Переворот. Драматургия
Кади. (без особого энтузиазма) Хорошо, я готов. Кто следующий?
Подручные шейха подводят к кади девушку. Почти одновременно с ней подошел и занял свое место имам Аскар.
Кади. В чем ее преступление?
Аскар. Что могло натворить это юное создание? Она же почти ребенок!
Шейх. О имам! Не смотрите, что она выглядит такой невинной овечкой. Вы не знаете, какое чудовище скрывается внутри этого юного создания. Она бросила своего ребенка, оставила новорожденного в роддоме.
Аскар. (не знает, что сказать) М-м…
Кади. А свидетели есть?
Шейх. Есть. Один врач, он мужчина, и две медсестры.
Кади. Свидетелей сюда!
К нему подводят свидетелей.
Кади. (врачу) Вы можете засвидетельствовать, что эта несчастная родила ребенка и отказалась от него?
Врач. Ашхаду – я свидетельствую – она родила и оставила у нас этого ребенка.
Кади. (медсестрам) И вы об этом свидетельствуете?
Медсестры. (обе, одновременно) Да, ашхаду – я свидетельствую, что эта женщина родила и отказалась от своего ребенка.
Кади. Хорошо, вы свободны. (свидетели уходят, а кади поворачивается к женщине) Ты это признаешь?
Женщина. Да, признаю. Но…
Кади. Почему ты так поступила?
Женщина. Я… я… у меня нет мужа. Мой парень обещал жениться, я ему поверила, а он… (смахнув слезу) а он меня бросил. Обещал жениться… вот, я ему и поверила.
Шейх. Мало ли кто может что пообещать! Ведь нельзя ложится в постель с тем, с кем не связана узами брака. Вот Аллах и наказал тебя. Ну, хорошо, согрешила, забеременела, родила, но почему ты бросила свое дитя?
Женщина. Я испугалась. Думала, что не смогу одна вырастить его. А государство… ведь в детском доме он будет всем обеспечен.
Шейх. Это не оправдание. Оглянись вокруг – что, сейчас такие уж тяжелые времена? Голод? Война? Ты видела хоть одну вдову или разведенную женщину с детьми, которые умирают от голода? Нет. Все сыты, одеты, обуты. Как же ты могла бросить свое беззащитное дитя? Свою кровь и плоть? Как ты ходишь по земле после этого? (женщина молчит, опустив голову, и шейх обращается к кади) Чем она может искупить свою вину?
Кади. Так как она впала в грех прелюбодейства, не будучи связанной узами брака, то ей полагается восемьдесят ударов плеткой.
Шейх. Правильно. А за то, что она бросила ребенка?
Кади. За то, что бросила ребенка – ещё двадцать плеток. Итого – сто.
Шейх. (подручным и палачу) Выдайте ей сто плеток. Исполняйте приговор.
Аскар. Помилуйте! Ведь она не выдержит ста ударов плеткой! Я требую, учитывая ее юный возраст и то, что она совершила этот проступок впервые, ограничиться пятидесятью ударами. (толпа волнуется и шумит)
Шейх. Уважаемый имам! Вы решил взять на себя функцию адвоката? Разве вы не знаете, что суду шариата не нужен адвокат?
Аскар. Да. Но суду шариата не нужен и прокурор. А вы выступаете здесь, как заправский обвинитель.
Шейх. Нет, имам. Обвинитель здесь один – Всевышний Аллах. Это он обвиняет нас всех в том, что мы развели здесь такой бардак. Я не хочу отвечать на Страшном Суде за чужие преступления и грехи.
Аскар. Давайте оставим полемику, уважаемый шейх. Вас вовек не переспорить. Вернемся к нашему делу. Ведь ответственность за это деяние должен взять и парень, соблазнивший эту несчастную девушку.
