Три капитана

Это я говорю для тебя, а не для толпы: ведь каждый из нас для другого стоит битком набитого театра.

Эпикур

Силу позволительно отражать силой.

Положение римского права

Честь – весьма странная штука. Она обходится нам подчас несказанно дорого. Но в день, когда решаешь жить без неё, пред ликом Божьим теряешь всякое отличие от дикого зверя.

Вальдар Камдил, герцог Камварон

В каждом взрослом мужчине скрывается маленький доверчивый мальчик, а в каждой маленькой девочке – хитрая бабища.

Шутливое народное наблюдение

Автор предупреждает, что все герои и события выдуманы от начала и до конца, прототипов в реальной истории не имеют. Все возможные совпадения случайны.

И ещё одно. Автор не настолько глуп, чтобы рекламировать свой любимый ресторан, поэтому он назван просто Ресторанчик.

Пятница, 11 августа 1995 года

Михаил остановился возле дверей Ресторанчика в полдень, и тут же грохнула пушка Петропавловской крепости. Он усмехнулся такому совпадению и взбежал по ступенькам.

Метрдотель был изысканно вежлив без тени подобострастия.

– Столик на двоих на восемнадцать часов? Без проблем.

– Видите ли, моя жена ходит на костылях…

– Я помню вас и вашу жену. Мы поставим столик здесь за колонной. А здесь поставим ширму, и у вас будет как бы отдельный кабинет. И дамская комната рядом. Вы же наши постоянные клиенты!

– Но редкие. – Пробормотал Михаил.

Метрдотель его расслышал и покачал головой.

– В наше время финансовых катаклизмов постоянные частые, – он выделил голосом последнее слово, – клиенты… м-м-м… зачастую не самые симпатичные люди.

– Я должен сейчас что-то заказать?

– Отнюдь. Если я не путаю, вы предпочитаете нашу хреновку. Мы поставим графинчик на стол, вы выберете что-нибудь в салат-баре, и, пока вы будете предаваться мужским порокам, ваша очаровательная жена сделает заказ для себя. А потом официант обратится и к вам. Слушайте, я вспомнил! Вашу жену зовут Натальей, а вот отчество…

– Юрьевна. – Михаил улыбнулся. – Мы обо всём договорились?

– Обо всём. Ждём вас к шести пополудни.

Выйдя на улицу, Михаил перешёл проезжую часть и облокотился на парапет, глядя на серые невские волны. Что же такое эта хитрая лиса задумала? Обязательно сегодня, обязательно в Ресторанчике … А глазки такие невинные! И как каждый раз, когда он представлял лицо жены, в груди стало тепло, а губы расплылись в улыбке.

Сегодня, наверное, какая-то их дата. Но какая? Четвёртая годовщина их свадьбы ещё через две с половиной недели, отмечать её они, правда, будут на три дня раньше, в субботу, и, как обычно, дома. И уже приглашены Серёга и Юлька. Да эти и без приглашения припрутся! Ох уж этот Юлька, нынешний милицейский лейтенант! Сказал бы мне кто в это время четыре года назад, что двадцатилетний солдатик по фамилии Кондэ, да ещё и с именем Юлий, один из семидесяти двух в роте, станет, наряду с Сергеем, моим настоящим другом? И что я сейчас, через четыре года, буду вне армии?

Четыре года назад… Он выполнял, вернее, уже выполнил, приказ командира полка по подбору площадок, и полковая «Волга» катилась по Карелии.

К началу августа белые ночи кончились, но и в два часа ночи царил, скорее, полумрак, чем полноценная темнота.

Рядовой Кондэ коснулся его плеча:

– Товарищ капитан, там человек с автоматом.

«Волга» как раз проезжала тёмную деревню. Михаил, бросив взгляд вправо, увидел мельком только единственный освещённый дом и смутный силуэт на крыльце.

– Турыгин, – бросил он к водителю, – остановись за первым поворотом или под горкой.

