В никуда

ОТ АВТОРА

Написать «От автора» было, пожалуй, самым сложным в создании этой книги. О чём-то рассказать, что-то объяснить, кого-то поблагодарить, да ещё и сделать это как-нибудь интересно – задача не из простых. Далеко не из простых, но я всё же попробую.

В первую очередь, хочу сказать, что, несмотря на депрессивное название, «В никуда» для меня – сплошной свет. Это очень важный и очень радостный шаг после затянувшегося молчания, во время которого я, конечно, писала – ну, как бы я могла не писать? – но при этом не издавалась. Это очень важный и очень радостный шаг, который позволит собрать стихи разных лет под одной обложкой и наконец-то увидеть их все вместе, в печатном виде (а я так люблю именно печатные книги!).

И, в конце концов, это очень важный и очень радостный шаг, который я прошла вместе с теми, кто всегда был рядом и поддерживал в любом начинании, и который я хотела бы пройти вместе со всеми, кто прикоснётся к этой обложке – и найдёт под ней что-то своё.

Что до благодарностей… Начну стандартно: спасибо маме и папе (без которых не было бы ни этой книги, ни стихов, ни меня вообще). Спасибо Надежде Омелко за то, что научила всему, чему научила. Спасибо Лене за то, что отныне нас двое и ничего плохого с нами уже не случится, потому что «долго тебя люблю и никогда тебя не забуду». Спасибо одной Вике за то, что готова сутками напролёт выслушивать самые безумные мысли и поддерживать в самых безумных идеях, и спасибо другой Вике – за то, что готова воплощать эти идеи в жизнь. Спасибо драгоценной иЕвгении (не хочу даже думать, кем бы я была без тебя), спасибо милой Владе (выдуманный мир когда-нибудь станет реальным), спасибо любимой Тане (и дикий волк тоже когда-нибудь будет). И ещё одной Тане тоже спасибо – если бы я могла выбирать из всех сестёр на свете, я всё равно выбрала бы только тебя.

Спасибо Наташеньке – потому что то, давнее, никогда не уйдёт и родственные души не умирают, и (опять!) ещё одной Наташе спасибо – пусть мы и такие разные люди. Спасибо сразу трём Аням: находиться рядом со мной каждый день, быть моим якорем и поддержкой, безгранично верить в меня – это стоит дороже всего вместе взятого. Спасибо Оленьке – за восхитительные рисунки.

Спасибо всем, кто меня когда-либо читал и когда-либо будет читать. Спасибо всем девочкам, которые меня вдохновляли, и всем мальчикам, о которых я рифмовала. Спасибо тебе за то, что мне было так больно. Спасибо тебе за то, что всё было как было. Спасибо тебе за то, что ты вряд ли когда-нибудь прочитаешь всё это.

Спасибо тебе. И тебе. И тебе. Всем спасибо.

Поехали!

***

Судьбе

Нелегко быть куклой в твоих руках:

Вместо глаз – кресты, вместо сердца – прах,

Не душа – опилки и старый хлам,

Вместо вольных крыл – две руки по швам,

Вместо ста друзей – сто таких же в ряд:

Все крестами смотрят и все – молчат.

Я за редкий дар пред тобой в долгу –

Ведь одна из всех говорить могу.

***

Руки холодные. Руки горячие.

Две меня. Вот такая гадкая.

И смеюсь заодно, и плачу я –

Я и горькая, я и сладкая.

Я и сильная, я и слабая,

Я и нежная, и жестокая.

Я взлетаю, и я же падаю,

Птица вольная, одинокая,

Я к неволе Тобой приучена –

Я, домашняя, в небо пущена!

А на сердце клеймо ведь выжжено –

Две меня. Хоть одна бы выжила.

***

Скучать и помнить нельзя, я знаю,

Но почему-то всегда скучаю.

Твои следы навсегда заносит

Листвой опавшей немая осень,

А я тоски по тебе не скрою…

И тот, рождённый, чтоб быть со мною,

Разрежет фото твои, ревнуя,

В затылок ласково поцелует,

Обнимет нежно, не замечая:

Я до сих пор по тебе скучаю.

