Верхом на кочерге

В свете черных мыслей я и решилась на второй умный поступок. Полицейская машина стояла у входа в здание. Выйдя из автобуса, я заспешила к копам – они мялись у своего авто, курили, болтали. Поэтому мысли, что я отрываю их от важных дел, как-то не возникло.

– Вы не заняты, нет? – на всякий случай спросила я.

– Заняты, – улыбнулся коп, – Полиция Нью-Йорка всегда занята.

– Коллега шутит, – улыбнулся второй, – Говорите, мэм.

– Уважаемые сэры, – начала я робко, скорчив мину Красной шапочки, исчезающей в пасти волка, – Помогите, прошу вас. Я лечу в Брюссель, и мне бы очень польстило видеть вас рядом с собой в последние минуты на чужой земле…

Они, конечно, потребовали документы, но вполне учтиво. Я показала им водительское удостоверение, которое мне как корове седло, ибо управляю машиной я чисто в теории. Потом понесла ахинею про ревнивого любовника, который не дает разгореться семейному счастью и готов выкрасть меня даже из бегущего по взлетной полосе самолета. И только на полицию вся надежда.

– Можете положиться на нас, мэм, – важно выпятил грудь коп, – Служить и защищать – наше призвание. Моя фамилия сержант Байерс. А его – Майерс.

– Совершенно верно, мэм, – прорычал второй, – Моя фамилия сержант Майерс, а его – Байерс. Мы из сорок второго участка и как раз собирались прогуляться до таможенного терминала к сержанту Сойерсу. Так что с удовольствием составим вам компанию.

В общем, мы доставили друг другу удовольствие. Промаршировали через гудящий зал с щелкающим табло и мерцающей цифирью в расписании, через все «антитеррористические» препоны, и у стоек регистрации уткнулись в Яшу Козьмана, который таращился на копов всеми четырьмя глазами.

– Ты один? – спросила я строго.

– Как в гробу, – отшутился Яша.

– Гони мои вещи.

Он тут же выдал билет и прочие бумажки.

– Держи. Сдача в паспорте. Не взыщи, Юлька, полетишь экономическим классом, рядом с туалетом. Потрясет немного, запашок побесит, но это ничего, не принцесса… – он выговаривал со злостью, глазки шныряли.

– Ладно, ладно, злодей, – смягчилась я, – Долечу всем вам назло.

– Слушай, Юлька, – перешел он на шепот и показал глазами на копов, которые уперли руки в бока и смотрели на Яшу весьма предвзято, – а чего это они тут застряли?

– Так надо.

– И что это значит?

– А это значит, Яша, что Юлия Владимировна Бригова теперь состоит под охраной сорок второго участка, как почетный объект города.

При этом я отошла и оказалась с копами на одной линии, чтобы он видел, насколько мы едины.

– На хрена? – упорствовал бестолковый Яша, – Разве бывают почетные объекты города? Бывают почетные граждане города или, скажем, важные государственные объекты…

– Не придирайся к словам.

– Мэм, этот человек благонадежен? – спросил то ли Майерс, то ли Байерс.

– Не уверена, сэр.

– Приятель, покажи документы, – процедил то ли Байерс, то ли Майерс, – Как-то не скажу, что ты нам нравишься.

– Ага, за адвокатом сейчас сбегаю, – необдуманно брякнул Козьман.

– Сбегаешь, – обрадовались копы, – И мы с тобой.

Оба потянулись к наручникам (правильно, и на ноги ему…), а я, как последняя неблагодарная свинья, злорадно хрюкнула и направилась к стойке, где вожделенное слово «Брюссель» горело аж на трех языках.

– Юлька, отгони от меня этих крокодилов, – всерьез забеспокоился Козьман, – Объясни им, что я твой друг и все такое…

Я обернулась. Над бедным Яшей зависли два гранитных утеса.

– Конечно, друг, – сказала я, – Вот и пройди свое последнее испытание на дружбу. Не волнуйся, разберутся. Ты же не арабский террорист.

