Теория выигрыша
И оно распространяет вокруг себя сильный запах абрикосов.
Тем зимним вечером сторож получил двойное вознаграждение, которое честно отработал полгода спустя.
Надо признаться, что такой исход детдомовских историй считался здесь вполне легитимным. Были у него и плюсы: он не давал детдому лопнуть от перенаселенности. Каждую третью девушку забирали второй женой, а наиболее красивые мусульманки брались и в качестве первой.
… Подумав с минуту о кое-чем своем, Верка выбрала начальника автобазы. Она подошла к нему и сверкнула исподлобья голубым взглядом, который только неопытный и редко выезжающий за пределы своего края дагестанец мог принять за взгляд газели. От счастья он оторопел.
Молодой соискатель мрачно изумился. Он был почти уверен в своей победе, ведь он был такой крепкий, такой мускулистый, да и папа у него был все-таки главнее начальника автобазы. Милиционер негромко выругался, и золотой зуб в глубине его рта блеснул каким-то тусклым, почти медным светом. Но ничего не поделаешь, все честно.
Верка и начальник автобазы побрели к дому.
Солнце уже преодолело половину пути и теперь клонилось в степь. Тени выползли из укрытий, посинели. Тихо было на улице, только в самом ее конце, в тупичке, где стоял большой дом начальника автобазы, что-то ныло, пело и переливалось звуками, слегка похожими на женские похоронные выкрики.
Чем ближе они подходили к дому, тем слышнее становилось нытье.
Верка и начальник базы вошли в сад, прошли по дорожкам, густо засыпанным тутовыми ягодами, и остановились у входа на застекленную веранду. Нытье немедленно прекратилось, в саду установилась глубокая тишина, которую сверлили золотые сверла ос.
«Моя жена – уважаемый женчин, – медленно, густо и нарочито громко произнес начальник автобазы. – Она уже немолодой, ей трудно. Ты будешь ей помогать. Ты ей как дочь. Она очень главный!»
На веранде пошептались, после чего нытье продолжилось.
Верка вошла внутрь, с любопытством огляделась.
Первое, что бросалось в глаза любому входящему сюда, были ковры. Они усыпали веранду, как опавшие листья. Ковры лежали везде и не по одному, а по два и по три – друг на друге. Конечно, это были не старые пыльные ковры ручной работы, а чистенькие и синтетические – советские. Стены тоже были нарядными: все незастекленные промежутки веранды покрывали плюшевые ткани таких сумасшедших расцветок, что их узоры зыбило.
Женщины рода собрались в доме. Они сидели на полу и раскачивались, монотонно причитая. Все они были в платках и только одна – простоволосая. Эта простоволосая даже была слегка растрепана и даже периодически дергала себя за волосы, чтобы ее растрепанность усилилась. Женщина была наполовину седая.
«Жена, – снисходительно подумала Верка. – Но почему они все собрались? Похороны что ли?»
Как это ни удивительно, встречали именно ее – Верку. Родственник жены – тот самый сторож детдома – уже успел обежать всех других ее родственников, и теперь они сидели и жалели первую жену. Этого требовали приличия.
Не прекращая ныть, женщины поглядывали в Веркину сторону. Она не заметила в их глазах никаких чувств, кроме любопытства. Пожалуй, лишь простоволосая была немного огорчена или раздосадована. Выкрикнув еще несколько раз, она тяжело поднялась на ноги и пошла вглубь дома.
Верка присела на ковры и стала есть копченый миндаль, наваленный горками прямо на коврах.
Жена вернулась с чайником и пиалами.
«Помогай!» – приказал начальник автобазы и пихнул Верку в плечо.
Голубые глаза потемнели, как небо в грозу, но у Верки были свои планы. Вылетать отсюда в первые же минуты в эти планы не входило.
Она взяла у жены чайник, обнесла ноющих пиалами, даже послушно налила в эти пиалы чаю, после чего присела и снова принялась за миндаль. Жена ей что-то сказала, но Верка сделала вид, что по-ихнему не понимает. Она прекрасно знала, что ни одна дагестанка в городке не говорит по-русски, и значит пока хозяин вышел, можно будет валять дурочку.
«Помой казан, помой казан» – бормотала жена.
«Кого хороните-то?» – добродушно отвечала Верка.
(«Сама мой свой казан, ишачка черножопая» – думала она при этом).
