В сумерках мортидо

– Вот видите, Петр Семенович, он на месте, как и положено дежурному врачу. Привет, наливай, – громко и бодро, полностью игнорируя шестьдесят пар ушей и их право на покой и отдых, заговорил Костя. Вечерней усталости в нем не чувствовалось вовсе.

– Добрый вечер, Петр Семенович, проходите.

– А я что? Не проходите?

Костя выглядел возбужденным, а Петр Семенович, как показалось Павлу, напротив, смущенным, не в своей тарелке.

– И ты! Куда от тебя денешься? – смирившись с неизбежным, сказал Павел, жестом приглашая за собой.

Все трое прошли в кабинет.

– Что я говорил, – завопил Костя, увидев на столе бутылку и наполненную рюмку. – Удачно зашли.

Павел пожал плечами: – Ты всегда заходишь удачно.

Делая вид, что ворчит он поставил на стол еще две рюмки.

– Вы знаете, Павел, Константин так настойчиво звал, не сумел отказаться, – робко стал объяснять Тускланов.

– Что вы, я очень рад. Дежурство спокойное. Скучно. Рад, что вы зашли, а Константин… У него интуиция, знаете какая! Если в нашем заведении где-то наливают, неважно где, на каком этаже, он этот процесс чувствует сердцем.

– Скажи, печенью, – поправил его Костя.

– Хорошо, что он человек серьезный и положительный, а то – давно бы спился, – улыбнулся Тускланов.

– Да, вы правы, – Павел посмотрел на друга. – А что ты здесь делаешь? Рабочий день давно закончился.

– Знаю, – Костя энергично закивал. – Ну и что? Я человек серьезный и положительный, и на работе – горю.

– Вижу. Вон в глазах огни какие-то шальные.

– Не обращай внимания, – отмахнулся Костя и взял рюмку. – За наше здоровье.

– Ну а все-таки, – как только они опустошили рюмки и осторожно поставили их на полированную поверхность письменного стола, раздвинув в разные стороны разбросанные по нему истории и амбулаторные карты, повторил свой вопрос Павел. – Чем ты занимаешься в такое время?

Вопрос как бы относился к обоим. Не только Малов, но и Тускланов находился в больнице в неурочное время, что казалось еще более странным.

Петр Семенович смутился окончательно, Костя же – лишь расхохотался.

– Выпиваю, – подмигивая ответил он, и после паузы загадочно добавил. – Дела. А чего мы ждем? Разливай по второй.

– А у меня, знаете ли, студенты отрабатывают пропуски, сдают зачеты, – будто оправдываясь, несвязно стал объяснять Петр Семенович.

Павел удивленно посмотрел на Тускланова. Тот определенно нервничал.

“А ведь он занимался тем же, чем и я… там, в палате, на шестом, – догадался Павел. – Ну, конечно! Что еще могло так смутить старика? Наверное, действительно студенточка. Ах, Петр Семенович, врать совсем не умеете. А как дома с женой будете разговаривать? С другой стороны, не в бордель же вам ходить”.

Да, Павел в своих подозрениях оказался абсолютно прав. Смазливая пятикурсница без больших усилий затащила Петра Семеновича в постель. То есть – в постель, говоря образно. Без излишних церемоний она удовлетворила его своим языком, присев перед ним на корточки. А когда Петр Семенович выпил кофе и немного отдохнул, она сняла колготки, легла на стол и, забросив свои бедра ему на предплечья, как на стойки гинекологического кресла, и, равнодушно, снизу вверх, поглядывая на немолодое напряженное лицо своего педагога, ерзая по полированной поверхности профессорского стола, закрепила свою уже выставленную в зачетку пятерку.

Сейчас ему было непередаваемо стыдно. С самого начала, с первой минуты, когда неровное дыхание успокоилось и сердечный ритм вернулся в рамки физиологической нормы, ему стало стыдно. Что он наделал! Как он мог! Он, Тускланов Петр Семенович, хирург, доцент, уважаемый отец семейства, да чем он занимался в течение последнего часа, возможно, самого сумбурного часа в его жизни!

А девица, получив в руки зачетку, девица вежливо сказала спасибо, лукаво улыбнулась и добавила, что если он захочет ее вновь – все возможно. Например, за деньги или за те же зачеты, но – по наиболее сложным предметам. Простые она сдает сама. Она написала свой номер телефона, под ним аккуратным почерком школьной отличницы первых трех классов указала свою фамилию, имя и номер группы и, чмокнув Петра Семеновича в залысину, небрежно опустив зачетку в сумку, исчезла.

