На разрыв

10. Варвара

Варвара не верит ни в Бога, ни во Вдохновение, и как-то так получается, что о втором в её окружении говорят много чаще. Повелось ещё со студенчества: каждый уважающий себя одногруппник и каждая уважающая себя одногруппница то и дело объясняли свои неудачи в учёбе творческим кризисом, мол, какой курсовик, когда нет вдохновения, и какой репортаж, когда нет вдохновения, и какое всё на свете, когда нет Вдохновения.

Вот так, с большой буквы.

Добрая половина поступающих на журфак – те, кого не взяли в литературный (или те, кто почему-то не додумались или не решились туда поступить), так что рассуждать о вдохновении (а также пенять на его отсутствие) у них в крови.

Варвара с третьего класса хотела стать журналисткой. Варвара поступала целенаправленно. Варвара знать не знает, что такое вдохновение, и, кажется, ни разу в жизни его не испытывала.

Ну, то есть, в узком смысле, как желание написать о чём-то конкретном – да, тысячу раз. Но в глобальном, широком, как этакую связь с космосом, канал, открытый между тобой и Вселенной, когда ты не имеешь ни малейшего отношения к тому, что выходит у тебя из-под пальцев, или как божественное Нечто, без чего невозможен акт творчества в принципе… Нет. Нет, и не надо.

У неё никогда не было проблем с учёбой и нет проблем с работой. Всё потому, что сесть и начать делать дело она может ровно тогда, когда нужно сесть и начать делать дело – и не надо ей для этого никакого божественного Нечто, никакого открытого канала, никакой связи с космосом, никакого дурацкого вдохновения. Просто выпрямиться, положить пальцы на клавиатуру, выдохнуть – и приступить.

Первое предложение ещё может пойти со скрипом. Второе тоже. Самый максимум – третье. Но дальше нужные фразы приходят в голову сами собой, остаётся только записывать.

Пальцы Варвары порхают над клавиатурой с такой бешеной скоростью, что любой, кто впервые видит её за работой, останавливается, поражённый, чтобы посмотреть и как-нибудь глупо прокомментировать. Мол, ничего себе, как ты можешь. В двадцать первом веке, по мнению Варвары, можно и не удивляться людям, способным быстро печатать вслепую, и, внутренне посмеиваясь, она в такие моменты отрывает взгляд от монитора, переводит на говорящего и улыбается, типа «да что здесь такого?». Не прекращая печатать.

Тем самым она, конечно, производит ещё больший фурор.

Уже привыкшие коллеги только посмеиваются.

Сегодня, впрочем, никто не смеётся. И никакого фурора не намечается, а причиной тому вовсе не отсутствие в офисе хоть каких-нибудь, хоть самых завалящих гостей. Причиной тому – сама Варвара, и тысячи мыслей в её голове, каждая из которых отвлекает от работы.

Она просто ничего не печатает, вот почему нет никакого фурора.

Варвара сидит, опустив руки на клавиатуру, но не нажимая ни одной клавиши, и смотрит вперёд, на подоконник, где, прислонившись головой к бежевым жалюзи, алым огоньком горит одинокий тюльпан. Он появился здесь совсем недавно и совершенно случайно: в купленном для главреда букете по недосмотру флористов оказалось на один цветок больше, чем нужно, а чётное количество суеверный коллектив дарить побоялся, так что лишний тюльпан осел на подоконнике в кабинете журналистов и менеджеров.

Вообще, конечно, держать журналистов и рекламных менеджеров в одном кабинете – это сущее издевательство, потому что тишины при таком раскладе никогда не добиться: звонки, звонки и ещё раз звонки, а ещё бесконечная ругань (так материться умеют только мастера слова), но Варвара не жалуется: даже без наушников она прекрасно умеет отключаться от постороннего шума.

От шума в собственной голове отключаться сложнее.