– Товарищ капитан, – ефрейтор сбросил скорость, – тут типа площадки для отдыха.

– Отлично. Давай!

Турыгин заехал на площадку, поставил машину носом к выезду, выключил фары и заглушил двигатель.

Всё сделал тогда как надо, можно гордиться. Только вот перед кем? Перед собой? Перед Сергеем и Юлием? Перед Наташей? Отцом? Но ты и так знаешь себе цену, а они знают цену тебе.

Михаил вытряхнул из пачки сигарету.

В те же дни, по возвращении из поездки, решалась их с Наташей судьба. И он был один. С Сергеем они только двигались навстречу друг другу, Сергей сдавал роту, и никто не мог сказать, вылетит ли он просто из армии, или его ждёт что-то гораздо худшее. А Юлий был ещё пацаном.

Хотя нет, не один! С ним же был отец. Папка придёт на их годовщину на следующий день, хочет побыть с ними наедине. Наташку-то он просто обожает, а она ему прямо в рот смотрит, только что мысли не записывает.

Наташу и ещё нескольких человек сбил на остановке автобуса пьяный водитель. Произошло это в середине июля, на следующий день после отъезда Михаила в Карелию. А узнал он об этом только по возвращении. Вернулись они в пятницу к концу дня. Пока он докладывал командиру полка, стало совсем поздно. И он позвонил утром. Подошла её мать и попросила приехать.

А после тяжёлого разговора с её родителями он, уже зная о случившемся, поехал в санаторий к отцу. Сработал, видимо, ещё детский инстинкт – если что-то не так, беги к папе.

Они сидели на скамейке в отдаленном углу санаторного парка. Отец после двух недель отдыха заметно посвежел и окреп, но сейчас хмурился, положив подбородок на поставленную между ног трость.

– Прости, я что-то не понял, в чём именно состоит проблема? – Голос отца был неожиданно сух.

– Ну как же! – Эта внезапная сухость застала Михаила врасплох. – С ней случилось жуткое несчастье, и её родители передали мне её записку.

– Ты сказал, что в записке не было от неё ничего, кроме почерка. И причём здесь всё остальное, включая её, как бы это сказать, старательно делающих партийную карьеру родителей? Я не избегаю компаний, где они бывают, только потому что они чаще всего берут с собой Наташу.

Отец замолчал. Достал сигарету, протянул пачку Михаилу. Закурили. А когда отец положил ему руку на плечо, Михаил уловил исходящий от обшлага старой рубашки слабый родной запах. Так пахнет от всего в шкафу, где до сих пор лежат и висят мамины вещи. Где-то за санаторием свистнула и застучала колесами электричка. С детства любимая добрая и грустная песня железной дороги – та-тах, та-тах… Не бойся, сынок, это туннель, сейчас опять будет солнышко. Когда это было? Без малого четверть века назад…

Он сжал пальцы отца, лежащие на его плече. Последний раз он видел маму… шестнадцать?…, да, шестнадцать, в сентябре будет шестнадцать лет с того дня, как он, неуклюжий пятиклассник с портфельчиком в руке, стоял рядом с отцом около больницы, а мама смотрела на них из окна. Сейчас, когда он вспоминает выражение маминого лица в тот день, ему делается страшно. А тогда он ничего не понимал. Хотя нет, было страшно и тогда, страшно было, что у мамы не было кос, страшно было видеть почерневшее лицо отца. И еще он запомнил боль: отец купил ему накануне ботинки, и левый жал.

– Слушай, пап…

– Погоди, сынок. Вот что я скажу. Когда я пару лет назад увидел, как она на тебя смотрит… С глубокой и чистой любовью, именно любовью, без всяких гормональных всплесков, о которых хихикали вокруг тупые бабы, никогда, кстати, не испытывающие никаких всплесков … А потом увидел, как на неё смотришь ты… Я был почти счастлив, первый раз после смерти мамы. Вы ведь хотели сейчас жениться?

