Волбешная нчоь
Ой, Ленусик, ты, что ли? Ой, прости, не узнала, запарилась совсем… Да как, пока то, пока это… Ты куда пропала-то совсем, нет и нет… Что? Я пропала? Ой, брось, Ленусик, никуда я не пропадала, как была, так и есть… Что значит, где… ну, везде…
Слушай, Ленусик, я тут такие шторочки себе присмотрела, ты вообще упадешь, когда увидишь. Они знаешь, такие, днем свет впитывают, а по ночам сами светятся… то есть, у них одна сторона светится, другая нет, какой хочешь, такой и вешаешь… Что? Где присмотрела? Да на рынке на местном, слушай, там столько штучек всяких… Я там себе такие бусики прикольные еще прихватила, тоже в темноте светятся, только мне сказали, это не бусики, а какой-то там трансформатор пространства-времени, черт его пойми… Ну, не знаю… Мне, главное, красиво, и все. Ты же меня знаешь, Ленусик, я же штучку какую-нибудь прикуплю не потому, что понавороченная, а потому, что розовая…
Так что ты это, заходи, шторочки посмотришь, и еще я тут себе такой чайничек прикупила, ты увидишь, упадешь. Что? Куда заходить? А, не в Ковчег, не в Ковчег… Что? Да, было, было, сгорел Ковчег… Ну это когда еще было-то… Я уже и забыла… Да, в новостях передавали, слушай, кошмар такой, я там в кадр попала, а у меня волосы не покрашены, слушай, позорище такое… Так что, Ленусик, ты если меня по телику увидишь, не смотри…
Слушай, там еще на рынке… Что? А, да никто не спасся. Я спаслась. Слушай, Ленусик, честно, не знаю, как… Очнулась здесь уже, на пустоши… Да не знаю я, на какой пустоши… Слушай, Ленусик, ты же знаешь, я тупая, мне на тридцать три раза сказали, как планета эта называется, я не запомнила… Очнулась такая, башка раскалывается, как с похмелья, и эти надо мной… Ну кто эти… ну местные… страшные такие, как слизняки, по земле растекаются…
А? Да нет, ничего, не тронули… Я у них тут пещерку одну присмотрела, они же по норкам, по пещеркам живут, а эта вроде как пустая… Ой, я тут себе такие обои поклеила, ты упадешь… Они там со скидкой были, какая-то прошлогодняя коллекция… Ну это не обои у них, не знаю, что, я как обои поклеила.
А? да ня знаю я, кто они… Ой, Ленусик, мне-то что, я в такие подробности и не вдаюсь вовсе… Ты же меня знаешь… Я дома-то газеты не читала, а тут и подавно… Ну все, Ленусик, чмоки-чмоки, побежала я, запас кислорода кончается, пора обновлять, тут такая фигня с кислородом этим, я…
Ой, Ленусик, приветик, чего не звонишь-то? Ах да, я же дура дурная, номер-то тебе новый не сказала… Ну да, телефон у меня новый… Да нет, не в пещере, я давно уже из пещеры перекантовалась тут в пентхауз… Ну, по-нашему пентхауз, по-ихнему не знаю, как назвать…
Что? Да, Ленусик, не говори, высоко взлетела. Слушай, тут такой вид из окна, зашибись прямо… весь город виден… Ну, мегаполис ихний… ну, не знаю там, чей… этих… красиво так, как звездочка лучиками расходится, и по ночам огоньками горит…
Да нет, Ленусик, не купила… я тут к одному переехала… Он мне сам предложение сделал, прикинь? Как увидел у меня шторочки эти, тут и говорит, так что же вы тут делаете, если в таких вещах толк знаете, ваше место в храме… Вот так прямо и сказал… вот слово в слово… и сюда меня перевез… Прикольный такой, слуг позвал до хренища, они мне вещи все перенесли… Прикинь, кувшин разбили, ну этот, который я из Турции привезла… Ну ничего, кувшин раскокали, тут же взамен какой-то новый принесли… Ленусик, ты упадешь, он форму свою меняет… захотела – чашка, захотела – ваза, захотела…
