Три капитана

– Ну, я же понимаю… Только вне строя.

– А что ты будешь делать, когда я стану майором?

– Буду называть вас господином майором.

Майором Михаил не стал.

Михаил хмыкнул и посмотрел на жену.

– Знаешь, если предельно честно, то не думал. То есть нет, периодически думал. Вот проезжаем мимо волшебных карельских скал, ну и думаю, что надо бы тебя сюда привезти. Мои солдаты позже говорили, что им представлялось, что это их родные в этом сарае. И я им верю, но у меня такого не было. Как только я понял, что это бандиты, во мне включился автомат, я думал и действовал на автопилоте. А для боевого адреналина мне хватило плача детей. Я не знаю, как это сказать словами … Я не думал о тебе, но я всё время ощущал тебя, твою душу. Было понимание единства наших душ. – Он помолчал. – И так было всегда и есть сейчас.

Она положила узкую ладонь ему на руку.

– Ничего лучшего я не могла услышать. Теперь я готова говорить. Возьми стопку и встань. Зная тебя, уверена, что за это ты бы и сам выпил стоя.

Она тоже взяла бокал и серьёзно посмотрела в глаза мужа.

– Михаил, вчера я уверилась, что примерно через семь месяцев ты станешь отцом мальчишки.

Михаил от неожиданности качнулся назад, запнулся о массивный стул и с размаху сел на пол. Тут же появился метрдотель и спросил уважительно:

– Это вы его так, мадам?

– Увы, он сам! Такие мужчины пошли – нервные, как барышни. А ведь этот экземпляр ещё наилучший.

Багрово-красный Михаил встал с пола и, ни на кого не глядя, спросил:

– А можно хреновки просто в стакане?

– Извините, сегодня командует исключительно Наталья Юрьевна. – В тоне вежливость и безапелляционность.

– Что ж, думаю, что ещё стакан ему можно. Но разделить на три дозы и подать с интервалом в полчаса.

Михаил обошёл столик, и уткнулся головой в её искалеченные колени.

– Наташа, Наташка моя, – повторял он, – Наташа, Наташка моя…..

Суббота, 12 августа

С раннего утра Сергей поехал в Приозерск, поставить охрану на две фуры, пришедшие с разной электроникой, и теперь торопился в Петербург, благо шоссе в это солнечный субботний день было практически пустым. Он посмотрел на часы – ещё и часа нет, а он уже недалеко от Васкелова! Практически весь вечер в его распоряжении…

Он вылетел из-за поворота на прямую и увидел, что вишнёвая «девятка» перегородила путь выезжающей по лесной дорожке «Ниве». Водитель «девятки», парень лет двадцати-двадцати пяти, стоял у открытой дверцы, поставив ногу на порожек и положив подбородок на скрещенные на крыше руки. Любовался … Ещё двое таких же парней рвали запертые дверцы «Нивы».

Варианты крутанулись в голове, и он выбрал наиболее вероятный, тем более, что в «Ниве» просматривался женский силуэт.

Он выключил передачу, объехал «девятку» и резко встал перед ней. Выпрыгнул спиной вперёд, разворачиваясь на ходу, резко и сильно пнул ногой дверцу. Парень истошно закричал и рухнул, стукнувшись головой об асфальт. Сергей перепрыгнул через него и рванул к «Ниве». Дёргающий водительскую дверцу начал поворачиваться, и Сергей без изысков въехал ему кулаком в скулу. Так, второй. А что третий? Третий выскочил перед капотом «Нивы» и начал в какой-то экзотической стойке махать перед собой руками. Сергей подпрыгнул и сцепленными в замок кулаками ударил его в темя. Схватил упавшего за руку и оттащил в сторону кустов, бросил на мох. Присоединил к нему второго. Туда же и продолжавшего вопить водителя. Всё. У третьего шея как-то странно смотрится. Живой ли? Плевать, угрызений совести Сергей испытывать не собирался.