– Ну да. В июне ей исполнилось восемнадцать, мы

собирались подать заявление после этой моей командировки. Её мать даже стала составлять список нужных гостей из своего, так сказать бомонда, но Наташа её пыл охладила … Папа, брось, я всё понимаю. Я помню свои ощущения, когда первый раз поймал её взгляд.

Михаил глубоко затянулся и сказал тихо:

– Она единственное, что мне Господь послал в жизни. Без неё может быть многое, но главного не будет.

– Так что ты здесь рассиживаешься?! Иди к ней и делай предложение. И не тяните со свадьбой!

– А как…

– А вот так! И с загсом договоришься, конфет не жалей, и, если её ещё не выпишут, попросишь священника придти в больницу. Уверен, что не откажет. Всё, не теряй времени, иди.

Наташа сделала небольшой глоток, вино она выбрала по совету метрдотеля. И вообще она с ним долго шепталась, пока Михаил ходил за предварительными закусками к витрине салат-бара. Он не хотел ей мешать и он подошёл к столику только тогда, когда она поманила его рукой.

Она сделала ещё один глоток и задумчиво произнесла:

– Ты, наверное, ломаешь голову, почему я пригласила тебя сюда сегодня? Перебираешь дни и даты? Напрасно. Мне просто нужно поговорить с тобой об одной вещи. Но это попозже. И не хмурься, никаких неприятных сюрпризов тебя не ждёт. Кстати, про вид. Вот скажи, почему ты всегда так победительно выглядишь? Как вспомню, как ты пришёл ко мне в больницу! Громовержец! Знаешь, если бы я тебя тогда уже не любила бы до умопомрачения, влюбилась бы сразу. Есть, что вспомнить!

Он стоял у входа в больницу и внутренне собирался. Так, второй этаж, первая хирургия, девятая палата. Предпоследняя дверь по правой стороне. Медицинский пост в начале коридора.

Он несколько раз глубоко вздохнул, насыщая кровь кислородом. Теперь адреналинчику – он представил, как мать диктует Наташе письмо. Готов? Готов. Ну, капитан, вперёд!

Гремя подковками по каменному полу, он вошёл в вестибюль и направился прямо к лестнице. Охранник сунулся было наперерез, но как будто запнулся и остановился. Поднявшись на второй этаж и глядя перед собой, Михаил двинулся по коридору. Какие-то белые халаты, крики… Он шёл, не оборачиваясь. Вошёл в палату, подошёл к кровати, с которой на него таращилась Наташа, придвинул с грохотом ногой табурет и сел, не снимая фуражки.

Какие-то крики от дверей:

– Товарищ, что же это! Прекратите! Вызовем милицию! Выйдете из палаты!

– Пшли вон! – И уже ей: – Ну, что же молчишь, лгунья?

– Миш, ноги… Я…

– Что ты? Ты – законченная дура, тебе лучше держать рот закрытым! У тебя одно хорошо получается – врать! Ах, милый, – запищал он, – я в церкви поклялась перед алтарём!

Он перевёл дух. В её глазах отчаяние боролось с надеждой.

– Так что ты ещё и клятвопреступница! Ты, идиотка, намерена выйти за меня замуж, или это должна решить твоя трижды идиотка мама?

Он так резко нагнулся к ней, что ударил козырьком фуражки по носу.

– Я вынуждена теперь, – прошептала она, держась за нос и пытаясь улыбнуться, – кто же теперь на мне женится, с таким-то носом.

Она обхватила его за шею и заплакала, бормоча: – Ты пришёл, любимый мой, ты пришёл, Мишенька

***

Они обвенчались двадцать девятого августа, уже не в больнице. Как-то незаметно для них прошёл и августовский путч.

Михаил улыбнулся воспоминаниям. Да уж, сватовство капитана! По сравнению с ним сватовство майора[1] выглядит жалким плагиатом.