Шейх. Да, вы правы. Но его нет в городе. Сделав свое черное дело, он исчез. Небось радуется, что ему все сошло с рук. (обращаясь к толпе) Но пусть он не думает, что останется безнаказанным. Он обманул эту несчастную, но Аллаха он не обманет. Он ушел от суда шариата, но ему вовек не уйти от суда Создателя. Вот тогда и посмотрим, кто будет радоваться, а кто лить кровавые слезы. (помощникам) Так, что стоим? Исполняйте приговор.
Аскар. Но ведь она умрет от ста ударов! (толпа шумит и волнуется)
Шейх. Тихо! Если ей суждено умереть, то, значит, умрет. А если суждено выжить – будет жить. У нее будет шанс начать жизнь, как говорится, с чистого листа.
Женщина. (сопротивляясь подручным, которые уводят ее к столбу) Пощадите! Прошу вас! Вы обрекаете меня на верную смерть.
Шейх. И поделом! Подумай сама – зачем тебе жить? Какой от тебя прок? Если даже своего ребенка, безгрешное, беззащитное дитя ты бросила, отвергла, то чего мы можем ждать от тебя? Для чего тебе коптить небо? Ты хоть задумывалась об этом? В нашем обществе нет места таким «кукушкам». (палачу, который уже приковал руки женщины к столбу) Бей, насколько у тебя станет сил! Если устанешь, скажи, я тебя подменю.
Женщина. Стойте, не бейте! Я осознала свою ошибку. Я заберу ребенка, я сама вырасту его. Клянусь!
Шейх. Ишь, чего захотела! Кто теперь его тебе отдаст? Разве мы можем теперь его тебе доверить? Не-ет! Теперь он не твой ребенок. Теперь он наш. В нашей автономии не будет детских домов. Всех сирот мы разберем по домам. Для всех них мы найдем достойных отцов и матерей. Мы вырастим из них настоящих мусульман. (машет палачу рукой) Приступай!
Палач бьет женщину, та вначале кричит, но постепенно крики ее стихают, потом слышатся стенания, тихие стоны, а потом все стихает. По толпе прокатывается ропот. Слышатся требования прекратить избиение, слышатся выкрики: «Душегубы! Палачи!», и т. п.
Шейх. Ах вы, невежды! Кто тут душегуб? Мы? Не-ет! Это она душегуб! Она едва не погубила свою бессмертную душу. А вот мы, – мы тут как раз и занимаемся спасением ее души. И не только ее! Душ тех, кто сейчас смотрит на эту экзекуцию и для которых все это станет хорошим уроком. Теперь вряд ли кто решится на блудодеяние и вряд ли бросит ребенка на произвол судьбы. А если, в угоду вам, мы оставим это преступление без наказания, то число брошенных детей будет продолжать расти. Вы этого хотите?
Палач закончил экзекуцию и окровавленное, бездыханное тело женщины отцепляют от столба и перекладывают на носилки. Толпа шумит и волнуется. И тут из толпы вырвалась Жамал и, приблизившись к шейху, остановилась прямо перед ним. Глаза ее горят, лик ее бледен.
Жамал. Циничный мерзавец! Кровопийца! Что – напился крови?! Как после этого можно называться мусульманином?
Шейх. Замолчи, женщина! (замахивается на нее плеткой, но, опомнившись, опускает руку) Как ты смеешь так говорить с эмиром! Со своим шейхом!
Жамал. Эмир! Шейх! Да ты палач! Кровавый палач! Что ж ты опустил руку? Бей! Засеки насмерть! Тебе же это ничего не стоит! (шейх отворачивается от нее и отходит, и она поворачивается к мужу, который, выйдя из-за стола подошел к ней) И во всем этом виноват ты! В первую очередь виноват ты! Это ты открыл дорогу этим чудовищным преступлениям. И на тебя первого обрушится гнев Аллаха. И можешь считать, что теперь у тебя нет жены. Нет и сына с дочерью. (шейху) Я покидаю этот город. Ты прав, – этот город стал теперь вертепом сатаны. Твоим вертепом. И забираю своих детей.