Щёлкнул замок, и женщина вышла из машины. Женщина! Совсем девчонка – двадцать-двадцать два от силы. Губы белые, в глазах взрывчатая смесь ужаса и решимости, в руке большая отвёртка с чёрной эбонитовой ручкой.

– В-в-вы кто?

– Странствующий спаситель принцесс от драконов. – Он выбрал слова и тон, чтобы быстрее привести её в чувство. И преуспел.

– Но я не принцесса. – Улыбнулась она дрожащими губами.

– Эти уроды тоже не драконы, однако… Сядьте пока в машину и отвернитесь.

Надо бы было отправить её отсюда, но он не мог терять время, чтобы отогнать бандитский автомобиль – надо было всё закончить, пока на шоссе никто не появился. А впрочем…

– Управлять машиной способны?

Кивок.

– Держите мои ключи, давайте ваши. Садитесь в мою телегу, тут скоро поворот направо, на Зеленогорск.

– Я знаю.

– Проедете пару километров и встанете. А я подъеду минут через десять-пятнадцать.

Он посмотрел, как она обогнула, стараясь держаться подальше, вишнёвую «девятку» и села в его тёмно-серую. Заработал мотор, и она поехала. Надо же, даже поворотник включить не забыла.

Он повернулся к пленникам. Двое по-прежнему не шевелились, парень с искалеченной ногой продолжал подвывать, глядя с ужасом на Сергея. Сергей, положив рядом блокнот и авторучку, стянул у него со здоровой ноги кроссовку и крест-накрест сильно смазал по лицу. Парень взвыл.

– Теперь заткнись, а то ещё получишь. Быстро, данные всех вас троих.

– Мы просто хотели пошутить, мы прикалывались…

Сергей поднял кроссовку. Тот торопливо заговорил, рассказывая чуть ли не об отметках по физике в седьмом классе. Записав нужное, Сергей вытащил у него из бумажника права, сверил данные с услышанным и сунул права в карман.

– Тебе они не понадобятся долго, а пока нога заживает, восстановишь. Теперь так. Рассказывайте всё, кроме правды. Если хоть один поганый рот… Умирать будете тяжело и долго.

Второй застонал, приходя, видимо, в себя. Сергей посмотрел на него. Челюсть явно сломана. Хорошая будет наука.

Он вышел на шоссе, продёрнул чужую машину метров на пять вперёд, заглушил двигатель. Вытащил из бардачка, не разбирая, все бумаги и сунул их подмышку, выбросил в кусты ключ зажигания и спустил все колёса. И сел в «Ниву».

Они сидели на стволе поваленного дерева. Сергей курил.

– Что вы в лесу-то делали?

– Черники немного набрала. Мама хотела испечь дедушке пирог с черникой. Я живу с мамой и дедушкой.

– А как эти к вам пристали?

– Я выезжала, когда они проезжали мимо. Они остановились и мигнули фарами, чтобы я выезжала. Я поехала, а они тут же встали передо мной. Я еле успела затормозить.

– Они, скорее всего, хотели подставить вам борт. А когда это не удалось, и увидели вас, то скорректировали… м-м-м… свои намерения.

– А почему мы не обратились в милицию? И как вы как-то задом выпрыгнули из машины? Прямо как в вестерне!

– Отвечаю по порядку. В милиции, вполне вероятно, виноватыми оказались бы мы. Сделать они ничего не успели, так что ваше слово против их. Да они и живут тут, кто знает, какие у них отношения с местной милицией. А выпрыгнул… Это автомат – если бы я встал сзади их, что ближе, я бы обходил свою дверцу, да и урода не снял бы одним ударом. Вот я его и объехал. Далее. Если бы я выходил нормально, то считайте движения – вышел, полшага назад, чтобы освободить место, разворот. А так – вылетел, разворачиваясь. Результат налицо. Точнее, на всех трёх лицах, то есть мордах. Словом, блеснула шашка. Раз – и два! И покатилась голова[7].