Ему принесли кусок восхитительного мяса на деревянной доске, официант наполнил стопку хреновкой. Он выпил, отрезал кусок и с наслаждением начал жевать.

– Слушай, лиса! Может начнёшь про какую-то там вещь?

– Подожди, к этому надо подойти. Вот скажи, ты хорошо помнишь свою последнюю командировку? Из которой ты и пришёл ко мне в больницу?

– Конечно. Иногда мне кажется, что я её помню по минутам.

–Вот сейчас и вспомни её. Выпей ещё, – она сделала знак официанту, – и ответь мне предельно честно – ты думал тогда обо мне? И не ищи в моём вопросе каких-то женских хитростей или вымогательств.

Он закурил и задумался.

Рядовой Кондэ коснулся его плеча:

– Товарищ капитан, там человек с автоматом.

«Волга» как раз проезжала тёмную деревню. Михаил, бросив взгляд вправо, увидел мельком только единственный освещённый дом и смутный силуэт на крыльце.

– Турыгин, – бросил он к водителю, – остановись за первым поворотом или под горкой.

– Товарищ капитан, – ефрейтор сбросил скорость, – тут типа площадки для отдыха.

– Отлично. Давай!

Турыгин заехал на площадку, поставил машину носом к выезду, выключил фары и заглушил двигатель.

Все трое вышли из машины. Михаил прикинул арсенал – два автомата у солдат, но без патронов, и его пистолет с двумя обоймами.

– Товарищ капитан, – голос Кондэ был подчёркнуто ровен, – разрешите мне с вами.

Михаил и так собирался взять его с собой, солдат был надёжный, иначе он и не оказался бы в этой поездке. И то, что он попросился…

– Кондэ – со мной. Турыгин – при явно неблагоприятном изменении обстановки двигаться в сторону Кеми, при первой же возможности известить милицию, а те пусть свяжутся с ближайшим воинским начальником. Объяснять надо?

– Никак нет. Если вы с Кондэ очевидно и однозначно будете убиты или иным образом лишены возможности действовать. Или при угрозе появления вооружённой группы. – Он на мгновение запнулся и, как бы оправдываясь, добавил: – А то я, как говорится, могу только штыком и прикладом[2].

– Молодец, понял всё правильно. Кондэ, за мной!

Он вогнал обойму в рукоятку, дослал патрон в патронник и поставил пистолет на предохранитель.

Они обошли деревню по противоположной стороне шоссе, без труда прикрываясь молодым ельником, и осторожно подошли к ней со стороны Ленинграда. Метров за двести до первых домов и на таком же расстоянии от них стояло длинное низкое строение без окон, явно хозяйственного назначения. От строения шёл тихий шум, природу которого Михаил определить не мог. Он опустился в густые заросли крапивы, похлопав себя по голенищу правого сапога. Кондэ устроился справа, отстав на корпус. И они осторожно поползли к строению.

Метров за пятьдесят до строения Михаил почувствовал запах табачного дыма, а заодно понял и природу шума – гомон человеческих голосов, различались интонации, всхлипывания, тонкий плач ребёнка.

Он взял влево, огибая угол по широкой дуге. Кондэ коснулся его подошвы, сигнализируя, что манёвр понял. Они подползли к стене строения метров на пятнадцать. Явно что-то хозяйственное – сплошная стена из брёвен и камня, угадываются широкие, грузовик войдёт, ворота. Рядом с воротами два человека, хорошо различаются стволы, похоже, автоматные.

Они о чём-то тихо говорили, и вдруг один закричал с блатными интонациями, перемежая речь матом:

– А ну, сявки, заткнулись! Что воете? Завтра собрание проведём, проголосуете и свободны. Никого не тронем. Мокрощёлок помоложе, конечно отттрахаем, да их с этого не убудет!

