали флаги, солдаты били в барабаны, глашатаи зачитывали список преступлений. Теперь же слышен был только скрип снега под ногами толпы, да позвякивание доспехов воинов.

– Ульрик из Уилсонсонов, зачитайте обвинение и приговор, – тихо сказал Дориан молодому дворянину.

– Он не посмеет, – прошептал Верендарт. Уже не Гордойсу – тот отъехал в сторону, примкнув к группке графов, а себе под нос.

Ульрик по памяти произнес ту часть приговора короля, что Его Величество произнес почти с месяц до этого, обнажил меч, поднимаясь на помост. Когда горожане услышали о предательстве Боклэра, приглушенные шепотки пронеслись над толпой. Многие плевали на землю и бормотали проклятия барону, что повернул на Вердленд войска Лиона. Если бы он просто поднял мятеж против своего короля, ненависти на лицах людей было бы куда меньше; но разорять земли своих же соратников? Да еще руками чужаков?

Боклэра выволокли на помост. Он, похоже, не понимал, что происходит – смотрел кругом безмятежно, помаргивая, когда на ресницы ему налипал мелкий снежок.

– … и приказал король, что изменник будет обезглавлен на главной площади Тэниела в назначенный Его Величеством срок, после возвращения в столицу! – закончил Ульрик и поклонился королю.

– И этот срок настал, – просто сказал Дориан. Махнул рукой.

Барона поставили на колени возле плахи. Она использовалась редко – обычных преступников вешали, головы рубили только дворянам. А те повода не давали более двадцати лет. Ульрик смахнул снег с плахи рукой в грубой походной перчатке, два воина из его свиты наклонили Боклэра вперед… И тут он, осознав где находится и что произойдет с минуты на минуту, взвыл страшно, отчаянно:

– Дориан! Дориан!

Король кивнул вопросительно смотрящему на него молодому Уилсонсону.

– Дориан! Будь ты про…

Удар был верным и чистым – голова барона, враз отделенная от тела, со стуком упала на помост, и прокатилась чуть вперед. Легла набок – и стоявшие ближе всех к плахе могли увидеть раззявленный в крике рот преступника, так и не закончивший изрыгать свое проклятие.

– Да простит Древо все его злодеяния и примет под свою крону. – Звучно сказал король, так, что голос его разлетелся по площади. Толпа шумно выдохнула. Дориан продолжил: – А мы воздадим хвалу Древу, охранившему нас от предателя, и возрадуемся победе!

Раздались крики: «Да здравствует Дориан!», «Олень! Олень!» и «Вердленд!» и даже «Роза!». Люди, как ни в чем не бывало, заулыбались и развернулись к Пятиконной, чтобы продолжить праздничное шествие. Бароны и даже графы потрясенно молчали. Гордойс огладил рукой бороду и подумал: «В самом деле – не с почестями же казнить сукина сына… Но и обычаи надо было бы соблюсти – камера, суд Совета, последнее желание…».

– Похоронить тихо, на окраине городского кладбища. – Приказал король Ульрику. – Потом вернешься на пиршество в замке.

Процессия развернулась и последовала за королем. Гордойс наклонился в седле к ехавшему рядом барону Падуа и произнес тихо:

– Этот Боклэр нам еще аукнется. Король, похоже, закусил удила.

Падуа только хмыкнул.