А? ну да, казнили их, которые кувшин раскокали. Да говорила я ему – не надо, не надо, ну ему уж виднее, со своим уставом в чужой монастырь не лезу… Кто? Да не знаю я, кто, шишка какая-то… Слушай, я в этих шишках никогда не понимала ничего… Слушай, ну я даже не знаю, чем первый муж занимался, вот спроси – чем, вот не знаю я… продавал что-то…
Ленусик, а ты на выходные приедешь? Тут здорово так, столько штучек, ну ей-богу, живу как в магазине интерьерном… помнишь, на Арбатской такой был… Ну вот, картины всякие, занавесочки, финтифлюшечки, я уж их сама расставляю, как мне хочется… Они еще все с таким почтением на меня смотрят… Кто? Да эти, в храме… Говорят – мы бы так не осмелились… А мне что, я же жена этого… Ну, шишки этой…
Так что давай, подплывай… Что значит, не можешь? Ой, да без проблем, Ленусик, сделаем… Тут же этими штучками всеми можно пространством-временем управлять… уж не знаю, как… в прошлые выходные вообще он меня на какую-то планету возил… слушай, красотища такая, все песочек розовый, и жемчужины такие огромные лежат, я с собой взять хотела, я в руках не удержала, прикинь?
Ой, ну все, Ленусик, побежала я… этот меня зовет… Какую-то штуку свою найти не может… Блин, сто раз сказала, у окна поставила, нет, ищет… глухой, что ли… верно, ушей-то нет…
Приветик, Ленусик, ну что, за жемчужинами-то поедем, нет? А то мне одной скучно… Да нет, лучше не за жемчужинами, лучше знаешь, что… Тут в соседней галактики амулетики такие классные продают, ты упадешь, увидишь… вот туда давай махнем, а потом на распродажу… Там ткани сейчас со скидкой такой, зашибись… Да ты погоди, ты дослушай, что за ткани-то! слушай, они сами восстанавливаются, прикинь, не рвутся, ничего им не делается… Я, курица, на диван такую положила, сигаретой прожгла, думаю все, кранты, деньги выбросила… нет, гляди, затянулось все… само…
Так что давай. Ленусик, а то сто лет тебя не видела… Ты меня и не узнаешь, поди, я же жабры себе отпустила… давно уже… Давай, собирайся, в эту субботу надо слетать… А то потом война убдет, хрен опять куда выберешься…
Что? А, ну да, войну обещали… Ну этой, нашей империи, и соседней… межзвездной… Что? Да не знаю я, каких… Слушай, говорю тебе, газеты не читаю, по телевизору там хрен что поймешь… Короче, какой-то кретин доигрался с пространством-временем, две галактики на нуль помножил… Стер… уж не знаю как, там пространство свернул, или что… Нувот, они на нас бочку катят, дескать, мы виноваты… Ну и все, и началось… Тут пророки вообще говорят, что это последняя война будет, и конец света… Сейчас ищут, какая сволочь с пространством-временем доигралась… казнят, ясное дело, казнят…
Ну, давай, Ленусик, чмоки, побежала я… Я тут всех эти штучек сегодня накупила, ну для храма, теперь расставлять буду… Их там как-то по-особому расставляют, чтобы пространство-время не искорежить, ну я в этом ничего не понимаю, не верю я в это… Фигня какая-то, типа фэн-шуй… Я так, как мне хочется, лишь бы красиво…
От фонаря до фонаря
Кри-ик-крик, кри-ик-крик, кри-ик-крик…
Покачивается, едет куда-то, из ниоткуда в никуда маленькая повозка. Здесь все ездят на таких повозках, и Змум ездит, торопится за всеми, боится отстать…
– Не отстава-ай!
– Торопи-ись!
– Далеко до фонаря?
– Бли-изко-о!