Начальник тем временем ушел на базу, где уже собрались на сабантуй его сослуживцы, оповещенные все тем же сторожем детдома. Сам сторож побежал к председателю исполкома – того следовало сразу же информировать обо всех важных событиях в жизни городка.
Сторож-скороход, словно попавший в городок из сказок о Шахерезаде, тем вечером успел проинформировать всех. Новость была сообщена даже инспектору рыбнадзора, приехавшему из Калмыкии за икорной данью. Тот был человек передовой, русский, поэтому скривился и произнес: «У вас тут Средние века».
«Зачем так говоришь, дорогой? – разводя руками, бормотал начальник милиции. – Не надо средние века, зачем средние века? Кушай дорогой, пусть твои сыновья будут здоровыми». Перевязанный шпагатом сверток истекал ярко-оранжевым осетровым жиром, инспектор брезгливо вытер руку о предложенное ему крайне грязное полотенце и пошел к своей машине, повторяя: «Дикари черномазые».
О новости не была проинформирована только заведующая детским домом. Ее скороход собирался посетить в последнюю очередь. Она была дама непредсказуемая, и все мужчины городка ее слегка побаивались. Кроме того, похищение во время ссоры все-таки выглядело немного сомнительным, заведующая могла заартачиться и заявить, что для ее совести такие выкрутасы вредны. Так что скороход бегал по городу, иногда оповещая людей и по второму разу, потом он вышел в степь и стал сидеть там, куря анашу и наблюдая за невиданно красным закатом.
Через два часа солнце почти ушло за горизонт.
В степи начиналась темная жизнь, на подмостки ночи вышли стрекочущие твари. Неведомые, таинственные, иногда даже светящиеся зеленоватым светом, они наполнили блюдо степи чем-то горьким, дымным, с хрустящей корочкой. Треск стоял над степью. Над треском догорал небесный огонь.
Одурманенный скороход сидел на корточках и втягивал носом то горький запах полыни, то сладкий запах анаши. Несмотря на туман в голове, несмотря также на оглушительный треск цикад и кузнечиков, скороход прекрасно слышал все звуки городка. Они даже были преувеличенными в его гулких грезах.
…Вот закончился сабантуй на базе: ушла в степь сладкая душа барашка, стукнули косточки о собачью миску, зарычали псы.
…Чавканье.
…Пьяное бахвальство директора магазина. Он снова рассказывает, как в Москве познакомился с начальницей, и она пригласила его переночевать в своей квартире на Красной площади, напротив Мавзолея.
…Женский плач. Сын начальника милиции, как обычно, бьет свою жену.
…«Мы шли под грохот бараранов! Мы трам-та-та-рам-та в груди! С веселым другом барараном! С огнем большевистским в груди!»
Это кружок пения в детдоме. Готовятся к первому сентября.
«Барараном?» – вяло удивляется скороход и на секунду выныривает из забытья. Все его чувства дремлют, только слух не спит.
Шепот стоит над городком, он заглушает даже три городских радиоприемника…
Три? – выныривает скороход, да, три. У начальника базы радиоприемник работает тоже. В радиоприемнике говорят по-русски.
«Новая жена начальника базы слушает радио» – сквозь забытье бормочет скороход, но он уже слышит тяжелые шаги хозяина дома. …Перед домом выбоина в земле…
…Начальник базы охает и ругается по-русски.
…Хлопает калитка.
…Радио смолкает.
Сладкие облака анаши несут скорохода на небо. Легконогий, как бог язычников, он бежит над маковой поляной… Сколько прошло времени?
Скороход открывает глаза. Перед ним тьма. Она даже темнее и гуще, чем тьма в его голове. Скороход поднимает голову и видит дырявое небо. Сквозь прорехи неба горит нестерпимым белым светом мусульманский рай.
Теперь можно встать, походить немного, разминая затекшие ноги, а затем нести повинную голову в детдом, к заведующей. Теперь она может кричать и даже грозиться.
«Илена Иванесовна, такой народ, такой народ, – скажет ей скороход. – Звери! Вы правильно говорите, Илена Иванесовна, звери! Дикие, тьфу! Но, Илена Иванесовна, может быть, уже не надо ругаться? Зачем шум? Все уже, не надо… Свадьбу уже сыграли, спят уже…»…
Сторож-скороход бежит обратно в городок. На секунду ему чудится какой-то странный, какой-то не свойственный городку звук – он даже останавливается в изумлении… Прислушивается…
Звук явно идет из дома начальника автобазы…
Ну, там разные этой ночью звуки могут издаваться, начальник автобазы – джигит крепкий, еще в соку. И вот такие звуки, и вот эдакие – скороход вздыхает – но этот звук какой-то необычный. Как его расценивать?