Рик ждал наказания, проводя все свободное время в молитвах… и размышлениях. А времени у него было много. Старшие почему-то не спешили исполнять намеченное. Рик сначала волновался, потом перестал. Процедура была ему знакома – его слова проверяют. И если поверят, то после наказания ему останется только подкинуть Воргу или Аммету, второму Старшему, информацию о том, что таинственный маг, то есть Кендрик, с Древом заодно. А маги… чтобы добраться до Кендрика, Рику нужно было, чтобы удар по нему нанес кто-то достаточно сильный. Хватит ли мощи у Старших? И что сказать им? Вариантов было несколько. Либо убедить, что Кендрик замышляет вместе с остальными магами опрокинуть Орден Близнецов, чтобы взять власть в свои руки, либо доказать, что выгоднее будет сдать Кендрика магам, чтобы заслужить их расположение. От этого выбора зависело многое. Рик решил подождать, и посмотреть, как будут разворачиваться события. При самом лучшем раскладе ему поверят и, скорее всего, уже завтра отправят шпионить в Орден Древа, благо он там уже осел. При самом худшем… Барду не хотелось думать о худшем, но он все же себе напомнил, что его ждут страшные пытки и мучительная смерть. Если отворачиваться от того, что пугает, это самое пугающее не исчезнет. Надо понимать и принимать все возможности.

Успокоив себя относительно предстоящих интриг, Рик с чистой совестью принялся молиться вновь – вслух, истово, но не перегибая палку. В молитве своей он воздавал хвалу Близнецам, позволяя себе в стройные, заученные фразы вставлять собственные слова.

«Вот у Садовников все застыло, молитвы как замерзшие, и изменить хоть букву – святотатство», – подумал Рик. – «В этом они нам уступают. Мы гибче… хотя и простор для толкований иногда превращается в полное выворачивание смысла наизнанку».

Рик вспомнил, как год назад Старший Ворг отправил нескольких братьев совершить, как он сказал, «очистку» семьи, крупно Ордену задолжавшей. Манипулируя священными постулатами, и, на первый взгляд, ни на йоту не отходя от текста священных книг, он убедил двух братьев совершить убийство. Рик не был уверен, смог бы он тогда понять, что происходит, и отказаться от страшного долга, если бы его послали разобраться с семьей Доулин. Наверняка кивнул бы также, согласился, как соглашался шпионить, лгать и толкать на преступление других.

Его мораль всегда была гибче, чем у других, и Старшие ценили это.

«Так что гибкость может служить и злу», – подумалось Рику. Но он одернул себя, помотав головой: обычно он избегал вообще использовать такие понятия, как «добро» и «зло».

«Интересно, а что на это сказала бы Тео?»

Снова кольнула вина за то, что не поехал с ней, но бард упрямо сжал челюсть, отметая тяжелые мысли, и уже сквозь сжатые зубы продолжил молитву.

Вечером ему принесли суп. Он не стал спрашивать, где палач с плеткой: первейшее достоинство Стрелка – смирение перед волей Старших. Поблагодарил брата, охранявшего его, быстро выхлебал жидкий суп прямо из миски, под взглядом послушника. Вернул тому чистую миску, ложку. И, отвернувшись в сторону окна, через которое пробивался закатный, багряный свет, снова принялся молиться.

Ночью, когда небо усыпали звезды, за ним пришли.

«Наконец-то», – подумал он чуть ли не с облегчением.

В комнатку вошел брат-охранник, за ним – еще один, с капюшоном на голове. Палач. Рик не должен был видеть его лица – им мог оказаться кто угодно. Например, тот, что стоял у ворот, когда он пришел. Чтобы у провинившихся братьев не возникало желания отомстить, лица истязателей всегда скрывались. Так что, прогуливаясь по саду, или читая молитвы в Общем Зале, можно было оказаться рядом со своим вчерашним мучителем. А если палачу приходило вдруг в голову, по глупости, из-за гордыни или ради изощренного удовольствия сообщить своей жертве, что именно он… Тогда все было очень просто. Месть разрешалась и даже никак не наказывалась.

Поэтому палачи молчали.

Мало кто избегал участи взять в руки плетку. Рик, когда был послушником, более десяти раз попадался и получал свои удары, а вот сам наказывал лишь раз; и всем сердцем мечтал забыть этот случай навсегда. Нет, особой жестокости он не проявил, да и наказание было слабым – десять ударов, но каждый раз, когда Рик вспоминал звук кожаной плети, рассекающей кожу… его мутило.

