Эмиграция энной волны. Женские истории

– Ну, ну, знаете, Кира, такого от советской студентки, я не мог ожидать. – Его огуречное лицо выражало негодование и гнев на грани бешенства, – А какая у Вас оценка по марксистской философии?

– Я сдала диамат на отлично, истмат – тоже, а научный коммунизм еще не сдавала.

– И не сдадите! – решительно заявил он мне, резко встав из-за стола, – О каком научном коммунизме может идти речь, когда Вы поклоняетесь запрещенному Фрейду, растлившему целый мир распутнику и пройдохе!

– Но ведь Фрейд создал только психоанализ, – все еще пыталась оправдать я действительно запрещенного в те времена в СССР Фрейда, работы которого, случайно напечатанные в какой-то хрестоматии, сохранившейся у моих знакомых, мне тайком удалось почитать. Хрестоматии, экземпляры которой почти все были изъяты после того, как какой-то из высоких партийных работников заинтересовался ее содержанием.

– И если даже Фрейд и придал сексуальности какую-то роль… – пыталась просветить я разгневанного незнакомца.

– Дальше можете не продолжать. Я и так хорошо уже чувствую Вашу осведомленность о Фрейде, несмотря на то, что он у нас давно запрещен. А вот Вы, видите ли, хотите посетить те места, где он жил… – И мужчина решительным жестом прямо передо мной открыл дверь и… прошел в нее первым…

– Кто у Вас в институте ведет атеизм? – раздраженно спросил он уже не меня, а заведующую в ее кабинете.

– Вы же знаете, Марья Петровна, парторг.

– А программа какая?

– Вузовская, конечно.

– Почему в ней Христос?

– Это же атеизм. Чтоб безбожником стать, надо знать и о Боге.

– Значит, Вы разделяете с Марьей Петровной эту ересь?

– Не я, а программа.

– И Фрейд – тоже программа?

– Мне кажется, нет. Может быть, это факультатив…

– Что ж, я выясню сам – что к чему…

Вопрошающий взгляд заведующей учебной частью после ухода этого раздраженного манекена лишь заставил меня убедить ее в том, что я слишком была откровенна, хотя может быть… в «слишком» и был пересол.

Конечно, мне так и не удалось услышать в те времена «поющие» камни Вены. Я только усвоила, что откровенность намного дороже бриллианта, похожа на роскошь, которой при некоторых жизненных обстоятельствах могут воспользоваться или «святая простота», пополняющая в наши дни стремительно растущие ряды лохов, или же действительно «богатые» люди. Да, «богатые» не столько на деньги, сколько на широкие спины влиятельных родственников и друзей, способных заслонить их в нужное время и в нужном месте от непредсказуемых последствий этой откровенности, превращающей носителей ее в своеобразные мишени для других.

Однако мой добрый интуристический гений, так и не сумев толком объяснить мне причину отклонения какой-то высшей инстанцией моей студенческо-рабочей кандидатуры для поездки в капиталистическую страну, решил утешить меня путевкой в социалистическую Чехословакию. Он долго беседовал со мной, довольно прозрачно намекнув мне – ни в коем случае не отрываться во время поездки от группы и не ходить по соборам, костелам, церквям, незапланированным экскурсиями… А главное – не вздумать расспрашивать гида про Кафку и не рассказывать никому, что я сумела отыскать и прочитать его запрещенный «Процесс».

Убедив уже и его, что я самая взаправдашняя атеистка, и что все мои однокурсники такие же атеисты, как я, и что до понимания ассоциаций у Кафки мы просто еще не созрели, я отправилась в свое первое заграничное путешествие. Мне хотелось отдать дань хотя бы Праге, где когда-то витал тоже дух гениального Моцарта, ставившего в ней лучшие из своих опер – и «Дон Жуана», и «Свадьбу Фигаро», не запрещенные, к счастью, у нас, но… первое, что я увидела там – потрясающий собор Святого Витта и дом, в котором жил в далекие времена Кафка… А потом… все наши советские дяди и тети, среди которых лишь я одна была беспартийной, начиная с руководителя группы, попросили услужливого чешского гида отвести их на сеанс эротического кино. Умоляя друг друга, а больше всего подводящую их нерадивую, видно, студентку – меня, единственную из всех не желавшую идти в кинотеатр – ни в коем случае не рассказывать об этом в Интуристе, когда вернемся домой, вся группа, выстроившись, как в детском саду, по парам, отправились дружно в нужном направлении. А после этого в нашем автобусе, заменявшем нам в те времена устаревшую кочевую кибитку, уже обсуждались не сногсшибательные достопримечательности Чехословакии, а неизвестные мне нюансы фильма, потрясшие старшее поколение советских людей гораздо больше красот Карлова моста. Кто знает, может быть, я и в самом деле была не права, пренебрегая невиданной возможностью познать непознаваемое при узаконенном в нашей стране бесполом воспитании молодежи, ведь и сегодняшнее распутство ее, конечно же, из вчера, что-то вроде протеста лицемерному прошлому предков.