Цветок притягивает её внимание, такой красный, что больше похож на мак, чем, собственно, на тюльпан. В нём столько цвета и жизни, потрясающее сочетание пламенеющего красного и свежего зелёного – самое нелюбимое для Варвары из всех, какие только можно представить, но вместе с тем самое естественное.

Яркое пятно, мазок кисти неизвестного художника… Фрагмент, выхваченный с полупустого полотна и помещённый в искусственный свет кабинета. Такой естественный сам по себе и такой неестественный здесь и сейчас.

Оторваться от него невозможно.

Варвара не то чтобы сознательно берёт паузу, отстраняясь от работы и погружаясь в самокопание… Нет, она даже не задумывается об этом, просто в определённый момент мыслей в голове становится так много, что существование в любой другой реальности, кроме собственной, выдуманной, становится затруднительным.

Что самое интересное, в выдуманной реальности внутри собственной головы оказывается так много её самой, что там не остаётся места ни для кого другого. Даже для Оскара, хотя совсем недавно его имя билось на губах вместе с пульсом, неотступное и неотвратимое. Варвара не пишет ему – глупо, но стесняется писать ему первой, но дело даже не в том, что не пишет.

Дело в том, что она о нём и не думает. Некогда.

Что-то огромное, что-то важное растёт внутри её мыслей, набухая, как весенняя почка, или, лучше сказать, как детская игрушка из тех, которые опускают в стакан с водой и потом поливают и поливают. Иногда из таких игрушек вырастают симпатичные динозаврики, а иногда от первоначального замысла остаётся какой-то кошмар: все черты расплываются, превращаясь в нечто невразумительное. И ты, ясное дело, ничего не можешь знать наперёд.

Вот и Варвара понятия не имеет, куда в конечном итоге придёт и где в конечном итоге окажется. Она словно замирает – в нерешительности, на пороге больших перемен, уже ощущая, как ветер приносит запахи важного, главного, нужного, но ещё не понимая, какую зримую форму обретёт это нужное, главное, важное, и обретёт ли.

Знакомство с Оскаром что-то пробуждает в ней, и дело вовсе не в поцелуях на кухне (чтобы сосчитать их количество, не хватит пальцев на обеих руках, но все эти пальцы нужны только для одной-единственной ночи, потому что с тех пор между ними ничего, вообще ничего не происходит). Полуночный разговор, прямой взгляд друг на друга с разных углов подоконника, вот что потрясает Варвару гораздо сильней.

Тому, что проснулось и теперь ворочается внутри, надо вызреть. Варвара знает себя и знает, что пока не придёт подходящее время, ничего не получится. Можно сколько угодно слушать умные советы или даже давать их самой себе, можно валяться на диване с самыми популярными книжками про познание себя – и познавать себя тоже можно, но всё это может только успокоить твою жажду деятельности, но никак не помочь вывести на поверхность то, что ещё не готово выходить на поверхность.

Мысль должна родиться. Созреть. Оформиться. Расцвести как чёртов тюльпан. И сама выбраться на поверхность. Уже, наверное, не как тюльпан, а как лотос, кувшинка, которые всплывают к солнцу со дна каждое чёртово утро.

В самое неожиданное время и в самом неожиданном месте, порождённая неожиданным разговором с неожиданным человеком, мысль – крохотное семечко – оказывается внутри, падает в почву.

Вместо того, чтобы писать сравнительный анализ городских рум-квестов или хотя бы гордиться тем, как разошлась в сети её статья о том самом ресторанном дне, Варвара пытается поливать это семечко. То есть, пялится на несчастный цветок, ни о чём не думая и одновременно размышляя о том, что делать дальше. Вместо того, чтобы договариваться о встрече с очередным потенциальным интервьюируемым, она занимается тем же самым. Ни на что нет времени, ни до чего нет дела.

Так проходят дни. Тюльпан сначала распускается, потом выпрямляется на тонкой ножке, вытягивая головку к окну, потом вянет и снова сгибается, скукоживается под собственной тяжестью, и, отчаявшись, дожидается, пока его выбросят.