Шейх. (усмехаясь зло) Пожалуйста! Сейчас вас отвезут в стадион, придется переночевать там, а утром вывезем за город. (одному из своих подручных) Отвезите эту женщину с ее детьми в стадион. (Жамал собирается уходить)
Аскар. Жамал! Стой! Нельзя туда. Стадион заминирован. И никто не вывезет тебя за город. Ни один человек не покинул город. Стадион полон заложниками, их тысячи. Они сидят на минах и могут в любой момент взлететь на воздух.
Жамал. Вот как?! (повернувшись к шейху) А что говорил праведный шейх? «Кто не считает себя мусульманином, кто не желает жить по законам шариата, должен покинуть пределы нашего города. Для этого они должны собраться в стадионе, оттуда их будем вывозить автобусами в областной центр. С собой разрешается взять документы, ценные вещи и деньги, у кого есть автомобиль, тот может выехать на нем, только прежде нужно наведаться в стадион и поставить в известность нашу миграционную службу, которая занимается учетом выезжающего населения». Так вроде выступал праведный шейх по телевидению? Или он нагло лгал? Тогда какой же он после этого мусульманин? Какой же он шейх? Он бессовестный лжец!
Шейх. Нет ничего зазорного в том, чтобы мусульманин обманул кафира.
Жамал. Но этот мусульманин только что пытался обмануть и меня.
Шейх. Ну, значит, вы тоже кафр. Мусульманка не стала бы возмущаться судом шариата и не стала бы оскорблять прилюдно своего шейха.
Жамал. Я не стану кафиром только потому, что так решил лживый шейх. И, если на то пошло, то лучше быть кафиром, чем считаться мусульманкой из его общины. (уходя за подручным шейха, которому было поручено отвезти ее в стадион, вышедшим из толпы Гульнаре и Берику) Пойдемте, дети. Здесь нам делать нечего.
Аскар. (идет за ними) Жамал! Гульнара! Берик! Стойте!
Жамал. (резко оборачивается и кричит, вытянув вперед руку с растопыренными пальцами) Отстань! Ты теперь нам не нужен! Посмотри на свои руки – они по локоть в крови. Мы не можем жить с кровавым палачом под одной крышей. Прочь! Оставайся со своим выродком-шейхом, верши с ним свою сатанинскую расправу!
Имам останавливается как вкопанный. Жамал с детьми уходит. Тут раздается голос муэдзина – он призывает мусульман в мечеть на вечерний намаз. Кади встает, за ним его писарь, и оба уходят, не глядя на шейха. Люди из толпы расходятся. Офицер уводит своих солдат. Боевики тоже покидают площадь по знаку шейха. Шейх подходит к имаму и трогает его за плечо.
Аскар. (словно очнувшись, оглядывается вокруг) А?! Что?! Что это?
Шейх. Это азан, имам. Подошло время вечернего намаза. Идемте в мечеть, уважаемый.
Шейх удаляется уверенным шагом, имам плетется за ним, шатаясь, как пьяный и спотыкаясь. Сцена быстро пустеет и под заунывный голос муэдзина опускается занавес.
Действие четвертое
Центральный стадион. Вечер, наступают сумерки. На футбольном поле сидят и лежат люди. Слышен приглушенный говор, чьи-то проклятия, чьи-то стоны, детский плач. С репродукторов постоянно читают Коран. Чтение не прерывается, то, становясь громче и заглушая все звуки, то вновь утихая. Узники стадиона практически неподвижны, лишь изредка пройдет кто-то, но тут же освещается лучом прожектора и через мегафон раздается требование прекратить движение. В центре сцены лежит Мария. Ее голова покоится на коленях Ларисы. Она бредит.
Мария. (что-то бормочет горячечно, а потом вскрикивает, порываясь подняться) Ваня! Ваня! Куда ты? Иди сюда, я здесь! Мы все здесь… А! Вот ты теперь какой. Я и не думала… я бы никогда не подумала, что ты… именно ты… станешь таким. Нет-нет! Я не верю! Я никогда не поверю в это! Ты не такой… нет, ты никогда не был таким… таким, как они. Ты никогда не был бессердечным. Ты никогда не был жестоким. Нет, напротив… ты всегда был добрым… нежным… что же теперь с тобою стало? Что же со всеми вами стало? Ваня! Почему ты молчишь? Скажи же что-нибудь! Ответь мне – что это такое вы сотворили? Что же вы натворили? А?! Ведь это бесчеловечно! О-ох! (откинувшись опять на колени дочери, всхлипывает)
Лариса. (плачет) Мама! Перестань, прошу тебя, перестань, пожалуйста! Его здесь нет.
