Кто-то торопится умереть

1

На одиннадцатый день после своего семидесятилетия барон Франк Герман Хубертус де Лавеньерт бросил курить и читать газеты.

Нельзя сказать, что барон осознанно отказался от этих двух вреднейших привычек. Все его многочисленные предки слыли заядлыми курильщиками и, как истинные фландрийцы, никогда не считали табакокурение пороком. Например, почтеннейшая Изабелла де Лавеньерт, приходившаяся Франку бабкой, благосклонно разрешила запечатлеть себя на фамильном портрете с гаванской сигарой, изящно зажатой между большим и средним пальцами отставленной в сторону левой руки. Сигара на картине молодого импрессиониста походила на сигару гораздо больше, чем сама баронесса на даму, в генеалогическом древе которой произрастала мощная ветвь рода Вильгельма Оранского, да и, вообще, на женщину. В наши дни подобное произведение изобразительного искусства вполне могло бы быть воспринято, как плакат, иллюстрирующий пагубное влияние никотина, вызывающего распад человеческого организма на разноцветные пирамидки и кубики, если бы не цена портрета, выраженная пятизначным числом в английских фунтах.

Также надо заметить, что ни один из вышеупомянутых предков до семидесятилетия не дожил – факт, на который бестактно указывал лечащий врач барона, настаивая на отказе от курения.

Вероятно, дефицит никотина в крови, снабжающей мозг, пагубно отразился на умственной деятельности барона де Лавеньерта, потому что через десять часов после отказа от курения, в сильнейшем раздражении отбросив газету, он в присутствии слуги поклялся никогда больше не брать в руки газет и журналов, не слушать радио и не включать телевизор.

Пожалуй, это была самая неосмотрительная клятва в его жизни. Вести мира, эта кипящая кровь планеты, поступающая по венам и капиллярам различных информационных каналов и причудливо растекающаяся в искривленном пространстве, ныне называемом масс-медиа, многие годы подпитывали его идеями, становились причиной отчаянных и сумасбродных начинаний, и никакие, даже самые поучительные книги не смогли заменить отвергнутые источники аккумуляции энергии. В свою очередь, вот уже полвека имя барона не сходило со страниц газет, особенно на его родине, в Бельгии. Если в анонсе отсутствовал репортаж о похождениях барона де Лавеньерта, такую газету можно было всучить лишь бездомному, устраивающемуся на ночлег в парке на скамейке. Знаменитый спортсмен, политик и путешественник, пользующийся, к тому же, особым расположением женского пола, никогда не держал газетчиков на сухом пайке.

В тысяча девятьсот сорок девятом году, в неполных шестнадцать лет Франк сбежал из дома, чтобы принять участие в голландско-индонезийской войне. Ему так и не удалось совершить выдающихся подвигов – когда юноша достиг далеких берегов Нидерландской Индии, в Гааге уже заключили мирное соглашение. И все же фотография молодого человека появилась на обложке популярного амстердамского журнала. На одной из улиц Джакарты юный Франк с гордо поднятой головой прижимал к груди голландский триколор, сброшенный с крыши административного здания. И если мужчины, читая репортаж, скептически посмеивались над безрассудным мальчишкой, спасшимся от разъяренной толпы только благодаря своевременному появлению военной полиции, то женщины вполне довольствовались фотографией высокого черноволосого красавчика с горящими серо-голубыми глазами. Остальное им подсказывало присущее слабому полу утонченное романтическое воображение. И когда выдворенный из Джакарты Франк де Лавеньерт вернулся на родину на борту теплохода Ост-Индской компании, на причале его встречали многочисленные поклонницы.

С тех пор интерес соотечественников к Франку де Лавеньерту не ослабевал, тем более, что барон сам постоянно подбрасывал охапки хвороста в горящий костер.

В университете он увлекся стрельбой из лука. В двадцать четыре года стал чемпионом страны, в двадцать пять – чемпионом Европы. Даже самые скептически настроенные эксперты прочили ему одну из медалей Римской Летней Олимпиады, поклонники надеялись, а поклонницы не сомневались в «золоте». Подготовку к штурму Олимпийских высот молодой барон успешно совмещал с выпускными экзаменами на звание бакалавра и с бурными тестами на звание Дон Жуана. И не его вина в том, что те романы, которые необходимо было тщательно скрывать ввиду высокого социального статуса замужних любовниц, вырывались наружу, подобно извержению вулкана, и становились достоянием общественности.