Второй заржал. Так, только двое. Это сильно облегчает всё. Михаил тронул Кондэ за локоть, и они проползли ещё метров семь. Михаил стал прикидывать, как лучше бандитов (а это явно бандиты, сомнений не было) захватить, как ситуация разрешилась сама собой. Один, стоящий против Кондэ, что-то буркнул и пошёл в их сторону, расстёгивая на ходу штаны.

– Давай! – Крикнул Михаил во весь голос, вскакивая и устремляясь к оставшемуся у стены. Краем глаза он увидел бьющий снизу вверх приклад автомата Кондэ.

Своего противника Михаил ударом прямой ноги в грудь бросил на стену сарая. Прыгнул в сторону, разворачиваясь. В нескольких шагах от него рядовой Кондэ старательно вытирал приклад о крапиву. Михаил обернулся к своему противнику и присвистнул: вместо того, чтобы валяться на земле, он стоял, прислонившись к стене, как-то странно опустив голову и плечи. Михаил шагнул к нему и не удержался от ругательства – на стене висела борона, и бандит выступил в роли бабочки. Только наколот он был, в отличие от бабочки, не на одну булавку… И не нужно было искать пульс, однозначно, покойник.

Сзади деликатно кашлянул Кондэ:

– Товарищ капитан, мой готов. Я ему атлант выбил.

Раскаяния или иных моральных терзаний в его голосе не было. Да и неудивительно после того, что они слышали и поняли.

– Ты понял, что тут вся деревня? И понял, что их ожидает?

– Понял, товарищ капитан. Надо брать языка, а то мы этих… Не уберегли.

– Плохо учите наставления, рядовой Кондэ. А ещё разведчик, второй год дослуживаете…

Про опрос местных жителей забыли? С него и начнём. А ты подбери их автоматы, проверь и держи мне спину.

И Михаил пошёл к воротам.

Ворота были закрыты на обыкновенный засов. Он отодвинул его и потянул за створку. Вошёл. Люди тёмной массой теснились у противоположной стены.

– Капитан Уваров, Советская армия. Прошу не шуметь и не передвигаться. Отслужившие есть?

– Да у нас, почитай, все мужики отслужившие. – Явно немолодой голос.

– Ну, кому, скажем, до тридцати. Подойдите сюда без шума.

Оступаясь в темноте, подошёл мужик.

– Самый молодой я, не считая пацанов. Сорок два года. Зовут Николаем. Срочку тянул в артиллерии.

В дверь вошёл Кондэ. Свой автомат за спиной, второй на груди, третий в руках.

– Товарищ капитан, у них нынешние пукалки[3].

Патрон не подойдёт, так что… Вот, берите свой целиком.

– Давай. И иди бди. – Повернулся к Николаю. – Сколько их?

– Семь харь, явные уголовники.

– Видел семерых или знаешь точно?

– Точно знаю, товарищ капитан. Да мы уж тут всё обсудили. А вас двое?

– Двое. А у них двоих уже нет. Найдёшь двух-трёх бедовых мужиков?

– Двух найду. Лёня, Егор, давайте сюда!

– Мужики, ничего объяснять не буду, сами всё понимаете. Пойдёте с нами?

Все трое загудели утвердительно.

– Главаря отличить можно?

– Ну да. Он один с бородой пегой и усами.

– Да, а что в этой сараюге было?

– Так, инвентаря хранилище.

– Здорово! Проволоку, верёвки можно найти? Красавцев наших вязать.

– Да сколь угодно! Лёнь, тащи люминивую, пожёстче псам будет!

– Да , мужики, что это там за дом, и что в нём?

– Была вроде штабной. Одна горница без сеней, в ней длинный стол, две лавки. Ну, понятно, холодильник, стаканы… Словом, посуда всякая мужикам.

Михаил прикинул диспозицию. Всё, в принципе, было готово. Только надо как-то известить Турыгина, а то как начнётся пальба… Кондэ ему нужен здесь. Послать кого из мужиков? Турыгин и слушать не будет.

