Сквозь гранит. Роман. Повести

Никто не умеет так произносить это слово, по крайней мере, я ни от кого не слыхала. Бабушка произносила «сволочь» так, как будто это было единственное слово на языке аборигенов, которое она знала и которое по счастливой случайности обозначает как раз то, что надо.

Я, наверное, зря это сделала. Я, когда шла в партком, уже тогда чувство меня какое-то грызло, не то я что-то делаю. А всё равно пошла. Алексей Васильевич, хороший был дядька, не формалист, он ещё отца моего помнил, помолчал так, потом говорит: «Мы, конечно, можем его вызвать, но вы сами понимаете, ему уже в Москве кафедру предложили, он, практически, не наш, ну разве мы его этим остановим? Закона он не нарушает. Взрослые люди. Это мальчишку-студента можно приструнить, а тут… Только шум выйдет, будут склонять доброе имя вашего отца, да и вы потом не отмоетесь». Прав он, конечно, был, тысячу раз прав. И я сказала: «Нет. Не надо его вызывать». Пока я детей поднимала, работала на десяти работах, он успел в заповеднике и докторскую написать и новую семью завести. Где же тут порядочность? И надо мне было скандалы закатывать? Из-за него в войну родила. Из-за того, что я недоедала, Аська такая слабенькая родилась, болезненная, лечу её, лечу, конца краю не видно. Я люблю её безумно, но зачем было требовать ребёнка? И сын уже был и дочь. Ребёнок тебе нужен – родила, войны не побоялась, зачем же тогда новую семью заводить? Конечно, плохо он ко мне относился, но ведь – трое детей. Худо-бедно полжизни прожито. Любви ему не хватало! Нашёл, видно, наконец, свою любовь. Не знаю… Привязанность была… Даже необходимость какая-то возникла… Была семья. Наши родители не разводились. Не было принято. Есть семья, есть дети, живи. Нет – седина в бороду, бес в ребро. Дети без отца. Я старалась сохранить им отца. Спросила их, с кем хотят жить, все остались со мной. Естественно, я уже не такая, как раньше. Волосы седеть стали быстро, у меня уже не та золотая головка, какая была в юности. Зубы крошатся, выпадают один за другим, от зубного не вылезаю. Это всё от нервов, от недоедания. Но даже седая и со вставными зубами, я всё равно красивее этой его Гомозиды! Даже сейчас! Я недавно вернулась из командировки, была на конференции в Самарканде, заехала в Ленинград, в Москву – и всюду масса поклонников! И с серьёзными намерениями, только согласись! Это был триумфальный вояж! Я блестяще выступила, и мной сразу же заинтересовались, подходили профессора, доценты, обменялась адресами, подписала сборники… Всем хороша, только ему не хороша. …А я, видимо, к нему сильно привыкла. Устаю я от чужих. Видимо, привыкать смолоду нужно. Вернулась – новая проблема. Вызывают в милицию, говорят: «Вы, Анна Михайловна, в городе человек известный, и мы вас очень уважаем, но если вы срочно что-нибудь не предпримите, ваш сын сядет в тюрьму. Уже всяческое терпение лопнуло, и прикрывать его больше невозможно. Сейчас он у нас в изоляторе, три дня продержим, не успеет больше ничего натворить. Вот за эти три дня что-нибудь решайте». Что делать? Сколько я за ним по подвалам и чердакам лазила, компанию их разгоняла, сама милицию вызывала – бесполезно. Безотцовщина! Позвонила Валерию в Москву, поставила перед фактом: «Посылаю тебе Марка. Устрой его в школу, потом организуй поступление в институт. Спасай сына». Не посмел возразить. Потом побежала в школу забирать документы, каждому учителю – коробку конфет, чтобы написали хорошую характеристику, они прямо просияли все, узнав, что я его забираю из школы. А что было делать? Надо было его отрывать от дворовой компании. Купила костюм, пару рубашек, трусы, носки, вот – сижу на чемодане. Завтра утром заберу из изолятора – и на самолёт. На ночь побоялась взять, подумала – сбежит. А у самолёта Валерий обещал встретить. Вся надежда на то, что Марк немножко присмирел, боится в тюрьму всё-таки садиться. А в Москве хулиганья рядом не будет, дом профессорский. Если Валерий Марка вытащит, всё ему прощу. С девчонками сама справлюсь, не стану навязывать, сама им будущее устрою.