Скандальный разрыв с красавицей-итальянкой глубоко ранил сердце Франка де Лавеньерта. Более того, обманутый супруг, крупный муниципальный чиновник из Калабрии, которого подозревали в связях с краснорубашечниками, всерьез пообещал вынуть из барона его раненое сердце, а заодно и намотать на кулак здоровые внутренности. И действительно, за пару месяцев до начала Олимпиады на Франка были совершены два покушения с взрывами и стрельбой. Он чудом уцелел, но вскоре исчез из столицы и из страны, чтобы через некоторое время объявиться в Экваториальной Африке.

Несколько лет барон прожил в Бельгийском Конго и даже принял участие в трех экспедициях, организованных Королевским Географическим Обществом. Несмотря на некоторую отдаленность метрополии от экватора, репортажи о жизни и, конечно же, о любовных похождениях барона в колонии продолжали волновать сердца и умы его почитателей. Так, например, по версии одной из столичных газет, во время путешествия в верховья реки Конго барон угодил в лапы к свирепым туземцам. Сначала туземцы, согласно до сих пор принятой в некоторых экзотических местах доброй традиции, хотели оставить связанного чужака на растерзание хищникам. Но белый пленник настолько удивил дикарей искусной стрельбой из лука, что те передумали и решили, что более полезно будет съесть его самим. Автор статьи не уточнял, каким образом барону де Лавеньерту удалось убедить каннибалов пересмотреть их гастрономические наклонности. Для заинтересованной публики было достаточно и того, что, подарив жителям девственных джунглей множество полезных советов и разделив ложе со всеми дочерями польщенного вождя, Франк заскучал. Под ритмичный бой тамтамов опечаленные людоеды и рыдающие людоедки проводили героя до самого Леопольдвилля.

Не найдя общего языка с соратниками Патриса Лумумбы, барон вернулся в Брюссель, под крыло цивилизации. Высокие спортивные достижения больше его не привлекали, и, получив приглашение в департамент иностранных дел, он с головой окунулся в работу на дипломатическом поприще. Происхождение, внешность и обаяние обеспечивали ему доступ не только на закрытые мероприятия, проводимые на самом высоком уровне, но и в закрытые дамские будуары. И хотя недовольство официальных чиновников вполне перекрывалось восхищением поклонников и поклонниц, службу в департаменте иностранных дел пришлось оставить. Последней каплей, переполнившей чашу терпения королевского министра, послужила не романтическая история, а пошлая драка с докерами в одном из баров Ньюпорта, в которой секретарь бельгийского посольства барон Франк де Лавеньерт принимал самое непосредственное участие.

Два потерянных зуба и остаток ночи, проведенный в английском полицейском участке, не нанесли ущерба авторитету барона на родине, скорее, даже наоборот. Активистки движения «Феминистки за интеграцию» радикально пересмотрели свои убеждения и вышли на улицы с требованием экономических санкций против Англии. Кроме того, той бурной ночью барон приобрел неоценимого помощника. Молодой шотландец, безработный выпускник колледжа, по выходным прислуживавший в баре посетителям, во время потасовки встал на сторону оказавшегося в одиночестве иностранца. Его самоотверженность была вознаграждена. Наутро ошеломленный Мартин Хартсон покинул полицейский участок вместе со своим сокамерником в длинном, сверкающем лаком автомобиле с бельгийским флажком на капоте.

Почетное прозвище «Санчо Панса», данное ему газетчиками, закрепилось за Мартином на долгие годы. Его бесстрашный рыцарь отнюдь не печального образа, избавившись от дипломатической неприкосновенности, еще не раз покорял сердца рафинированных европеек, огненно-пылких латиноамериканок и загадочных, трепетных азиаток.

И вот в один прекрасный день совершенно неожиданно барон Франк де Лавеньерт снова исчез. Правда, на этот раз нашли его гораздо быстрее и гораздо ближе, чем в Экваториальной Африке. Барон поселился в маленьком, уютном городке Зелзате, расположенном в пяти минутах езды от бельгийско-голландской границы, в старинном мрачноватом особняке из красного кирпича на берегу Гентского канала.

Обозреватели светских и не светских хроник затаились в предвкушении очередной сенсации. Каково же было их разочарование, когда оказалось, что уединение барона никак не связано с новой пассией. Более того, он почти не выходил из дома, не принимал участия в частных вечеринках и торжественных приемах.