***

Закованы руки и воздуха мало –

И больше не хочется жить.

Верёвки и цепи… От них я сбегала,

Чтоб снова всё к ним возвратить.

Готово вино (полбокала – отрава),

Заряжен уже пистолет.

Вся жизнь – как спектакль, под выкрики «браво»,

Но новых сценариев нет,

А всё, что сыграла – навеяло скуку,

Мне незачем быть «на века».

И смерть уже тянет костлявую руку

К коричневой кнопке звонка.

***

Свет горит только в нескольких окнах,

Остальным на него – наплевать.

Даже если всё ясно, то сложно,

Очень сложно не ждать.

Даже если на целом мне свете

Никуда неохота идти,

Я должна просто жить, не заметив

Пустоты, зазвеневшей в груди.

Я должна не смотреть на прохожих,

До меня никому дела нет.

И за мной, за живущей без кожи,

По асфальту кровавится след.

Я должна отодвинуть отраву,

Я ведь знаю, что вместо вина…

Только вам не отнять моё право

Делать то, чего я не должна.

***

Я заблудилась в зазеркалье

Своих же слов, своих же фраз.

Реальность, мир и свет пропали,

И я одна стою сейчас

В кругу, очерченном не мною,

Пред зеркалами, между них…

Мой мир остался за спиною –

Спиною двойников моих.

Их много, и они с ухмылкой

Следят за мной, а я одна –

Рукою стиснула бутылку,

Бутылку красного вина.

Губами жадно припадаю,

Ищу спасения на дне.

Мне говорили, я же знаю,

Я помню, – истина в вине.

Хочу напиться и забыться,

Не видеть этих всех «меня»,

Проснуться или очутиться

Там, где кончается земля –

Не помня зла, не зная страха,

Хотя… Конец неотвратим:

Пустой бутылкой бью с размаху

По отражениям своим.

***

Я – НИКТО. Я – твоя заплутавшая в сумерках тень.

Я всего лишь НИКТО, только это так много.

Я – НИКТО, а не ночь, я – НИКТО, а не день.

Отражение Дьявола. Зеркало Бога.

Я всего лишь НИКТО и мой путь – в никуда,

Ниоткуда, ни с чем, ни к чему… и не надо.

В моих венах – не кровь, в моих венах – вода,

На ресницах вода и вода вместо яда…

Мне всего либо мало, либо что-то не то,

Либо вовсе не надо зализывать раны…

Я – НИКТО. Я – НИКТО. Я – всего лишь НИКТО.

Но НИЧТОЖЕСТВОМ я не была и не стану.

***

Глаза слепит неяркий свет

Чуть-чуть подвыпивших вагонов…

Хоть здесь ни шпал, ни рельсов нет –

У всех дорог свои законы.

Пусть ирреальны поезда

На этом призрачном вокзале,

Прощаться – больно, как всегда.

Платформа грусти. Путь печали.

Зажав в руке чужой билет,

Стоишь у края и в тревоге

Глядишь, как ломится на свет

Мой поезд, сбившийся с дороги.

***

Сквозь два стекла не видно звёзд,

Но есть другие – фосфор, стены…

Я прячусь за покровом слёз

В печальной собственной Вселенной.

Обрывки путанных цитат,

Цветные бабочки и ленты…

Рисунки. Вырезки. Плакат.

И роспись, брошенная кем-то.

Холодный воздух недвижим.

Духов пролитых запах тонкий.

Значки. Бумажки. Пепел. Дым.

Эскиз портрета на картонке –

Штрихи и контуры, пунктир…

Всё будет так. Всё – неизменно.

Я создала прекрасный мир.

Я жду тебя в своей Вселенной.

***

2U

Я радуюсь каждой, случайно сорвавшейся, фразе.

Я – хрупкая тень в коридорах дешёвой психушки…

Не путай любовь с кратковременным ярким оргазмом

В объятиях новой – случайной и пьяной – подружки.

Кому как удобней. Кому как привычнее, знаю.

Брожу в лабиринтах своих же разорванных строчек.

Я бросила всё и осталась – смертельно больная,

В приюте для психов–таких–же–как–я–одиночек.