Мужчина хочет невозможного. Смесь бесноватости кошки в момент, когда ей надо кота, и инстинктивной преданности собаки, которую пинком отправляют в угол, а она ползёт и норовит облизать руку хозяина, как бы за это же и извиняясь. И ведь находятся такие женщины. Гомозида – яркий пример.

Я его понимаю. Женщина, которая всегда имеет в знаменателе пуританское воспитание, засевшее в голове как необходимое программное обеспечение, бонн и гувернанток, представление о благородном мужчине-рыцаре и Прекрасной Даме, мешанину из классических романов, в том же ключе понятых, достаточно обременительна. Попробуй-ка расшевели каждый раз этакое наследство! Семейная жизнь, конечно, не из мёда состоит, раз сорвался, два сорвался, ан и обидки попали, как вирус в компьютер, вовремя не подлечил – и пиши пропало. Если бы сразу спохватился, а то ведь даже и не заметил. А теперь всё – уже и «железо» поехало, надо менять…

Я изменила тебе только один раз за всю жизнь. Но я выразилась неправильно, я не могла тебе изменить, тебе никогда не нужна была моя верность, что меня в традиционном (буржуазном? дворянском? мещанском? не знаю теперь и в каком) духе воспитанную… ну, шокировало – это слишком мягко сказано. Непонятным для меня образом, это совершенное безразличие к тому, буду я тебе верна или нет, сочеталось в тебе с дикими истериками, вся суть которых сводилась к тому, что я тебя не люблю. Я не слишком рано вышла замуж, и это не была безумная любовь, когда забываешь всё, она возникла позднее, и, не скрою, я вышла за тебя ещё и потому, что боялась остаться «в девках». Твоё отношение ко мне было тоже достаточно спокойное.

Так вот. Это было сравнительно недавно. Случилось так, что спонтанно организовалась большая компания, разношерстная, знакомые, незнакомые люди разного возраста, кто один, кто с подругой, кто с женой. Но в этой компании оказались, по иронии судьбы разумеется, два человека, один – моя первая, безумная, любовь, а второй – чьей любовью, или скажем, достаточно сильным увлечением, когда-то была я. Случилось так, что эта компания организовалась на берегу реки одним чрезвычайно душным и неимоверно жарким летним вечером, плавно перешедшим в не менее душную и такую же жаркую ночь, которые не часты на Урале. Компания с превеликим удовольствием попивала сухое винцо, кое имелось в изобилии, и вот я, наконец, озвучила витавшую в воздухе мысль (купальных принадлежностей ни у кого не было):

– Давайте разойдемся подальше, мальчики налево, девочки направо, и искупаемся.

Тот, которого я когда-то любила, скривившись, бросил: «Ну вот, напились, теперь оголятся и пойдут совокупляться под каждым кустом». Я ответила: «Чем же это плохо? Устроим вакхическое празднество плоти!» Я не уверена, что произнесла именно эту фразу, но что-то в этом роде. Мужчины и женщины разошлись по берегу на достаточное расстояние, разделись и попрыгали в воду. Естественно с визгом и комментариями. Надо сказать, что главной моей заботой было не заблудиться в воде, так как, сняв очки, ночью, я не вижу ничего дальше полутора метров. Надежда была на то, что речка довольно узкая, и если я закричу, меня услышат, и ответными криками дадут направление, в котором плыть. Я поплыла через реку. Собственно, это была не река, а очень вытянутый, узкий залив. Течения не было. Я плыла расслабленная, лениво перебирая руками и ногами, в некоторой эйфории от вина, чудесной воды, невесомости тела в воде, и думала, точнее, думать я была не способна, а пребывала в каком-то нереалистичном состоянии счастья. Визг женщин и мужчин, которые, конечно же, в воде перемешались и нашли друг друга, успокаивали меня, – значит, все рядом, и я ещё не заплыла туда, где меня нельзя будет спасти. Как вдруг на этом безмятежном фоне явственно выявилось чьё-то прерывистое дыхание. Кто-то меня догонял. Какое-то время он плыл рядом молча. Не знаю почему, но я испугалась. Потом он сказал: «Поплыли на тот берег». По голосу я узнала его. Я коснулась ногами дна, и тут он подошёл вплотную. Подобные ситуации случались и раньше, но тогда я, подразнив, отталкивала его. Но не теперь. Меня поразило, каким теплым был песок ночью, и каким горячим, как раскалённые угли, был он. Он, задыхаясь, шептал, что ждал этого случая уже двадцать лет, двадцать лет назад мы с ним познакомились, и что, если бы этого не было, он всю жизнь считал бы себя обделённым, считал бы, что в его жизни не произошло что-то главное. Я опять, кажется, перевираю слова, но смысл был именно таким. А я подумала, что то же самое чувство у меня было по отношению к тому, другому. Очень долго было, но теперь его нет. Я только помню, что оно было. А тот, кого я обнимала, в юности был таким утончённо-интеллигентным, рафинированно-воспитанным мальчиком, и в то же время таким тюфяком. Я сама была такая, и меня тянуло к противоположностям. Он так старомодно и так по правилам за мной ухаживал, мне казалось, он будет скучен как осенний дождь. Кто знал, что он окажется таким горячим? Но ему я сказала другое: «Наверно, тебе ещё и потому так хорошо теперь, что всё это произошло под носом у твоего соперника». Он спросил: «Ты жалеешь, что не вышла за меня?» А я ответила: «Нет, не жалею».

