Верхом на кочерге

Во дворе нашей серой многоквартирки физкультурница Тереза Клуцки (за глаза мы звали ее Клёцки) – жена торговца из польского представительства – выгуливала шарпея Шеффилда. Вернее, Шеффилд выгуливал Терезу, поскольку пани юлой вертелась по двору, а пес лежал в тени на прогулочной подстилке и прятал глаза в складках кожи. Я сунула ему под нос Тяпку – проверить реакцию. Оба были как две капли – большая и маленькая. Шеффилд снисходительно махнул обрубком хвостика. Вытянул мордочку, лизнул Тяпку в нос. Почуяв подвох, что-то проворчал и уткнулся в подстилку.

– Боец, – понимающе заметила я, пряча Тяпку в пакет.

– У нас хандра, – сообщила Тереза, пробегая мимо, – Третий день не едим, не пьем, не орем ни на кого. Осень, пся крев… Твой мужик, я погляжу, опять в форме?

– В какой? – не поняла я.

– В боевой, – Тереза остановилась и, склонив голову, стала вслушиваться в ритмы своего сорокалетнего сердца. Кивнула, вернула голову на место, – Они сбежали минуту назад.

– Сбежали? – переспросила я, – Ах, ну да…

– Очень быстро шли, – Тереза посмотрела на меня без всякой зависти. И для пущего эффекта добавила, – Твой красавчик так нервно смотрел по сторонам, я думала, шею свернет. Очень быстро шли… – повторила Тереза.

– Нет, подожди, давай все заново, – запротестовала я.

Терезе спешить было некуда. Поэтому рассказ, способный уместиться в два предложения, растянулся на добрую новеллу. Я не дослушала. До четвертого этажа дорога была неблизкой, так что я успела раскинуть мозгами. На что рассчитывала, наивная идиотка?

Как следовало из злорадного опуса Терезы, за минуту до нашего с Тяпкой появления из подъезда вышли Бригов с дамой. Бригов был одет в мятый костюм – значит, спешил и просто не имел времени приодеться. Он нервно озирался, тянул даму за локоть. А когда дама направилась в сторону Мэдисон, Бригов перехватил инициативу и поволок ее за угол, в узкий переулок, который аналогично упирался в авеню, но был тернист, не ухожен, и я по нему никогда не хожу, о чем Бригов знал.

А что касается дамы, то по образному выражению пани Клецки, ее лицо было настолько невыразительным, что уже только это привлекало к ней внимание. Лицо – никакое, прическа – никакая, глаза – пустое место, фигура – вящий ноль! Одета в серый костюм, да еще алая косынка на горле – до чего безвкусная…

Странно, я не чувствовала себя раздавленной горем. Ликования я тоже не испытывала, просто была пуста. Как горшок, из которого съели всю сметану. И слегка удивлена. Время для амура Бригов выбрал неподходящее. Крыша поехала? А вдруг это не амур? – внезапно подумала я. И сразу устыдилась своей мысли. Допустим, изначально это был и не амур, но обязательно амуром кончится! Можно подумать, я не знаю Бригова!

В квартире никого не было. Я отсканировала обстановку, подмечая разницу между утренним положением вещей и нынешним. Нашла два отличия. Заправленная постель была смята – кто-то падал на нее с положения «стоя». Исчез костюм Бригова. Всё прочее было на месте: семейный альбом в изголовье кровати, сумочка на столе, открытая форточка.

Решение пришло спонтанно – никто не тянул за последнюю извилину. Бросив на кровать пакет с Тяпкой, я выбежала из квартиры, галопом простучала по лестничному колодцу и выскочила в солнечный двор. Тереза с Шеффилдом возвращались с прогулки. Я чуть не сбила их.

– Надо же, – заметила в спину пани, – У одного ветер в голове, у другой дым в заднице…

Улица гудела. Сверкали небоскребы, пестрила реклама. Машины тянулись сплоченными рядами, но муравьиная жизнь еще не началась. У подземного перехода заскорузлый старец с термостойкой торбой – скрюченный, колючий, вылитое дерево Джошуа – продавал хот-доги. Я подалась к нему.