Но не исчезло чувство вины у доцента Тускланова и потому – жег этот последний поцелуй Петру Семеновичу голову и казался ему самому дьявольской отметиной.

Разлили по третьей.

Они сидели уже минут тридцать и в этот раз Павел шагов не расслышал.

В дверь настойчиво постучали.

– Да ладно, не убирайте, кого бояться, кто здесь сейчас главный? – не то чтобы опьянев, но уже набравшись алкогольной бравады, сказал Павел своим собеседникам.

– Ты – главный! Тебе виднее. Ты – ночной главный врач, – Костя сделал паузу, как видно для того, для того, чтобы и Павел и Тускланов оценили остроумие его фразы в целом, и закончил. – Юридически.

Павел встал.

Вдогонку ему неслось: – Открывай, ты – главный врач. Фактически. Приказывай нам. И Костин смех над понравившейся ему собственной шуткой. – И юридически.

Юридически – это слово ему определенно нравилось, его значение или просто звучание. Павел обратил на это внимание перед тем, как открыть дверь.

На пороге стоял главный врач.

“Слон! Вот, черт! Костя накаркал!”

Почему главного врача региональной онкологической больницы города Волгогорска на неформальном внутрибольничном лексиконе прозвали Слон, никто уже и не помнил. И какие свойства его характера или внешнего вида связывали с этим самым крупным из наземных млекопитающих, обитающих сейчас на земле, представить было трудно. Достоверно было известно только то, что сам он об этом прозвище знал и на него не обижался.

Павел обернулся и свирепо посмотрел на Костю, в неподдельном негодовании вращая глазами.

Но Костя, как ни в чем не бывало, вдруг сбросил половину своей нетрезвости и уже с интересом изучал литературу, в беспорядке заполнявшей книжные полки в шкафу.

“Теперь меня будут мешать с грязью”, – обречено подумал Павел.

Вновь вошедший цепко осмотрел каждого и всю обстановку в целом. Он обратил внимание и на то, на каком уровне в бутылке находится коньяк, насколько этот уровень опустился ниже заводского и соответствует ли легкая затуманенность зрачков хирургов допустимому.

“Если захочет, устроит настоящие неприятности”, – вновь понеслось в голове у Павла.

Но главный повел себя неожиданно. Он добродушно заулыбался и кивнул сидящим за столом.

“В конце концов, ничего необычного не происходит. Будто он не знает, что иногда хирурги выпивают. И я с ним за одним столом выпивал неоднократно”, – подумал Павел и успокоился.

– Ничего друзья, ничего. Я к вам присоединюсь, не прогоните?

– Проходите.

Павел все же чувствовал неловкость. И только Костя, казалось, не был ни напуган, ни смущен.

– Проходите, проходите, – подхватил он приглашение и тут же полез за четвертой рюмкой.

– Паша, рюмки у тебя чистые? – и не вслушиваясь в ответ, он наполнил пустую рюмку коньяком, а заодно – плеснул понемногу в остальные.

– Костя, у тебя все в порядке? – не глядя на него и как бы равнодушно, как бы из вежливости спросил Малова тот, кого звали Слон.

– Конечно, разве могло быть иначе?

– Вот и ладненько.

Разговаривают на равных, будто оба знают одну и ту же тайну, промелькнула нелепая мысль, и Павел поймал себя на том, ему не нравится их простенький диалог. А что именно? Этого он не знал. Чувствовалось, однако, что говорят они о чем-то конкретном – о том, что не предназначено для чужих ушей. И вопрос Слон задал не из вежливости. Очень жесткий вопрос, по существу, размышлял Павел, переваривая только что услышанное.

Но уже через секунду показалось ему, что он сам, усталый и раздраженный, все напридумывал. И ничего не обычного нет в банальной болтовне знакомых людей. И только какой-то горький осадок опустился куда-то глубоко, а черная мглистая аура взвихрилась над ним и болезненно стиснула виски. А ведь у него – все хорошо…

В тот момент, когда в дверях появился главный врач, Петр Семенович смутился еще сильнее. Он даже покраснел и, едва поздоровавшись, он тут же засобирался.

– Мне пора, – произнес он извиняющимся тоном, но поднялся из-за стола решительно, не давая остальным право его уговорить. – Спокойной ночи. А вам, Павел, спокойного дежурства.

– До свидания.