Я на самом деле ни о чём не жалею. И рассказываю я об этом не для того, чтобы поставить тебя в известность, и не любопытно мне видеть твою реакцию, просто мне очень приятно об этом вспоминать. Очень.

Бабушка скрупулезно вела своеобразные дневники, основу которых составляли наблюдения за развитием способности говорить у каждого из детей и внуков. К этому добавлялись бабушкины комментарии и описания текущих событий. Я хочу здесь привести некоторые выдержки из этих довольно объёмных трудов, чтобы дать представление о том, какова была бабушка, так сказать, непосредственно предоставив слово ей самой. Бабушка абсолютно лишена страсти к литературному украшательству, она точна как учёный, так что объективности изложения мы можем доверять. Если она описывала сцену и приводила чьи-либо слова, то в действительности всё так и было, и цитата верна. Если же бабушка была не беспристрастна, то оценки её весьма резки, и читатель может легко разъединить оценку и событие.

*****

Прихожу домой и застаю такую картину: Марик стоит на столе и поливает сестёр из чайника. «Марик, что ты делаешь?» – «Я хочу, чтобы они быстрей выросли».

У Валерия опять любовница. Когда у Дмитрия (бабушкин старший брат) появлялась очередная пассия, Ирма надевала белый халат и шла к нему в лабораторию мыть посуду и смешивать препараты. Она была толковым лаборантом и очень ему помогала. Одного её появления было достаточно, чтобы разрушить очередной роман. Когда опасность проходила, она возвращалась домой и опять бездельничала. Спала до полудня, изобретала себе наряды, устраивала балы, мужем и детьми она не занималась. Но была начеку.

Что же мне теперь – ехать в заповедник, чтобы своим грозным видом устрашать девиц, которые на него вешаются? Мне некогда.

Жалко детей. Почти не видят отца.

*****

Сняла дачу у Шуры в Нижней Курье. Не успели расположиться, Аська уже сидит на лавочке с соседским мальчиком татарского типа. Очень красивый мальчик, но крестьянин. Легкомысленна без меры. Катя не такая. До сих пор не может забыть свою первую любовь, погибшего одноклассника. И училась на физмате, столько парней кругом, умницы, талантливые, из интеллигентных семей, а замуж не вышла. Сейчас вот едет по распределению в какую-то тьмутаракань. Останется в девках. Или найдёт там себе какого-нибудь пролетария.

****

Марк женится. Это я организовала этот брак. Аська привела девочку-первокурсницу. Пожалела – той негде жить. А комната Марка свободна. Я стала в каждом письме Марку писать о том, какая плохая у меня квартирантка: «Вот Катя – умная, энергичная, а Маша – тихоня, Ася – общительная, весёлая, у неё столько друзей, увлечений, а Маша – домоседка, серая мышка, всё что-то по дому возится», и всё остальное в таком духе. Марк приехал, ему открывает девушка милоты необыкновенной, «Ты кто?» – «Я – Маша», – всё было решено в одну секунду. Мой план сработал.