– Ты вся в себе, – отмечает Янка во вторник, и Варвара просто кивает, мол, да.

Да, вся в себе. И здесь, оказывается, столько всего интересного.

Например, один удивительный вывод. Все последние годы она стремилась к тому, чтобы максимально эффективно реализоваться и, в общем-то, у неё вполне получилось, но сейчас Варвара ощущает себя в тупике. И ей некого обвинять, хотя раньше кандидатов в виноватые всегда находилось хоть отбавляй: другие люди и обстоятельства, другие люди и обстоятельства, обстоятельства, обстоятельства, обстоятельства…

Если обстоятельства тебя не устраивают, можно их изменить. Если изменить их не получается, остаётся только принять. Ну, либо просто сбежать.

Варвара бы переехала, но куда? Один переезд в её жизни уже был: из Сибири – в столицу, но теперь, когда она в городе, о котором все так мечтают, куда ей бежать?

Больше не получится сваливать свои неудачи на то, что просто слишком узкие стены мешают ей развиваться: здесь нет никаких стен, твори – не хочу, действуй, стремись, достигай, да только из всех варвариных достижений разве что работа, стабильность и тот факт, что шрамов на руках вот уже лет десять не становится больше.

Шрамы на руках. Сегодня они прячутся под тёмно-серым свитером из хлопковой пряжи, и Варвара подтягивает рукава до локтей, чтобы увидеть своё прошлое: вытянутые полосы белой краски на коже, всё ещё хранящей слабый отпечаток загара.

Она не стесняется своих шрамов, но и никому специально их не показывает, так что разговор с Оскаром в какой-то степени – исключение…

И тут её осеняет.

Варвара понимает, что ей хочется сделать. Больше того, она понимает, что ей нужно сделать, чего она не может не сделать. Между двумя этими крайностями огромная пропасть, и Варвара замирает на краю, пригвождённая новым открытием: всегда, всю свою жизнь она стремилась делать то, что ей хочется, но сейчас, впервые, ей хочется большего. Впервые в своей жизни она понимает, что есть вещи выше, есть вещи «над», есть что-то большее, чем её собственные желания. Впервые в жизни её охватывает ощущение неотвратимости и одновременно осознание собственного предназначения, словно всё время от рождения и до этой секунды она шла именно к этому.

Ей нужно что-то большее. Что-то «над».

И она знает, что.

Её пальцы, безжизненно и сонно лежавшие поверх клавиш, наконец-то приходят в движение, но набирают вовсе не первое предложение статьи о рум-квестах. И не второе, и даже не третье.

Её пальцы, безжизненно и сонно лежавшие поверх клавиш, наконец-то оживают, чтобы набрать запрос в гугл – сразу несколько. В одной вкладке Варвара ищет подростковые самоубийства, в другой – информацию о телефонных центрах доверия.

Почти десять лет она думала, что с этим покончено, но, на самом деле, чтобы попрощаться с некоторыми вещами, к ним нужно вернуться, да и не только в прощании дело. И не столько.

Я справилась, так она сказала Оскару. Я живая.

И другие тоже должны оставаться живыми.

– Все писатели пишут о том, что им близко, – однажды сказала ей Янка. – А ты почему-то о тусовках, гипоаллергенных одеялах и «десяти безумных персонажах, без которых городская жизнь была бы не такой яркой».

Варвара тогда только сделала страшные глаза, мол, тише-тише, я и сама из этих безумных, обожаю тусоваться (нет) и одеяла (о да!), а вслух ответила только:

– Ну, на то я и не писатель. Я журналистка, – и пожала плечами.

Нельзя сказать, что подростковые самоубийства и телефонные центры доверия – это про неё, но они однозначно ей ближе, чем ресторанные дни, заказные статьи и клиенты, умеющие высасывать мозг через телефонную трубку. И да, она всё ещё журналистка, а не писательница, но кто сказал, что журналисты не могут «начать с себя», как советуют все популярные тренинги.