– Счастливого полета, мэм, – помахал лапищей один из копов, – Вас не укачает, нет? Вы не страдаете авиафобией? Не боитесь отрываться от земли?

Я засмеялась. Нашла же где-то силы.

– У вас замечательная страна, сэр, – сказала я громко, чтобы все слышали, и тоже помахала рукой.

Гуд бай, Америка… – стучало в ушах, мозгах и прочих органах. Прекрасная страна – со своими имперскими закидонами, военными и антивоенными демонстрациями, харрасментом, феминизмом, Голливудом, политкорректностью в последней стадии шизофрении. Здесь вполне можно жить. Но я уже не могла. Прощай, последняя надежда. Здравствуй, страна, непонятая умом. Там мама, папа, целый выводок забытых, но горячо любимых родственников. Какое счастье, что Бригов не женился на сироте…

Я открыла глаза. Урчали двигатели, или в животе урчало? Салон ДС-10 не такой уж просторный и комфортабельный. На иллюминаторах шторки в тонкий рубчик, сиденья тряпочные – как провалишься, так не встанешь. Шесть рядов кресел, посередине – проход. Впереди еще один салон. Пока не взлетели – духота. И встать нельзя, не поймут. Спасибо Яше за эконом-класс. Кажется, поехали. Пристегнулись. Познакомились с проводницей… боже, стюардессой. Мисс Софи Андерсон, кукла в белоснежной сорочке. Мила, предупредительна, в меру болтлива. Сообщила про погоду, куда летим, когда сядем, про наличие прохладительных и горячительных напитков. Пожелала приятного полета.

Я покосилась направо. Между шторкой и сидящим у иллюминатора пассажиром проплывала аэродромная трава. Мелькнул угол здания, стоящие в шеренгу заправщики. Последовал плавный разворот, трава побежала резвее, стала дрожащей полосой какого-то бешеного конвейера. Умчались приземистые баки, похожие на пингвинов, земля отпрянула, провалилась.

– Вас не укачивает? – молодой человек у иллюминатора повернул голову. Его сочувствие было оправдано.

– Не знаю, – просипела я, – Целую вечность не летала…

– А что такое вечность в вашем понимании? – парень располагающе улыбнулся.

– Полтора года…

– О-о, вы, наверное, славно провели эти пятьсот сорок шесть дней? Размеренная жизнь, заведенный уклад? Мелкие проблемы и упрямое нежелание выбраться из порочного круга рутины?

– Боже правый, – выдохнула я, – Вы неудавшийся писатель?

– Кандидат околонаучных наук, – отшутился попутчик, – А вы, мисс, побледнели. Полтора года отказывать себе в удовольствии оторваться от земли – это много… Послушайте совет – расслабьтесь. Дышите глубже, выдыхайте реже. Представьте что-нибудь приятно пахнущее. Скажем, сеновал. Или горный луг, над которым парит росистая дымка. Вы сидите на траве, скрестив ноги…

– Можно представить одеколон Бригова, – прошептала я по-русски.

– Простите, мэм?

– Нет, сэр, я не Будда. Состояния просветления предпочитаю добиваться другими способами. Без сложной тхеравады.

Попутчик засмеялся. На вид ему было лет тридцать пять. Открытое скуластое лицо, глаза необычайно яркие, правильно подогнанный костюм, носимый с нарочитой небрежностью.

– Каких наук вы, простите, кандидат? – переспросила я.

– Околонаучных, – охотно повторил парень, – Но не мистика. Скажем так, я зоопсихиатр. Занимаюсь наблюдением за поведением млекопитающих в искусственно созданных экстремальных условиях. Мое имя Николас Кауфман. Для скорости можно Ник. А вас как зовут?

Я пожала плечами.

– Зовите миссис Бригофф… Хотя для скорости можно Джульетта. Или Брунгильда.

– Вы немка?

Я печально улыбнулась.

– Пусть будет так.

– А меня зовут Пэгги, – пискнули где-то слева.