Чехарду многочисленных версий в печати прервал король. Его Величество торжественно поздравил барона де Лавеньерта с семидесятилетием, после чего кто-то неуверенно предположил, что неутомимый Франк просто устал и удалился на покой.

Представьте себе зрителей сериала, растянувшегося на два поколения, в течение пятидесяти лет не пропустивших ни одной серии и считающих часы до начала следующей. Как им объявить, что следующей серии не будет? Ведь в предыдущей героя еще не убили! Представьте себе всю команду, этот сериал создающую. Как посмел главный герой отказаться от своего амплуа и уйти со сцены без разрешения режиссера?

Но нет безвыходных положений, тем более, для создателей сериалов. Если взбунтовавшегося героя нельзя как-то незаметно убрать, его можно развенчать в глазах обожателей. Пусть не сразу, но постепенно, слово за словом, репортаж за репортажем приучить аудиторию к мысли, что герой этот по большому счету – никакой не герой, и давно уже пора переключаться на другой канал.

В результате, на одиннадцатый день после своего семидесятилетия барон Франк Герман Хубертус де Лавеньерт отказался слушать радио, смотреть телевизор и читать газеты.

2

К утру ветер стих, и в разрывах низких туч выглянуло солнце. Косой дождь, всю ночь отбивавший приглушенную барабанную дробь на черепичных крышах и оконных стеклах, тоже прекратился. Вдоволь потрепав привыкшее за зиму к штормовой погоде побережье, циклон ушел на северо-восток, в сторону Ютландии.

Городок просыпался, жмурился и потягивался в теплых лучах мартовского солнца, встряхивался, разбрасывая капли с карнизов, вывесок и деревьев. Из домов выходили люди, недоверчиво поднимали головы, оглядывая небо, да так и замирали, подставив бледные лица лучащемуся теплу. И не только люди: мокрые здания, голые деревья, даже серые застывшие воды канала – все вокруг просыпалось и в едином порыве тянулось к солнцу в предвкушении весны.

– Доброе утро, сэр. Как ваша спина?

– Оно действительно доброе, Мартин. Как минимум, полночи я спал спокойно. Жаль только, что дождь прекратился. Шум дождя способствует крепкому сну.

– Зато солнце способствует пробуждению, сэр.

– Браво, Мартин! Лет пятьсот назад я бы посоветовал тебе удалиться в монастырь и писать философские трактаты.

– Моя нынешняя служба только тем и отличается от монастырской, что я не пишу трактаты, сэр.

В ровном голосе слуги не прозвучало упрека, и все же хозяин – худой, высокий старик с породистым орлиным профилем и длинными, падающими на плечи седыми прядями волос, недовольно поджал губы и покачал головой.

– Я уже сказал, Мартин, что мы не поедем на прием в городское собрание. Я не для того принимаю все эти пилюли, которыми вы с месье Фуэре меня ежедневно пичкаете, чтобы умереть от скуки на банкете. И почему именно по субботам ты всегда пытаешься испортить мне настроение?

– Боюсь, что настроение вам испортило солнце, сэр.

Барон де Лавеньерт усмехнулся.

– Ладно, не ворчи, Мартин. Будем надеяться, что солнце не испортит настроения старикашке Бирману, и он откроет свою лавочку вовремя. Ты уже приготовился к наблюдению?

Слуга почтительно склонил голову.

– Все готово, сэр.

– И ты не забыл про кофе?

– Ваш кофе в кабинете на столе, сэр.

Даже кофе без кофеина, хоть как-то скрашивающий пресную жизнь барона, не мог утолить его жажду. Лишившись ежедневного внимания и восхищения сограждан, старик заскучал, стал все реже выходить из дома и все чаще принимать врачей. И тогда не на шутку обеспокоенный Мартин, чьи попытки заменить хозяину газеты и телевизор раздраженно пресекались, нашел альтернативный источник информации.

Как-то субботним утром внимание барона привлек мужчина средних лет, расхаживающий взад-вперед у двери магазинчика «Все по сто франков», приютившегося на противоположной стороне площади. Магазин старого Бирмана предназначался не для состоятельных людей, зато там всегда можно было найти полезную в хозяйстве вещицу или недорогой сувенир на любой, не слишком притязательный вкус. Наблюдая за незнакомцем, барон от скуки решил применить к нему описанный Конан-Дойлем дедуктивный метод и подозвал Мартина, чтобы сравнить впечатления.

