Чемоданы судьбы
– Ну что, Плахин, как работается?
Что тут ответить?
– Хорошо.
– Да, Эльвира Леонардовна тебя очень хвалит. И, поверь, у нас в отношении тебя большие планы.
– Спасибо.
– Понимаю, понимаю, конечно, это не совсем твой уровень. В университете, говорят, ты был неплох, наукой занимался. Но, поверь, – тут директор назидательно поднял вверх палец, обхваченный платиновым перстнем с черным агатом-кабошоном, – ничто не бывает зря. И все у тебя впереди.
– Конечно, спасибо.
Отчаявшись расшевелить Игоря, который сидел словно замороженный, директор полез в стол, достал большой желтый пакет и, словно последним козырем, хлопнул им перед носом подчиненного.
– Вот!
– Что это?
– Сюрприз! Из нашей Ассоциации банков пришел факс. Предложили направить лучшего молодого сотрудника на международный семинар молодых работников кредитно-финансовых учреждений. Понимаешь?
– Пока не очень.
– Объясняю проще. Там соберется будущая мировая банковская элита. Там будут говорить о завтрашнем дне нашего банковского дела. И вот мы решили послать туда тебя!
Альберт Никифорович, возможно, ожидал, что Игорь немедленно пустится в пляс или, по крайней мере, рассыплется в благодарностях. Но тот сидел, тупо смотрел на пакет и, судя по всему, ничего не понимал. Наконец в глазах Игоря мелькнуло нечто отдаленно напоминающее любопытство.
– Куда?
– Да в Сочи же! – Директор сунул руку в пакет и вытянул оттуда красивый буклет. – Вот, смотри, «Альп-Резорт», пять звезд, парк, море, все включено, десять дней! Сможешь там с докладом выступить? Хотя это необязательно…
Красиво подсвеченный отель на обложке буклета выглядел сказочным дворцом. Бирюзовый овал бассейна манил. И в голове у Игоря постепенно начало все понемногу складываться. Семинар молодых банкиров. Приедут лучшие. А вместе с ними и кадроловы-хедхантеры. И он сможет предъявить всем свою работу, от которой так обидно отвернулись в Москве. Что ж, посмотрим, господа москвичи! Пришлю вам привет из Цюриха!
– Сделаю я там доклад. Не проблема.
Альберт Никифорович уловил перемены в настроении Игоря и ужасно обрадовался:
– Молодец, врубился наконец! Новые контакты, новые связи! Это же трамплин! Заяви о себе!
Директор вытащил из пакета небольшой конверт.
– Вот билеты. Отдельное купе. Поезд отходит сегодня ночью, командировку я уже подписал. Успеешь?
– Конечно.
– И вот еще, – директор достал из кармана пиджака очередной конверт, более пухлый, чем предыдущий, – держи, на текущие расходы и представительство. Расписываться не надо, это из моего личного фонда. Ты должен представлять наш банк достойно. А теперь иди, собирайся.
Директор запихал буклет и конверты в пакет, сунул его в руки Игоря и едва не вытолкал его из кабинета. Игорь и спасибо не успел сказать.
Он шел к себе, голова его кружилась, и в ней отчего-то начала крутиться старая песенка, которую в детстве ему любила напевать мама: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло».
А вот у водителя банковского инкассаторского броневика Юрия Захаровича в голове крутилось лишь слово. И никак он не мог это слово поймать за хвост. А без этого слова так хорошо пошедший кроссворд-гигант безнадежно застревал на полпути.
К этим кроссвордам и прочим всяким судоку его приучила дражайшая супруга. После того как много лет назад он, знаменитый в ту пору раллист, вылетел на повороте с трассы. И летел бы долго, если бы не столб на пути. Затем был год в больнице, нейрохирургия и прочие сопутствующие прелести. Вот тогда-то кто-то и сообщил дражайшей супруге, что для восстановления и развития памяти очень помогает изучение иностранных языков и разгадывание кроссвордов. Учить английский на склоне лет Юрий Захарович отказался категорически. А вот с кроссвордами – побрыкался-побрыкался, да и приохотился. Оказалось, они неплохо скрашивают бывшему гонщику его теперешнюю скучную шоферскую жизнь. Впрочем, грех жаловаться. Если бы не дражайшая супруга, фиг бы кто допустил его до руля после той аварии. Но супруга была из той породы женщин, для которых не существует слова «нет». Мало того, пристроила его в банк, в котором сама работает. Чтоб под присмотром был. Да уж, не зря ее на работе кличут Леопардовной.