Варваре плевать на все популярные тренинги, но «начать с себя» сейчас ощущается правильным.

Она переходит с ссылки на ссылку, сохраняет сайты в закладки, записывает телефоны в блокнот. Телефон доверия от МВД. Телефон экстренной помощи от МЧС Экстренная помощь в кризисных ситуациях. Городская служба психологической помощи, в которую каждый может позвонить и проконсультироваться, неважно, стоит ли он на крыше, планируя спрыгнуть, или просто не знает, какое из двух предложенных мест работы следует выбрать.

У Варвары руки чешутся начать писать об этом прямо сейчас, во все доступные СМИ, во все социальные сети. Люди должны знать о том, как получить помощь. Люди имеют право получить помощь.

У Варвары руки чешутся начать писать об этом прямо сейчас, но открыть вордовский документ она не успевает: в офис, после встречи с очередным потенциальным рекламодателем, возвращается Янка – и возвращается она прямо к Варваре.

Глаза у неё сияют.

Остановившись так близко, что полы пальто касаются монитора, она взволнованно барабанит пальцами по столу. Вид у неё совершенно безумный, точнее, безумно счастливый, и что-то подсказывает Варваре, что реклама и клиенты не имеют к этому ни малейшего отношения.

Случилось что-то невероятно важное, важное и прекрасное, и буквально через пару секунд Янка признаётся, что именно:

– Егор, – выдыхает она, и Варвара почти видит, как это имя повисает в воздухе, разбрасывая в разные стороны золотистые конфетти, таким радостным голосом Янка его произносит.

– Егор? – с улыбкой переспрашивает Варвара, подначивая подругу продолжить.

Егор выиграл в лотерею миллион? Получил орден за заслуги перед отечеством?

– Нашёл себе лучшую на свете партнёршу. – Разматывая сиреневый шарф, Янка садится на соседний стул. Её маленькая сумочка глухо падает на пол, но она не обращает внимания. – Не хотела говорить заранее, чтобы не сглазить, но они попробовались неделю назад, и вот теперь собираются подавать заявление в федерацию.

Заявление, как понимает Варвара, необходимо для того, чтобы официально зарегистрировать пару – новую спортивную единицу. Бюрократия повсюду, но какое ей дело до бюрократии, когда Янка вот так вот сияет.

Как можно было целую неделю молчать, скрывая это ослепительное сияние, не позволяя ему прорваться наружу ни светлой улыбкой, ни взглядом, полным надежды, Варвара решительно не понимает. Но разве это важно?

– Поздравляю, – искренне отвечает она. – А можно посмотреть?

Она говорит это прежде, чем успевает поймать себя за язык, а сказав, тут же пугается: не хочется давить, не хочется быть наглой или навязчивой, лезть на хрупкий лёд (какая метафора!) тоже не хочется.

Но Янка улыбается и лезет за телефоном.

– Конечно, что за вопросы?

С монитора на Варвару смотрит красивая темноволосая девушка: аккуратное округлое лицо с чуть заострённым, кошачьим подбородком и открытой улыбкой, восточный разрез глаз, мягкие дуги бровей, россыпь крупных веснушек на носу и щеках. Её густые блестящие волосы на свету отливают золотом и рыжиной.

– Вау, – выдыхает Варвара.

Внезапная вспышка ревности оказывается такой же неожиданной как кукольная, фарфоровая азиатская красота новой партнёрши Егора.

– Вот именно, вау. – Палец Янки скользит по экрану, перелистывая с фото на фото.

Вместе эти двое смотрятся потрясающе. Миниатюрная брюнетка и высокий блондин, они улыбаются друг другу, танцуют друг с другом, дурачатся и держатся за руки, и, честно говоря, Варвара не знает, от кого из них сложнее оторвать взгляд.