«Ну и что ты мне скажешь?» – звенящим от злости голосом говорит заведующая. Она выступает из темноты так неожиданно, что скороход чуть не падает от страха.
– Илена Иванесовна, – начинает ныть он. – Такое случилось! Звери!
И вдруг понимает, что его остановило.
В доме начальника базы не звук, а тишина.
Гробовая.
3
Стоял тусклый осенний день, в три часа дня в комнатах зажгли электричество. Электричество было синего цвета – его производили гигантские мигающие лампы, приделанные к алюминиевым балкам на семиметровой высоте. Синий свет гудел и потрескивал. Это было здание бывшего НИИ, в его сумрачных коридорах и огромных стеклянных комнатах, многократно перегороженных пластиком, но все равно словно бы голых, навеки поселились скука, холод и мумии растений в литровых банках из-под венгерского горошка «Глобус». В газете шутили, что ночами по НИИ бродит призрак машинистки, не успевшей довязать носок. Если кто-то что-то терял, говорили: «Машинистка сперла».
Шарканье подошв, покашливание, позвякиванье – из-за перегородки вышел Артем, остановился в проходе. По пластику проплыло темное пятно, секунду спустя оно перетекло в незнакомую женщину. Она встала рядом, широко расставив ноги.
Лет тридцать. Невысокая, похожа на цыганку. В ушах, на пальцах, на запястьях, даже на сумке – золотые звонкие кольца и бляхи. Крепко надушенная, так что один из редакторов чихнул.
Сразу подумалось: «Душная женщина».
– Познакомьтесь, это Галина. Она парапсихолог. Будет писать на четвертую полосу. Галина – специалист по нумерологии. Советует, там, в делах, мужей возвращает, я правильно излагаю?
– Вы зря ерничаете, – неожиданно громко сказала она.
Газета была демократичная, но главному редактору не хамили и здесь. Поэтому присутствовавшие при этом кратком разговоре пораскрывали рты: блатная, что ли?
Да, видимо, блатная. Артем поиграл желваками и ничего не ответил.
Потом он пошел по пластиковому лабиринту, волоча за собой ее позвякиванье, словно кандалы. Периодически останавливался – за одной перегородкой, за двумя, за тремя – его симпатичный басок становился все глуше, пока не смолк окончательно.
Загадочная сценка помогла убить время до вечера. Кто такая? Почему хамит? Жена министра печати и информации?
– В нашей богадельне? – зевнув, спросила Лидия. – Не смешите.
Сказав эти слова, она посмотрела в зеркальце. От постоянного сидения перед компьютером глаза краснели, к вечеру казалось, что Лидия плакала.
– Загадка, – пробормотали за перегородкой. – Такая раззолоченная фифа.
– …мою сестру он не взял, сказал: нет вакансий. А она, между прочим, университет Дашковой закончила…
За перегородкой вяло хохотнули.
– Вот уж Оксфорд нашли – университет Дашковой! Такая же богадельня…
– Хм.
– …да и хорошо, что не взяли… Теперь она в журнале…
– …но справедливо. Хоть один богатый человек на нашем, хи-хи, островке роскоши. А то ведь стыдно сказать: пишем про фуа-гра, а ее не пробовали.
– Его.
– Ее. Фуа-гра – это печень. Она.
– Его. Фуа-гра – это паштет из печени. Он.
– Блин, ну не смешно? У меня до зарплаты триста рублей, а я сижу и пишу статью про яхты. Нет, ну смешно, скажите?
– Смешно, смешно, успокойся.
Их газета была для богатых.
Артем любил повторять, что богатые любят мистику. Заводят себе астрологов, открывают чакры. Поразмышляв, Лидия склонилась к тому, что он прав. Богатство – это, возможно, страшнее, чем кажется. Вот они его и заколдовывают, чтобы не бояться. Парапсихолог был для их газеты в порядке вещей. Всякое писали на четвертой полосе. И о снятии порчи.
Через месяц выяснилось, что Галина работает почти без мистики. Отделывается общими фразами. Что хорошо бы работать раз в неделю. Для насыщенной внутренней жизни. И книжки читать надо, советовала Галина. Мураками и Коэльо. А в конце сложите цифры своего рождения, во вторник ждите приятного известия. Жизнь переменится, но не сильно. Чуть-чуть.