– Деточка, тебе один или два? – спросил пенсионер.

– Четыре, – сказала я, – А лучше ни одного – я худею.

– ТЫ худеешь? – изумился старик.

– Булимия в запущенной форме, – объяснила я и ткнула пальцем в арку, – Мистер, видите проход?

– Вижу, – подтвердил дедушка, хотя смотрел не на дыру, а на меня.

– Тогда прошу вспомнить. Их было двое. Разнополые. Вышли из арки минут семь-восемь назад. Женщина – в сером гарнитуре и красной косынке. Мужчина высокий, представительный. Помогите, мистер. Куда они пошли? За помощь – премия.

Я достала из джинсов пятидолларовую купюру и, свернув в трубочку, спрятала в кулачке.

– Туда, – старик придержал свою термостойкую шарманку и водрузил палец вдоль по Мэдисон. После чего палец трансформировался в ладошку, и она стала совершать параллельные асфальту движения, намекая на что-то.

– Ага, разбежался, – проворчала я по-русски.

– Что ты говоришь? – прищурился старик.

– Подтвердите ваши показания, – пробормотала я, отступая на шаг, – Во что был одет парень?

Старик заулыбался улыбочкой потомственного пирата. Морщинки на лбу преобразились в Большой каньон.

– Не смеши старика Томпсона, деточка, гони монету, – проворковал торговец снедью, – Твой сукин сын был одет в мятый костюм цвета булыжной мостовой, а на шее болтался галстук в косую полоску…

Не дослушав, я бросила на торбу купюру и побежала дальше, чуть не сбив крадущееся из подворотни такси с рекламой попкорна на колесах. Моду переняли у лос-анджелесских таксистов. Колеса крутятся, а реклама нет.

– Эй! – каркнул вдогонку старикан, – Приходи как-нибудь!

На перекрестке перед отелем «Холидей Инн» рослый парень с прической «пони-тэйл» сидел на корточках и наигрывал на гитаре кантри. Двое «безработных» афроамериканцев в коротких куртках терлись неподалеку и отбивали пятками ритм. Видимо, обкуренные (какое дело афроамериканцам до кантри?).

В ногах у парня стояла коробка от электронной игрушки. На дне сиротливо обретались несколько монеток. Я порылась в карманах и, положила сверху доллар.

– Эй, студент, ты классно играешь. Это что-то позднее из Уэбби Пирса? «Хонки-тонки»?

– Нет, мэм, – парень поднял голову, – Это что-то раннее из Лоретты Линн. Эту песню она посвятила городу Нэшвиллу, штат Теннесси – единственному городу в этой убогой стране, где чтут традиции кантри.

– Понятно, – сказала я, – С детства трепещу от кантри.

Парень обрадовался.

– А хотите, я вам сыграю Барбару Шеппилд? Очень старая вещь. С ней она в одиннадцать лет дебютировала на ТВ, и все такое. Детский сад, но какова память!

Парень взял несколько блатных аккордов. Я положила поверх доллара еще один. Он взглянул на меня с благодарностью. У него были хорошие добрые глаза.

– Послушай, приятель, давай не сегодня? Мне нужно найти двух типов, они проходили мимо тебя минут десять назад. Женщина с красным платком на шее и мятый мужик с нервными окончаниями. Ты тут сидишь, музицируешь, по сторонам смотришь…

– Туда, мэм, – парень прекратил бренчать и мотнул головой на каменные ступени, пологим амфитеатром вздымающиеся к стеклянной раковине входа, – Они вошли в отель, мэм. Мужчина постоянно озирался, а дама тянула его за рукав.

– Ой, спасибо, – пискнула я и побежала в «Холидей Инн».

– Меня зовут Чарли, мэм! – бросил вдогонку парень, – Будьте счастливы!

Будьте счастливы, будьте счастливы… – стучали по ступеням мои тапочки. Да буду я, буду!