– Это бывшая партнёрша того парня, к которому ушла наша Злата, – объясняет Янка. – И по совместительству его сестра.

– Как можно быть таким мудаком и бросить свою собственную сестру?

Мир фигурного катания вместе со своими интригами навсегда останется недоступен для её понимания. Как так можно, серьёзно?

– Мудак мудаком, а мне хочется сказать ему спасибо. Потому что она настоящий бриллиант, чемпионка мира по юниорам, лучшая партнёрша из всех, каких только можно представить…

– Принцесса Мулан, – предлагает Варвара. – Принцесса Мулан и…

– Сверчок? – Янка хохочет, и Варвара тоже не может удержаться от смеха. В мультике про Мулан действительно не подобрать подходящей роли Егору, но и сверчком ему быть вовсе необязательно.

– Нет, – отсмеявшись говорит она. – Просто принц. Принц Егор.

Янка отвечает, не отрывая взгляда от фотографий:

– Ну, в следующем сезоне тема короткого танца – вальс, так что идея с принцем и принцессой им ещё пригодится. Запишу-ка, пожалуй.

Варвара раскачивается на стуле.

– И даже такая, ничего не понимающая в фигурном катании, подруга как я, может тебе пригодиться!

– Ты всегда мне годишься, – совершенно серьёзно отвечает Янка.

Внутри нестерпимо теплеет, и, скрывая подступившее умиление, Варвара говорит:

– Вот видишь. Всё что ни делается, всё к лучшему.

– Да. И я так рада, что мы помирились. – Янка, очевидно, ничего не хочет скрывать.

Как в старые добрые времена:

– Надо выпить по этому поводу.

Так оно, в конечном итоге, и происходит. Вечной фляжки с ромом для мастшабного празднования недостаточно, да и пить на рабочем месте в рабочее время вроде как моветон (трижды ха!), поэтому с трудом дождавшись конца рабочего дня, они уезжают к Варваре. Ехать до её съёмной квартиры не так уж и далеко, а вдвоём не страшны даже пробки: Янка ведёт машину аккуратно, умело, что с её опытом даже неудивительно – за двенадцать лет ни одной аварии, ни одного нарушения… Люди бывают разные, и некоторые из них, научившись чему-то, начинают лихачить, рисоваться перед собой, забывая о правилах и безопасности, но Янка – совершенно другая.

Она никогда не теряет голову, она всегда действует по уму. Её короткие светлые волосы уложены волосок к волоску, одежда строга и опрятна, макияж идеален (в этом смысле они с Варварой составляют забавный контраст, потому что красится Варвара только по большим праздникам, если, конечно, не считать за косметику вечные блёстки на ключицах-запястьях). В ежедневнике у Янки всегда полный порядок, равно как и на рабочем столе (контраст, снова здравствуй), да и в голове, в общем-то, тоже.

Даже продукты в корзинку она складывает так аккуратно, словно на конкурс (и да, поправляет товары на полках, чтобы они стояли красивее, ровнее, изящнее).

Вино Варвара корзинке, впрочем, не доверяет. Обе бутылки держит в руках.

Дома у неё привычный бардак, и когда Варвара говорит «у меня дома бардак», она вовсе не имеет в виду, что где-то на столе забыт пакет с печенюшками, а на вешалке у входа не очень аккуратно разместилась одежда. Когда Варвара говорит, что у неё дома бардак, она имеет в виду реальный бардак (но, что характерно, мало что предпринимает, дабы это исправить).

– По-прежнему хранишь вещи там, куда они упали, – отмечает Янка, оказавшись в квартире.

Как ни странно, её никогда это не раздражало. Аккуратно, деловито, с упорством и рвением выстраивая собственную жизнь, Янка начисто лишена стремления забраться со своим уставом в чужую.