Потеряно всё – ни секрета в провалах карманов,

Диагноз поставлен – лечению не поддаётся.

…My personal heaven – лечебница для наркоманов,

Подсевших на то, что уже никогда не вернётся.

***

2U

Время зависло растянутой серою плёнкой,

Синяя ночь за окном не приносит покоя.

То ли усталой душой, то ли вечным ребёнком –

Всем существом мне охота быть рядом с тобою.

Медленно–медленно стрелка секундная кружит,

Вверх по спирали бегут в бесконечность минуты.

Время застыло. Пространство всё уже и уже.

Температура. Любовь или просто простуда?

Что-то внутри расплывается тянущей болью,

Все изречения кажутся слишком простыми…

…Всем существом мне охота быть рядом с тобою:

Телом, душою – и всем, что лежит между ними.

***

По мотивам песен Placebo

Бледным пятном замерла в уголке

Между окном и исписанной стенкой.

Вырежешь имя моё на руке –

Там, где под кожею синие венки?

Будешь мне мамой, любимым, отцом,

Мягким ликёром и чистой водою?

В пьяной улыбке размазав лицо,

В трезвой депрессии – будешь со мною?

Перед друзьями, в толпе и один,

С самым пропащим и с самым известным,

Сможешь сказать: «Я, конечно, unclean,

Но без тебя я – ничто, если честно»?

Если согласен – в любви и в тоске,

В радости, в счастье, и в горести тоже –

Вырежи мне на дрожащей руке

Имя своё поцелуем по коже.

***

Я спрячу тебя на кончиках пальцев –

В лиловых разводах от лака и краски.

Они не токсичны, не надо бояться,

Ты можешь их даже кусать без опаски.

Я спрячу тебя за тёмную штору,

Провисшую к полу под тяжестью пыли –

Она ещё помнит о всех разговорах,

Которые здесь до тебя говорили.

Спроси, если хочешь. Быть может, расскажет,

Я с радостью это послушаю тоже.

Не надо бояться. Ты знаешь, я даже

Могу тебя спрятать под тонкую кожу

Своих же ладошек. А хочешь – запястий.

А хочешь – за постер недавнего феста?

А впрочем… Тебя, долгожданное счастье,

Я спрячу на самое видное место!

***

Газ включен. Спички в коробке

Тоскливой россыпью лучатся.

Губами плавлюсь по щеке.

…Не открывай, пускай стучатся.

Руками шарю по плечам,

Любого слова будет мало.

И до начала всех начал –

Полдня вдвоём под одеялом.

А что потом? Ледышки в кровь

И в горло – колкий горький воздух.

Газ включен. Спички приготовь –

И уходи, пока не поздно…

***

На случай Апокалипсиса, либэ,

Я спрятала под ковриком ключи

От всех дверей, которые могли бы

Спасти тебя. Не надо. Помолчим.

Нормально всё – и всё пока что ровно,

Но если вдруг решишься уходить,

Твой поцелуй, свернувшийся в укромном

Углу под сердцем – брошкой на груди,

Я не отдам обратно. Либэ, тише,

Следы с песка сметёт взрывной волной.

На случай Апокалипсиса, слышишь,

Я притворюсь, что ты всегда со мной.

***

Они просились на ладонь –

Слезинки–капли.

И обжигали, как огонь,

Но небом пахли.

А я смотрелась в облака,

Смешно и мило,

И пальцы прятала в рукав –

Теплее было.

А мир юлил большой юлой –

Волчок в полоску.

Мне было донельзя светло –

Светло и просто.

Мост простирался через гладь,

Неумолимо.

А мне бы вечность так стоять

С тобой, любимый, –

Чтоб так туман со всех сторон,

Чтоб небом пахло,

Чтоб мы собрали на ладонь

Дождинки–капли,

Чтоб мир крутил свою юлу,

Чтоб дрожь по коже…

Чтоб я сказала, что люблю,

И ты – что тоже.

***

Она глядит в мои глаза –

Туманно–сумрачная вечность.

Размытый день, дождливый вечер,

Устали руки, зябнут плечи,

Так много хочется узнать.

Так много света впереди

И лишь один конец тоннеля –

Мы все там будем. Давит келья.

