В никуда

Но ты спала. Теперь, похоже, поздно.

И Аргус твой смущённо прячет взгляд.

Но Аргус твой поёт как прежде сладко: мол, встань, пойдём, в саду у Гесперид ты станешь прежней, сразу, без остатка и хвост уйдёт, а горе – отболит. И звёздный свет слепит тебя привычно, и всё внутри кричит, что это – он, что ты его узнаешь пореснично, что если сон – то самый сладкий сон, что он скучал – и это тоже видно, что оба правы правдою чудес…

Что он пришёл убить тебя, Ехидна.

Взмахнул серпом.

Рассёк.

Моргнул.

Исчез.

***

Не надейся. Я прячусь дома четвёртый день,

Сквозь замки и ловушки тебе не пройти, не думай.

Не стучись в мои окна – не выгляну, просто лень,

Просто лень и немного страшно, и, знаешь, суммы,

О которых тебе сказали – сплошная ложь,

Я не стою таких усилий: ни кровь, ни шкура.

Ни отцовские стрелы, ни материн острый нож,

Ни прабабкины копья, ни дедова пуля-дура

Не помогут в осаде. Неделю идут дожди,

Жижа плещет за воротник и под сапогами.

Ты изрядно продрог. Я не сдамся тебе, не жди,

Мне тепло и уютно за всеми семью замками.

Мне тепло и уютно, и мягко шкворчит камин,

И вовнутрь этих стен никогда не войти убийце.

Я смотрю на тебя в окошко. Ты там один.

Ты замерзший и жалкий, почти невозможно злиться.

Ты замёрзший, и жалкий, и дико хорош собой:

Эти родинки на щеке и глаза героя…

Осаждать меня с боем? Бессмысленно. К чёрту бой.

Приходи по любви – и тогда я тебе открою.

***

Не нужно меня жалеть и идти спасать –

Будь так же далёк и будь как всегда спокоен.

Моё поле боя – это моя кровать,

И пусть в этом поле, конечно, один не воин,

Я равно умею сдаваться и побеждать.

Я равно умею брать штурмом и на измор,

Трёхлетней осадой и так, на копьё, с наскока…

Равнинные замки и крепости между гор:

Мне всюду так изнурительно одиноко,

Что все они будут лучше, когда костёр.

И все они будут. Только пора признать,

Что кем бы я ни казалась тебе порою,

Не надо меня жалеть и идти спасать.

Спасай себя сам.

Мои катапульты – к бою!

Сдавайся.

Иди ко мне.

Сколько же можно ждать?

***

Мой мальчик, скажи мне, зачем тебе красный плащ?

Без задней мысли, но как уж тут не спросить.

Да нет, я не перестану тебя любить,

Во что бы ты ни оделся. Но как тут быть,

Когда этот красный уж слишком –

совсем –

манящ.

Мой мальчик, февральской ночью в холодный лес –

Не лучшее из возможных решений. Да,

Я делала точно так же, и темнота

Всегда прогоняла скуку, всегда-всегда,

Но я – это я, а ты-то

куда

полез?

Мой мальчик, зачем тебе этот надлом у губ,

И пальцы сильней-нежнее гитарных струн,

Глаза удивительней тысячи южных лун,

И родинки вязью неведомых древних рун…

Мой мальчик, зачем ты настолько,

настолько

глуп,

Что лезешь без спроса в самый большой овраг

И только смеёшься навстречу чужим клыкам,

Навстречу «зачем такие» большим зубам,

Навстречу «я никому тебя не отдам»…

Ты – всё, чего может хотеть

волчица.

Так?

Ты – всё, чего может хотеть волчица. Вот.

И здесь, на опушке, обняться – и так застыть.

Скажи, что не перестанешь меня любить,

Когда я покроюсь шерстью и стану выть,

Уткнувшись мохнатой мордой

тебе

в живот.

***

Ты напомнила мне кого-то: те же волосы, тот же взгляд. Ты играешь по тем же нотам той же мастью краплёных карт, ты мечтаешь о тех же грозах – чтобы в уши стучался гром… Ты уверена: я – серьёзно! – не заметила под столом, засмотревшись на стройность ножек, залетев в паутину слов, ни серебряных пуль – о Боже! – ни взведённых тобой курков…

Ты боишься, почти не дышишь,

ты пришла из далёких мест.

Только я и отсюда вижу под корсажем нательный крест.

Только я и отсюда вижу, сколько кольев и где лежат. Дождь уже застучал по крыше, поздновато сдавать назад. Раздавай, но смотри без шуток, трефы козыри всё равно… Да, мой замок и правда жуток, здесь и правда всегда темно. Да, я дам тебе пару свечек и до выхода провожу. Ты уверена: не замечу, что боишься, что укушу,

Что сбиваешься на полтона,

что по пальцам гуляет дрожь…

Я и правда тебя не трону. Если выиграешь – то уйдёшь.