О, как это было давно! Человек действительно не может предположить, что будет с ним завтра. Разве мне могло прийти тогда в голову, что когда-то Вена станет не только моей неосуществленной мечтой, но и городом-явью, непредвиденной моей реальностью… не на пару дней, не на неделю… Что так яро обличавший меня незнакомец через несколько десятилетий станет одним из самых активных прихожан наконец-то построенной в городе церкви, постоянно замаливая в ней грехи, наподобие донжуанских, еще даже не зная, что Зигмунд Фрейд окажется общепризнанным гением XX века.

Да, действительно, нас раздражает в других, чем грешны мы и сами, скрывая это от постороннего взгляда. И поэтому мы так публично клеймим все порочное наше не в нас, обеляя хоть как-то себя и свои «сокровенные» мысли, очевидно, завидуя тем, кто не хочет скрывать свое «Я».

Лимузин повернул на какую-то тихую улицу, чем-то напоминающую собой нашу российскую деревенскую, – если только не станешь разглядывать за зеленой ветвистой стеной бесконечных посадок спрятанные за ними дома. Но когда я невольно решилась рассмотреть хоть какой-то фасад, поняла, что такая деревня может быть только «кайзеровской» – «кайзеровской деревней».

Многочисленные великолепные виллы, одна красивее другой, прятали свои «престижные лица» в макияже прекрасных лепок и различных архитектурных причуд за зеленной вуалью веток деревьев, о постбальзаковском возрасте которых можно было судить по морщинам заскорузлой коры и обхвату стволов, напоминающих мощные ноги слонов.

Лимузин начал медленно вплывать в дистанционно открывающиеся ворота возле дома, замаскированного обнимающимися ветвями платанов.

Николай по-джентельменски раскрыл перед нами дверцы машины и повел нас к парадному входу трехэтажного особняка, окаймленного камерами наружного наблюдения, просматривающими меня и моих спутников, очевидно, насквозь.

Он привычно позвонил в домофон, и ту же секунду, как по мановению волшебной палочки, на пороге особняка появилась какая-то женщина в чепчике и переднике, удивительно похожая на горничную в отеле.

Шофер тут же ушел, а я и Анжелика прошли следом за горничной в какую-то комнату, по размеру напоминающую танцевальный зал.

Мы присели на кресла с замысловатым дизайном, точную копию тех, которые мне довелось недавно увидеть в витрине одного из самых престижных мебельных магазинов Вены, истинную стоимость которых я так и не сумела понять, потому что довольно солидную сумму замыкало фантастическое количество нулей.

Трудно было поверить, что возможно сидеть на таких царских креслах еще кому-то, а не только царям, но тем не менее я сидела. И, окинув взглядом гостиную, убедилась, что и весь гарнитур в ней был точно такого же качества и точно такого же дизайна, к которому удивительно подходил похожий на приподнятое крыло улетающего лебедя роскошный белый рояль. Расположенный в центре огромной комнаты сердцевиной цветка, лепестками которого были окаймляющие его с разных сторон бесконечные принадлежности роскошного гарнитура, этот лебедь-рояль звал в полет в страну грез.

– Очевидно, хозяйка играет? Пианистка она? – начала я допытывать Анжелику, пробуждаясь от собственных грез и включаясь в процесс работы.

– Пианистка она? – повторила как эхо, усмехнувшись чему-то, Анжелика.

– Нет, нет, нет, ее доля чуть-чуть посложнее, – с нескрываемым ехидством выдавила из себя бывшая Антонина. – Хотя тоже играет, но в другую игру. Она – светская дама, и этим все сказано, – как будто язвила моя новая знакомая, во всяком случае, мне так показалось.