Я покосилась на звук. Рядом со мной сидела девочка, похожая на Винни-Пуха. Такая крошечная, что и в глаза не бросалась. Годика четыре или пять. Щеки, как у хомячка, пухлая, два банта над ушами, бирюзовое жабо венчало клетчатое платьишко. Но смотрела девочка очень строго – не моргая, сосредоточенно. Ремень безопасности прижимал пассажирку к креслу, но не мешал ей дрыгать ножками и вертеть головой в поисках развлечений.

– Как дела, Пэгги? – вежливо спросила я, втайне завидуя юному созданию. Неприятные ощущения ребенка не коснулись.

– Как дела? Как дела? – запищало что-то мягкое, с глазами из граненого стекла. Девочка прижимала это нечто к груди. Я вздрогнула.

– Не бойтесь, – сказал в другое ухо Ник, – Электронная игрушка. Наподобие черного ящика, по которому расшифровывают причины авиакатастроф. Записывает все вокруг себя и по-своему обрабатывает.

Напрасно он сказал про авиакатастрофы. Сердце екнуло, я прислушалась к размеренному гулу турбин.

– Меня зовут Чаки, – визгливо представился «черный ящик», – Я друг.

Друг напоминал гремлина, отрастившего меховую шубку. Я полезла в пакет, чтобы достать Тяпку и показать Пэгги, как должен выглядеть настоящий друг, но передумала. Сделай я это – и до конца полета пришлось бы стать этой крошке ближайшей родственницей.

– А это моя тетя, Рейчел, – малышка надула губки и ткнула пальчиком через проход. Перезревшая брюнетка в велюровом жакете лучезарно улыбнулась, обнажив отбеленные зубы. На ее ресницах было столько туши, что они провисли от тяжести.

– Хай, мисс, я Рейчел Мандрелл, – помахала ладошкой брюнетка, – Мой муж работает в Совете Европы, отвечает за какой-то комитет, а мы с сестрой живем у нашей мамы в Нью-Йорке, хотя имеем квартиры в Брюсселе, где еще не стали завсегдатаями. Одна квартира – у Северного вокзала, а другая – перед собором Нотр-Дам-де-Саблон… О, если вы там уже бывали, мисс, то должны понимать, что лучшего места в Брюсселе просто не существует…

– Сочувствую вам, Джульетта, – пробормотал Ник, – Вы влипли.

Надо было выкручиваться. Я улыбнулась разговорчивой даме и, откинув голову, закрыла глаза. Пусть считает меня невоспитанной. Ник благоразумно помалкивал, брюнетка тоже заткнулась. Осталась кукла Пэгги, она сделала попытку отравить мне жизнь, но, решив, что я сплю, отвязалась и закатила головомойку дружку Чаки. Пришлось их слушать. Это было трогательно.

В принципе, я уснула. Если сон в самолете – это сон…

Проснуться в полете гораздо проще, чем уснуть. Я открыла глаза. Поблескивало табло между салонами. Мерно гудели двигатели, шевелиться не хотелось. Пассажиры почти не разговаривали – я понятия не имела, кто сидит сзади, кто спереди.

Пропала стюардесса. Возможно, ублажала бизнес-класс – там и цены повыше, и публика интереснее. Источники раздражения не выявлялись. Я стала осматриваться. Слева, обняв своего страшноватого приятеля, спала Пэгги. Справа, сквозь неплотно задернутую шторку просачивался солнечный свет. Синел океан. Яркий, сочный, насыщенный. Я невольно залюбовалась, но быстро устала – сверкающая мишура раздражала глаза. Сосед, казалось, тоже спал. Глаза у него были закрыты, голова повернута, он пребывал в расслабленной позе. Появилась возможность рассмотреть попутчика. Ник производил впечатление цивилизованного человека. Носовая часть в меру антична, пробор аккуратный, кожа загорелая, под глазами никаких кругов – в отличие от моих, концентрических. Здоровый образ жизни – без нервов, вредных привычек.

Я закрыла глаза, решив поспать еще немного.

– Вы впервые летите в Брюссель?

Я вздрогнула. Поспишь тут…

– Простите, я вас напугал, – смутился Ник, – Просто хотел спросить, не имеете ли вы отношение к еврократам?