В коллективе она прижилась. Веселая свойская баба, и что приятно – не зазнается. Такая простая. Даже заняла, там, кому-то до зарплаты.
Статьи, как мы уже сказали, ни о чем. Но самоуверенные. И ошибок грамматических столько, что на компьютере текст казался подчеркнутым сплошной красной линией.
«Вот как это? – думала Лидия. – Как такая баба достигла успеха? Холеная, вся в золоте, работает раз в неделю. Какой смысл учить русский язык и прочие науки?»
– Я работаю для удовольствия, – сообщила Галина.
(– Э-эх, – вздыхают за перегородкой)…
– Я ни разу за последние два года не вставала по будильнику. Мне нужно вставать в двенадцать дня. Иначе я себя плохо чувствую.
(-Э-э-эх…)…
– Спать надо не меньше девяти часов. И обязательно мезотерапия, девочки. С тридцати лет это обязательно. Три курса в год, иначе кожа выглядит неухоженной. Посмотри, какая у тебя кожа, Аня. Это ведь стыд и срам.
(– Пойду покурю… Кто со мной?)…
– Ты зря, Лариса, носишь подделку под «Шанель». То, что она куплена на Черкизовском рынке, видно сразу. Она прямо кричит: «Я с Черкизовского рынка!». Вот посмотри, Лариса, как выглядит настоящая «Шанель». Ты подкладку смотри, видишь разницу? Не видишь? Ну так поверь на слово, есть люди, которые видят. Эта? Десять тысяч евро. Почему повеситься? Не надо. Я бы советовала носить что-то попроще, но настоящее. Есть неплохие сумки и за пятьсот долларов.
(– Хи-хи…)
(– Пуф-ф-ф, – это уже Лидия).
– Ах, подарок? Ну, тогда швырни эту сумку в морду тому, кто ее подарил. Мужчина должен знать, что ты дорогая… Лида, у тебя голова болит?
Галина остро смотрит на Лидию – взгляд изучающий, неприятный. Усы над губой подрагивают, Галина похожа на цыганку, предлагающую погадать.
– Давай я сниму боль? Я умею это делать.
Редакция сразу верещит восторженно.
– Правда?
– А как ты это делаешь?
– Вот так руки ставишь? Да? У меня соседка вот так руки ставит, и сразу мигрень проходит.
– Да-а… А вот мы не верим. А вот всякое же бывает. У нас одна женщина во дворе вернула мужа другой женщине. Вот и не верь. Прямо взяла и вернула. Плюнула как-то на фотографию, он и вернулся…
– Болит голова?
Взгляд странный, темный. Зрачки графитовые.
– Давай я попробую убрать?
Спорить неохота.
– Попробуй.
Галина водит руками над головой Лидии, редакция не дышит.
– Прошло?
Несуществующая боль убегает через ухо в окно…
– Прошло, – говорит Лидия.
– Ах! – радуется редакция.
В тот день Галина задерживается. Уже уборщица звенит ведром, а она все сидит перед компьютером. Лидия видит, что она раскладывает пасьянс.
Да, Лидия наблюдает за ней.
Потому что Лидия понимает: Галина сидит здесь из-за нее. И они обе словно играют в какую-то хитрую игру. Разгадывают загадки, которые загадали друг для друга.
В редакции тихо. Ушли последние сотрудники.
Уборщица шлепает тряпкой в кабинете главного редактора.
Лидии вдруг кажется, что мир за окнами исчез. Он ушел под землю, оставив только несколько картонных декораций.
Галина глубоко вдыхает. Сейчас она заговорит. Даст Лидии первые подсказки к загадке по имени Галина.
Чтобы получить подсказки к загадке по имени Лидия.
– Я вот смотрю на тебя… – Галина берет свою звонкую сумку, встает, делает несколько шагов и как бы случайно присаживается напротив. – Ты симпатичная девушка, а не замужем. Почему так?
– А зачем мне замуж? Мне и так хорошо.
– Не надо этого стесняться, – Галина кладет руку на пальцы Лидии. Рука сухая и горячая. – Я все знаю, в редакции нет тайн. Как ты думаешь, почему он на тебе не женится?
– Галина, послушайте…
– Подожди, Лида! Он живет с тобой шесть лет, пьет твою молодость, а предложения не делает. Тебе сколько – тридцать? Уже пора. Почему же он увиливает? Ты думала об этом? Многие женщины считают, что проблема в их характере или внешности. Но дело в другом.