Я не хочу в плохое верить.

Я знаю, что в конце пути:

Огонь. Вода. И трубы – медь.

Рожденье. Смерть. Судьба и пепел.

Жара, дожди и пыльный ветер.

И я оставлю всё на свете,

Чтоб для тебя пожить успеть.

***

В бредовой смеси дыма, сна и яви,

В истерике асфальта и бетона –

Ты будешь исключением из правил,

Я буду нарушением закона.

Сплошною пеленой слепого ливня,

Тропинкой под скользящими шагами –

Ты будешь мне моей реальной жизнью,

Я буду всем, что дальше будет с нами.

В изысканно запутанных ресницах,

В полосках туши на раздетой коже –

Я буду тем, что и должно случиться,

Ты будешь тем, чего не быть не может.

В истерике асфальта и бетона,

Взорвавшейся мелодией волшебной –

Мы будем нарушением закона

Под грифом «совершенно совершенно».

***

Стоп. На этой улице зима

Щурится за первым поворотом.

Лечь бы прямо здесь и задремать

На дороге снежной у кого-то.

Брось, чего смеяться, всё пройдёт,

Торопиться – только всё испортить.

Лечь бы прямо здесь на сизый лёд

Сливочными буквами на торте.

Слушать приближение шагов,

Кремом налипая на подошвы…

Стоп. Когда не видно берегов –

Ты в открытом море, что уж проще.

…Бьюсь в плечо, как робкая волна.

Может, всё же хватит антидота?!

Побежали! Где-то там – весна

Бродит за последним поворотом.

***

Решётка кровати расчертит границы,

Молчанье – унылый мотив.

И ты приручил большеглазую птицу,

Зачем-то её полюбив.

Садилась на плечи, клевала с ладошки

Остатки обеда и хлебные крошки,

Доверчиво глядя в глаза.

Но хмурилось небо, как будто бы знало –

Каким бы хорошим ни было начало,

Оно лишь начало конца.

И крылья тихонько ложились на полку,

А если летать – то всегда втихомолку,

То только по дому летать…

И хмурилось небо, где тучами плыли

Рассказы о том, что когда приручили –

Уже не хотят отвечать.

И хмурились звёзды – им вечно не спится!

И ты пристрелил большеглазую птицу.

***

Февраль.

Давай.

Чернил и плакать.

Я правда в норме, если вкратце.

А в рифму было б слово «слякоть»,

Но – честно! – не до Пастернака,

Хотя бы до себя добраться!

Февраль.

Смотри

Cо всей отвагой

В мои глаза не-цвета–неба.

Он был живой, а не Живаго,

Он был… А кажется, что не был.

Он был.

Молчи.

Я тоже буду.

И, знаешь, больше не позволю,

Ломать свою же веру в чудо…

Февраль.

Последний месяц боли.

***

С.Д.

Я как пленница Крита. Сбежать, утонуть, проснуться –

Не удастся никак. Ни к чему удивлённо охать.

Ты не верь в то, что видишь: трудно ли улыбнуться?

Ты не злись на меня – мне действительно очень плохо.

Эта маска вросла. Нет в улыбке ни капли фальши,

Но живое внутри ладит петли к крюкам от скуки.

В лабиринте темно, я не знаю, куда мне дальше,

Минотавр потихоньку уже потирает руки.

Ты бы дал мне клубок? Или меч, или может свечку,

Да и просто надежда мне б ещё как сгодилась…

Только ты – во дворце, ты, наверно, забыл про встречу,

Было глупо рассчитывать, правда, на эту милость.

Было глупо рассчитывать, правда, на эту малость,

Ты же думал и так, что со мною возможно чудо.

Лабиринт Минотавра. И пара шагов осталась –

Ты не верь в то, что скажут.

Я не вернусь оттуда.

ПИФИЯ

Жалом гекзаметр ранит,

роняя яд.

Те, кто пришли за правдой,

уйдут назад.

Дымом седого лавра

под потолок –

Моими устами отныне

глаголет

Бог.

***

Т.Л.