Портье был сух, ленив и в иной ситуации встал бы на моем пути непробиваемой линией Маннергейма. Но я была права на все сто и полна решимости постоять за честь обманутой половины человечества.

– Мистер, – сказала я, – вы можете отнекиваться вплоть до собственного увольнения. Но эти двое вошли в отель и обратно не выходили. Так что не морочьте мне голову. Мужчина женат, его жена перед вами. Мне нужно немногое – номер апартаментов и второй ключ. Заранее благодарю. Уверяю вас, честь заведения не пострадает. В противном случае я дойду до шефа вашего ресепшена, и тогда неприятности обеспечены – я их верный гарант. Решайте.

– Но, мэм, – слабо запротестовал служитель, – эта леди сняла номер два дня назад. Она имеет право принимать у себя любого человека. Нам не нужны скандалы.

– В таком случае я решительно не понимаю причины нашего спора, – нахмурилась я, – Вам не нужны скандалы, мне не нужны скандалы… Проводите меня к вашему шефу. Думаю, мы найдем общий язык…

Когда я взломала уютный номерок на шестом этаже, мои нервы гудели, как электрические провода. Я влетела в номер, одолела коридор, со вкусом убранную гостиную и замерла на пороге в спальню. Ну, так и знала… Ничего нового. Как в старом добром анекдоте – который то ли начинался, то ли заканчивался словами: «дорогая, познакомься с моей женой».

Эта шлюха нагишом лежала на кровати, как раскрытая книга: читай не хочу. А Бригов в той же форме стоял над ней и держал два бокала с соломинками. Причина для удивления, однако, имелась. Согласно неписаным правилам, коктейли пьются ПОСЛЕ «этого», а не ДО «этого». А до этого пьется шампанское. Или Бригов за три минуты, на скорую руку, чисто по-студенчески, успел исполнить свой греховный долг?

– Вы последняя? – ткнула я пальцем в «разлучницу», – За вами буду.

– Послушай, – запротестовал Бригов, выбираясь из ступора, – Это совсем не то, что ты подумала!

Я захохотала так, что шторы задрожали. Какое славное ретро…

Девица нахмурилась, натянула на себя одеяло. Белоснежные прелести спрятались под розовым хлопком. Ее лицо, и в самом деле, было невыразительно. Но красиво. Так красиво, как лицо одетой в камень русалки из акватории порта Копенгагена. Разумеется, обнаружив вблизи себя такой камушек, Бригов не смог пройти мимо. Пусть их и связывали деловые отношения, инстинкт самца возобладал. Девица вопросительно уставилась на Бригова. Я уставилась туда же. А Бригов, чтобы угодить нам обеим, одним глазом смотрел на меня, другим на девицу.

– Всего доброго, – раскланялась я, – Передавай привет чертовой матери.

Развернулась и изволила выйти вон.

– Эй, Юлька, – он не на шутку разволновался, – если ты думаешь…

Но я уже хлопнула дверью. Ни о чем не думая.

Надоело все на свете. Страна, люди, язык. Воздух, которым я дышала, бесконечное ожидание чего-то светлого и радостного. Срочно требовался решительный шаг. Ампутация – это больно.

Но чего не сделаешь ради последующего здоровья?

– Мэм, у вас печальные глаза, – посетовал гитарист Чарли, когда я понурой клюкой тащилась мимо, – Не берите в голову. Это ничтожество не стоит вашего ноготка, уж поверьте.

– Спасибо, Чарли, я тебе верю. Но ведь не легче от этого?

Через несколько минут я вошла в квартиру. Работать предстояло быстро и решительно, пока не передумала. Я сняла с полки боевик Джонни Крайтона, служащий семейным хранилищем наличности. Поделила купюры в строгом соответствии с законом справедливости: Бригову семьдесят, себе – тысячу двести. Подумав, забрала из его кучки еще двадцать. Потом обшарила все имеющиеся в доме карманы. Нашла еще триста. На первое время должно хватить. Положила деньги к уже имеющимся в кошельке двум сотенным купюрам, туда же, в сумку, бросила все документы, где упоминалось мое имя. Достала из пакета плюшевого Тяпку, потрепала за складки, обняла, расцеловала, попыталась открыть ему глаза.