Завидев вошедших, Рик улыбнулся и сдержанно кивнул. А вот от вида третьего вошедшего лицо барда искривилось в гримасе брезгливости.

Джон Амберли, мерзкий и трусливый, всегда вставлял Рику палки в колеса и старался очернить перед Старшими каждый раз, как подворачивалась возможность. Они обучались вместе, и с первого же дня знакомства между ними возникла стойкая неприязнь.

«Ворг специально послал его проводить меня вниз? Это намек на немилость?»

Джон осмотрел комнатку, сморщил нос – мол, слишком жирно для предателя Ордена, и махнул рукой палачу. Тот легонько, почти нежно взял Рика за плечо, показывая, что нужно выходить. Рик послушно вышел наружу, всем своим видом выражая смирение.

«Удивительно, что Джон всего лишь переводит меня, а не хихикает злобно под маской, получив возможность причинить мне боль. Но для меня так даже лучше».

Они прошли пустым коридором – сначала Амберли, потом Рик, за ним палач, которого, впрочем, полагалось звать «Брат-Справедливость». Спустились ниже, брат Джон вынул из крепления один из факелов и пошел вперед, освещая себе путь. А вот перед Риком была темень, и он пару раз споткнулся на неожиданных ступеньках. Они все шли и шли, и в душу барда стал закрадываться… нет, не страх. Но что-то подобное. Слишком уж глубоко они заходят.

Наконец, группа жрецов дошла до самого конца коридора. Амберли, которого прозвали «Крыс» за длинное лицо с маленькими глазками и вечно искривленной верхней губой, будто он нюхал что-то не совсем приятное, снял с пояса связку ключей и открыл последнюю дверь.

Войдя в камеру, брат Джон поджег своим факелом те, что висели на стенах. Запахло гнилью – тут давно не зажигали огня. Метущийся свет факелов выхватил дыбу, несколько стульев, кресло с ремнями, и какие-то совсем уж странные приспособления, разгадывать предназначение которых у Рика не было ни времени, ни желания. Он остановился у входа, не зная, что делать дальше.

«Крыс» махнул рукой в сторону кресла. Брат-Справедливость молча подвел к нему Рика – опять предельно вежливо, словно поддерживал женщину на сносях, причем королевского рода, и застегнул ремни. Они крепко держали щиколотки и предплечья Рика. Бард, собрав в кулак волю – все же место не располагало к спокойствию, – и изобразив на лице покаяние, произнес строку из Первой книги Вигеля:

– «И пусть понесший наказание до конца жизни помнит о нем, а остальные забудут о нем и проступке тут же, как оно свершится, ибо первому память будет служить опорой в последующих решениях, а вторым лишь помехой».

Амберли хмыкнул. Подошел, проверил надежность ремней. Рик рассчитывал сбить с «Крыса» спесь, вызвать его на разговор, но тот смолчал. Хотя далось ему это тяжело – веко у него задергалось. Еще раз осмотрев помещение, Амберли отошел к двери, закрыл ее на засов изнутри… и остался стоять, подперев косяк спиной, хоть это и было против правил.

– «Наказание и раскаяние только между двумя», – вновь стрельнул в него цитатой Рик, но без особого успеха. «Крыс» даже не шелохнулся.

«Ладно», – подумал Рик. – «Пусть секут уже быстрее».

И тут его прошибло холодным потом. Для наказания плетью его должны были привязать к столбу, какого демона тут кресло? Он задергался, пытаясь развернуться и посмотреть, что делает за его спиной Брат-Справедливость. У двери гаденько захихикал Амберли.

Раздался непонятный звон. Рик втянул в себя воздух резко, чтобы в голове прояснилось. Металл. Но жаровню не разжигали, значит, каленым железом пытать не будут. Да и не пытка это должна быть, а наказание… Истязатель развернулся, держа в руках какой-то предмет.

Внутри Рика все обмерло.