– Кто такие еврократы? – пробормотала я, – Почему я должна иметь к ним отношение?

– Еврократы – это двуногие бродячие существа без роду и племени, работающие в штаб-квартире НАТО, Евробанке, Совете Европы, а живущие в Брюсселе в особых резервациях. Коренные бельгийцы их не жалуют, но вынуждены терпеть.

– Не-е, – покачала я головой, – Не имею отношения. Я в Брюссель на минуточку. Пробегусь по аэропорту – и домой, в Москву.

– Так вы не немка, – догадался Ник.

– Признаться, нет. Если откровенно, Николас, никогда не испытывала трепетных чувств к немецкой нации. И даже не потому, что немецкая нация подарила миру Гитлеру.

Ник устроился поудобнее, приготовившись к приятной беседе. В мои же планы не входило развлечение попутчиков.

– А потому что слово «Германия» я ассоциирую с серым цветом, который мне не нравится.

– Я вас прекрасно понимаю, мэм. Вы любите яркие краски. А потому усиленно рекомендую добежать в Брюсселе до Гран-Пляс. Площадь Фиалок, Писающий мальчик, не пожалеете, мэм. Это как раз то, что не повредит печальной женщине перед прибытием на родину. От аэропорта Завентем до исторического центра города вы доедете за считанные минуты. Поверьте, в Брюсселе не существует проблемы транспорта.

– Спасибо, – вздохнула я, – Но вряд ли смогу воспользоваться вашим советом. Меня не выпустят за пределы аэродрома.

– Жаль, мэм.

– Жаль, – согласилась я.

– Что-то не так, мэм? – в приглушенном голосе Ника зазвучали нотки заботливой сиделки, – У вас приятное лицо, но вы такая измученная. Проблемы? Не мое, конечно, дело…

– Мелкие, – хмыкнула я.

У него хватило такта не настаивать. В головном салоне наметилось оживление. Стюардесса Софи Андерсон развозила напитки – для усиления аппетита перед кормежкой. Проснулась Пэгги и потянулась к яркой бутылочке.

– Меня зовут Чаки, – вздрогнул мохнатый уродец, – Я хочу играть. Я хочу, чтобы меня погладили по головке. Я хочу, чтобы меня положили в кроватку. Я хочу… Я хочу…

– Заело, – хмыкнул Ник.

– Мэм, у вас очаровательная малышка, – сказала мне Софи, – Но боюсь, что сильногазированный напиток – не совсем удачное решение…

– Да что вы говорите? – удивилась я.

– Пэгги, не бери ЭТО, – произнесла с левого борта тетушка Рейчел, – У тебя снова вырастут прыщики, и мы будем целый год ходить к доктору Якобу.

– А я хочу, – надулась Пэгги.

– Проходите, мисс, – сказала Рейчел стюардессе, – Проходите скорее, а то она не успокоится, пока не взбесит всех пассажиров.

– Я хочу, хочу… – затянула Пэгги, – Я хочу вот это…

– Я поняла вас, миссис, – кивнула Софи и с интересом глянула на Ника. Потом без интереса – на меня, – Сэр? Мисс?

Я покачала головой.

– Благодарю вас, – поддержал Ник, – А что, если попозже?

– Да, отличная идея, – Софи сверкнула улыбкой и покатила дальше.

– Джульетта, вы можете отстегнуть ремень, – обнаружил Ник, – Это надо было сделать минут сорок назад. Ваше туловище сковано, это не способствует хорошему настроению.

– Что, уже можно? – я несмело отстегнула ремень и закрыла глаза.

– Я хочу… – умирающим утенком всхлипнула мне в рукав Пэгги.