*****

И что он мучает ребёнка? Педант! Ребёнок шесть часов сидит в школе, потом приходит, успевает только поесть – и опять за уроки. Тот приходит вечером, снова садит её за уроки и мордует до двенадцати часов! Я раз приду – лекарство дать, два – напомню, что завтра вставать рано, у неё уже глаза слипаются, вся бледная, взрослый не выдержит – по двенадцать часов умственного труда! Три приду – напомню, что уже одиннадцатый час, уйду, он дверь за мной запирает. Я стала в дверь стучать, пригрозила ему, что позову соседей, пусть выломают дверь, полюбуются, как он истязает ребёнка! Ослиное упрямство! Он её заставляет решать задачи! Да что она может соображать после двенадцати часов сидения за столом?!

*****

Никто мне не верил, что в Ленинграде можно вылечить астму. Отец был против, он вообще тяжёл на подъём, а я знала, что надо что-то делать. В Перми я уже обошла всех врачей, обращаться уже было не к кому, а улучшения не наступало. Правда, меня смущало то, что у Кати однокомнатная квартира, как мы там все? Ну, ничего, здоровье ребёнка важнее. Я не стала никого слушать, схватила ребёнка в охапку и увезла. И я, как обычно, оказалась права.

*****

Промелькнула мать. Но я не дала ей встретиться с ребёнком. Только поманит, растревожит и упорхнёт по своему обыкновению. А я буду расхлёбывать эти истерики, капризы, слёзы, тоску. Да, надо признать – опыт по приживлению в Ленинграде не удался. Девочка плохо переносит разлуку с домом. Скучает, мечется и твердит одно: «Я хочу домой, к маме, к папе».

*****

Маня Ладная мне плешь проела своими жалобами на Ладного. Да, он мой протеже, это я его на кафедре оставила, я вообще оставляла только мужчин, потому что женщины всегда предадут. Хотя в Кобыльникове я ошиблась. Ошиблась. Тот ещё оказался негодяй. А Ладный – умница, моя правая рука, молодой, а уже докторскую защитил, хороший человек, обаятельных мужчина, правда, ростом маловат, ну, так это неважно. Такого мужа, конечно, надо держать. А Маня – красоты домашней, распустёха, всё у не из рук валится, ни обеда вовремя нет, ни порядка, ни кандидатскую даже не защитила, сидит, как клуша, в лаборантах! Да и ненормальная она, наверное, слишком заторможена. Так она мало того, что мужа упустила, ещё и дочь сбежала от неё! И какой надо быть матерью, чтобы двенадцатилетняя девочка убежала к отцу. А Алка такая решительная – села в такси и укатила. И на суде упёрлась: «Я хочу жить с папой». Ну, говорю, Маня, смирись, двенадцать лет – девочка большая уже, и к тому же такая самостоятельная, отступись, ведь не добьёшься ничего. Воспитывай сына.

Что же это на меня всё несчастные какие-то вешаются! Ведь всю душу вымотала: ноет и ноет. Да чем же я могу помочь? Я как буфер между ней и Ладным. У него логика, у неё стоны. Мне её жалко, но я на его стороне.

А Аська – халда, неряха, если б не я, грязью бы заросли! Только свистать. Он все: «порядок, порядок», а у неё вечно развал. Упустит Николая. Хоть и зануда, а всё-таки муж.

*****

Я на этого ребёнка положила жизнь!

Привыкшая к противостоянию бабушка – отец, с одной стороны яростному, наступательному, щедрому не нелестные эпитеты, и молчаливо-оборонительному с другой, принимающая это как данность, я однажды была ошарашена отчаянным скандалом, который устроила бабушке моя весёлая, лёгкая, жизнерадостная и никогда не «заводящаяся» мама. Мы собирались кататься на лыжах, а бабушка ходила вокруг и беспрерывно выдавала какие-то тирады, что для нас обеих было обычным фоном. Но тут, видимо, бабушка переполнила чашу терпения, перешла ту невидимую грань, за которой даже самый терпеливый и незлобивый человек срывается.