Змум подгоняет повозку, повозка нехотя скрипит, покачивается по темноте – кри-ик-крик, кри-ик-крик… плохонькая у Змума повозка, да какая есть, другой-то никто не даст. Если кто из стариков умрет, так их повозка кому посильнее достанется, где Змуму с ними тягаться…
– Поторопи-ись!
– А ты что, Змум? К свету не торопишься?
– Да как не тороплюсь, а я что делаю?
Кри-ик-крик…
Кри-ик-крик…
И непонятно, по чему катится повозка – так и кажется, что ни по чему, по пустоте. Вот так, сама по себе, по черной пустоте, и в черной пустоте не видно других повозок, не видно лиц – только тусклое сияние света далеко впереди.
– Ты меня видишь?
– Нет! А ты меня?
– И я тебя не вижу…
– Не отставай!
Повозки катятся к свету – Змум уже знает, надо катиться к свету…
– Далеко еще?
– Да вот, рядышком…
– Да знаем мы это рядышком, кажется, близко, а потом катишь, катишь, а света все нету…
– Да вот он уже…
– У-ух, све-ет…
– Да вы бы хоть поздоровались с тем, кто свет дает!
– Здорово, парень…
– И вам того же…
– Хороший у тебя фонарь, крепко светит.
– Рад стараться. Да вы грейтесь, что как не у себя дома-то…
– Расступитесь, люди, что. Не знаете, что ли, как у света сесть, чтобы всем хватило…
– Классный у него фонарь, правда?
Змум поднимает усталые глаза:
– Правда.
Фонарь, костер, свет… называется по-разному, смысл один – сияющий круг, пятно света в темноте, свет этот сделал вон тот парень, сидит, щурится на сияние. Парню кланяются, парню приносят подарки, у кого что есть, кто хлебца, кто мясца, кто-то и красивый плащ подарит… кто-то протягивает теплый полушубок, парень у огня только смеется в ответ, зачем ему полушубок, если есть огонь…
– Жарко от него, верно?
Змум понимает усталые глаза.
– Жарко.
– А ты чего… не радуешься даже.
– Что радоваться… завидую я ему…
– Кому?
– Да… парню этому.
– Который светит-то?
– Ну… Ты же видишь, как ему… ему и подарки, и почет, и про него только все говорят, на него и смотрят… Как на прошлой стоянке кто-то вообще додумался мужику этому, у которого свет, в ладоши хлопать! Аплодисменты ему…
– А что ты хочешь… он же свет дарит… Ты хлеб кушаешь, мясо кушаешь, а свет-то кушать тоже надо?
– Надо…
– То-то же…
Где-то гремят аплодисменты, Змум нехотя хлопает в ладоши вместе со всеми…
Кри-ик-крик… кри-ик-крик…
– Куда торопишься-то так?
– Да… ухожу я от вас.
– Ты что? От отряда отбиваешься?
– Ну…
– А что так? Надоели мы тебе, что ли?
– Да нет… большие фонари пойду искать, большой свет.
– А маленького тебе что, мало?
– Да не мало… может, кто меня научит давать свет.
– Хи, кто научит… они свое ремесло в тайне держат, это же их хлеб.
– Ну, хлеб не хлеб, а может, найдется кто, кому тайну свою не жалко…
– Держи карман шире…
– Говорят, где-то там за полосой тьмы обучают свет давать…
– Это где?
– Это где темнота долго-долго, и фонаря ни одного нет…
– Ха, туда и не доберешься живой… без света-то…
– Да, говорят, как-то добираются…
– Ну. Дело-то твое…
Кри-ик-крик, кри-ик-крик…
– …ты вообще, парень, живой или нет?
Змум с трудом разлепляет веки.
– Не… не знаю…
– А кто знает, я что ли?
– Я… не…
– Ну, если болтаешь, значит, живой… Ты откуда вообще?
– Да… ниоткуда.
– Что один-то? отряд твой где?
– Да я сам… без отряда.
– С ума сойти… первый раз такое вижу, чтобы без отряда ходили… Или тебя изгнали за убийство какое-нибудь?