Она несмело улыбнулась:

– Вот уж не думала в этой обстановке услышать цитату из Лермонтова. Он один из моих любимых поэтов.

– Из моих тоже. Наряду с другим поручиком. – Он с выжидающей улыбкой посмотрел на неё.

– Думаю, что вы имеете в виду Гумилёва. Я его тоже сильно люблю. Очень мужские стихи. По-моему, очень вам подходит:

Но когда вокруг свищут пули,

Когда волны ломают борта,

Я учу их, как не бояться,

Не бояться и делать что надо[8].

– Более, чем польщён! – Улыбка. – Слушайте, как здорово, что вы это знаете и помните наизусть! Могу только повторить ваши слова об обстановке и стихах.

– Представляете, я в дипломной работе (впереди последний курс, историк) спорю с его сыном, Львом Николаевичем[9]!

Отнюдь не умаляя того, что он сделал. Просто я увлечена русским севером…

Они помолчали, чувствуя, что вдруг становятся не совсем чужими друг другу.

– Я сначала подумала, что вы военный, а потом увидела эту наклейку про охранное предприятие.

– Армия – моё прошлое. – И с неожиданной для себя откровенностью добавил. – А в душе и настоящее. Навсегда.

– И дедушка военный. Он генерал, в отставке, конечно. А мама профессор, хирург, заведует кафедрой.

– Ну, понятно. – Сергею вдруг почему-то сделалось грустно. И он не без иронии хмыкнул: – Ещё бы, дочь генерала.

– Как вам не стыдно! – Вспыхнула она. – Мама не дедушкина дочь, она из вологодских колхозниц. Дедушка – отец моего папы. Папа тоже был военный и погиб до моего рождения. И меня назвали в его честь – Александрой.

– Мне действительно стыдно. – По его тону она поняла, что он говорит искренне. – Простите. И, кстати, об именах. Меня зовут Сергеем. Вы в каком районе живёте?

– На Васильевском, на Первой линии.

– Как поступим? Варианты – я отвожу вас на вашей, потом возвращаюсь за своей. Или пробую высвистать кого-то из водителей.

– Выбираем третий – я еду сама. – Она улыбнулась. – Я чувствую себя адекватно.

– Потому что вы молодец. – Искренне сказал он. – Теперь о телефонах.

Она заметно напряглась. Сергей усмехнулся про себя, совсем ещё девчонка. Но он не мог ставить её в сложное положение.

– Вот мой телефон. – Он протянул «частную» визитку с телефоном и адресом. Позвоните в среду. Дозвонитесь обязательно, я живу один, так что никого не обеспокоите. Это не ухаживание, просто в среду, я надеюсь, у меня будет какая-то информация о наших незадачливых приятелях с Приозерского шоссе. Если вдруг вокруг вас произойдёт неожиданное изменение обстановки, звоните сразу. Повторяю, я бываю занят по работе в самое неожиданное время, поэтому дозванивайтесь упорно.

– Я поняла. Обязательно дозвонюсь. Буду звонить от восьми вечера.

– А сейчас поехали. Я поеду сзади, провожу вас до Тучкова моста.

Суббота, 12 августа, вечер и ночь

Адвокат Яков Соломонович Залкиндсон посмотрел краем глаза на часы на приборной доске своей «Ауди», покосился на сидящую рядом Вику. Вика, стажёр адвокатуры Виктория Пономарёва, сидела с видом скромницы и смотрела в окно. Сегодня он вёз Вику на уикенд второй раз, и поэтому прекрасно знал, какая она бывает скромница по ночам. К сожалению, на этот раз они выехали только в субботу к концу дня, и Вика позволила себе надуть по этому поводу губки. А он не мог рассказать ей, что же вызвало задержку. Да и мог бы, всё равно бы не рассказал. В той новой жизни, на пороге которой он сейчас стоит, для Вики места не будет, найдутся и получше. И старушку Авдотью, он нежно погладил руль «Ауди», тоже придётся отставить. А её ему будет жалко, в отличии от жены и Вики. Он даже улыбнулся, когда представил, какое будет лицо у жены, когда он через месяц вернётся от родителей из хрестоматийного города – Бердичева.