– До завтра, доц.

Тускланов вышел.

– А он-то что делает в больнице? Уж скоро десять. Жена что-ли из дома выгнала, – задал резонный вопрос Слон.

– Зачет, говорит, принимал.

Костя проговорил фразу двусмысленным тоном, вкладывая в слово зачет какое-то новое и неприличное значение. Получилось смешно. Главный прыснул.

– Зачет, – протянул он понимающе. – Вот старый пердун.

Он снова захохотал, на этот раз над своими собственными словами, а потом повторил, выговаривая неприличное слово так, словно это был некий пароль, подтверждавший их общую принадлежность к некому тайному сообществу. – Пердун.

Он рассмеялся в третий раз. Вот только глаза у него почему-то не смеялись, они смотрели сухо, настороженно, как у мертвеца.

– Ну как там Куваева? – на этот раз он обратился Павлу.

– Нормально, как обычно, без осложнений, – быстро ответил Павел.

– Я приказал не пускать мужа в реанимацию. Пусть почувствует себя простым рядовым гражданином. Опустится с небес на землю. Правильно?

– Конечно, конечно, – закивали оба хирурга, – пусть почувствует. У нас свои правила. Банкир, губернатор, президент – нам без разницы, у нас строго.

– А завтра в пять, он появится у тебя в отделении. Вот тогда, Паша, похлопочи. Не то, что бы особый режим, но посетителей на время удали. Ну, там, карантин… Тараканов, мол, будем морить… Придумай сам. Охрану в отделение не пускай, я не разрешил. Куваев знает, он не против. Пусть ждут его на лестничных клетках. Нечего больных запугивать. А больные? Как обычно, никаких ограничений. Пускай гуляют, смотрят телек, пусть кашляют, пукают, стонут. Одним словом, никаких мер строгого режима. Не зона. Больной для нас – самый главный директор и банкир. Больница существует для больного. – Он так увлекся своею риторикой, что начал жестикулировать. Он поднял указательный палец и указывал им куда-то вверх, вознося туда же умозрительного больного, “своего главного директора”. – Да!

– Да! – не искренне согласились Павел и Костя.

Он опомнился и внимательно посмотрел на палец, сделав вид, что ищет не нем заусенец, потом сжал пальцы в кулак и опустил на колено.

Возникла пауза. Пожалуй, она грозила затянуться.

Костя и Павел одновременно нашли выход. Они приподняли свои рюмки: – Ваше здоровье.

– Hет, нет, бросьте ребята, мы же – хирурги, одна семья. К чему – ваше здоровье… Наше здоровье! Правильно?

Оба хирурга согласительно кивнули и выпили.

Высокопарные выражения начинали им надоедать, но Павлу, хозяину кабинета, покинуть общество было неудобно, Костя не двигался с места, не желая оставлять друга наедине с не самым приятным и легким собутыльником, а их собеседник вдруг задумался и тоже пока не собирался уходить…

Ничего не оставалось, как снова разлить!

Бутылка закончилась. Павел нагнулся, чтобы достать из тумбочки стола еще одну. Когда он выпрямился и поднял глаза, он случайно поймал взгляд насмешливых Костиных глаз, который что-то беззвучно, но явственно сигнализировал их третьему на сегодняшний вечер компаньону. Павел посмотрел на главного… Не успел. Отпечаток начальственности и напыщенности уже пронизывал его взор – маленький капрал, пройдясь вдоль передовой, опять вскочил на бронзовый пьедестал, напялил треуголку и задрал подбородок к небу.

“Почему-то мне кажется, – вяло подумал Павел, – что скоро и у Кости Малова появится такое же выражение. Капральское. Нет, у нас оно – сержантское. Плохо. Ах, как много поводов выпить”.

Павел скосил глаза и попытался рассмотреть свое отражение в стеклянных дверцах книжного шкафа.

Корешки книг со специальными названиями – хирургия кишечника, эндокринная хирургия, общая хирургия… Они прыгали, наскакивали друг на друга, смешивая лаконичные термины, отображающие суть, преобразуя их в бессмыслицу – рак прямой молочной кишки железы…

“Бр-р! Я опьянел. Все, хватит! Я же дежурю”.

– Не забудь, Паша, про Куваева, – напомнил главный.

Он встал. Вскочил и Малов.

– Я провожу.

– Не волнуйтесь, все в порядке, – не в такт, не в тон ответил Павел и не встал, когда главный врач лишь слегка прикоснулся к его ладони, делая вид, что пожимает руку.