– С диким волком не сладишь. Не стоит тебе пытаться. –

Мама ищет пути образумить, кусает губы. –

Городская же девочка… Боже, тебе за двадцать,

А мечты до сих пор… Это глупо, серьёзно глупо.

Ты сидишь рядом с ней. Табуретка хрома на ножку,

У стола – сбитый угол, в окно беспощадно дует.

– Если ты одинока, то, может быть, лучше кошку?

Я была у подруги – и видела вот такую!

Ты молчишь несогласно. Неловко немеют руки,

Если вдруг представляешь мех под своей ладонью.

Как же ей объяснить, что дела тут совсем не в скуке?

Как же ей доказать: никогда он тебя не тронет?

Мама в полночь уедет. Такси – никаких трамваев.

Мама ищет пути образумить, но их не будет.

Ты пакуешь рюкзак, ничего здесь не забывая,

И уходишь туда, где ещё не бывали люди.

Городская же девочка, только слегка за двадцать.

Белоснежной тропой, через боль, через пот и слёзы.

С диким волком не сладишь? Не стоило и пытаться?

…Ты сидишь в темноте, привалившись спиной к берёзе.

Дикий волк тебе лижет пальцы.

***

Я могла бы составить кому-нибудь счастье,

Но несчастье получится лучше.

Милый мальчик, прошу, улыбайся почаще –

И меня, может, тоже научишь.

Милый мальчик, ведь ты же и так расточаешь

Эти «просто улыбки» направо–налево.

Улыбнись для меня? Всё равно уже знаешь,

Что бывает жестокой твоя Королева.

У неё постоянно то войны, то казни,

То кого-то помиловать… Или не надо?

Милый мальчик, ты зря меня в общем-то дразнишь.

Я давно при дворе. Я обучена ядам.

Можно лить их в вино, можно мазать перчатки,

Можно, правда, и проще – два колющих шпагой…

Это завтра. Сегодня я вся без остатка

Улыбаюсь тебе. Ну же, хватит отваги?

Улыбнись для меня. Я хочу непременно –

До того, как случатся петля и отрава.

Ты стоишь на коленях, целуешь в колено,

Улыбаешься.

Я в восхищении.

Браво.

***

Это ты ещё – лишь подумай! – не слыхал, как она поёт, это ты ещё – знаешь, к счастью, – не гулял с нею по ночам. Обо всём этом, мой хороший, можно сутками напролёт разговаривать больше года, если прямо сейчас начать. У неё от кошачьей сути не свобода, не хвост трубой, не умение мягко падать, не светящиеся глаза…

У неё от кошачьей сути – ничего вообще, бог с тобой!

Кто посмел тебе, мой хороший, эти глупости рассказать?

Это волк по своей натуре, ясно с первых пяти минут, только скалится так красиво, что не сразу видны клыки. Ей не нужен твой чёрствый пряник, ей не нужен твой жёсткий кнут, если встретилась в чистом поле – развернись и скорей беги! Ты, конечно же, можешь думать, мол, раз-два, и её сломлю, всех строптивых же укрощали, так и этой недолго выть…

Ты, конечно же, можешь думать,

мой хороший, но, мать твою,

На неё лишь начнёшь охоту – не сумеешь остановить.

Это ты ещё – лишь подумай! – и ружья-то в своих руках отродясь не держал, а тоже – посмотрите, какой герой. Мой хороший, я обещаю: ты останешься в дураках. Не садился б за эти карты, не тягался бы… Чёрт с тобой! Ты, закинув обрез за плечи, поднимаешься и идёшь, обещаешь вернуться скоро – может, даже и до утра.

Я смотрю тебе вслед и плачу. За окном барабанит дождь.

Ты забыл на столе, мой мальчик, свои пули из серебра.

РОГ РОЛАНДА

Ляг сегодня за полночь. А в полночь

Приходи мои увидеть сны.

Нет, я не приму чужую помощь,

Пусть уж нападают со спины.

В сумрачном ущелье Ронсеваля,

Стёртом с самых-самых важных карт,

С тихой элегантностью рояля

Станет молчаливый арьергард.

Я не прикоснусь к святыне рога –

Вместо зова пусть блистает сталь,

И не стану поднимать тревогу,

Смело обнажая Дюрандаль.