Хлопнула дверь гаража, Захарыч с надеждой посмотрел на вошедшего. Но это был охранник Николай. И надежда угасла. Коля, как твердо знал водитель, с умными словами был не в ладах. Николай подошел к броневику Захарыча и грубо пнул ногой колесо.
– Ну что, старик, драндулет в порядке? Не встанем посреди дороги, как в прошлый раз?
Захарыч почувствовал себя виноватым.
– Все вроде проверили. Не должен.
– Ну смотри у меня! Давай ключи.
– Что так?
– Реквизирую на пару дней. Директор велел. Сам поведу. А тебе два отгула. Сходи в библиотеку.
– Зачем?
– Новые слова для своих кроссвордов узнаешь.
– Что, опять плитку на дачу повезете? – не сдержал ехидства Захарыч
– Не твое дело.
Шофер далее дискуссию продолжать счел неразумным, потому что быстро сложил в уме два отгула и грядущие выходные. И выходил ответ, что можно смотаться на рыбалку. А если не мешкать, так и сегодня успеть на нужную электричку. Потому без лишних слов отдал ключи и покинул гараж.
Подходя к двери бухгалтерии, Игорь уже придумал несколько вариантов деликатных ответов на неизбежные, как ему казалось, вопросы о том, зачем его вызывал директор и что это за желтый конверт у него в руках. Но как выяснилось, ни один из вариантов не пригодился. Игорь был в этот момент вообще никому не интересен. Потому что к ним пришла «коробейница», как называл про себя он тощую пожилую даму, появлявшуюся у них раз в две недели и приносившую кучу интересных для Игоревых коллег вещиц. Коллектив во главе с Леопардовной собрался у стола Яны в трескучую кучу. В воздухе мелькали пестрые тряпочки.
Игорь, никем не замеченный, без всяких помех добрался до своего стола. И остановился в некотором ошарашении. Папка с отчетом, что так торжественно была вручена ему Леопардовной, была полностью погребена под горой трусиков и бюстгальтеров в ярких упаковках. Стерпеть такое было нельзя.
– И это все – мне? – громко, с легкой ноткой трагизма произнес он. – И, взяв в руки пакетик со стрингами, сделал вид, что внимательно его рассматривает. – С этим надо поработать? Неплохо. Размерчик, правда, великоват…
Игоря наконец заметили.
– Чего раскричался-то? – отозвалась Тамара, что доказывало: безобразие на столе Игоря – ее рук дело. – Подумаешь, трусы ему на стол положили. Они в упаковке. Тебя ж не было. Сейчас уберем.
Тамара начала быстро сгребать со стола белье, и это привлекло внимание Леопардовны, которая до сей поры внимательно рассматривала шелковую блузку.
– Ой, да перестань, Тома, не суетись. Это практически взрослый мужчина. Его дамскими трусами не смутишь. – И затем уже снова к «коробейнице»: – Нет, этот блузончик я должна примерить! По-моему, идеально подходит к юбке, что я привезла из Чехии.
Леопардовна завела руку за спину и начала расстегивать молнию платья. Игорь понял, что сейчас случится непоправимое.
– Эльвира Леонардовна! – Игорь старался придать голосу максимум возмущения, хотя на самом деле едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. – Это уж перебор! Подождите хоть, я выйду!
– Ой, Игорек, не берите в голову! Уверяю вас, ничего нового для себя вы не увидите, – хладнокровно ответствовала начальница, продолжая возиться с молнией.
– То-то и оно! Я боюсь увидеть для себя старое.
Но смутить Леопардовну не дано было никому.
– А вот хамить не надо! Ну а если вы такой трепетный, то окажите даме любезность, принесите кофе. Вы помните, я люблю с корицей.
Кто бы сомневался, что Люба упустит шанс подсуетиться.
– А мне капучино!
Яна:
– А мне с молоком, латте называется.
Оля:
– Мне большой американо, без сахара.
Игорю оставалось лишь покорно собирать заказы. Дошла очередь и до Аси.
– А вы, сударыня, чего изволите? – обратился он к девушке в элегантном, как ему показалось, полупоклоне. Но впечатления не произвел.
– Ничего. Не люблю кофе.
Оставалось только выйти и побрести в буфет.