Я засыпала, куда-то неслась, вращаясь вокруг своей осиной талии…

Очнулась я от странного ощущения, что кто-то хочет забраться в мою сумочку. Никогда не видела воровских снов. Я открыла глаза. Сумочка из игуаны покоилась на коленях. Ноги упирались в пакет, где обретались Тяпка, зубная щетка, ночная сорочка, палочки с ватой и другие необходимые в жизни вещи. С ума сошла, – подумала я, – Кому в этом самолете могла понадобиться моя сумочка? На всякий случай я обозрела местность. Попутчик, представившийся Ником Кауфманом, дремал, припав к иллюминатору. Губы плавно шевелились, ноздри раздувались. Спящие мужики такие непосредственные. Крошка Пэгги бодрствовала. Закусив губу от усердия, она выковыривала из любимца стеклянный глаз. Последний был пришит на совесть, хотя и не сказать, что намертво.

Я встретилась глазами с Рейчел. Брюнетка смотрела на меня с задумчивым интересом, а когда обнаружила, что объект вышел на связь, смущенно улыбнулась. Я отвернулась. Как-то странно. Капризное чадо ломает дорогостоящую игрушку, а родня и в ус не дует.

Кормежка задерживалась. Я поднесла часы к глазам: двадцать минут двенадцатого по времени Нью-Йорка. Половину Атлантики с божьей помощью одолели. По курсу Азоры. Чудесные острова (вернее, островки). Там очень мило, говорят, отдыхается. Нет ни суеты, ни гама.

– Азоры здесь тихие… – прошептала я. Обняла сумочку и снова полетела в колодец…

– Проснитесь, Джулия, проснитесь… – толкал меня в бок Ник.

Я выпутывалась из объятий Морфея. Снова что-то не так. Он кусал губы, как-то странно дышал. Я протерла глаза, стала судорожно причесывать мысли.

– Вы встревожены, Николас.

– Посмотрите в окно, Джулия, – Ник отогнул шторку.

Я вытянула шею. Океан, смыкавшийся с горизонтом… пропал. Вместо него под крылом самолета распростерся плотный ковер облаков. Конца им не было.

Над облаками было небо, двигатели работали в режиме «полный вперед», народ спал. Что не так?

– Мы входим в область циклона, – сказала я, сделав умное лицо.

– Допустим, – резко отозвался Ник, – Вы заметили, что пропало солнце?

– Солнце не может пропасть, – убежденно сказала я, – Оно переместилось на другой борт. Солнце рядом, уверяю вас.

– Вы умны, черт возьми… Мы летели под пологим углом на северо-восток, практически на восток…

– Европа на востоке.

– Спасибо, помню. Солнце светило в правый борт. Оно всегда должно светить в правый борт и никак иначе. Сейчас оно светит в левый. Это может означать только одно. Мы поменяли курс и летим на юго-восток, Джулия.

Это была полная чушь, но я заволновалась.

– Вы сошли с ума, Ник. Что у нас на юго-востоке?

– Африка.

– Зачем нам в Африку?

– Послушайте, Джульетта… Я сам не знаю, зачем нам в Африку. Но наш самолет не способен пролететь половину глобуса на одном баке керосина. Эти рейсы производят дозаправку на Азорах, в Понто-Дельгада. Четверть часа назад мы должны были сесть, но мы летим, как ни в чем не бывало. И не туда. У вас нет при себе пары тонн керосина? У нас пустой бак, а до ближайшей суши чуть ближе, чем до вашей Москвы. А под нами Канарская котловина – глубиною до шести тысяч метров…

Мне стало нехорошо. В горле пересохло. Я облизнула губы и стала переваривать услышанное.

– Нет, подождите, – я коснулась его руки, лежащей на подлокотнике. Ник вздрогнул, – Мне кажется, вы единственный пассажир, кому в голову пришла эта удивительная мысль. Обратите внимание, никто не волнуется. А что касается солнца по левому борту… – тут я задумалась, – Почему при заходе на посадку на заправочную базу самолет не может изменить курс? В этом есть что-то противоестественное?

– Я не сплю минут сорок, – пробормотал Ник, – И все это время я не вижу солнца, будь оно неладно… А это, как ни крути, порядка пятисот миль… Как такое возможно? Боюсь, в кабину пилотов проник посторонний… из салона бизнес-класса. Пилоты не могут самостоятельно менять курс… Слышите шум? Почему вы решили, что я одинок в своем мнении?