– Всё, Тяпка, – сказала я, – теперь я буду любить только тебя. Теперь не Бригов, а ты – вершина моего абсурда.

Я уложила Тяпку под подушку – спать, а сама приняла душ и, как истинная покойница, надела все чистое. Подошла к зеркалу. Лет пятнадцать назад я гордилась своим отражением. Спустя пятилетку смотрела на него без прежнего восторга, но еще оставалась довольной. По окончании следующего срока я стала смутно подозревать, что в зазеркалье что-то не так, и, похоже, я перестаю молодеть. Каждый последующий год шел за пять, и теперь смотреть в зеркало без содрогания было невозможно. Особенно сегодня.

Зазвонил телефон. Я подпрыгнула. Какая уж тут выдержка? Но это оказалась моя мама, сидящая в Москве и переживающая, что не может держать руку на пульсе. Она была в курсе моих запутанных отношений с Бриговым.

– Здравствуй, Юлия, – сказала самая строгая на свете родительница, – Извини, что не звонила целый месяц, мы сидели на даче. Но могла бы и сама позвонить. На нашем автоответчике отметились все, кроме тебя.

Не могла я позвонить. Мамины нотации только приближали час суицида.

– Как здорово, что ты позвонила, – кисло сказала я, – Очень соскучилась, мама. У нас все хорошо. Погода нормальная. Ураган «Катрина» прошел стороной.

– Я в курсе, – сухо сказала мама, – Ты не собираешься к нам в гости?

Я ответила, что пока некогда (предложили хорошую должность в ООН). Лучше не говорить, что я уже почти еду. Начнешь загадывать – ничего не получится.

– А как у вас отношения с… мужем? – мама терпеть не могла этого слова.

– Оживляются, – пробормотала я.

– Хм, – сказала мама, – У нас в Москве тоже стало модно оживлять мертвецов. Скоро всех нас оживят – даже тех, кто еще не помер. Этот человек находится рядом с тобой?

– Нет, мама, он уехал в столицу блюза на Всемирный конгресс радиологов – освещать это историческое событие, – ляпнула я первое, что пришло в голову. Растяжка про конгресс этих странных людей висела поперек Мэдисон.

– Ага, – задумалась начитанная мама, – Столица блюза – это Чикаго. Светящаяся башня на улице Ла Салль, квартал увеселительных заведений Wicker Park, – последние слова она выделила (откуда мама все знает?), – Би Би Кинг, все прочее… А кто такие радиологи, дочь?

Слава богу, мама знает не всё.

– Понятия не имею.

– Смотри, – хмыкнула родительница, – Водит он тебя за нос, а ты всему веришь.

Через три минуты я повесила трубку и отдышалась. Надо действовать. Прогноз погоды я, конечно, не прослушала. Но есть народные приметы, одна из которых, в частности, гласит, что если на дворе сентябрь, то возможно ВСЁ. Поэтому я надела кофточку. Затолкала в пакет необходимые вещи на два дня, разбудила Тяпку, положила его сверху, потом присела на дорожку… и разревелась горькими слезами. Не ожидала от себя такого майского потопа. Со стороны это смотрелось, наверное, ужасно: развороченная квартира, сгустившиеся краски, и я печальная сидела посреди этого праздника жизни, наматывая сопли на кулак.

Перед уходом я написала Бригову записку. «Бригов!» – написала я, – «Это всё. Жалеть не буду, зла не помню. Прости, я устала. Хочешь сказать несколько слов – я в восточном полушарии».

Положила записку на стол и покинула скорбную обитель. Дверь захлопнулась. Интересно, надолго меня хватит? Я прогнала предательскую мысль. Теперь действительно ВСЁ.