А у него начнётся новая жизнь. Пятьдесят два года, это же расцвет умственных и физических сил! А «Ауди» он не бросит и не продаст, оставит на память. Он съехал с шоссе, проехал садоводство насквозь, его дачка была практически последней. Въехал на участок и заглушил двигатель. Было уже достаточно темно. Он посмотрел на дачку, которой так всегда гордился, с жалостливым презрением. Пусть останется жене, подобное к подобному!

– Ну, дорогая, бери свою сумку и идём.

Сам он достал с заднего сиденья сумку-холодильник и объёмистый полиэтиленовый пакет с рекламой какого-то магазина.

Они успели войти в дом и включить свет.

Дверь резко рванули, и вошёл человек, держащий за волосы практически голую женщину лет сорока, на ней была только разорванная сверху донизу ночная рубашка. Сам же человек … Нечто вроде короткой юбки (туника – вспомнил Залкиндсон), необычные доспехи, меч на боку. Следом вошёл второй, одетый также. У Залкиндсона мелькнула ассоциация с фильмом «Спартак», у Виктории – с картинкой из учебника истории младшей школы.

Вошедший вторым ударом кулака в солнечное сплетение отбросил Якова Соломоновича в старое кресло. Повернулся к Виктории и что-то сказал на непонятном языке.

– Он говорит, что вы должны, – начала приведённая женщина, но он её перебил, что-то сказав снова, и она продолжила в другой тональности: – Я голос центуриона Гая. Он велит тебе, женщина, встать на колени.

– Я не пони…, – ошеломлённо начала Виктория, но хлёсткая оплеуха бросила её на пол.

Мужчина, державший женщину, движением руки поставил и её на колени, подошёл к креслу и привязал руки задыхающегося Залкиндсона к подлокотникам.

Женщина, выполняющая, очевидно, роль переводчицы при том, кого она назвала центурионом Гаем, произнесла без выражения:

– Ты еврей Яков. Ты украл деньги легиона и должен их вернуть.

– Ка-какого ле-легиона?

Центурион Гай догадался, видимо, о сути вопроса, потому что прорычал что-то, а переводчица покорно перевела:

– Стоящего в Антиохии, провинция Палестина.

Залкиндсон затряс головой.

Центурион Гай сделал знак второму воину, тот огляделся, взял пыльную тряпку с уступа печки и забил её несчастному в рот. Разорвал на нём рубашку, достал нож и разрезал брюки вместе с трусами. Встал рядом, не выпуская ножа из руки.

Центурион Гай посмотрел на лежащую на полу Викторию и что-то сказал.

– Центурион Гай велит тебе, женщина, совсем раздеться и встать на колени. – Она быстро добавила: – Не бойтесь, насиловать не будут.

Дрожа и уже ничего от ужаса не чувствуя, Виктория быстро разделась и встала на колени, положив одежду на пол. Центурион Гай ударом ноги разбросал её по полу. И тут Яков Соломонович забился и застонал через кляп. Лицо его посинело, на лбу выступил пот, глаза двигались за опушенными веками.

Центурион Гай несколько минут наблюдал за ним, потом связал руки обеим женщинам, бросил их на тахту и связал ноги. Помешкал и набросал на них ворох старой верхней одежды с вешалки. Женщина прижалась губами к уху Виктории:

– Я Алла, латинистка. А вы кто? И кто эти люди?

– Я Вика. А разве они не с вами?

– Они меня взяли дома.

Раздался рык центуриона Гая.