Почти такого же причудливого дизайна, как и кресла, часы пробили половину четвертого. Вот уже целых полчаса мы сидели в этой гостиной-музее, напоминающей по размеру большой танцевальный зал, в котором кроме дорогостоящей мебели было также нагромождение и других роскошных вещей, начиная от гипнотизирующих необычными переливами цветов радуги люстр Сваровски… Мне не верилось, что картины в позолоченных и громоздких рамах действительно антикварные, как пыталась убедить меня Анжелика, потому что таким нет цены… Я уже насладилась и ими, а хозяева так и не появились. Зато юная миловидная девушка Катя – так представила нам ее встретившая нас горничная – без конца предлагала то кофе, то чай, раскрыв даже специально для нас дорогую коробку конфет «Моцарт-кюгле», подслащавшую, очевидно, странную непунктуальность хозяев, точно знавших, что мы уже здесь.

– Может быть, что-то в доме случилось? – ничего не могла понять я. – Что у них за проблемы, Анжела?

– Все расскажет Кристина. Ее дочь – не моя. Да к тому же одно удовольствие подождать в такой чудной гостиной, помечтать и подумать, не правда ли? – Не то просто шутила, не то вслух рассуждала моя спутница. – Я забыла Вас предупредить: в этом доме к гостям выбегает мгновенно лишь собака, но ее, видно, нет. Очевидно, гуляет сейчас. К ним приходит специально мужчина, ее «гувернер».

– Но у них же есть двор. Не пойму – для чего выводить на прогулку куда-то собаку?

– Чтобы ей в этом доме получше жилось, чтоб расширить ее кругозор, – вновь была в своем прежнем репертуаре Анжелика.

– Ну, а кроме собаки есть кто-то, кто способен до нас снизойти?

– Гости здесь всегда ждут, это уже традиция.

– Но ведь я же не гость, а по делу.

– Тут простых гостей нет, все по делу. И друзья тоже здесь деловые, – попыталась объяснить мне образ жизни хозяев их давняя приятельница, и вдруг на ее постное назидательное лицо кто-то мгновенно приклеил «радостную улыбку».

Анжелика, прервав разговор и забыв про меня, как болонка, увидев хозяина, сорвалась мигом с кресла и помчалась куда-то с этой будто бы специально отрепетированной улыбкой, во весь голос приветствуя на ходу, очевидно, кого-то еще невидимого мне.

Все еще не понимая, что с ней произошло, и невольно следуя за Анжеликой взглядом, я увидела уверенно входящую в комнату женщину лет сорока, с разбросанными по плечам рыжими волнистыми волосами и кожей, усыпанной веснушками. Чувствовалось, что она прекрасно ухожена, и больше в ней не было ничего, заслуживающего особого внимания, не считая немного раскосых глаз и удивительно элегантного платья-халата, если халаты вообще могут быть элегантными. Но тем не менее именно этот халат, а не уверенная походка и витающий в воздухе почти пьянящий запах неизвестных мне доселе духов (как сказала потом Анжелика – безумно дорогих духов Эллипс), давал знать, что она – не прислуга в этом многоприслужном доме… В доме, в котором мы уже, кроме шофера, познакомились с горничной, девушкой Катей и еще двумя провинциальными русскими бабами, нарушившими наше спокойное ожидание в гостиной вылизыванием окон и дверей, а еще, как сказала Анжелика, у них есть человек для прогулок с собакой…

– Познакомьтесь, пожалуйста, Кира Григорьевна, – опять с пылом болонки Анжелика мгновенно подскочила ко мне.

– Вот хозяйка прекрасного дома. Я о ней говорила Вам – это Кристина. Ну, а это, Кристиночка, тот специалист… тот, который так нужен сегодня, – психолог.

Анжелика как будто играла в ролевую игру, как дошкольник, говоря вместо нас и о нас.

– Вы заждались… – лишь кивком головы мне дала знать, что слышит Анжелу, хозяйка, хотя я по привычке протянула ей руку.

– Задержал массажист. Я его попросила продлить процедуру.

– У Вас что-то болит? – по чисто врачебной инерции поинтересовалась я, пытаясь выразить ей свое сочувствие.

– Не сказала бы, что что-то болит… Но у меня есть материальная возможность, – с вызывающим видом ответила хозяйка, рассматривая без стеснения меня уже буквально с головы до ног.

– Вы действительно были профессором?

– Даже заведовала кафедрой.