– Да нет… сам ушел… Можно у огня у вашего посижу, умираю уже без света, недель пять…
– Что-о? пять недель? Ты как это так умудрился-то…
– Да как… я через темную полосу к вам шел.
– А что… за темной полосой своих фонарей нет?
– Ну, есть… Я это… ничего, что бесплатно сижу? Ей-богу, нечего взамен дать…
– Да сиди… что делать…
– Спасибо…
– Тебя как зовут-то?
– Змум.
Змум не спрашивает, как зовут парня, который дарит свет. У того, кто дарит свет, нет имени, есть только свет.
– Ты что шел-то сюда?
– Да… я это…
– Ну, говори, не таи… а то прямо боязно как-то, может, ты человек десять зарезал, тебя из отряда выгнали…
– Да нет, я… это самое… вы научите меня делать свет.
– Чего-о?
– Это… я учиться пришел… Ну… научите меня свет делать… вот как вы.
– Еще что хочешь?
Змум краснеет, понимает, что сболтнул что-то не то.
– Да… больше ничего.
– Ну давай, спать ложись, с ног уже валишься… Завтра учить тебя буду…
– Да вы что…
– Что да я что? Сам просил тебя научить…
Змум не верит своим ушам. И почему-то чует, что незнакомец не возьмет ничего взамен.
Кри-ик-крик…
Кри-ик-крик….
– Вставай, что ли, что спишь-то?
– А что…
– Что, что… ты дрыхнуть сюда пришел или учиться?
– Да… учиться…
– Вот и славно… давай, вставай… завтракать будем.
– Да я… не хочу особенно…
– Что значит, не хочешь, с голодухи-то как свет давать будешь?
– Ну…
– Вот тебе и ну… я тоже есть не хочу, а надо…
Змум нехотя жует черствый хлебец с холодным мясом.
– Ну, давай… Ножичек у тебя какой-нибудь есть?
– Н-нет.
– Мой возьми. Давай. Режь.
– Что резать?
– Руку себе режь.
– Что?
– Руку себе режь.
– Зачем?
– А чем ты свет делать будешь, как не кровью?
– А что… свет кровью делать надо?
– Ну… а ты что хотел, работенка-то тяжелая. За день литра полтора кровушки уходит, тут пока насветишься, только что не околеешь.
– Да вы что… слушайте… я не знал…
– Ну что, резать-то будешь? Смотри как надо, тут чуть-чуть на локте кольнешь…
– Да нет… пойду я… То есть куда пойду, светом подзаряжусь чуть-чуть…
Горит золотым облаком фонарь, сгущается вокруг непроглядная темнота вечной ночи.
Кри-ик-крик, кри-ик-крик…
– Что, далеко до фонаря?
– Далековато еще… Не видать. Но где-то здесь должен быть…
– А почему у одного фонаря жить нельзя?
Змум смотрит на тощего юнца, неумело погоняющего свою тележку. Сам когда-то был такой, сам когда-то ничего не знал, не умел. Плохонькая повозка у парня, того и гляди развалится, а что делать, молодым хороших повозок не дают…
– Смешной ты… у одного фонаря… фонари-то выдыхаются, им отдыхать надо. Так и истощишь фонарь, что он погаснет.
– А так вечно гореть будет?
– Ага, жди. Фонарь-то от человека живет, а где ты видел, чтобы человек жил вечно?
Кри-ик-крик, кри-ик-крик…
Катится по темноте отряд, катится в повозке Змум, хорошая повозка у Змума, добротная, легко едет, быстро. А что, всю жизнь, считай, прожил, уже и на повозку себе заработал, и на зонтик над повозкой, и на мягкие подушки в повозке, и еще много на что. А что, живем, когда хорошая повозка есть, что бы не жить-то…
– Что-то фонаря не видать…
– Да, не видать, – Змум щурится, – тоже, поди, фонарщик умер, а нового нет… Как вон, на позапрошлой стоянке… Ну ты что там, спишь, что ли? Давай живей, к фонарю опоздаешь!
Кри-ик-крик, кри-ик-крик…
– Здорово фонарщиком быть.