– В венце безбрачия, наверное?
– Я знаю, что ты не веришь в это. Я тоже не верю в это. Но есть одна вещь, в которую я верю. Смотри.
И она достает из сумки фотографию.
– Вот.
С фотографии смотрит на Лидию толстая и усталая женщина лет пятидесяти. Она сидит, откинувшись на спинку старого кресла. Лидия думает, что такое же кресло есть у соседки. Старое кресло, дешевое, в семидесятых годах они были во многих квартирах. Сейчас они остались только в очень бедных квартирах или в тех, которые сдаются.
На кресло наброшен синий коврик с красными цветами. И коврик узнает Лидия, соседка тоже покрывает таким свое кресло. Только соседский коврик не синий с красными цветами, а красный с синими цветами. В общем, смешно, когда берегут такие кресла. Выбросить их пора, да купить новые.
Как интересно устроена человеческая голова! Мысли бегают вокруг этого кресла, а к женщине не приглядываются. Зачем приглядываться?
Все и так ясно.
Нос вспоминает запах соседского кресла – кислый, пыльный, вот потянуло мокрой псиной. У соседки живет старая собака, она вечно лежит в этом кресле, свернувшись калачиком. Потом сядешь на коврик и целый день на тебе шерсть…
Наверное, и у женщины на фотографии все брюки в шерсти. Черные дешевые брюки с искоркой, к таким всякое дерьмо липнет…
На фотографии виден край шкафа. Полированное старье. Можно представить, сколько отпечатков на нем накопилось за те двадцать лет, что шкаф стоит в этой квартире.
Вы говорите: воображение разыгралось? Собака какая-то почудилась? Ее же нет на фотографии, собаки – собака у соседки. Мысли собираются в кучку, удивляются сами себе, но тут же обрадовано всплескивают. А угол за шкафом почему такой засаленный? Кто это подрал обои за правой рукой женщины на фотографии? Скажете, не собака? Собака, собака. Кислый угол, замусоленный, словно покрытый слоем окалины. У женщины тоже есть собака, и эта собака старая. Десять лет она терлась об этот угол и сидела в этом кресле, которое было старым уже в тот год, когда старая собака была щенком.
Женщина на фотографии, наверное, ищет взглядом глаза Лидии, потому что Лидия чувствует неудобство. Так смотрят нищенки, просящие милостыню. Жалко? Да, жалко. Но жалко у пчелки в жопке.
– Ну, узнаешь? – говорит Галина. – Это ведь я. Два года назад. Смешно, правда?
4
За два месяца до ухода Верки из детского дома заведующая послала ее за козьим молоком. Отношения тогда уже были неважные, постоянно они переругивались, вот заведующая и отомстила. Бидоны с молоком вмещали двадцать литров, а дорога была неблизкая. Обычно за молоком посылали взрослых парней.
Верка пошла злая. Не из-за молока – вообще, злая. В ней тогда поселилась жажда перемен, она не давала Верке дышать полной грудью. Словно степной ветер надул ей в сердце каких-то обещаний: сердце стало набухшее, как шмель перед грозой. Даже постоянная ругань с заведующей текла мимо нее. Верка и слушала вполуха, и отвечала без куража. Она глядела теперь поверх голов, постоянно выискивая взглядом линию горизонта.
Тихо было в тупичке, по которому Верка поднималась к дому хозяйки козы. Улочка была богатая, с неприступными заборами. Здесь жили семьи местного начальства. Женщины из голубых ворот выходили редко, а если выходили, то прошмыгивали к соседним калиткам, накрыв голову.
Верка миновала дом директора магазина, подошла к воротам хозяйки козы. Еще год назад та никакого молока не продавала. Жила себе за начальником ГАИ, как у Магомета за пазухой, по-русски не понимала. Но начальника ГАИ посадили, и тетка быстро выучила русский. И козу научилась доить.
Верка вздохнула, толкнула калитку, и, прежде чем войти внутрь, осмотрела равнодушным взглядом конец тупичка. Там стоял последний дом – начальника автобазы.
Хозяйка козы оставила ее в саду, а сама ушла с бидонами в сарай. Верка стояла послушно, не двигаясь, даже не уходила в тень с освещенного солнцем места. Только вертела головой, чтобы не было скучно.
Отсюда ей был виден край соседского сада. За яблонями возился начальник автобазы, он стоял на земле на коленях – словно грядки полол. Любопытная Верка не удержалась и тихо, как мышка, приблизилась к забору.