– Да, да, да, Анжелика про все говорила, – как будто бы вспоминала она. – Как раз то, что мне нужно… Эта кофточка от Валентино? – неожиданно вдруг перескочила хозяйка от моей биографии к моим нарядам, ожидая, бесспорно, что я не разочарую ее, раз осмелилась переступить порог этого фешенебельного дома в самом престижном девятнадцатом районе Вены.

– Я купила ее вчера утром в С&А.

– В С&А? Что-то я не припомню такого бутика в Вене… Никогда не была…

Она или прикидывалась, или в самом деле не знала этого довольно популярного не только в Вене, но и во многих странах Европы магазина для людей среднего достатка, тем не менее продающего самую модную одежду.

– Так, значит, она не от Валентино, а я думала…

И Кристина перестала окидывать меня взглядом, очевидно, боясь следующего разочарования.

– Мне хотелось бы знать, чем могу я помочь, – у меня наконец появилась возможность узнать цель моего визита.

– Анжелика, наверное, Вам разболтала…

– Что ты, что ты, Кристина, – мгновенно отреагировала моя спутница. – Можешь даже спросить все у Киры Григорьевны …

– У какой еще Киры Григорьевны? – разгневанно переспросила хозяйка. – Я ж просила тебя, Анжелика, никому… ни гу-гу… никому…

– Я … я – Кира Григорьевна, – поспешила предотвратить я «выяснение» дружеских «отношений» между давними знакомыми по Москве, чувствуя приближение грозы, – просто Вы лишь успели познакомиться с моей кофточкой, а не со мной.

– Познакомиться с Вашей кофточкой? – недоумевала хозяйка.

– Почему с Вашей кофточкой, а не с Вами? – рассуждала она.

– Вы что, так насмехаетесь надо мной? – вдруг взорвалась Кристина. – Думаете – безмозглая, раз без всякого образования. Не профессор, как Вы, у которого пусто в карманах… – И она развернулась, чтобы тут же уйти.

– Что ты, что ты, Кристина. Это же шутка, пойми, – побледнела прямо на моих глазах Анжелика, – просто Кира Григорьевна так пошутила.

– В моем доме шучу только я! – не успокаивалась Кристина.

– Это мой дом, и я в нем хозяйка! – уже почти кричала она, как будто бы мы посягнули на ее территорию.

А я поняла, что мою фразу она и в самом деле восприняла лишь в буквальном смысле слова, как когда-то мужчина из далекого прошлого относительно пения венских камней.

– Но я действительно не думала Вас обижать, – вдруг почему-то начала оправдываться я, почувствовав свою вину, которой не было, простив ей даже реплику про пустоту в карманах, хоть на нее достойный был ответ, но что-то сдерживало меня в этот миг. И сдерживало, видно, неспроста.

– Мою Криську обидеть? – Или мне показалось, или кто-то действительно это сказал?

– Да она ж толстокожая, разве не видно, ее не прошибешь, ей неведомо это. – Мне протягивал руку солидный мужчина в темно-синем костюме и клетчатом галстуке, моментально представившись: Глеб.

– Глеб Петрович, – поправила вмиг Анжелика.

– В Вене мне бы хотелось быть Глебом, Анжела. Ты же знаешь, что отчество здесь ни к чему. Да к тому же без отчества чувствуешь себя как-то моложе, не правда ли?.. Ты в Москве величалась всегда Антониной, Антониной Егоровной, если быть поточнее, и казалась такою дородной мне бабою. А здесь – юная дама, Анжелика… Анжела… Да и выглядишь также, как Криська, хоть ее макияж стоит мне состояния.

– Ты уже подшофе, Глеб? – спросила Кристина, совершенно забыв про меня.

– Я всегда подшофе, дорогая!

– Это сущая правда, не врешь.

Приблизительно такого же рода комплиментами, несмотря на присутствие меня и Анжелики, супруги перебросились еще несколько раз, очевидно, привычно вступая в подобную словесную перебранку, но когда я решила откланяться, чтобы все же уйти и не быть уже больше свидетелем пылких чувств этой странной четы, Глеб вдруг стал уточнять у меня:

– А что с Машей? Это очень серьезно или придурь, истерика? Если придурь, то надо гнать вон, пока дочь моя, Дуня, еще не решилась на подобный дурацкий пример: то вдруг в слезы, то в смех, то молчать, как немая, то орать во все горло, как будто секут. Даже слуг напугала. Что с ней?

– Я не знаю.

– Как не знаете! Мне непонятно тогда – для чего оказались Вы здесь?