Когда я спускалась со второго этажа, на первом хлопнула дверь. Я испугалась, хотя и зря. Сцена в «Холидей Инн» не могла ускорить возвращение Бригова. Просто так он не придет. Бригов должен выстроить убедительную линию защиты. Только женщины совершают ошибки скоропалительно. Мужчина, прежде чем совершить ошибку, должен хорошенько все обдумать.

Как и следовало ожидать, испугалась я напрасно. Это был не Бригов, а четверо представительных мужчин среднего возраста, в темных костюмах и через одного в темных очках. Они поднимались медленно, гуськом, читая номера квартир. Между ними и стеной оставалось достаточно места, чтобы я могла прошмыгнуть. Все четверо повернули головы – по сути это был один и тот же взгляд: цепкий, настороженный. Стало неуютно. Мужчины явно направлялись не на вечеринку. Я свернула к последнему пролету, приструнивая страх. Тридцать квартир в этом колодце, они имеют право позвонить в любую дверь…

Меня не окликнули, я вышла из подъезда и по кратчайшей дороге побежала на Мэдисон…

Требовался верный ход, но я не знала, как это делается. Всю жизнь платежные и оформительские процедуры за меня выполняли другие (я предпочитала покупательские). А я лишь пользовалась привилегиями, дарованными по статусу, и никогда не задаваясь вопросами, откуда что берется. Поэтому я пошла по проторенной дорожке. Из автомата на углу (по сотовому дорого, а телефонную карту я стащила у Бригова) я позвонила Рыткину.

– Рыткин, бросай свою подрывную деятельность, – сказала я, – и быстро организуй мне билет до Москвы. Я уезжаю.

– Вот так номер, – оживился Рыткин, – Никогда бы не подумал, что наши жены…

– Устарело, Рыткин. Я могу рассчитывать на твою помощь?

– Мм… Тебе опостылел мир наживы и чистогана?

– Мне опостылел Бригов. И все его номера. Войди в мое положение. Я так понимаю, ты могуч.

– Подожди, – запутался Рыткин, – ты собралась разводиться с Бриговым?

– Да! Разлюбила.

– Тогда цитата. За За Габор, именитая голливудская актриса венгерского происхождения. «Разводиться исключительно из-за того, что вы не любите мужчину, так же глупо, как выходить замуж только потому, что вы его любите».

– Не тяни кота, – разозлилась я, – Не можешь определить мой номер?

– Думаешь, Бригов за такие фокусы погладит меня по голове?

– А тебя волнуют его ласки? – разозлилась я, – Кто в этом мире ты, и кто он?

– Черт, – ругнулся Рыткин, – Юлька, пойми и ты меня. Я не могу гадить друзьям, какие бы гадости они ни делали своим женам. Извини… – Рыткин закашлялся, прервав оглашение приговора.

– И торг неуместен, благородный ты наш? – на всякий случай спросила я. Рыткин мучительно вздохнул.

– Извини. Я бы на твоем месте выбросил фантазии из головы. Я полностью на твоей стороне, Юлька, и Бригов не подарок, и ведет он себя как последняя сволочь, но зачем бросаться в крайности? Америка прекрасная страна, здесь можно реализовать все свои идеи. В том числе реваншистские. Как ты относишься к газированному кофе? Я не шучу, это реальность, данная нам во вкусовых ощущениях. Есть одно местечко в верхнем Манхэттене, мы могли бы посидеть, поговорить…

– Ладно, будь здоров, – я бросила трубку. Через полчаса из телефонной будки у торгового центра «Блумингдейл» я позвонила в корпункт и имела беседу с неким Яшой Козьманом. Этот парень, благодаря своей ушлости, вылез из низов и теперь заведовал целым сектором, имея виды на дальнейшее повышение.

– Уважаемый Яков Рудольфович, не будете ли вы так любезны отодвинуть в сторону свои дела и уделить кроху внимания моим мольбам?

– У тебя что-то серьезное? – недовольно спросил Козьман, – Или с головой?

Я зачем-то закивала.

– Да, да, Яша, очень серьезное, с головой. Почти сенсация.