Кондэ как-будто подслушал его мысли.

– Товарищ капитан, вы о Славке… о ефрейторе Турыгине думаете? Можно кого-нибудь послать, у нас в роте есть неофициальная строевая песня, Турыгин сразу поймёт, что гонец от меня.

– Неофициальная строевая?

– Ну да. Когда вы и командиры взводов отсутствуете, поём на вечерней прогулке.

– Ну-ка, ну-ка!

– Да неловко, товарищ капитан. Вот разве что две первые строчки.

И он, глядя на Михаила с фальшивым смущением, шёпотом пропел в ритме марша:

Раз-два, Зоя, ты давала стоя,

В чулочках, что тебе я подарил[4].

Несмотря на серьёзность положения, Михаил рассмеялся.

– Вернёмся, прогоню роту вокруг городка, споёте. Жажду услышать о всех проступках непутёвой Зои. Ну, к делу.

Михаил рванул на себя дверь, и Кондэ ворвался в комнату, ушёл влево, уступая путь Михаилу, и дал длинную, на полрожка, очередь впритирку над головами сидящих.

Михаил влетел следом, остановился, водя стволом пистолета по лицам ошеломлённых бандитов..

– Вста-а-ать!

Четверо вскочили,

один дернулся было вниз, и Михаил с трёх шагов послал ему пулю в голову.

– Вы трое на пол, мордой вниз, ноги расставить, руки вытянуть вперёд. Егор, – вооружённому вторым автоматом мужику, – держишь их. Кондэ, всех до трусов, Николай вяжет по одному проволокой, страхуешь.

Подошёл к стоящему у стены с поднятыми руками бородатому. Переложил пистолет в левую руку, схватил за бороду и резко дёрнул вниз, подставляя колено. Бородатый взвыл и упал на пол.

– Этого тоже до трусов, но связать верёвкой, за локти и спереди. Мне нужно, чтобы пальчики его были свободны. Ноги не связывайте.

Когда бородатый был приведён в требуемый вид, Михаил положил в карман найденный на столе карандаш, вытащил у Кондэ из ножен и сунул себе голенище штык-нож, удовлетворённо хмыкнул, найдя огарок свечи. Дверь распахнулась:

– Товарищ капитан, ефрейтор Турыгин…

– Всё в порядке, Турыгин. Подключайся. Возьми у Егора автомат.

Схватив бородатого за шею, он вздёрнул его на ноги и грубо толкнул в сторону двери.

Минут через десять на улице хлопнул выстрел. Кондэ выскочил на крыльцо, соскользнул на землю, перекатился, поднимая автомат.

– Эй, отставить. Это я. – Михаил подошёл к солдату. – Представляешь, пахан-то развязался и бросился на меня.

– Как вы, наверное, товарищ капитан испугались. – Улыбнулся Кондэ.

– И не говори! До сих пор руки трясутся. А-а-а, вот и милиция. Предупреди Турыгина – ни на один вопрос не отвечать, посылать ко мне.

Работа на месте происшествия кипела. Следователь районной прокуратуры, усталая женщина лет сорока, пристала было к Михаилу, но он очень кратко описал ситуацию (узнал… приказал… сделал) и добавил, что ни он, ни его солдаты давать объяснений и показаний не будут, по возвращении в часть он напишет рапорт. Возникнут вопросы – через военную прокуратуру. Его данные? Без вопросов – капитан Уваров, в/ч 86622. И она отстала, у неё, помимо прочего, была обширная доказательственная база.

Он заметил пожилого милицейского майора, который как бы ненароком оказывался подле него. Остальные относились к майору не то чтобы пренебрежительно, но иначе, чем друг к другу. Да и приехал он отдельно, на явно попутной машине. Михаил достал сигарету, похлопал себя по карманам, как бы в поисках зажигалки, и подошёл к майору. Тот с готовностью чиркнул зажигалкой.