Выводы хозяина и слуги не совпали, и, чтобы положить конец спорам, барон послал Мартина пригласить незнакомца на завтрак. Утренний гость оказался словоохотлив и политически активен. Польщенный вниманием столь известной, почти легендарной персоны он увлеченно рассказывал о местных и международных событиях, анализировал предвыборные расклады в странах Бенилюкса, взвешивал шансы национальной сборной в предстоящем чемпионате Европы по футболу. Барон забыл обо всем на свете и буквально молодел на глазах, впитывая новости.

Проводив гостя, Мартин заметил, что было бы довольно интересно и поучительно пригласить кого-нибудь еще раз. Когда? Например, в следующую субботу. Кого? Да хотя бы первого утреннего посетителя магазина старикашки Бирмана.

Правда, позже хитрый шотландец утверждал, что превратившаяся в традицию идея приглашать в субботу на завтрак незнакомых людей принадлежала самому барону. Так или иначе, но вот уже почти год каждое субботнее утро двое весьма почтенных пожилых людей усаживались у окна и, словно малые дети, ожидающие появления Санта-Клауса, пялились на входную дверь магазинчика на противоположной стороне площади.

Без пяти одиннадцать барон, как обычно, расположился в высоком кресле у окна и навел укрепленную на треноге старинную подзорную трубу на решетчатую дверь, украшенную блеклым плакатом: «Бирман. Все по сто франков». За его спиной с биноклем в руке вытянулся слуга.

Мартин поднял руки, чтобы приложить бинокль к глазам, но передумал и с удивлением уставился на подзорную трубу хозяина.

– Куда вы смотрите, сэр? Прошу прощения, сэр, но мне показалось, что ваша труба направлена гораздо левее двери магазина.

Барон нетерпеливо дернул плечом.

– Магазин еще не открылся, Мартин, – негромко произнес он, не оборачиваясь. – На площади есть кое-что более интересное, чем запертая дверь с пыльными стеклами.

– Вы имеете в виду голубые ленточки, повязанные на ветках клена, сэр? – спросил слуга, подняв бинокль к глазам. – Самое крайнее дерево, рядом с которым сидит на скамье молодая особа с пластиковым пакетом? Такие ленточки неделю назад развешивали на деревьях внуки мебельщика, но их разорвал и унес ветер. Действительно, интересно, почему ленточки на этом клене уцелели.

– Я имею в виду не ленточки, а как раз сидящую на скамейке молодую особу, – усмехнулся барон. – Обрати внимание, Мартин, какое у нее необычное… хм… совсем нездешнее лицо. Хм… По-моему, она – иностранка, Мартин. И она прелестна!

– Возможно, сэр, – медленно проговорил слуга, вглядываясь в незнакомку. – Такая роскошная толстая коса стоит никак не меньше двух тысяч франков. Современные девушки иногда прицепляют к волосам накладную косу, если идут в ресторан или в театр. Но не для прогулки по площади. – Он наклонился вперед и негромко воскликнул: – Видите буквы на пакете? Это – кириллица, сэр! Вы абсолютно правы: она – иностранка. Смею предположить, что эта девушка из России, сэр.

– Так уж прямо из России? Хм… Действительно, кириллица… И она абсолютно не похожа на гречанку… Может быть, может быть… Но что здесь делают русские, Мартин? Опять скупают полуразложившиеся трупы автомобилей?

– Вы давно не читали газет, сэр. Сейчас русские скупают машины в самых дорогих салонах Европы и Нового Света.

– Что ты говоришь? Я, действительно, отстал от жизни! Им все-таки удалось совершить прорыв в экономике?

– Можно и так сказать. Правда, удалось совсем немногим, сэр. Остальные этот прорыв вот уже более десяти лет пытаются залатать. Пока безуспешно, сэр.

– Смотри, смотри, Мартин! Девушка вынула из пакета помаду! Смотри, она осторожно оглядывается по сторонам, как будто красить губы на площади – верх неприличия. В дни моей молодости юные леди считали именно так. В отличие от нынешних распущенных девиц они были милы и наивны. Ты ведь еще застал то прекрасное время, Мартин?

– Что-то припоминаю, сэр. В Шотландии девушки были наивны лет до двенадцати, а милы и того дольше. Осмелюсь предположить, сэр, что каждое предыдущее поколение только тем и занимается, что ищет недостатки последующего.