Козьман задумался. Видимо, отодвигал в сторону дела. Наконец, соизволил:

– Ну, подходи.

– Э, нет, – возразила я, – Лучше ты к нам. Подъезжай через час к пончичной «Данкин Доунатс» у Бенджамин-сквер.

И пока он не придумал миллион отговорок, я повесила трубку.

Минут через сорок я сидела в упомянутом заведении и под завистливым взором румяной толстушки, пьющей бульон из диетических таблеток, истребляла пончики. Я могла себе такое позволить, мою фигуру не испортила бы даже танковая гусеница.

Когда на горизонте замаячил Яшка Козьман – очкастый, ушастый, на вид сама благочинность – я, настраиваясь на революционный лад, допивала кофе по-кубински – очень крепкий и вредный для здоровья.

Заказав пончик, Козьман сел напротив и стал вызывающе меня разглядывать. Он уже не рассчитывал ни на какую сенсацию. Я повела себя вызывающе.

– Я где-то читала, что если африканский слон растопыривает уши, это означает агрессивное намерение. Расслабься, Яков Рудольфович, мне требуется сущий пустяк.

Он не расслабился.

– Я знаю, ты могуч, – подбросила я в огонь порцию лести. Раскрыла сумочку, выложила документы, деньги и внятную просьбу.

Он долго молчал, разглядывая розовый пончик. Потом высказал непреложную истину:

– Бригов будет вонять. Ты уедешь, а мне сидеть во всем этом.

– А помнишь, ты приставал ко мне? На пикнике в Блэк Бэй. Ты был пьян, гадок, предлагал интим в циничной форме, но я ничего не сказала Бригову. А могу и пересмотреть.

Влип, очкарик. В нынешнем положении, когда карьера катит в гору, гремя фанфарами, лишние скандалы Яше ни к чему.

– Я хочу уехать сегодня, в крайнем случае, завтра. Вопрос исключительной важности. Так что действуй, Яша. Билет, виза, что там еще. И не пытайся меня убить – проще сделать билет и спровадить подальше.

– У тебя открытая виза, – буркнул Козьман, вздымая на меня задумчивые очи, – Какого черта, Юлька? Бери билет и проваливай. На таможне шлепнут отметку. Чего ты до меня докопалась?

Да, я не чужда маразма. Он был прав. Но я-то ведь не знала! Пятнадцать лет хождения на веревочке начисто отбили у меня способность понимать мир и действовать самостоятельно. Без посторонней помощи я могла лишь всуе и не всуе поминать свою горькую участь. Неприспособленная иждивенка!

Я так и объяснила Козьману. Он всплеснул руками.

– Безобразие, Юлька! Ты отвлекаешь меня от важных дел, чтобы навязать какую-то ерунду. У меня материал в печать, у меня неприятности с Госдепом, который тоже лезет со всякой ерундой. Меня достает АНБ, уверяя, что один из моих сотрудников – не вполне благонадежен, поскольку до четвертого класса проживал на территории нынешней Чеченской республики…

– АНБ? – перебила я, – Агентство с неограниченной безответственностью? Ассоциация непуганых бездельников? Или это связано с технической разведкой?

– О, боже… – воззвал к Всевышнему визави, – У меня вдобавок финансовый кризис…

– У всех финансовый кризис, мы все достойны абзаца в справочнике «Беднейшие люди планеты», – я снисходительно похлопала Яшу по руке, – А еще кризис переходного возраста, все такое. Словом, я тебе позвоню. Работай по моему запросу. Во имя нашей священной дружбы и твоего спокойствия.

Я встала, обняла пакет и под угрюмым Яшиным взором удалилась из заведения.

Я позвонила ему через три часа, из автомата вблизи гостиницы «Уайз Шеппард» на Кингз-роуд. Минутой ранее я покинула парк, где под взглядами лиц мексиканской национальности чувствовала себя, как на виселице.

– Ты определился, чего в тебе больше: Якова или Рудольфовича? – доброжелательно осведомилась я.