Он забыл о своей перебранке с супругой, наступая теперь на меня.

– Ближе к делу. Что с Машей? Анжелика сказала… – Он кипел весь от гнева, как чайник с кипящей водой. – Значит, Вы – не профессор… фальшивый профессор… Как все русские в Вене, с легендами прошлого. Анжелика, кого ты к нам в дом привела?

Не давая ни ей, ни мне вставить хоть слово, заводясь все сильнее на наших глазах, он показывал нам так свое превосходство: мы – простые букашки, он – король-муравей.

– Где диплом, подтверждающий, что Вы – профессор? Ах, Вы не взяли… Потому что Вам нечего было брать! Не привыкли ходить с ним… Да, да, понимаю – как возможно ходить с тем, чего у Вас нет. Да не пудрите мне уже больше мозги. В Вене каждый магистр кичится собою, как у нас генерал, а не то, что профессор. На конверте приходится даже писать: не кому посылаешь, а вначале – магистру. Вы же знаете это лучше меня…

А ведь он действительно прав, невольно соглашалась с ним я, почему-то не обижаясь, хотя он и изрядно царапал мое чувство собственного достоинства. Но, очевидно, еще значимость Глеба для меня практически была на нуле, так как он не входил в нужный для меня круг общения, поэтому и обида моя на него была только в зачаточном состоянии. Я казалась сама себе статистом в каком-то странном спектакле, иногда пытающимся нарушить правила игры, вопреки всему бросающему в свою защиту оправдания из реплик в пару слов, совершенно не входящих в роль безмолвного актера.

В Австрии, и в самом деле, кто с дипломом, чувствует себя павлином в стае уток, а профессор не простой павлин – вожак. Да, профессор здесь – павлин с короною, хоть у нас и был одним из толпы, чуть-чуть посветлее серых мышек. А тут ярок, словно фейерверк, на который хотят посмотреть его современники. Здесь и там – два совершенно разных мира, два менталитета с непохожими нюансами. Но еще есть также и духовные общечеловеческие ценности, а для них менталитет – пустяк.

Глеб никак не мог угомониться, а узнав, что я здесь целый час и еще не удосужилась взглянуть на сбесившуюся дочь его супруги, так как мне ее не показали, тут же стал оставшуюся желчь выливать уже не на меня, а на Кристину, выражаясь «диалектом», раньше бывшим у нас под цензурой. Насладившись этим диалектом, он разгневанно предложил пройти в покои вставшей на дыбы дочери супруги, чтобы я сумела распознать, это придурь или что-то более серьезное, потому что Маша – дочь Кристины, а у Криськи мозги набекрень.

– У меня хоть набекрень, у тебя совсем их нет, – парировала ему Кристина. – Покажи ей лучше свою Дуньку! Она даже жить уже боится, а свою сама я покажу, – разъяренно кричала она.

И вновь началась кабацкая словесная перепалка в этой аристократической гостиной, но уже на несколько пониженных тонах, из которой, как ни странно, победителем вышла хозяйка, отправив Глеба немного выспаться и протрезветь, а мне тут же начала растолковывать:

– Он всегда так разговаривает с людьми. Поработали бы Вы с ним в офисе. Не выдержали бы и получаса. А я, видите, вот выдерживаю это все уже пятый год и молю даже Бога об общем ребенке, – почему-то разоткровенничалась она.

Анжелика с нескрываемым любопытством прислушивалась к словам своей давней знакомой, что-то взвешивая в них про себя.

– Я опять разболталась, – спохватилась Кристина. – Теперь надо о Машке… Мне хотелось бы Вам кое-что объяснить, пока дочь свое еще не наговорила. Анжелика, останься, пожалуйста, здесь, а мы с Кирой Григорьевной пройдем на террасу.

– Катя, Катя, ты где? Обслужи Анжелику… Анжелику Егоровну да побыстрее. Принеси-ка ей кофе, а, может, вино…

Лишь только выйдя на просторную полукруглую террасу, я по достоинству оценила, наконец, этот действительно шикарный особняк, довольно скромный со стороны улицы и неожиданно роскошный со стороны двора. Особенно поразил меня сад с великолепным розарием, уже кое-где начинающим цвести всевозможными оттенками роз – от снежно-белых до ярко-красных, полыхающих, как пожар. В розарии возился какой-то мужчина. Вначале я даже подумала – Глеб.