За время совместной работы Игорь научился ценить в своих коллегах умение удивлять. Изобретательность дам и девушек, казалось, не имела границ и почти равнялась их непосредственности.
Вот и сейчас, когда, спустя полчаса стояния в буфетной очереди, Игорь едва протиснулся в дверь бухгалтерии с подносом, уставленным кофейными стаканчиками, ему оставалось только замереть и открыть рот. В комнате не было никого. За исключением Леопардовны, которая мрачно бродила промеж столов, словно полководец разбитой армии. Игорю она обрадовалась. По-своему, конечно.
– Наконец-то! Простого дела доверить нельзя.
– А где все?
– Все – здесь. А остальные не дождались. У кого дети в саду с корью, у кого – мама из деревни приезжает, у кого, извини, месячные. Продолжать?
– Спасибо, не надо. А кофе куда девать?
– Полагаю, он тебе самому весь пригодится. Придется тебе опять прикрыть своим сильным мужским телом наш нежный, но дружный коллектив.
Леопардовна, как показалось Игорю, едва ли не с долей сочувствия кивнула на его стол. Теперь он был завален не изящными предметами туалета, а грубыми папками со счетами. И все это надо было сверить с электронными аналогами!
А Игорь не хотел верить в очевидное.
– И Ася тоже ушла? Она меня с расчетами просила помочь, – соврал он для прикрытия.
– А она что, хуже других?
Что оставалось делать разочарованному Игорю? Сел за стол, принялся разгребать папки. И тут заметил валяющуюся возле компьютера флешку. Это была его флешка с диссертацией, с перепиской. Он точно помнил, что прошлым вечером вставил ее, чтобы подработать кое-что, и забыл вытащить. И вот это сделал кто-то другой. Или это случайность? Благо Леопардовна оставалась еще в комнате, что-то интересное нашла в одной из папок.
– Эльвира Леонардовна! А уборщица сегодня приходила?
– Зина-то? Да второй день на больничном. Говорят, ангина. И где в такую погоду подхватила? А тебе-то что?
– Да пылища, не продохнуть. А на компьютере моем с утра никто не работал?
– Да кому он нужен? Наши от своих-то шарахаются.
Леопардовна добавила свою папку к тем, что громоздились перед Игорем, и мощно потянулась:
– Все! Силы оставили меня. Пойду домой. А вы, наш герой, я верю, достойно завершите общее дело.
Вот тут-то Игорь решил отыграться.
– Боюсь, ваш оптимизм чрезмерен.
– Что? Бунт?
– Отнюдь. Просто наш директор решил послать меня в срочную и ответственную командировку
И для убедительности помахал перед Леопардовной желтым конвертом.
– Час от часу не легче, то понос, то золотуха. Это куда же?
– В Сочи, на международный семинар молодых банковских работников – будущей, как уверял меня Альберт Никифорович, элиты мировой финансовой системы. Между прочим, как лучшего молодого специалиста нашего учреждения. Выезжаю сегодня вечером. На две недели.
– Вот, собака, хоть бы предупредил. Собака – это не ты, Игорь. Но отчет же добьешь?
Игорь в ответ тяжело вздохнул, что должно было означать: «А куда ж я денусь?»
Леопардовна величественно удалилась, а Игорь раскрыл первую папку, машинально перешел с ворда на эксель. В голове же назойливо, словно осенняя муха, блуждала мысль о том, случайно ли его флешка выскочила из компа, и выходило, что неслучайно. Но дальше размышлять времени не было, и Игорь мысль прихлопнул. И включил настольную лампу. Вторая половина дня разительно отличалась от первой. Небо начали заполнять сизые тяжелые тучи. И настал момент, когда солнце уже было не в силах пробиться через эту темную клочковатую массу. В комнате сгустились сумерки. Свет лампы над столом отсек темные углы, усиливая сладковатое ощущение полного одиночества. Игорю стало чуть грустно и уютно. «Скоро пойдет дождь», – подумал он. И это была последняя его посторонняя мысль перед тем, как он зарылся в отчете.
Глава 10. Штопор открывает
А в это время в нескольких десятках километров от Перереченска дождь уже начинался. Первые крупные капли звонко ударили по стальной крыше отсчитывавшего рельсовые стыки, раскачивающегося вагона. Точнее, вагонзака, именуемого определенной частью общества столыпой. Хотя и внешне, и внутренне он был совершенно не похож на те, столетней давности «возки», получившие имя убиенного премьер-министра, не желавшего великих потрясений. Такая вот память осталась в простом народе.