– Ты где? – с несвойственной ему любознательностью спросил Козьман. Порочная, между прочим, манера – отвечать вопросом на вопрос.

– На улице 25 лет Октября, – отшутилась я, – Как решаются проблемы транспортировки тела?

– Твой рейс ушел двадцать минут назад. Можно попробовать догнать, но все равно не сядешь, он забит до отказа – везет чиновников ВОЗ на симпозиум в Москву. Я должен объяснять, что такое ВОЗ?

– Не надо, я умная.

– Следующий рейс – завтра вечером. Но я бы не советовал. Это «Аэрофлот». Воздушная телега. Прыгает по ямам.

– Так.

– Есть рейс «Дельта-Трансэйр» на Брюссель – столицу Европы. Девять ноль-ноль утра. В полдень твое тело прибывает в аэропорт Завентем. В 15-00 по времени Нью-Йорка пересядешь на «Брюссель-Москва». Бронируем билет, не сходя с места. Ужинать будешь у мамы.

– Брюссель – это… Бельгия?

– Ты потрясающе образована, – обрадовался Козьман, – Да, это там.

– Я просто угадала.

– Ты смешная…

– А мне нравится, что можно быть смешной, – отрезала я, – Уговорил, Яша. Брюссель так Брюссель.

– Приезжай за билетом.

И тут я совершила умный поступок. По правде, умный, без кавычек. Дальновидный. Можно даже сказать, дальнобойный. Не понравилось мне что-то в тоне Козьмана. И, вообще – когда с хамоватого недовольства переходят на готовность услужить, скрытую за «дружеской» иронией – это не вполне естественно.

– А ты доставь мне билет и бумажки прямо к турникету, – сказала я, – В восемь сорок. Там и обнимемся.

– В восемь сорок закончится регистрация…

– Хорошо, в восемь двадцать.

– Ты спятила… – зашипел Козьман, – Мне делать больше нечего, как ублажать спятивших неврастеничек вроде тебя! Ты кем себя возомнила? А меня за кого принимаешь?! – и такое понес…

Я съела и «спятившую», и «неврастеничку».

– Итак, в восемь двадцать, Яша, – ангельским голоском сказала я, – Надеюсь, у тебя хватит ума не докладывать о случившемся Бригову. Поверь, я отработала такой вариант.

Как это приятно – бросать трубку, оставляя собеседника в ярости…

Ночь я провела в третьесортной гостинице на краю Бруклина. Непоправимых последствий удалось избежать. Постучала в стенку – посоветовала буйным соседям заткнуться. Погоняла тараканов. Уснула под утро – проснулась. Решимости убраться из этой страны не убавилось. До аэропорта Кеннеди я добиралась окольными заповедными тропами. Полтора доллара на «токен» – аналог жетончика на метро, хвост вагона. Два существа из подземки – черный и рыжий, оба мускулистые, в наколках – подпирали меня спереди и сзади. Но так и не посмели сделать предложение, очевидно, в силу природной скромности. Вагоны визжали, скрипели на крутых виражах. Бесплатный автобус до аэропорта поджидал на выходе из сабвея. Быстрая езда (водитель куда-то спешил) – мчались, обгоняя 18-колесные длинномеры. Гудел аэропорт. Непосредственно в здание аэровокзала я вошла не одна, что было бы логично, а в сопровождении двух полицейских. Не хотелось проколоться у финишной ленточки. Полночи я грызла подушку в душном номере отеля, вертелась с боку на бок и выстраивала факты по росту. Возня Бригова вокруг пяти миллионов, полночные хождения по «голубятне», леди в пролетарской косынке, которая в голом виде на кровати была «совсем не то, что я подумала». Отказ Рыткина сотрудничать со мной; сперва логичное, а потом нелогичное поведение Козьмана; четверо мужчин в черном на лестнице. Да и в целом, атмосфера не отличалась доброжелательностью: злорадная Клёцки, старик Томпсон (страшный, как одноименный автомат), злые зрачки портье в «Холидей Инн», бездельники мексиканцы…