– Центурион Гай приказал нам молчать. – Громко сказала Алла. – Иначе он нас продаст в Александрии.

Виктория перестала хоть чего-то соображать. Она лежала и слушала стоны и хрипы Залкиндсона. Как потом выяснилось, они длились больше часа, а потом прекратились. И Виктория почему-то сразу поняла, что Яков Соломонович умер.

Римляне (римляне? неужели действительно римляне?) ещё какое-то время ходили по комнате, тихо переговариваясь, потом центурион Гай что-то сказал.

– Центурион Гай сказал, что после рассвета мы будем свободными.

Хлопнула дверь и наступила тишина.

Когда совсем посветлело, и на улице стали слышны голоса, Алла, встав с помощью Вики с тахты и зажав связанными руками табуретку, разбила окно и позвала на помощь.

Разные разговоры на рабочей неделе

– Я всё-таки не понимаю, Кондэ, зачем тебе лезть в сводку.

– Хочу пошарить, Виктор Дмитриевич, дело-то больно фантастическое. Вдруг найду что-то необычное.

– Да плевать нам на это дело, Юлий. Это проблема области, пусть у них голова болит.

– Так-то оно так, но взяли-то эту доцентшу у нас на земле. Чего накопаем, всё отделу в плюс пойдёт.

– Ишь, карьерист! – Доброжелательный смешок. – Давай, дерзай. Отношение подписываю.

***

– Я и сам могу сварить себе кофе, да и тебе тоже. Тебе надо беречься.

– Знаешь, милый, мне ведь теперь не один раз за предстоящие месяцы ложиться в больницу. Дай уж мне, пока могу, за тобой поухаживать.

– Ты не просто лиса, ты лиса-хлопотунья.

– А то! Ой, забыла тебе вчера сказать. Серёжка, кажется, влюбился! Вчера позвонил, затеял разговор о Булгакове, его, мол, читать и почитать модно, а Куприн и Бунин гораздо выше. И всё это для того, чтобы между делом вставить, что спас намедни на шоссе девицу-красавицу! Представляешь?

***

– Всё получилось даже лучше, чем планировали. А что с легионерами?

– Они же родились два тысячелетия назад. Вот и отправились в своё время.

***

– Сергей Георгиевич, извините, что выдернул. Сами понимаете, такие вещи по телефону …

– Конечно, Юл, я всё понимаю. По твоему лицу вижу, что всё в порядке.

– Ну да. Оставшиеся заявили, что них напали из псковского микроавтобуса. Номеров, само собой, не запомнили, только регион. Напали, избили, и ограбили на три штуки баксов!

– Оставшиеся?

– А вы, Сергей Георгиевич, себя не знаете? Два тяжёлых, один холодный. И не берите в голову, такие уроды!

– Да я и не беру. Трудно было?

– Вы же понимаете, моих звёздочек не на всё хватает. Приходится исхитряться. А тут событие – в одном садоводстве нападение на адвоката с любовницей. И знаете кто напал? Римские легионеры из времён примерно Рождества Христова! Они хотели вернуть деньги легиона из Палестины, которые этот адвокат украл!

– Я так и представляю, как ты хватаешь гладиум[10] и вступаешь с ними в бой!

– Смейтесь, смейтесь. Других данных нет.

– А к тебе-то область каким боком?

– Они прихватили для перевода доцента кафедры классической филологии, а она живёт на моей земле. Утверждает, её эти бойцы разбудили в ночь на субботу, объяснили задачу. Порвали рубашку и отвесили пару плюх, когда было задёргалась. На полу у неё оказалась окружность из порошка мела. Её поставили внутрь, и она оказалась вместе с ними у дверей домика в садоводстве. Причём в субботу вечером. Вот я и участвовал в осмотре её квартиры.

– И что нашли?