– А кто я такая, чтобы спорить с их желаниями? – Варвара пожимает плечами, стягивая кеды за пятку. – Если что-то упало и хочет лежать здесь, пусть лежит здесь. Мне абсолютно не жалко.

В её квартире нет грязи и пыли, только вещи, желающие лежать там, где хотят. И блёстки, конечно. На каждой горизонтальной поверхности стопками сложены книги, бесконечное количество книг, большую часть из которых она ещё не читала и до которой, скорее всего, нескоро ещё доберётся, потому что с каждой зарплаты покупает всё новые. Другие книги уже начаты – и так и позабыты, с закладкой или раскрытые, перевёрнутые кверху обложкой. Так, конечно, нельзя, но отношения Варвары с книгами в принципе строятся из одних лишь нельзя: нельзя читать несколько одновременно, нельзя любить Тургенева и Роулинг одинаково сильно, нельзя загибать уголки и подчёркивать любимые фразы, нельзя, нельзя, нельзя… Можно.

С друзьями можно не следовать общепринятым правилам, а книги для Варвары – друзья.

Для друзей, конечно, было бы неплохо завести книжный шкаф или хотя бы книжные полки, но с ними постоянно что-то не складывается, и максимум, который Варвара может пообещать, это пристроить под книги старенький холодильник, когда он наконец-то сломается.

В том, что рано или поздно холодильник прикажет долго жить, Варвара не сомневается, но её холодильник – настоящий боец, и не сдаётся.

Никогда не сдавайся, золотистой краской написано на одной из её стен. Не то чтобы в жизни Варвары было много сражений, но зато она любит всё золотистое и записывать мысли. Где угодно – в блокнотах, на салфетках, на стенах. Пришлось пообещать хозяйке, что перед отъездом она переклеит обои, и это говорит о многом, потому что клеить обои (как и в принципе делать ремонт) Варвара всей душой ненавидит, но страсть к настенной каллиграфии оказалась сильнее.

В этом нет никакого стиля, никакой выверенности, ничего преднамеренного. Её жилище невозможно фотографировать для модного журнала или даже интерьерного инстаграма, разве что как какой-нибудь антипример. Здесь повсюду книги, и одежда, для которой тоже нет шкафа – только идущие на уровне груди стальные трубки, за которые крючками цепляются вешалки, серебристо-чёрная с редкими розовыми и золотыми вкраплениями армия шифона и шерсти, а ещё клетчатый отряд рубашек и белые привидения просторных футболок.

Для того, чтобы писать, у Варвары есть рабочий компьютер и домашний ноутбук, но для того, чтобы думать, они непригодны. Для того, чтобы думать, ей нужна бумага, много бумаги, поэтому вперемешку с книгами на узком длинном столе, на пошарпанной поверхности барной стойки и прямо поверх пирамидой стоящих в одном углу книжных коробок, валяются листы разной степени исписанности. Таблицы, и схемы, и списки, и целые абзацы текста: что нужно сделать, над чем нужно подумать, какие вещи из этого следуют и в чём заключается концепция очередного текста, который она никогда не напишет.

Таких текстов у Варвары десятки. Нерождённых, ненаписанных в стол, промелькнувших однажды в голове светлой искоркой – и тут же потухших, стоило только над ними хоть немного подумать. Ничего серьёзного, как будто ни на что серьёзное она не способна.

Способна, говорит себе Варвара. Способна.

– Ого, – это Янка, снимая пальто и выныривая из тёмного коридорчика к свету, натыкается на кое-что, чего раньше не видела.

– Новые. – Варвара, естественно, всё понимает.

Это квартира-студия, и посреди огромной комнаты, которая служит одновременно и спальней, и гостиной, и кухней, валяются два ярких, кислотных кресла-мешка, лаймовое и канараеечное. Их Варвара получила по бартеру, за одну из халтурок: цикл статей для сайта мебельной фабрики. Вы нам – тексты, мы вам – всё, что захотите, в разумных пределах, и Варвара захотела два кресла.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.