– Ты ничего не понимаешь в девушках, Мартин! В нынешних нет загадки! Они не скрывают бедра и грудь, не носят нижнего белья! Они даже стригутся наголо! Все напоказ! Они убивают в мужчине воображение и становятся скучны еще до знакомства!… – Барон прервал укоризненный вздох, втянул голову в плечи, устраиваясь поудобнее, и слегка подкрутил тубус настройки окуляра. – Смотри, смотри, кроме помады наша русская достала из пакета еще что-то. Что это, Мартин?

– По-моему, зубочистка, сэр. В самом деле, красить губы, одновременно ковыряясь в зубах, не вполне прилично даже для современной девушки.

– Фу! Какие глупости, Мартин! Конечно она не станет ковыряться в зубах! И вообще, не забывай, что подглядывать за ничего не подозревающей девушкой двум солидным мужчинам тоже крайне неприлично… Она открыла тюбик с помадой! Что это она делает, Мартин?

Слуга опустил бинокль и еле заметно пожал плечами.

– Она ковыряет зубочисткой в тюбике с помадой. Лучше бы она ковырялась в зубах, сэр. Бьюсь об заклад, что в тюбике не помада, а кокаин, поэтому она и оглядывалась по сторонам. Эта девушка – наркоманка, сэр. – Мартин повернул голову вправо и снова поднес бинокль к глазам. – Бирман уже открылся, сэр. Впервые мы пропустили открытие магазина.

– Да… Пожалуй, ты прав, Мартин… Какой ужас! Ведь совсем еще дитя! – Барон тяжело вздохнул, с крайне расстроенным видом оторвался от наблюдения и без всякого интереса спросил: – В магазине есть посетители?

– Не знаю, сэр. Прошу прощения, но я отвлекся на эту дрянную девчонку. Если первый посетитель уже вошел, боюсь, мы его просмотрели, сэр.

– Это ты просмотрел его, Мартин! С самого утра ты пытался испортить мне настроение! – Поборов раздражение, барон положил руку на подзорную трубу, но перед тем, как повернуть треногу в сторону магазина, наклонился и взглянул в окуляр. – Мартин! Мартин! Она красит губы! Взгляни, ты, старый клеветник и женоненавистник, она просто красит губы!

Слуга высоко поднял седеющие брови, но промолчал и перевел бинокль на девушку, сидящую на скамейке под кленом.

Незнакомка выковыривала зубочисткой кусочки помады со дна тюбика, аккуратно поддевала помаду кончиком мизинца и размазывала по губам. Процедура настолько увлекла ее, что она забыла обо всем на свете и больше не оглядывалась по сторонам.

– Ты – пережиток, Мартин! – продолжал обличительную речь повеселевший хозяин. – Ты готов обвинить незнакомую юную леди во всех смертных грехах только потому, что она небогата и оттого вынуждена быть экономной. Ты ничего не понимаешь в людях! Разве может быть наркоманкой девушка с такими невинными глазами? Даже если она из России!

– Виноват, сэр, я ничего не понимаю в людях, – повинился слуга. – Позвольте лишь заметить, что глаза русских девушек могут заворожить кого угодно. Как-то я наткнулся в журнале на несколько фотографий из России. Представьте, сэр: переворачиваете страницу и сразу, как в утренний туман, погружаетесь в огромные, доверчивые голубые глаза, в которых светится чистая, незамутненная пороком душа. А все остальное… Ну, вы, наверное, сами знаете, что кроме доверчиво распахнутых глаз можно увидеть в «Плейбое», сэр.

– Не знаю и знать не хочу! Читать «Плейбой» – дурной тон, Мартин!

– Возможно, сэр. Хотя не думаю, что «Плейбой» кто-нибудь читает, сэр.

– Довольно, Мартин, давай оставим «Плейбой» в покое. У нас есть более интересное занятие.

– Все верно, сэр. Осмелюсь вам напомнить, что мы так и не выбрали гостя на утренний завтрак, а из магазинчика Бирмана уже вышло не менее трех человек. Впервые мы допустили такую оплошность, сэр.

– Это твоя оплошность, Мартин! Ты пропустил первого посетителя! Я не представляю, как ты сможешь выйти из создавшегося положения.

Еле заметная улыбка осветила невозмутимое лицо слуги. Он отложил бинокль в сторону и почтительно склонился к креслу хозяина.