Мария. А?! Доча, ты? Подай-ка попить… пить так хочется ужасно. (шарит руками по пуговицам, словно желая расстегнуть жакет) Как здесь жарко! Как солнце палит… так немилосердно. Как хочется пить! Лариса! Подай мне водички… не надо чаю… не нужно кофе… простой водички из-под крана… да, простой воды из-под крана…
Вдруг в певучее чтение Корана врывается гул самолетных двигателей, и тут же лучи прожекторов взмывают в небо. Забухали скорострельные зенитные установки, застрекотали пулеметы. С неба на парашютиках опускаются мешки с продовольствием, питьевая вода в пластиковых бутылках и медикаменты в аптечках с нарисованными на них красными крестами и полумесяцами. Замелькали листовки. Один парашютик с пластиковыми бутылками опустился возле Ларисы. Девочка откладывает голову матери с колен и хватается за пакет с пластиковыми бутылками. Тем временем какой-то мальчик хватается за стропы парашюта.
Лариса. Мальчик, оставь хоть одну бутылку. Оставь, пожалуйста, для мамы.
Мальчик пытается вытащить одну бутылку из упаковки, но в этот момент подбежали боевики и стали отбирать мешки у заложников. Они в униформах, в руках резиновые дубинки, на поясах – кобуры пистолетов. Боевик с повязкой дежурного на рукаве вырвал стропы из рук мальчика, грубо толкнув его. К нему придвинулись двое парней из числа заложников.
Первый парень. Слушай, дай хоть детям напиться воды. Ты же не изверг!
Дежурный. Я не изверг, но я подчиняюсь приказу! А приказ был – не давать ничего.
Второй парень. Мы не просим у вас ничего. Но эту воду нам сбросили с самолета. Ведь дети страдают!
Дежурный. Я же сказал – не положено! (вытащив пистолет из кобуры) А ну назад!
Первый парень. (видя, что товарищ лезет на рожон, оттаскивает его от боевика) Не надо, ты ничего ему не сделаешь. Он попросту застрелит тебя.
Дежурный. Вот именно! Лучше успокойтесь, парни. Будет приказ – дадим воду, хоть залейтесь. (боевики уходят, унося мешки и упаковки)
Второй парень. Вот сволочи! (оглядывается по сторонам, не зная, что сделать; потом поднимает с земли листовку и читает) Граждане! Соотечественники! К вам обращается ваш президент. Нам известно, в каком положении оказались вы. Мы сейчас делаем все для того, чтобы облегчить ваше положение и все для того, чтобы освободить вас. Но руководители мятежа глухи к нашим призывам и предложениям. Город окружен, он в тройном кольце наших подразделений и ни один боевик не сможет уйти из города незамеченным. От решительных шагов нас удерживает нежелание кровопролития. Мы надеемся, что у мятежников возобладает все-таки разум, и они остановят это безумие. Но мы не будем бесконечно наблюдать за этим безобразием. Скоро, очень скоро мы положим ему конец. А пока мы призываем вас к терпению и выдержке. Мы каждый день будем сбрасывать вам продовольствие, воду и медикаменты. Вы не одни, вся страна, весь наш многонациональный народ с тревогой и надеждой наблюдает за событиями в вашем городе…
Боевики возвращаются, и дежурный вырывает листовку из рук заложника, ударив его резиновой дубинкой, а его подручные собирают листовки, лежащие на земле и находящиеся на руках у других заложников, угрожая пистолетами и дубинками.