– Разрешите представится, Кузьмин Дмитрий Ильич, участковый окрестных мест. А как вас зовут, я знаю. Присядем? – Он указал на деревянную скамейку.

Присели. Было видно, что участковый хочет поговорить о чём-то важном, но не знает, как начать разговор. Наконец он, придав своей простецкой физиономии хитрое выражение, молвил:

– Вот ты, капитан, молодой, а с памятью у тебя плохо. Этот хмырь у тебя не развязывался. Он попросился, эта … по нужде. Вот ты его и развязал. Ну посуди сам, как бы он развязался! Чай, не в кино. И, эта … он не повредился там, пока ты его развязывал? Ручонки там, пальчонки?

Михаил пристально посмотрел в глаза участкового. Тот глядел на него с непонятной надеждой. И Михаил решился.

– Да, Дмитрий Ильич, вспомнил. Как ты говорил, так и было. Но я кому-то другое говорил. А насчёт повреждений всё цело, и ручонки, и пальчонки. А также ушонки и мошонка.

– Что другое кому говорил, не думай. Вон у них сколько свидетелей и потерпевших, да трое урок. Они уже и забыли. Да и так, в горячке…

Кузьмин отбросил докуренную до мундштука папиросу, и, глядя в землю, очень серьёзно сказал:

– Решаю, можно ли тебе довериться.

Выхода у меня нет, а лицо твоё хорошее. – Он немного помолчал. – Он тебе назвал имя заказчика. Нет-нет, я не спрашиваю. Я сам тебе скажу – Медведев. Если так, кивни.

Михаил после короткого колебания кивнул.

– Вот. А теперь скажу, почему ты им, – кивок в сторону следователя и оперов, – имя не сказал. Ты понял, что они ничего не смогут.

Михаил снова кивнул.

– Вот так. А он весь район, почитай, подмял, в депутаты лезет. Да не в районе, тут он и так депутат, а в Петрозаводске. И решил я его остановить. Совсем. Навсегда.

Он замолчал, давая время Михаилу что-нибудь сказать. Но тот только кивнул, продолжай, мол.

– Одному не сделать, поймут. Если только как эти, как их… японские… ах, да, камикадзе. А у меня баба хворая, да сеструха бобылка. Племяш, конечно, мать не забывает, только он всё в море. Штурман. Вот племяша я бы взял, да нет его. А время, сам видишь, не терпит.

– План-то свой изложи.

Кузьмин с готовностью достал туристическую карту района, чистый лист бумаги и авторучку.

– Есть две драгуновки[5] с глушаками. Пули надрезаны крестом…

Выслушав план, Михаил взял из рук Кузьмина авторучку.

– Смотри. А если сделать так, – он показал на карте и кроках, – то выйдет эффектнее, безопаснее, и, самое главное, надёжнее. И не надо задерживаться на сутки.

– Ну да, – Кузьмин сдвинул фуражку на нос и почесал затылок, – так-то оно так, но тогда третий нужен.

– Что ж, ты мне доверился. И я доверюсь человеку. Рядовой Кондэ! Ко мне[6]!

Они неторопливо шли по шоссе к месту, где их ждал Турыгин с машиной. Кондэ нёс прозрачный полиэтиленовый пакет с ещё трепыхающейся рыбой, а Михаил две самодельные удочки.

– Оказывается, мы с тобой умелые рыболовы, Юлик. На привалах будем варить уху.

– Конечно, господин капитан. Только, если можно, не называйте меня Юликом.

– Хорошо, не буду. Извини. Постой, как ты меня назвал? Господин капитан?

– Да. После того, что вы придумали и сделали, я не могу звать вас иначе. Я горжусь тем, что служу в вашей роте.

– Здорово, конечно. Особенно, когда представляю физиономию командира полка. Да и других офицеров.