Змум презрительно смотрит на юнца.
– Что здорово-то?
– А что… вот так поклоняются тебе все, в ладоши хлопают, подарки несут… и не надо тебе шарится по темноте, искать свет – вот он, свет, пылает…
– Ага, хорошо… – Змум фыркает, морщины на лице собираются в складки, – ты хоть знаешь, из чего они этот свет гонят?
– Это у них секрет мастерства…
– Ага, секрет… ладно, парень, никому не говорил, тебе скажу… из крови человеческой.
– Людей убивают?
– Да зачем убивают… свою кровь отдают, она и светится. Потому и нельзя подолгу у одного светильника сидеть, так его вчистую истощить можно…
– Жуть…
– Еще бы не жуть… я тоже по молодости такой был, все хотел светильником стать… Только кровушку-то свою растрачивать не каждый решится, верно? Страшное это дело…
– Страшное…
– Ты, парень, откуда будешь?
– Да… школу кончил, в ваш отряд пришел, может, в институт поступлю…
– А, святое дело… Давай, учись парень, если на менеджмент пойдешь, карьера тебе обеспечена… я там одну фирму знаю хорошую, если что, могу походатайствовать…
– Вот спасибо…
Кри-ик-крик… кри-ик-крик…
Змум снисходительно смотрит на тощего юнца в повозке-развалюхе. Сам когда-то такой был, ни кола ни двора…
– Леве-ей заворачивай!
– Леве-еей!
– Куда это мы?
– Да куда… видишь, здесь раньше фонарь был, а хозяин умер, фонарь погас – все, другой пошли искать…
Змум отвечает так, потихоньку задумывается – куда исчезают тела умерших, то ли проваливаются в бесконечную темноту, то ли растворяются в ней, сами становятся тьмой…
Лучше не думать…
– Да это уже пятый фонарь так проезжаем.
– А что делать… новых-то фонарщиков нет, дураков-то нет туда идти…
– Так вообще фонарщиков не останется…
Змум хочет прикрикнуть на парня, чтобы глупостей не болтал – задумывается.
Кри-ик-крик… кри-ик-крик…
– Вы куда?
– Куда… – Змум оборачивается на голос – к фонарю.
– Так нет же там фонаря, погас давно.
– Ну. Фонарь-то все равно есть… Хоть и погасший…
– А зачем вам погасший фонарь?
– Зачем… зажечь, зачем еще.
– Кровью?
Змум смотрит в темноту, представляет себе юнца, которого не видит.
– А то чем же…
– Вы же говорили… не ваше это.
– Мое не мое, а должен кто-то зажечь… так и вообще фонарей не останется… Ты-то куда за мной катишь?
– Да… у фонаря погреться… светом подкормиться, а то я вообще скоро сдохну.
– Тоже верно… ножичка у тебя нет?
– Валялся где-то… вон…
– Ага, спасибо…
– Вы что, собираетесь…
– Ага…
Змум осторожно колет себе руку, роняет в невидимый в темноте фонарь несколько капель крови. Масло в огонь… тут не масло, тут кровь в огонь подливают…
Тишина…
И темнота, не нарушаемая ничем. И вообще непонятно, есть что-то в этой темноте – или непрогдяный морок, вакуум, в который случайно затесались двое путников.
– И что же?
– А что, что же… не знаю, – Змум хмурится, – я же это первый раз делаю, видно, не учел что-то…
Змум снова и снова роняет капли крови в мертвый фонарь – ничего не происходит.
– Наверное… этому учиться надо.
– А?
– Учиться этому… надо, – голос юнца звучит как будто издалека.
Змум чувствует, что краснеет.
– Учиться… да, надо учиться… Старые-то фонарщики померли все… а молодых нету, учиться не у кого…
Юнец молчит.
– Я же хотел у фонарщика учиться… передумал… сам виноват…
Юнец не отвечает. Может, уже ушел, правда, что тут стоять, когда света нет…
Можно еще поискать по темноте фонарщика какого-нибудь, верно? – Змум говорит непонятно с кем в темноте, может, с самой темнотой, – не может же быть так, чтобы во всем мире света не было, верно? Не может быть… где-то есть…
Темнота не отвечает.