– Мы его не пропустили, сэр. Ведь вы же не станете отрицать, что юная русская леди первой появилась на площади? Также осмелюсь предположить, что у нее закончилась помада, и она хотела восполнить запасы косметики именно в магазине старого Бирмана. Правда, она так и не вошла в магазин…

– Это не имеет никакого значения, Мартин! – нетерпеливо перебил барон. – Если бы юная леди так чрезмерно не увлеклась утренним макияжем, она непременно была бы первым посетителем. Поэтому ты обязан пригласить ее на завтрак. Мы ведь не можем нарушать установленные традиции?

– Вот именно, сэр. На традициях держится порядок, сэр.

Девушка, сидящая на скамейке рядом с голым, украшенным голубыми ленточками кленом, достала из пакета круглое зеркальце и поднесла к лицу. Коснулась кончиком пальца уголков губ, поправила упавшую на лоб прядь светлых волос, улыбнулась отражению. Расстегнула до пояса молнию толстой зимней куртки, подняла голову навстречу теплым лучам мартовского солнца и прикрыла глаза.

Из старинного двухэтажного особняка, выложенного из темно-красного кирпича, вышел пожилой мужчина, невысокий и широкоплечий. Он тоже посмотрел на солнце, заправил выбившийся шарф за отвороты длинного темного пальто, спустился с крыльца и направился через площадь к скамейке.

3

– Ну, и что ты о ней скажешь, Мартин? Правда, она забавна?

Барон откинулся в кресле и снизу вверх взглянул на слугу. Тот согласно склонил голову, но легкое, еле заметное пожатие плеч выдало его неуверенность.

– Вне всякого сомнения, вы подобрали самое точное слово, сэр. Хотя количество произнесенных в минуту слов не столько забавляет, сколько поражает. Но ее французский не так уж плох, сэр. И коса похожа на настоящую.

– Коса настоящая, Мартин! Что еще?

– Еще она умеет держать нож и вилку, сэр. К сожалению, не умеет ими пользоваться.

– Ты – старый ворчун, Мартин. По-моему, наша юная гостья ела ножом и вилкой и делала это очень мило.

– Это потому, что вы смотрели на лицо, а не на руки, сэр. Она не ела ножом и вилкой. Она ими орудовала.

– Ну хорошо, хорошо! Но ты ведь тоже хотя бы раз взглянул на ее лицо? Что ты скажешь по этому поводу?

– По поводу лица? Ваша гостья вытерла губы салфеткой для рук, сэр.

Барон неодобрительно кашлянул и раздраженно заерзал в кресле.

– Салфетки легко перепутать, Мартин! Наверное, ты положил салфетку не на место!

– Я положил салфетку туда, куда кладу ее уже тридцать пять лет, сэр. Просто я забыл написать на ней фломастером: «салфетка для рук». Простите, это мое большое упущение, сэр.

– Тебе не удастся разозлить меня, Мартин! Мелкие недостатки нашей юной гостьи, которые ты пытаешься раздуть, очень легко исправить. Под твоим чутким руководством на это ушло бы не больше недели.

Удовлетворение, на мгновение промелькнувшее на лице слуги, сменилось обычной безразлично-вежливой маской.

– Мы никогда еще никого не приглашали на субботний завтрак вторично, сэр.

– В пышном букете моих болезней нет амнезии, Мартин! Я прекрасно помню, что мы никого не приглашаем вторично!… Ну вот, ты все-таки заставил меня повысить голос. Если к обеду у меня поднимется давление и разболится голова – это будет только твоя вина, Мартин!

– Простите, сэр, но вы не дали мне закончить. Нет правил без исключений и нарушений. Сегодня вы уже допустили одно нарушение, пригласив мадемуазель Анастасию на завтрак…

– Это нечестно, Мартин! Из-за тебя мы проглядели первого посетителя магазинчика Бирмана, и, чтобы сгладить свою непростительную оплошность, ты сам предложил считать этим первым посетителем мадемуазель Анастасию! – Барон поднял голову и внимательно посмотрел в безразличное лицо слуги. – Старый, хитрый лис! Кого ты пытаешься обмануть? Ты еще что-то узнал о ней, когда провожал до такси? Не отпирайся! Ты сам нарушил главное правило субботних завтраков: не узнавать о госте больше того, что он сам нам расскажет! И еще осмеливаешься в чем-то обвинять меня!