Теперь она хорошо видела, что начальник базы откапывает под яблоней горлышко стеклянной банки. Рядом с ним на подстилке лежит аккуратный брусочек денег.
Она снисходительно улыбнулась. Жизнь любого человека здесь была на виду. Никаких тайн городок не признавал. Девичья честь, контрабанда черной икры, размеры взяток начальнику милиции – все это было выставлено на всеобщее обозрение. Возможно, такой открытости способствовала расстилающаяся вокруг городка степь, сама не признающая тайн, а признающая лишь бескрайний простор традиций. Богатство тоже было защищено лишь зыбким мороком, похожим на степной зной. Богачи, конечно же, прятали деньги, ведь эти деньги были незаконные, но прятали они их не от местных бедняков, а от призрачной, но от этого не менее жуткой советской власти. Местных бедняков не боялись, никому из них и в голову бы не пришло, что деньги можно украсть. Так что разговоры про эти банки, в которых хранились и деньги, и кольца, и царские монеты, были настолько привычными, что даже стали неинтересными. Единственное новое, что Верка увидела – место.
Под старой яблоней, на краю сада, у калитки, выходящей в степь.
Укромное местечко – одобрила она и вернулась на дорожку, по которой уже шла с бидоном хозяйка козы.
Собиралась ли она украсть эти деньги? В смысле, собиралась ли она это сделать вообще – в принципе? Этого Верка и сама не знала. Она была из тех людей, что принимают решения быстро и никогда заранее не задумываются о проблемах. Это ее дочь потом будет бесконечно раздумывать о том и об этом, чтобы всю свою решимость в итоге растратить на бесплодные размышления. Верка же не примеряла на себя будущие судьбы – ни сладкие, ни страшные – поэтому в момент принятия важного решения она всегда была пустой и сильной.
Решение понадобилось два месяца спустя.
Оставив Верку с женой, начальник автобазы ушел на сабантуй. Верка посидела с родственницами, пока они не разошлись, подобрала миндаль с ковров, отнесла пиалы на летнюю кухню, понаблюдала за тем, как быстро густеют сумерки за стеклами веранды. Потом Верка отправилась прогуляться в сад. Там она откопала банку, вытащила три брусочка, после чего спокойно открыла калитку и ушла в степь.
Первая жена начальника в это время сидела в доме и слушала русское радио. Она наклоняла голову, пытаясь различить слова или хотя бы отделить их одно от другого. Женщина понимала, что жизнь ее теперь изменилась; наверное, и их дому уже не закрыться от этой громады, что вечно нависает над бедным затерянным городком и пытается проникнуть то своими радиоприемниками, пожирающими тишину, то далекими институтами, пожирающими сыновей, то белобрысыми женами, пожирающими мужей…
«Где Верка? – спросил начальник автобазы, вернувшись. – Ты нам постелила?»
«Я постелила, – сказала жена, все-таки изображая на лице некоторую обиду. – А твоя русская жена гуляет в саду».
«В саду?» – изумился начальник автобазы. На дворе уже была ночь.
Прежде чем выйти в сад, он прошел в спальню. Там постоял немного, любуясь на белую постель, на пышную немецкую перину, на ковры, разложенные на полу и развешенные по стенам… Ну, там много было красивого и богатого, была даже огромная немецкая картина с голыми розовыми наядами и подсматривающими за ними охотниками. Эту картину начальник автобазы привез из Германии, где, между прочим, довольно геройски воевал.
Короче, он полюбовался, повздыхал, затем отправился в сад искать Верку.
Начальник автобазы никогда не узнал, что Верка его немного раскулачила. Смешно, но он из осторожности не вел учета денег и пропажу трех брусочков не заметил. Уже позже – весной – на степь обрушились невиданные ливни, они затопили и дом, и сад, часть денег испортилась, и последние следы воровства оказались смыты. Так что у него не осталось ни обиды, ни гнева, одно только изумление и даже некоторое подозрение, что дневные события были лишь сном. Он долго сидел в саду, глядя на звезды, а его жена в это время сидела в комнате, выключив радио и прислушиваясь к тишине сада. В итоге в доме начальника автобазы образовались как бы три тишины: одна исходила от начальника, другая от его жены, третью порождало отсутствие Верки. Неудивительно, что такая тройная тишина была услышана обкуренным скороходом как некий странный звук.