Остался и обычай под завязку набивать столыпу этапом. Впрочем, бывали исключения. Вот и в этом вагонзаке, в камере, рассчитанной на трех заключенных, сидел один. Однако если бы вдруг сюда с неба свалился проверяющий из главка, то у него вопросов по поводу таких комфортных условий для этапируемого не возникло бы. Потому что начальник конвоя лейтенант Пыркин, по кличке Упырь, показал бы проверяющему дело одинокого пассажира, на обложке которого крупными буквами значилось: «Особо опасен» и «Склонен у побегу». Такого и впрямь следует держать в строгости, не за решеткой, а за непроницаемой стальной дверью. Да и в наручниках, на всякий пожарный.
Ну а поскольку в камере окна не было предусмотрено, то обитатель этого железного ящика мог строить свои представления о происходящем за стенами громыхающего и покачивающегося узилища только на основании услышанного. Хотя вольготно растянувшегося на жесткой шконке обитателя внешние звуки скорее раздражали. Они мешали размышлять. Вот только стало что-то вырисовываться в уме, как кто-то из большой камеры достал конвойного своим нытьем про «вывести в сортир». Конвойный, понятное дело, успокоил нытика по-своему. Но и с мысли сбил. Только начал снова сосредотачиваться. Так тут Упырь подал голос.
– Гандон, мать твою, – ревел начальник в конвойном отсеке, – весь тамбур ружейным маслом изгадил! Ты у меня языком все вылижешь!
В ответ раздавался невнятный скулеж.
Обитатель отдельной камеры знал, что Гандон – это рядовой первогодок Ганушкин. Но ни спецконтингент, ни сослуживцы называть его иначе и представить себе не могли. Что называется, погоняло устояло.
Человек на шконке даже взмахнул скованными наручниками руками, словно желал отогнать прочь доносившиеся из конвойной зоны глупости, мешающие ему думать. Это, как вскоре выяснилось, напрасно. Стоило прислушаться внимательнее. Но известно, что знал бы прикуп, жил бы в другом городе. А этот город представлялся в тот момент недосягаемым. Его, может быть, и не существовало вовсе.
Ударивший по крыше дождь все привел в порядок. Вагонзак затих, словно внимая частой водяной дроби, прилетевшей с воли. Мысли потекли плавнее.
Лежащего на шконке человека звали Виктор Шторочкин. А кличка его была отнюдь на Шторочка и не Шторка. Солидная – Штопор, хотя уличными грабежами он сроду не занимался. Шторочка, впрочем, имела место быть. Но в далеком детском прошлом. В интернате, куда его определили после смерти бабушки.
Родителей своих Штопор почти не запомнил. Ему было тринадцать лет, когда отцу, работавшему в каком-то закрытом НИИ, выпала редкая удача – две путевки в круиз на замечательном теплоходе «Адмирал Нахимов». В память врезалось только: за окном яркий светлый день, веселая музыка, люди с цветами – первое сентября, а в доме – воющая, рвущая на себе волосы бабушка. Витька много чего повидал в жизни с тех пор. Но ничего страшнее не было.
Даже когда, спустя год, его привезли с похорон бабушки в интернат и поставили перед классом. И Витька понял по глазам будущих одноклассников, что ждет его что-то ужасное. Волчьи были глаза.
Ждать долго не пришлось. Его и отметелили, и обобрали, и всласть поиздевались над единственной оставшейся у него фотографией отца с мамой. А когда он попытался отнять карточку, отметелили уже серьезно. И кличка Шторочка тогда же появилась. И не случайно. Она была прелюдией к тому, во что его могли бы превратить бодрые простые ребята. Спас трудовик дядя Вася. Слесарь шестого разряда, хромой, но с крепкими кулаками. В его классе – просто в большой мастерской, которую не жаловали Витькины соученики, предпочитавшие портвейн, бурно развивавшихся соучениц и разборки с местной шпаной, Шторочка нашел убежище. Да и себя самого в конце концов.
У него открылся талант. Тонкие руки с длинными пальцами, доставшиеся ему, видимо, от матери, оказались фантастически чуткими к металлу. Витька чувствовал металл, понимал его. Очень скоро он знал, как надо подойти к любой железяке, как взять ее, на что она годна. Но главной страстью стали винтики, колесики, пружинки, составлявшие основу таких хитроумных механизмов, как часы и замки. К восьмому классу ему было достаточно просто погладить любой замок, чтобы понять его внутреннюю сущность. А будильники он разбирал и собирал на спор с завязанными глазами.