Да, я слышала. Шум проистекал из головной части самолета. Там что-то происходило. Люди роптали. Далее события катились по наклонной. Не успели мы привстать, чтобы высунуться в проход, как в динамике что-то крякнуло, и раздался неуверенный голос Софи Андерсон:

– Леди и джентльмены… – она споткнулась, но быстро опомнилась и заговорила почти связно. Голос дрожал, как струна, – Леди и джентльмены, просьба пристегнуть ремни и сохранять спокойствие. Ничего серьезного. Экипаж приносит вам глубокие извинения и сообщает, что по ряду не зависящих от нас причин мы вынуждены совершить посадку на одном из островов… – тут Софи сделала мучительную паузу, – Канарского архипелага. Просим не волноваться. Самолет исправен, посадка вызвана… иными обстоятельствами. Леди и джентльмены, авиакомпания «Дельта-Трансэйр», которой принадлежит наш лайнер, обязуется возместить убытки и компенсировать возможные неудобства. Спасибо за внимание. Это была Софи Андерсон…

В динамике снова что-то затрещало. Интерком отключился. Как-то странно, но повальной паники сообщение не вызвало. Публика оживленно переговаривалась. Кто-то спешащий в Европу на весь салон выражал недовольство. Другой поддержал пассажира, но без истерики. Аудитория реагировала относительно сдержанно. Что мы знаем про Канарские острова? Канарейки там живут. Только Ник продолжал нагнетать напряженность:

– Врет она… – шептал он, – Врет нагло и неправдоподобно… Мы находимся намного южнее Канарских островов – поверьте, Джульетта… Откуда им здесь взяться, Канарским островам? Бред собачий…

В словах попутчика была логика, но в ту минуту он казался просто сумасшедшим. Все сказанное Софи Ник воспринял, как оскорбление. Похоже, он собрался развернуть самолет и продолжить полет по маршруту. Смертельно побледневший, он вскочил с места и стал протискиваться между мной и передним сидением, куда упирались мои коленки. Наступил на мой пакет, за что я его страшно невзлюбила.

– Николас, сядьте, перестаньте бузить, – увещевала я, – Вот посадят самолет, там и качайте права, если поможет.

– Нет, Джульетта, я должен пройти, – бормотал Ник, – Меня ждут… Уберите, черт возьми, свои ноги! Чего вы их тут расставили?!

– Да куда я их дену? В небо задеру?… – я сама разнервничалась, но тут произошло очередное неприятное событие. Ник еще больше побледнел, перестал рваться на волю. Он пристально смотрел в одну точку – мимо моего носа. Медленно опустился на место. Я смотрела на него, как зачарованная. А он стиснул зубы и трясущейся рукой полез под пиджак. Потом передумал и вынул руку.

Я повернула голову. Крошка Пэгги спала, открыв ротик. Ее тетушка, глуповатая Рейчел Мандрелл (впрочем, это я глуповатая) сидела в своем кресле через проход и держала… пистолет, который, благодаря накинутой на руку кофточке, видели только мы с Ником. Из-за плеча Рейчел выглядывал ее сосед, молодой носатый негр в сером свитере крупной вязки. Он тоже смотрел на нас, и по губам его скользила ядовитая усмешка.

– Правильно, сэр, – как-то отстраненно вымолвила Рейчел, – Не надо делать лишних движений. Поверьте, мне не сложно нажать на курок.

В меня никогда не целились из пистолета. Кровь отхлынула от лица. Кто имеет право проносить оружие в самолет в наше неспокойное время? Повсюду террористы, в аэропортах тройные кордоны, меры безопасности доведены до абсурда! Сотрудники спецслужб? Каких спецслужб?