Дежурный. (прочитав листовку, рвет на мелкие куски) Все это пустая бравада! Президент бессилен со всеми своими вооруженными силами. Можете не надеяться на него. (боевики уходят, переговариваясь и смеясь)
Мария. (вновь бредит) Ваня! Ванечка! Иди же сюда… почему ты уходишь? Почему не хочешь поговорить со мной? Ты считаешь нас кафирами? Но ведь я твоя мать… или для тебя это уже ничего не значит?
Ее голос заглушает усилившееся чтение Корана. Через некоторое время дежурный вновь возвращается. Он ведет за собой Жамал с дочерью и сыном. Они пораженно глядят по сторонам, на исхудавших людей, на стонущих больных, плачущих детей.
Дежурный. (подойдя к Ларисе) Новиковы – это вы?
Лариса. Да. (замечает Жамал и Гульнару) Тетя Жамал! Гульнара! (не выдержав, она разрыдалась)
Жамал. Лариса! (опускается рядом и прижимает голову девочки к своей груди и гладит по ней) Ну-ну, успокойся. Не плачь. (утирает ей лицо) Что с Марией?
Лариса. (не может успокоиться и говорит, перемежая слова всхлипами) Вот заболела… бредит… зовет Ваню, разговаривает с ним. (смотрит с ненавистью на боевика и тот, кивнув, уходит)
Мария. Лариса, доченька, дай, пожалуйста, воды… дай напиться. Так страшно хочется пить. Ну, пожалуйста!
Лариса. (всхлипывает) Вот, постоянно просит пить… где же я возьму воду?
Жамал. (наклонившись к Марии) Мария! Мария! Ты меня слышишь?
Мария. (приподняв голову) Жамал? Ты?!
Жамал. Да, я… вот и Гульнара с Бериком со мной.
Гульнара. (опустившись на колени) Теть Маша, здравствуйте.
Мария. Здравствуй… Гульнара. Ты… ты не знаешь… где Ваня?
Гульнара. (смутившись, опускает взор) Не знаю. Я его не видела. Он… он теперь такой занятой.
Берик. (сев на колени возле сестры и матери) Здравствуйте, Мария Петровна.
Мария. А… Берик?! И ты… здесь? (повернув лицо к Жамал) Как же так, Жамал?
Жамал. А этот шейх, мусульманин из мусульман, причислил нас к кафирам за то, что я высказала ему в лицо все, что о нем думала. Вот так мы и оказались тут.
Мария. А… Аскар?
Жамал. А что Аскар? Аскар теперь кусает локти, да уж теперь поздно. (трогает больной лоб) Ты заболела?
Мария. Нет… нет, я… просто устала… да, я так устала… я смертельно устала. Мне бы… мне бы отдохнуть… поспать немного. Но… я не могу… так хочется пить… да, так хочется отдохнуть, поспать… а Вани все нет. Где же он? (вновь начав бредить) А! Вот он! (порываясь подняться) Ваня! Ваня! Куда же ты опять? Иди сюда… я здесь… почему ты все время молчишь? Молчишь и проходишь мимо… (бормочет невнятно и горячечно, лишь можно разобрать имя ее сына)
Жамал. (оглядываясь по сторонам) Что же делать, а?
Лариса. (предельно усталым голосом) Даже не знаю…
Жамал. (приподнимаясь) Надо попросить у них воды.
Лариса. Бесполезно. Не дадут. Столько уже просили, даже для детей не дают, даже для кормящих матерей.
Тем временем к ним придвигаются женщины и мужчины, вокруг новоприбывших собирается несколько человек, в большинстве женщины.
Какой-то мужчина. Вы только что из города – как там?
Жамал. Немного лучше, чем здесь. Но там тоже не рай. Сегодня шейх Абдурахман учинил судилище, – одну молодую женщину засекли до смерти, одному парню отрубили руку, двоих девушек высекли, так сказать за нарушение формы одежды, и шейх Абдурахман говорит, что это только начало. Что в КПЗ ногу некуда поставить от преступников, ждущих суда шариата. В городе уже сказывается нехватка продовольствия, все товары первой необходимости отпускаются по специальным карточкам.