Дядя Вася тихо радовался и нередко, после второго стакана «Кавказа», говорил, что раз хоть одного балбеса из этого дурдома он сделал человеком, то жизнь прожита не зря.
По мнению дяди Васи, жизнь Витьки была определена. После школы отслужит в армии – с такими руками там не пропадет, и – в мастерскую металлоремонта. Есть там у дяди Васи друзья.
– Я ж тебя вижу, – говорил он Витьке, зажевывая «Кавказ» сырком «Волна», – ты же одиночка. На хрен тебе всякие коллективы, парткомы, профкомы, месткомы. Поработаешь пару лет у мастера вторым номером, откроешь свое дело. Что тебе еще надо? И при деньгах, поболе, чем у нашего директора. И кланяться никому не будешь. Сам себе хозяин. Красота! Ни тебе директора, ни тебе инструктора. Райкома. Мать его…
Витьку такая перспектива весьма устраивала. Дядя Вася как-то показал ему издали своего приятеля из металлоремонта. «Жигули»-шестерка, цепка, гайка, котлы «сейко», шкары «суперрайфл», да и весь остальной прикид – зашибец. И правда, чего еще надо?
Сгубила Витьку, как это часто бывает у мужчин, приближающихся к шестнадцати годам, любовь. Звали ее Полина. Ее к ним распределили после педагогического преподавать литературу. Тоненькая, стройная, белокурая, с чудесными темно-серыми глазами, пушистыми ресницами. Словом – полный набор для старшеклассника. А еще она чудесно краснела, когда до ее ушка долетало какое-либо матерное выражение, и, казалось, могла даже при этом расплакаться. Одним словом, «гений чистой красоты», да и только. Витка на ее уроках от восторга рта не мог раскрыть. Не то что стихотворение, двух слов из себя выдавить не получалось. А Полина лепила ему за это двойку за двойкой, и Витька от этого тоже был в восторге. Литература в отрыве от Полины его никоим образом не волновала. В металлоремонте литературу не спрашивают.
Любовь закончилась, когда Додик из параллельного прибежал, весь красный, вечером в спальню и стал божиться, что только что застукал Полину с директором. Тот, якобы, пялил ее прямо на своем столе. В качестве доказательства Долдон заявлял, что у Полины были розовые трусики в красный горошек, которые директор нацепил себе на голову.
Витька, сам до сих пор не знает почему, поверил Додькиным словам сразу. Может, потому, что раз ему свезло и он смог запустить глаз под заветную юбку? Розовые трусики в горошек там имели место быть.
Сначала захотел повеситься в кабинете литературы. И даже начал делать для этого тайком от дяди Васи стальной крюк. Но крюк давался нелегко – сталь попалась легированная. И тогда Витька решил мстить. И использовать в качестве орудия мести свой талант.
В субботу вечером, когда из учителей в интернате остался только дежурный педагог, да и тот, опрометчиво поверив в искренность тишины, окутавшей вверенное его заботам учебное заведение, удалился в учительскую, прихватив с собой как интеллигентный человек бутылочку «Алабашлы», сырок «Дружба» и макулатурную книжку про женщину в белом, Витька повел одноклассников к директорскому кабинету. Для конспирации потребовал, чтобы все сняли ботинки и ступали по старому скрипучему паркету в носках, бесшумно. Впервые пацаны Витьку послушались. Возле двери он картинно вытащил из кармана обыкновенный штопор и «легким движением руки» одним щелчком открыл замок. Далее он подошел к директорскому сейфу и тем же штопором двумя щелчками откупорил его. В стальном нутре обнаружились две здоровенные бутылки неведомого до сей поры интернатскому горлу напитка под названием «Камю». Тихое, но восторженное мычание одноклассников стало оценкой Витькиного подвига.
Через пять минут после этого в спальне после первой бутылки прозвучала новая кличка Витьки – Штопор. Ее выдал, рыгнув иноземным духом, все тот же Додик.
Одним из самых больших в жизни Штопора разочарований стало то, что отчаянные, бесшабашные и до самой смерти преданные, как ему накануне казалось после «Камю», друзья сдали его сразу же, на следующий же день.