«Нет!», – мысленно закричал он.– «Нет, нет, только не это…»

– Брат-Справедливость, – торопливо затараторил Рик, нарушая запрет на разговоры с палачом. – То ли орудие вы взяли, что сказано было вам?

– То, то. – Подтвердил «Крыс» из темноты.– По приказу Старшего Ворга. А теперь молчи, пока языка не лишили.

Брат в капюшоне надел на руки Рика колодки. Каждый палец лег между деревянными брусками, которые сдвигались, стоило повернуть винты. Барда забила дрожь, он часто и прерывисто дышал. Смех «Крыса» уже не волновал его, не трогал нисколько, он вообще забыл обо всем, кроме своих пальцев, зажатых в тисках.

«Я… никогда… не смогу… играть» – промелькнуло в голове.

– Старший Ворг повелел сказать: «Это наказание за своеволие, и ничего больше. Шпиону нужны не ловкие пальцы, а острый ум и преданность». – Прокаркал Амберли. – От себя могу добавить, что я здесь нахожусь по своей просьбе. Очень хотелось посмотреть, и я выбрал именно эту награду. Хотел было попросить назначить меня Ключником, но это куда приятнее. А вообще-то…

Рик уже не слушал. Он, как завороженный, смотрел на палача, который потянулся к колодкам. Когда заскрипел давно не смазываемый первый винт, Рик закусил губу до крови и выгнулся в кресле.

На третьем винте он сломался и заорал в голос.

Глава 3

Замок Дерренвейт возвышался на холме вот уже более семи столетий. На старом наречии, еще не претерпевшем влияние лионского языка, его название означало «Оленья башня». В те далекие времена он состоял всего лишь из широкого, приземистого донжона, жилого дома в три этажа из грубого камня, хозяйственных построек и стены, опоясывающий владения барона Эгдберта. Вокруг теснились домишки ремесленников и крестьян, простирались поля и огороды – на самом-то деле не очень далеко, – а дальше начинались густые и тенистые вердлендские леса. «Вердленд» все на том же старом наречии и означало – страна лесов.

Хотя в те времена страной Вердленд не был. Только когда дальний предок нынешнего короля объединил баронов под своей рукой и провозгласил себя королем, страна лесов стала государством – мелким, погрязшим в склоках, разобщенным и разнесенным на многие мили – но государством.

Естественно, маги сыграли свою роль в объединении и создании королевства. Последующие триста лет ознаменовались расцветом Вердленда. Вокруг Дерренвейта вырос город, который назвали Тэнниелом. Столица обзавелась водопроводом и мощеными улицами, фонтанами и площадями. Сам замок изменился до неузнаваемости: пять главных башен, множество мелких, мощные стены, ворота и сторожки, кряжистые барбаканы и подъемные мосты. Правители королевства получили приставку «Вердлендский» после имени, хотя династия от начала и до конца, своего последнего потомка, Дориана Второго, была и оставалась Эгдбертами. От старой фамилии остался герб – олень на алом поле, девиз «Сила и честь!»… И надпись, выполненная старым шрифтом на портале главного входа в замок. Когда Дерренвейт перестраивали в первый раз и старый донжон разбирали, то портал сохранили и встроили в новое здание. Надпись гласила: «Под сенью Древа этот род, и в этот вход заказан путь трем невзгодам, и имя им: болезнь, предательство и бесплодие». И ниже, помельче: «Сработано для Эгдберта Альфреда Майром Камнетесом и освящено Йолем Тишайшим в год 992 от Сотворения».

Буквы почти полностью стерлись. Теперь можно было лишь с трудом разобрать: «Древа… род… предательство». Гринер, остановившись на верхней ступеньке, ведущей к центральному входу в замок, задрал голову, рассматривая три слова, оставшиеся на камне. Он не сумел бы их прочесть, не зная старого наречия, даже если б надпись сохранилась целиком, но королей Вердленда, едва им исполнялось девять лет, подводили ко входу и рассказывали историю портального камня. И то, как выглядели эти слова семьсот двадцать шесть лет назад, Гринеру поведал Дориан.