Посмеюсь в глаза враждебным маврам,

Пусть их слишком много – этих глаз,

Я пройду по их рядам пожаром,

Поражая тысячи за раз.

Окружают… Да, их слишком много.

Со спины пронзит тугая боль.

Я не стану поднимать тревогу –

Уходи спокойно, мой король.

***

Было, наверно, стеклянным, раз звонко бьётся.

Столько осколков – вовеки не соберёшь.

Там, где обычно, на грудь прицепляют брошь,

Брешь у тебя. В неё заливает дождь.

Скоро затонешь – уже через бортик льётся.

Скоро затонешь. Мелко дрожит штурвал

В мокрых ладонях. Нет, не от пота – кровью

Выкрашен путь в этом открытом море.

Ты удивлённо приподнимаешь брови:

Жертву богам никто ведь не отменял?

В жертву богам есть, что сейчас отдать:

Ты запускаешь руку себе под рёбра –

Ранят осколки пальцы, звенят недобро,

Солью внезапно хлещет куда-то в нёбо,

Ты запускаешь сердце в морскую даль.

Ты запускаешь сердце. Прощальным звоном

Боль раздаётся в радугу над водой.

Буря стихает. Где-нибудь под тобой

Боги смеются: «Ух ты, смотри какой!»

Принята жертва. Стало быть, не сегодня.

Буря стихает. Плата невелика:

Горстка осколков – и уплывай к рассвету.

…Где-то внизу, в тёмных глубинах где-то

Боги поджарят сердце твоё к обеду:

Будет ужасно вкусно наверняка.

***

Спаси меня. Мне холодно и страшно. Я, кажется, вот–вот пойду ко дну. В такую даль заходит лишь отважный – не оставляй же здесь меня одну. Не оставляй, вода не отступает. Мне? В мокром платье? Выплыть? Ни за что.

Смотри, герой, я рыжая какая.

Смотри, герой, ты тоже не святой.

Смотри, герой: ты убивал немало, твой путь расчерчен всполохами стрел, и, если тебе счастья не хватало, ты бил и грабил – после пил и пел. Смотри, герой, какие тут надежды на что-то, кроме ада, могут быть?

Исправь грехи. Не будь таким, как прежде.

Спаси меня. Мне без тебя не жить.

Спаси меня. Воды – почти по горло, и ноги вязнут в иле, там, на дне. Я выбилась из сил, я так замёрзла, и никого – кто руку б подал мне! Я так хочу туда, где просто сухо, где нет воды, где ты и твой костёр…

Давай, дурак, протягивай мне руку –

Покормишь рыб. Повеселишь сестёр.

ЗМЕЕДЕВА ЕХИДНА

Тебя боятся, но тебе не страшно. Ты одинока так, что проще выть. И Аргус твой с межзвёздной телебашни, моргнув, пропал – чтоб больше здесь не быть. Да, Аргус твой растаял на рассвете, ты не смеялась – просто не могла. А он не понял. Мужики – как дети: и сам сгорел, и сжёг тебя дотла… Он сам ушёл, и здесь тебя оставил – давиться правдой-больше-не-чудес.

Играют боги – как всегда без правил.

Сатир играет – страшно всем окрест.

Сатир играл – и даже Зевс боялся, тряслась эгида, в небе плакал гром. А ты лежишь, не ощущая пальцев, и горький яд смакуешь языком. Язык двоится – всё издержки мрака, темно и сыро, плесень по углам. В своей пещере грех тебе не плакать, но ты не плачешь. Гордая же, да. Сатир был горд – и где Сатир в итоге? Не Аргус ль твой (глаза – плеяды звёзд)

Его убил? Ты обнимаешь ноги.

Не ноги, впрочем, а драконий хвост.

Драконий хвост. Не знают боги меры: забрали всё, что можно было взять – и свет, и радость, и твою Химеру… Она уже почти не помнит мать, а ты ещё надеешься на что-то, но грудь болит – отрава в молоке… А Аргус твой выходит на охоту с кривым серпом в уверенной руке. А Аргус твой томим тоскою звёздной – он приходил лишь ночь тому назад,