– Дверь заперта изнутри на накидной засов, мы с помощью пожарных входили в окна – седьмой этаж девятиэтажного дома. Внутри обстановка соответствует рассказу. В области на участке тоже, вроде бы, нашли фрагменты меловой окружности, но утром там побывало всё садоводство.

– Так ты теперь будешь заниматься её квартирой?

– Нет, все материалы ушли в область в рамках единого дела.

– Юл, ещё вопрос. Как говорится, в сторону. Когда ты будешь говорить нам с Мишкой ты? А то это становится уже неприличным.

– Сергей Георгиевич, я понимаю. Мне пока не переступить, пусть всё произойдёт само собой.

***

– Сергей?

Он узнал её голос сразу.

– Да, Александра, это я, здравствуйте.

– Здравствуйте. Вы просили позвонить в среду, вот я …

– Да-да, конечно. Дело вот в чём. У меня есть друг, обладающий некоторыми возможностями. И он посмотрел сводку за известное нам число. Так вот, на троих мирных граждан напали пассажиры микроавтобуса с псковским номерами. Отлупили бедолаг и отобрали три тысячи долларов. Представляете, что творится на дорогах? Разбой!

– Что ж, это, наверное, хорошо. Значит, можно обо всём забыть?

Он ответил утвердительно и вдруг понял, что не хочет прекращения разговора. Хочет слышать её голос, такой… ну, словом, такой. Он стал лихорадочно перебирать возможные темы разговора, но всё казалось глупым или пошлым. Молчание становилось тягостным. И тут она произнесла:

– Вы будете дома с субботу в одиннадцать утра? Я бы вам позвонила. Это не то чтобы важно, но…

– Теперь точно буду. И буду ждать вашего звонка.

***

– Я не могу рассматривать ваш рассказ как исповедь. Как вас, кстати, зовут?

– Виктория.

– Виктория, как я понимаю, вы в первый раз пришли в храм?

– Второй. – Несмелая улыбка. – Первый раз, когда бабушка меня крестила. Я училась в первом классе.

– Все грехи ваши, и блуд тоже, в принципе прощаемые. Но вы верите в магию, телепортацию и другое выдуманное волшебство. И в церковь вы пришли за, простите за выражение, контрволшебством. Таким же выдуманным. К христианству, к православию это не имеет никакого отношения. Что скажете?

– Я думала, что вера в Бога это вера в чудесное.

– Вера в Бога это вера в Бога. Мировоззрение, если хотите. Мораль и всё остальное. При наличии веры нет места суевериям, экстрасенсам, шаманам. Думая о том, что случилось с вами, вы должны предполагать хитрые замыслы подлых людей. А не пытаться бороться шаманством с шаманством. Вспоминайте, думайте.

– А знаете, батюшка… Мне можно вас так называть?

– Конечно.

– Вы больше, чем правы. Ведь саму телепортацию я не видела, а сейчас вспоминаются всякие нюансы … Пойду-ка я завтра к следователю. А как мне быть с исповедью? После нашего разговора у меня появилась в потребность. Такая сильная, сама удивляюсь. И причастие…

– Я завтра в храме до семи вечера. Приходите после следователя, побеседуем. Сразу предупреждаю, разговор будет долгий. А по результатам пойдёте с субботу на исповедь, а после службы причаститесь.

– Я приду, я обязательно приду. Если бы вы знали, как я вам благодарна. Во мне сейчас такое…

– Да вы плачете! Не надо, всё будет хорошо, вы же умница, и искренность ваша видна, и дорогого она стоит.

Суббота – воскресенье, 19-20 августа

Она позвонила ровно в одиннадцать, но не по телефону, а в дверь.

Она стояла на площадке с огромной сумкой у ног, и чуть улыбнулась, глядя на удивлённое лицо Сергея.

– Если вы думаете, что я на манер Васисуалия Лоханкина буду петь нечто вроде «я к вам пришла навеки поселиться», то вы заблуждаетесь. Всё гораздо прозаичнее.