«Страшновато… и символично», – подумал Гринер, глядя на последнее слово, «предательство».

«На стене Барельефов в восточном крыле часть украшений сбилась, и слева есть выступ, напоминающий большой член», – раздался голос у него в голове, – «Это ты тоже назовешь символичным?»

Гринер рассмеялся. Это замечание Дориана было вполне в духе Тео, но, как ни странно, грустно ему не стало. Наоборот, он повеселел.

Свита и аристократы терпеливо ждали во дворе, пока король налюбуется старым камнем. Охрана занималась тем же, но куда более деятельно: воины то и дело грозно посматривали по сторонам.

Его Величество оторвался от созерцания входа, рассмеялся и пошел вперед. Стражники, распахнув тяжелые дубовые двери еще пять минут назад, вытянулись и отсалютовали королю. В первой, Привратной зале, двумя рядами вдоль стен выстроились, как на параде, слуги. Короля встретил лорд Бауфур – по традиции, именно лорд Сенешаль должен был встречать правителя после военного похода, и ради соблюдения всех правил лорда заранее провели в замок черным ходом. Он успел только сполоснуть лицо, но не переодеться, поэтому, когда он встал на одно колено, раздалось бряцание кольчуги.

– Его величество король Дориан Второй! – объявил Сенешаль. – Победитель вернулся! Восславим Древо и Его Величество!

Крики приветствия заметались под высоким потолком залы. Все присутствующие преклонили колени.

– Да благословит нас Древо, – согласно принятому распорядку, ответил король. – Сейчас все могут отправиться отдохнуть после перехода, а через два часа в Пиршественном зале начнется праздник в честь победы.

К баронам и графам устремились слуги – проводить дворян и их свиты в гостевые комнаты. Шольц раздавал указания остальной прислуге, зала постепенно пустела, но несколько воинов из свиты Ульрика остались подле короля.

– Вы тоже можете идти, – махнул рукой Гринер. Ему до смерти захотелось принять ванну.

Трое молодых парней переглянулись, но остались стоять, только головы склонили. Один из них, имевший на плече значок десятника, сказал:

– Ваше Величество, мы не вправе нарушить Ваше повеление, но и приказ своего сюзерена тоже… Сэр Ульрик приказал нам защищать Вас в любых обстоятельствах…

– Теперь это моя забота, – к ним подошел кряжистый мужчина в форме гвардейского капитана. Лицу его, казалось, от рождения была присуща хмурость. Двигался он чуть вперевалку, как все массивные люди, но не производил впечатление неповоротливого, скорее, наоборот. Он поклонился королю: – Ваше Величество.

«Капитан Джером Некс», – подсказал Дориан.

– Рад видеть вас, капитан. – Гринер повернулся к воинам. Теперь в его голосе прозвучали настойчивые нотки, игнорировать которые было опасно. – Видите, все в порядке. Идите, отдыхайте.

Ульриковы солдаты, отдав честь, удалились. Некс, чуть покачавшись с пятки на носок, почтительно напомнил королю:

– Я провожу Вас в Ваши покои, сир.

– А, да, конечно. – Гринер последовал за капитаном, высматривая в толпе своего слугу. – А куда запропастился Пьетро?

– Полагаю, устраивает коня Вашего Величества в конюшне. – Ровным тоном ответил Некс. – Если хотите, я могу разыскать его немедля.

– Нет нужды, благодарю. – Гринер подумал, что хорошо бы Пьетро побыстрее разобраться с конем. Сам он доспех ни за что не снимет. Или ему дадут другого слугу? А, может, и не одного?

«Он чем-то расстроен. Можешь спросить прямо, чем».

– Что-то не так, капитан?

– Наш чернобородый знакомый… – понизил голос Некс. – Рассказал мне о пропаже леди Тео.