– Садовник, – опередила мой вопрос хозяйка. – На Украине даже работал директором ботанического сада. Имеет какую-то степень. А вообще-то вся эта возня с прислугой – моя головная боль. Если бы Вы только знали, сколько мне это стоит здоровья. Нужен глаз здесь да глаз. И я просто дурею от этой работы. Все, все надо по сотне раз им растолковывать. А они не всегда понимают, злят Глеба. Нам приходится их выгонять. Хорошо, что здесь, в Вене, полно нелегалов из Молдавии, Украины… готовых работать по-черному за гроши.

Рассказывая об этом, Кристина предложила присесть на плетеный соломенный стул, расположившись на точно таком же рядом со мной.

– А розы мы закупили со всего света, – с нескрываемой гордостью сказала она. – С ними, правда, тоже много возни, да и садовник довольно дорог, ведь Глеб специально позвал его к нам, но зато ощущение, что живешь во дворце. На свои прихоти он не скупится.

Да, розарий действительно производил впечатление. А за ним выглядывала небольшая полянка, усеянная полевыми цветами, среди которых выделялись островки бледнолицых ромашек.

– И ромашки тоже со всего света? – машинально спросила я, чтобы резко не прерывать «ботанический» разговор, переходя к психологическим проблемам.

– Нет, нет, нет, семена из России, из деревни, где я родилась.

– Ностальгия, – я невольно разглядывала цветы.

– Нет, деревню мою зовут не Ностальгия, а Березовики.

– Я имела в виду совершенно другое. Ностальгия пока не деревня.

– Сорт ромашки? – очевидно, пыталась разобраться со мной, как со своей многочисленной прислугой, Кристина, у которой, видимо, не было ни родины, ни тоски.

– Увядающая ромашка в душе, – почему-то досадовала я, смотря на ее ухоженное веснушчатое лицо и на соблазнительно выглядывающие из разреза халата оголенные ноги, на которых, скорее всего, после очередной эпиляции уже начал проглядывать рыжеватый пушок совсем новых волос. Ностальгия, наверное, только для тех, кто на родине что-то оставил, потерял что-то доброе в прошлом, что волнует его до сих пор, то, что вряд ли возможно найти… Тот, кто не потерял, приобрел, вряд ли знает подобное слово, и Кристина – наглядный пример совсем нового клана людей. Для чего же ей жить с ностальгией, с тяжким камнем на хрупкой душе?

– Я могу показать Вам весь сад, – перестала интересоваться абстрактными ромашками хозяйка виллы.

– Наш участок один из самых больших в Вене, хотя в загородном доме он намного больше, для того и загородный дом…

– Но у Вас же, Кристина, и здесь, как за городом, – честно говоря, я уже просто не знала как вести себя с ней, потому что такого богатого человека живьем видела в первый раз.

– Возле дома у нас только крытый бассейн, там – внизу… есть открытый. Жаль, отсюда не видно. За деревьями все, в глубине. Но здесь только бассейны… А за городом – рядом Дунай. У нас собственный пляж.

– На Дунае?

– На Дунае, а что здесь такого? Рядом с дачей. Удобно, хотя слишком мал.

– Лучше пляж свой иметь в Калифорнии, – я уже не скрывала иронии, принимая все за болтовню.

– Калифорния мне не понравилась, – с самым серьезным видом ответила Кристина, и я поняла, что это название ей знакомо и в самом деле намного лучше, чем известное сейчас уже почти всем – «ностальгия».

– У нас пляж свой в Майами, – продолжала она. – Вилла есть на Майорке, Глеб сейчас покупает еще и под Ниццей… Я люблю загорать на своей территории.

«Да, у нее, наверное, просто какие-то психические отклонения, – мое клиническое мышление уже предполагало диагноз, – или придурь такая же, как и у дочери. Бред желаний, хотя и неудивительно, с таким продвинутым Глебом…»

– Извините, Кристина, – меня уже начало раздражать ее постоянное бахвальство, – но мне бы хотелось все же узнать – для чего меня вызвали и какие проблемы у дочери?

– Она вся из проблем, – недоброжелательно стала характеризовать свою дочку Кристина, как служанку, которую может вышвырнуть Глеб.

– Вы должны мне помочь. Анжелика сказала, что Вы ас в своем деле. Но мне важно еще также, чтоб Вы молчали. Глеб известен во многих кругах, у него в Москве столько завистников, да и здесь их не меньше, я знаю. – Кристина доверчиво прошептала последнюю фразу мне прямо в ухо.