Утром его разбудила Катя. Набравшись смелости, она постучала в дверь и, когда заспанный и немного опухший со сна и коньяка Павел, голый по пояс, в одних только легких хлопчатобумажных операционных брюках, приоткрыл дверь, шустро протиснулась к нему в кабинет и обняла за торс.

– Доброе утро, дорогой.

– Катя, что-то случилось?

– Нет, нет, ничего, все спокойно, прости, но уже семь, а вчера ты не пришел. Обещал!

Катя терлась низом своего живота о его и, несмотря на легкое похмелье и некоторую ночную скованность, Павел опять почувствовал прилив крови у себя под трусами.

– Сколько времени, ты сказала?

– Мы успеем, успеем, – зашептала Катя исступленно.

“Семь, – тупо прикинул Павел. – Подняться в реанимацию, обзвонить этажи, умыться, побриться. На кухню не пойду, кто-то пробу все равно снимет. Дневники тяжелым запишу потом, после рапорта”.

Он глубоко вздохнул и позволил Кате опуститься на колени и стянуть с него брюки и трусы. Голова закружилась сильнее, но уже не с похмелья, когда золотистое облако с дынным ароматом ворвалось в кабинет вместе с утренними солнечными лучами и заволокло все предметы. А когда, благодаря трудолюбивым пальцам, жадным губам и откровенному языку, буквально через несколько секунд кровенаполнение его члена завершилось и он приобрел надлежащую и нестыдную прочность, сотни искорок вспыхнули, как одна, и дождь, обильный, как из выжатой губки и такой же золотистый и сладкий, оросил их обоих. Начинался новый рабочий день.

Его ждали дела, поважнее и помельче: операции, консультации, “истории”6, кофе, родственники больных, кофе, коньяк, перевязки, коньяк, опять кофе… Все эти мелкие события, что цепляются друг за друга, плавно переходя, а иногда – переползая, сливаясь и преобразуясь одно в другое и составляют то плавное течение жизни, что движется всегда вперед, а вспять – никогда. Но сегодня, надеялся он, все будет происходить без беготни, без мучительных раздумий, без срывов и стрессов. Без напряжения.

Когда часа в четыре он вошел к себе в кабинет и устало присел за столом, он обратил внимание, что в кресле, стоящем с другой стороны стола, куда обычно присаживаются посетители, лежат то ли два, то ли три пакета.

“Приятно, – подумал Павел. – Кого я сегодня выписал? Никого. А кабинет забыл закрыть? Нет! Сестра-хозяйка, видно, открыла. Все равно – приятно”.

Он приподнялся, протянул через стол руку и, ловким движением выбросив вперед кисть, подхватил пакеты и поставил перед собой. Пакетов оказалось два. В одном – бутылка дорогого коньяку, коробка конфет и шикарная книга с репродукциями ватикановских картин. Неплохо. Второй пакет содержал презент попроще: две бутылки водки, баночка красной икры и палка сухокопченной колбасы. В любом случае, и второй безымянный страждущий вызвал у Павла расположение к нему. Только теперь Павел обратил внимание, что на кресле остался еще один сверток. Точно такой же полиэтиленовый пакет, но скрученный и перехваченный резинкой.

Через стол до него не дотянуться. Придется встать. Павел устало поднялся, поведя плечами. Обошел свой стол. Взял пакет, сорвал тонкую аптечную резинку, встряхнул мего, расправляя в воздухе, и запустил внутрь руку…

На свет появилась довольно приличная пачка денег.

– Ого, – не сдержал он возгласа. – Деньги!

И не просто обычные деньги, а обладающие двумя отличительными особенностями. Во-первых, они все имели зеленый цвет, в во-вторых, немного сместив свое изображение от центра, растрепав длинные седые волосы и поджав губы с каждой бумажки одинаково пристально взирал один и тот же человек – американский президент Франклин.

– Ого, – Павел даже присвистнул. – Это по-нашему! Круто!

В пачке, когда он пересчитал купюры, оказалось десять тысяч.

“Куваев! Молодец мужик! Не ожидал”, – после короткого раздумья сам себе объяснил происхождение денег Павел.

Сегодня Павел решил домой не возвращаться, а навестить Лену. Он позвонил жене, лаконично объяснил, что задерживается и, вероятно, на всю ночь. Купил веточку лилий и две бутылки шампанского и, оставив «Опель» у подъезда, поднялся на седьмой этаж.