– Ну, что вы. Тем более, я не вижу любимой книги, которую вам удалось спасти[11].

Может, соблаговолите зайти?

Он поднял сумку и галантно распахнул шире дверь.

– Теперь я объяснюсь. – Сказала она, останавливаясь в крошечной прихожей. Её весёлость исчезла, она очень волновалась, даже кончик носика побелел. Сергей именно этим словом и подумал – носика – и ужаснулся сам себе.

– Ровно неделю назад вы показали мне, что ещё не все мужчины перевелись. И что мой дед не последний из могикан. Я не имею ввиду, что вы дрались, это могло быть и что-то совсем другое. Но очень мужское. Мне не подобрать слов, но действия по программе пола, наверное, единственные правильные. Волк безоглядно бросается в бой за своих волчицу и волчат, а мужчина – не только за своих, а и просто за слабого и беззащитного. Я говорю путано, но вы ведь меня хотя бы немного понимаете?

– Думаю, что да.

– Так вот, у женщин тоже есть своя… нет… свои действия по программе пола, женственность. Сейчас под этим словом чаще понимают искусство, как говорит мой дед, ложить на рожу макияж, но это совсем другое. Вы мне показали, как действует мужчина, я хочу вам показать, как действует женщина. В сумке у меня рабочая одежда, порошки, мыло и так далее. Я прошу вас уйти на три часа. Я за это время постараюсь прибрать вашу квартиру. Если вы не придёте через три часа, я уйду, захлопнув дверь. Без всяких взаимных обид. Как?

Настроение Сергея неожиданно сделалось легкомысленным и бесшабашным.

– Принято. Но есть встречное предложение. Я вернусь через пять часов, и меня будет ждать обед. Деньги вон в той коробке в серванте. Ключ кладу рядом. Меню на ваше усмотрение. Если я приду через пять часов, и вас не будет, то что ж… Без всяких взаимных обид. Как?

Она серьёзно кивнула:

– Договорились. А что вы любите? Впрочем, не надо, сама соображу. Сверим часы?

Он подошёл к парадной за семь минут до назначенного срока, до четырёх часов. Он слушал себя и понимал, что больше всего боится, что квартира окажется пуста. Вытянул в несколько затяжек сигарету, поднялся по лестнице. Попытался через хлипкость двери принюхаться, но от волнения ничего не почувствовал. Неизвестно почему не стал доставать ключи, а нажал кнопку звонка.

– Кто там? – Настороженный голосок (голосок!) из-за двери.

– Топтыгин, хозяин сей берлоги.

Дверь распахнулась.

– Очень приятно, Маша! Разрешите, Михайло Потапыч, огласить меню. Жюльен из курицы с грибами под сырной шапкой, зелёные щи с яйцом, отбивная из нежирной свинины с фасолью. Не зелёной, естественно, а настоящей. И вот пепельница, вашу железную баночку из-под сайры я выбросила.

Она вдруг смутилась и покраснела.

– Вы не думайте, что я всё потратила. Я своих доложила.

Сергей только развёл руками, придав физиономии выражение бесконечного терпения.

– Ой, а я так боялась, что вы рассердитесь! Ну, и остальное. Сделано вдвое больше, чем предполагалось, но вдвое меньше, чем оказалось. Я ещё замочила рубашки и другое бельё, сейчас стирать нельзя, должны полежать.

– Да не говорите мне ничего об этом, сами же говорили про женскую роль. Как и что сделали, значит так и надо. Давайте о насущном. Когда вы, Александра, оглашали меню, я чуть слюной не захлебнулся. Прямо садизм какой-то. Может быть мы сейчас чинно, не торопясь, двинемся к столу? И кстати, я могу вас звать как-нибудь иначе, а то Александра звучит как-то излишне официально? Только не обижайтесь.

– За что? Конечно, можете. Всё, что угодно, кроме Шуры, Сани и производных. Дома меня зовут Сашей.