Голубка

Второй неприятностью была внешность сторожа. Вроде бы, выглядел он совсем как остальные: за шестьдесят лет, медленная слегка шаркающая походка, чуть сгорблен, седые пряди, выбивающиеся из-под фуражки, и так далее. Но разительный контраст с другими сторожами заключался во взгляде его – было там что-то острое, не по возрасту живое, напоённое злой молодостью и… нет, не так… Полю никак не удавалось подобрать удачного определения. То ли женственность колыхалась в глазах… но нет, не то, не то!.. Эти глаза были не на своём месте, они словно бы не его, словно принадлежали другому человеку. Вот в чём дело! Именно поэтому Полю и не удавалось их описать. И глаза эти были бы чужими на любом лице – на женском они казались бы слишком уж по-мужски грубыми, на мужском выглядели бы чересчур женственно, на молодом они не по возрасту стары, на пожилом излишне молоды. Можно придумать хоть тысячу лиц и ни на одном из них глаза эти не приживутся, всегда будет создаваться впечатление, что они тут на минутку, что скоро их не станет и вам откроется подлинный взгляд человека. Невозможно было не рассматривать эти глаза. И невозможно было не испытывать раздражающей неуютности от того, что вдруг в старости и ваши собственные сделаются такими же.

Вероятно, что этой второй неприятностью объяснялась и третья: новый сторож, предупредив о закрытии, не ушёл. Он замедлил шаг и в странном взгляде его промелькнуло недоумение. Затем он остановился, неторопливо развернулся и зашаркал к Вандалю, терпеливо стоявшему возле фонтана. Поль поспешно задрал голову и с интересом принялся разглядывать плывущие по небу облака. Он не смотрел на сторожа, но слышал его шаги и хорошо представлял себе, как тот подходит, окликает (мсье!.. время позднее!.. вам пора покинуть…); голос у него, должно быть, дрожащий, с отдышкой, и через слово он чмокает губами…

– Осень, – раздалось рядом, и прозвучало это с неожиданным и каким-то непонятным вызовом. И голос у старика оказался не дрожащий и без отдышки; говорил он уверенно и с чувством собственного достоинства. Полю стоило немалого труда продолжить изучение облаков. Но сторож и не думал останавливаться на сказанном.

– Я говорю – осень, – настойчиво повторил он, и добавил: – Зима скоро. Холодает…

– Да, – рассеянно ответил Поль, стараясь чтобы голос его звучал безразлично. Он целиком сосредоточился на облаках. Они напоминали ему жирных голубей. Один даже был зажаренным – с аппетитно хрустящей корочкой и приятным, чуть кисловатым запахом…

Поль проглотил слюну и всё-таки посмотрел на сторожа. Тот удовлетворённо кивнул, словно добился именно того, чего хотел, и уже совершенно другим тоном сказал:

– Вы часто сюда приходите. Я помню вас. Поэт? Художник? – два последних слова прозвучали как выстрелы – хлёстко и безысходно.

– Что? – вздрогнул Поль. – Нет, я писатель.

– Писатель. Да, – кивнул сторож, и взгляд его на секунду стал жёстким и пронзительным, а потом он, как ни в чём не бывало, спокойно заявил: – Писатели любят птиц.

Поль едва не ляпнул: «Жареных». От этой мысли ему сделалось вначале смешно, а потом неловко. Он представил себе реакцию сторожа – немолодого уже человека, уставшего и, наверное, одинокого, стосковавшегося по разговору… он, может быть, целый день ждал случая перекинуться словечком со случайным прохожим, рассказать ему какую-нибудь историю из своей…

– …истории.

– Простите, что? – переспросил Поль.

– Я говорю, что писатели иногда сочиняют любопытные истории, – повторил сторож, по-прежнему сверля Поля взглядом. – Это их работа – сочинять любопытные истории.

Поль промолчал, хотя первым его побуждением было кивнуть в ответ. Но он вдруг ни с того ни с сего подумал, что становится похож на лошадь, которая мотает башкой при виде каждого встречного. Кроме того, что-то во всём происходящем настораживало. Было в словах сторожа нечто, что могло бы вызвать у Поля удивление, если бы не чувство голода. Какое-то дикое, но совершенно неуловимое несоответствие было и в поведении, и во взгляде сторожа. Объяснить себе этого Поль не мог, но словно невидимая тень перекрыла свет закатного солнца. И остальные тени вокруг сгустились, сделались глубоко чёрными, как внезапно открывшиеся провалы в бездонную пропасть. Длилось это один короткий миг, да и непонятно вообще, было ли это на самом деле – было и исчезло, – или померещилось.

Сторож постоял некоторое время, словно ожидая, разберётся ли Поль, в чём причина этих странностей. Затем кивнул, молча развернулся и направился вглубь аллеи. Поль проводил его взглядом, потом грустно посмотрел на разлетевшихся и рассевшихся по деревьям голубей. Проклятый старик всех распугал, подумал Поль, борясь с желанием запустить вслед сторожу припасённый для охоты камень. Сколько теперь придётся ждать, пока ужин опять слетится… да и не слетятся они, куда им слетаться – крошек уже не осталось, склевали всё… да и ему самому торчать тут дольше нельзя, поздно уже…