– Или сам как-нибудь свет этот зажгу… не боги же горшки обжигают, верно? Ну… если у них свет получался, и у меня как-нибудь получится…
Темнота молчит…
– Как-то они это делали… правда ведь? – Змум смотрит в темноту, ищет что-то, – как-то… кровью фонарь зажигали… надо зажечь… надо… Надо же, чтобы был свет…
Тот, темный
Быстрее…
Некуда уже быстрее…
И все-таки – быстрее…
Камиль бежал, низко пригнув голову, и некогда было оглянуться, некогда было посмотреть назад, не гонятся ли они. А они гонятся, уж можно не сомневаться, они не такие, чтобы упустить свою добычу, поймают, скрутят, увезут в темное свое логово, пропахшее смертью, чтобы выпить всю кровь…
Хватятся, конечно, будут искать, план-перехват устроят… Это они могут, полиция тоже на их стороне, и вообще все, все… и только один Камиль против них, один против всех, как это трудно, когда один против всех…
Сбавил шаг – сердце разрывалось клочьями, медленно брел по лесной чаще, все боялся остановиться, все боялся, что лопнет сердце. Лес торжественно замер, позолоченный луной, внимательно смотрел на Камиля каждой своей веткой. Леса Камиль не боялся, что-то подсказывало, что лес не работает на них, лес – он сам по себе, на то он и лес.
Камиль передохнул, прислушался.
Отстали.
Надолго ли, кто знает… выиграть время, хоть день, хоть два, перекантоваться где-нибудь, и дальше, в Сибирь… земля большая, земля, она всех прокормит, на то и земля…
Откуда-то зарядил дождь, мелкий, мерзкий, осенний, луна запуталась в клочьях туч. И почему-то боязно было искать деревушку или какую-нибудь дачу, люди добрые, пустите переночевать… Вот так постучишься в дверь, а там они уже ждут…
Луна выхватила из темноты что-то черное, причудливое, жуткое, что когда-то было домом – так давно, что оно само не помнит, как это было, и было ли. Истлевший остов, изъеденный пожарами, дождями, десятками лет, если не веков. Кое-где сохранились клочья какой-то плоти, досок, обломок двери, скат крыши, в пустых глазницах окон мелькали стеклышки.
Сердце снова подпрыгнуло, бахнуло о ребра.
Затаиться… переждать… Почему-то казалось, что сюда они не сунутся, что уже дошел, добежал Камиль до такого медвежьего угла, что никакие они туда не проберутся.
И все-таки было боязно – как боязно было в детстве уходить куда-то далеко, от людей, от жилья, от привычного мира в лесную глушь – как в какую-то другую вселенную. Волков и медведей не боялся, чувствовал, что они давно ушли куда-то в сибирскую глушь, до которой три года скачи – не доскачешь, а вот другие…
Духи, демоны… еще какие-то – потусторонние, нездешние, темные, неуязвимые, пропадающие с первыми лучами солнца… Они были и есть, они никуда не ушли из леса, по-прежнему караулят людские души… Вот в таких-то заброшенных домах и прячутся темные силы, войдешь – а оттуда черная лапа тянется, и утащит тебя куда-нибудь…
Камиль встряхнулся – что надумал-то, не маленький, чай, не три годика, когда боялся идти в комнату без света, боялся Темного. И в каждом углу мерещился Темный, черный треугольник, ползущий по стенам, по потолкам, длинный, вытянутый, с острым, хищным углом…
Не думать, не думать, еще не хватало, чепухи всякой бояться… ты еще бабайку вспомни и бабу Ягу… ох, изжарю тебя, добрый молодец, в печи… Дождь зарядил сильнее, вкрадчиво пополз за воротник, погнал Камиля в дом, вернее, в то, что когда-то было домом. Парень осторожно вошел, туча мелкой пыли метнулась в лицо, заскулили половицы. Жутко здесь… как в склепе… посветил фонариком, эх, сотового нет, сотовый они отобрали, они такие… Истлевшая лестница на второй этаж, по ней лучше не подниматься, а то свалится Камиль вместе с этим этажом… гора пыли, которая была креслом, гора трухи, которая была диваном… Нет, спать здесь негде, даже на полу… Состряпать бы костерок, зябко больно, только какой тут костерок, тут весь дом спалить можно…