Но это было только начало. События не стояли на месте. Внезапно затошнило. В желудке образовался вакуум, в горле сугроб. Мощная сила потащила меня из кресла. Я вцепилась в подлокотники. Салон гудел, люди кричали, ругались. Стало не до Рейчел с ее пистолетом. Я потрясенно смотрела в иллюминатор. Облака стремительно приближались. Они окутали самолет, обтекли, выплюнули, покатились дальше. Под нами образовалась красно-бурая земля, угрюмые скалы цвета маренго – громоздкие, нелепые, напоминающие разбитые челюсти. Волны бились о камни – гигантские, необузданные. Мы падали на это благолепие: на челюсти, на одинокие деревья, торчащие из расщелин, на развалы вышарканных ветрами камней… Потом я интуитивно догадалась, что мы не падаем (давно бы уже упали). Мы снижались – по крутой траектории, что для самолета нашей грузоподъемности, наверное, было не здорово. Океан ушел из кадра, в глаза метнулось море зелени, какие-то редкие крыши, узкая лента посадочной полосы. Нас повело на правый борт: самолет заходил на вираж.

Проснулась Пэгги, испуганно вскрикнула. Я машинально схватила ее за руку. Малышка заплакала, что-то заворковала.

– Спокойно, милочка! – холодно рявкнула Рейчел.

– Будь я проклят! – средь общего гвалта рычал Ник, – Это безумие, Джульетта! Здесь не может быть полосы для принятия крупных самолетов! Строить полосу на вшивом вулканическом острове – чистой воды безумие! Под нами не полоса, а какая-то козья тропа! Нас разбросает на милю, мы костей не соберем!

Что творилось на душе! Какой там Бригов, какая там «Америка, Америка…». Ошалев от страха, я уже ничего не соображала. «Чуть помедленнее, кони…» – молила я. До земли оставались считанные метры. Как прав был Ник! Наши крылья уже касались кустов, резали макушки, выдирали корни, рубили тонкие стволы, тащили за собой, наматывая на элероны, ветви с листвой, стебли лиан. Удар о землю был чувствительным. Ник клацнул зубами. Визжала Пэгги. Я сжимала ее руку, склонилась над ней, бормотала какие-то слова. Перехватила взгляд Рейчел. Та язвительно смотрела мне в глаза, кривила губы: мол, спасибо, дорогуша, за твою доброту, но дивидендов это тебе не принесет!

Что вообще происходило?

Самолет трясся по «козьей тропе» в зеленой чаще. Мял стволы длинноногих «триффидов», похожих на папирус. Пустотелая растительность не причиняла нам вреда. Мы замедляли ход. Кто-то в голове салона облегченно засмеялся. Кто-то отстегнул ремень…

– Неужели пронесло? – не поверил Ник, открывая глаза.

– А вы сплюньте, – пробормотала я.

Он не понял:

– Зачем?

Под впечатлением жесткой посадки он забыл о второй опасности. Милашка Рейчел вторично обнажила пистолет. Кофточка, стыдливо наброшенная на рукав, больше не фигурировала. Ник сунул руку во внутренний карман пиджака и медленно, словно змею, стал вытаскивать рифленую рукоятку. Не возьмусь утверждать, что это был пистолет, но справедливые подозрения зародились. Я напряглась. Не собрались ли эти двое использовать мою голову в качестве мешка с песком?

– Тетушка, мне страшно, – пискнула Пэгги, – Я хочу домой, я не хочу летать на ваших самолетах…

Тут и случилось бедствие. Оно меня и спасло. За что могло зацепиться правое крыло? За мегалит царя Соломона? За мощное дерево, не желающее прогибаться под напором стали и огня? Удар чудовищной силы потряс фюзеляж и все живое, что в нем было. Кричали все – самолет стал адом на колесах. Пистолет из руки брюнетки полетел в голову салона. За пистолетом, шурша оборками, подалась сама брюнетка. Самолет развернуло градусов на сорок, потащило под уклон. Мы врезались в джунгли, понеслись в низину, сминая все, что было на пути. Но далеко не уехали – последовал новый удар, сильнее предыдущего. Мир перевернулся. Успевших отстегнуть ремни выбросило из кресел, разметало по салону. Мелькали конечности, орущие лица. Кто-то плюхнулся в проход, зацепив Пэгги. Остальные сидели – раздавленные, одной пощечиной превращенные в суповой набор. Одной из них, похоже, была и я…