Директор заявил милиции, что помимо коньяка из сейфа пропали и деньги. Хотя Штопор и сейчас готов клясться, что никаких денег он не видел. Но что значили его слова? Следователь недрогнувшей рукой приписал к квалификации «Кража со взломом» довесок: «В особо крупном размере». И теперь уже Штопор загремел в колонию для малолеток, по сравнению с которой интернат – пансион благородных девиц. В колонии реально надо было выживать. Без своего таланта Штопор бы этого не смог. Прости, дядя Вася!
К двадцати годам (редкий случай) Штопор уже имел статус авторитетного вора. Репутация его была солидна – отключит любую сигнализацию, откроет любую дверь и любой сейф. Наука и техника шли вперед широкими шагами – менялись системы сигнализации, появлялись новые, электронные замки и запоры, лазеры-шмазеры. Но Штопору пока удавалось поддерживать квалификацию. Чтобы идти в ногу со временем, пришлось даже выучить за время одной из отсидок английский. Помог тянувший с ним срок взяточник из совместного предприятия. Однако продвигаться выше по воровской лестнице – стать «законником» – он не мог, да и не хотел. Штопор принципиально работал в одиночку. Он отстегивал, как положено, в общак, но никакой братвы за ним не стояло. При таком положении были и плюсы – меньшие сроки, независимость, но также и минусы. При случае его можно было сдать без особых для сдавшего последствий.
И вот этих минусов в последние годы возникало все больше. О чем и размышлял, глядя в железный потолок, по которому грохотал дождь, обитатель отельной камеры вагонзака, двигавшегося по направлению к Переречинску. При самом беглом подсчете выходило, что из своих тридцати с небольшим лет по меньшей мере треть он провел за проволокой или решеткой. Даже с учетом высоких гонораров Штопора баланс выходил не так чтобы очень…
Но тревожило даже не это. Как сформулировал для себя эту проблему Штопор (и это выражение ему нравилось): «Алгоритм моей жизни складывается в неправильную сторону». Действительно, звучит почти красиво. Суть же алгоритма состояла в том, что Штопор стал все чаще напоминать наемного танцора или проститутку. Его арендовали, им пользовались, платили деньги, а затем – сдавали. Когда он был очень нужен, его вынимали с зоны, ему организовывали побеги, его даже один раз заменили на зоне подставным. А после «работы», использованный, он неизменно возвращался «к хозяину». И на кой черт тогда все его немаленькие и надежно припрятанные гонорары? И где его независимость и свобода, о которых они мечтали с дядей Васей?
Штопор понимал, что необходимо срочно, как говорил один сидевший с ним авиационный прапорщик, «менять траекторию полета». Но что для этого предпринять, придумать пока не смог. Ведь просто так от таких дел, как у него, не бегают.
Однако времени на размышления уже не оставалось. Лампочка под потолком мигнула пару раз, засветила тускло, затем вновь засияла. «Сигналку отключили», – понял Штопор. Через пару секунд в коридоре режимной зоны раздались знакомые шаги Упыря. Проходя мимо двери камеры Штопора, начальник конвоя два раза стукнул по ней дубинкой. «На месте», – отозвался Штопор, решив проявить уважение к гражданину начальнику. Настала пора действовать.
Штопор сел на шконку, наклонился и осторожно вытащил из язычка ботинка маленький кусочек тонкой проволоки. Распрямил его, сделав на конце небольшой крючок. Вставил проволоку в замок наручников, и руки свободны. Тем же крючком вытащил из едва заметной трещины в шконке кусок проволоки потолще. Подошел к двери, вставил в узенькую щель в районе замка эту проволоку. Слегка повернул. На мгновение даже зажмурился: вдруг с сигнализацией не вышло, и сейчас раздастся звонкий щелчок, громко загудит зуммер. Но – обошлось. Дверь бесшумно открылась. Следующая дверь в конвойную зону проблем тоже не доставила. Здесь, в коридоре, было пусто. Голоса конвойных раздавались на кухне. Штопор в два бесшумных прыжка преодолел расстояние до двери тамбура. И эта преграда бесславно пала. В безлюдном тамбуре Штопор перевел дух и, слегка даже рисуясь, элегантно отомкнул последнюю дверь между тюрьмой и волей. С сумеречной воли в тюрьму залетели капли теплого летнего дождя. И Штопор с наслаждением подставил им лицо. Оставался финал. Поезд, как и следовало ему, начал сбавлять ход.