Что-то мелькнуло в луче фонаря, мыши, что ли… нет, не похоже… еще, еще… что-то извивалось там, на стене, и почему-то не хотелось оборачиваться, не хотелось смотреть, как в детстве, когда лежишь в темноте в кровати, и мерещится тебе что-то там, в углу, а смотреть нельзя, посмотришь на него, он выскочит оттуда, тебя съест…
Ш-шу-х-х, кто-то скользнул по стене. Веник, что ли, найти, какой-нибудь, или тряпку, выгнать эту тварь в окошко, а то будет так всю ночь шуршать, спать мешать, еще, чего доброго, коснется лица своими усами, или хвостом… бр-р-р…
Что-то мелькало и мелькало по стене, и боязно было смотреть, но стоять к нему спиной было совсем уж невыносимо. Так и кажется, что вот-вот вопьется когтями в спину… Камиль посветил фонариком туда, где по стене металась черная треугольная тень…
…черная треугольная тень…
Еще не верил себе, еще искал того, кто отбрасывает эту тень, будь он хоть в миллион раз страшнее самой тени… Нет, никого не было, черный треугольник метался и метался по стенам…
А потом не было ничего – ни верха, ни низа, ни ночи, ни дня, ни самого Камиля, ни старого дома, ни леса – Камиль мчался в темной чаще, не разбирая дороги, в никуда, в никуда…
Быстрее…
Быстрее…
Некуда быстрее…
Сбавил шаг, перевел дух, сердце снова разорвалось клочками.
Померещилось… да нет, какое там, на хрен, померещилось, видел же, своими глазами видел, вот он, мечется по стенам, темный, непонятный, безымянный… Камиль вспомнил, что в детстве даже не дал этому темному имя, да и какое у темного может быть имя… это у березы под окном может быть имя, Камиль звал ее Арлия, это у большого камня у крыльца может быть имя, Камиль звал его Таум, у Жучки во дворе имя… а темный, он на то и темный, не наш, чужой, у него и имени-то нет…
От этих детских воспоминаний стало спокойнее, отлегло от сердца. Потянуло к людям, к человечьему жилью, к нашему, привычному миру. Сам не понял, как выбрался на шоссе, утыканном какими-то указателями, которые ничего не говорили. Янгиюл… Усть-Ылым… неважно, лишь бы подальше от них, здесь они не найдут…
Протянул руку, может, найдется добрая душа, подбросит до богом забытой деревушки, кое-какая мелочишка с собой есть, на пару беляшей хватит, а там и посмотреть можно, может, кому крышу укрыть или крыльцо починить, у Камиля руки что надо, каким надо концом вставлены… да я денег-то не возьму, мне бы перекусить… а у вас лишней комнаты не найдется?
Машина замерла в двух шагах, с мерзким повизгиванием опустилось стекло.
– Мужики, до деревни не подбросите? – Камиль шагнул к машине, мир перевернулся перед глазами.
Так представлялось только в самых страшных кошмарах. Убегает от них, останавливает машину, а оттуда смотрят они, люди в синем, которые запирают за решетки и тянут кровь…
Бежать… ну да, бежать, в лес, в лес, раствориться в этом лесу, лес укроет, лес спасет, лес на них не работает… Их в машине двое, в одиночку за Камилем в лес никто не побежит, вдвоем тоже не побегут, машину, что ли, бросят…
Повернулся к лесу – что-то будто оборвалось внутри.
Он уже был здесь. Подползал – то медленно, неуверенно, то легко, стремительно, темный, безликий, безымянный, как будто сам не понимающий, кто он…