Какая-то женщина. (с грудным ребенком на руках) А что в городе говорят о нас? Там хоть знают, что здесь томится столько народу? Что люди, дети умирают? Или считают нас кафирами и думают, что так нам и надо?
Жамал. Да вы что! Вас кафирами считают только шейх и его боевики. Может быть, кто-то и знал правду о вас, а я, например, до сегодняшнего вечера думала, что всех вас давно вывезли из города. А, оказалось, – держат в заложниках. Мой муж сказал намедни… не знаю, стоит ли говорить… но вы же должны знать правду. В общем, тут все заминировано. И шейх в любой момент может взорвать стадион. Вот почему президент и воздерживается от решительных действий.
Женщина. (боязливо оглядывается, прижав к себе ребенка) Значит, мы все тут сидим на взрывчатке?
Жамал. Видимо так. Во всяком случае, так сказал мой муж.
Мужчина. А кто ваш муж?
Жамал. (немного замешкавшись с ответом) Мой муж… он имам городской мечети. Он был посвящен в дела мятежников. Но он не является членом партии Аль Хизб и он против экстремистов.
Мужчина. А ваш муж тоже здесь?
Жамал. Нет, он остался в городе.
Мужчина. В таком случае трудно поверить в то, что он против экстремистов.
Жамал. Нет-нет! Это не так. Просто шейх его использовал… обманул, обманул так же, как он обманывает всех, кто следует за ним. Как вот этих молодчиков. Они ведь не знают, что творят.
Толпа вокруг Жамал увеличилась настолько, что это заметили; на них сосредоточиваются лучи прожекторов, и по мегафону раздается требование разойтись. Люди нехотя возвращаются на свои места, так как к ним уже спешат боевики с дубинками в руках.
Жамал. (поднявшись, громко, чтобы ее услышали все) Люди! Знайте! Стадион заминирован! Мы все здесь заложники. Стадион будет взорван, как только начнется штурм города. Поэтому, нужно что-то делать для своего освобождения. Нельзя сидеть и ждать, когда мы все взлетим на воздух. Да, будут жертвы, кто-то из нас будет застрелен, но это не должно остановить нас. Ведь нам терять нечего, все равно стадион будет взорван, как только президент отдаст приказ штурмовать город. А приказ этот он отдаст! Рано или поздно, он это сделает. Не стоит сидеть и ждать, когда нас уничтожат, как бессловесных овец, которых держат для заклания.
К ней подходят боевики, и она замолкает.
Дежурный. Вы что это – призываете к восстанию? Имейте в виду – по всему периметру стадиона установлены пулеметы, сидят снайпера, и мы откроем огонь на поражение, как только вы попытаетесь что-либо предпринять. И не думайте, что мы дрогнем – таков приказ самого шейха. Так что советую вам сидеть тихо и не подбивать народ на неразумные действия. Что касается того, что стадион якобы заминирован, то это вредная дезинформация.
Жамал. Это не дезинформация. Вам самим стоит задуматься о собственной безопасности, ведь шейх не пощадит и взорвет и вас вместе с нами.
Дежурный. (смеется и к нему присоединяются остальные боевики) Ну-ну! Нафантазируете вы тут. Неужели вы думаете, что мы поверим, будто праведный шейх способен на такое вероломство? Что он готов пожертвовать своими соратниками. Успокойтесь, и вот, поужинайте. (протягивает один термос Жамал, остальные два достаются Гульнаре и Берику) Вот, возьмите, это для вас прислал тот, кого вы подозреваете в вероломстве и способности к злодейству.
Жамал. Кто это?
Дежурный. Вы не догадываетесь? Так знайте – сам шейх заботится о вас, хотя вы пытались осрамить его перед всем народом. Помните о его великодушии и не агитируйте народ против нас.
Жамал. Он что – решил купить нас такой малой ценой? Передайте ему – если он и впрямь такой великодушный, то пусть накормит хотя бы детей и кормящих матерей и позаботится о больных.
Дежурный. Накормит, накормит, как только сочтет нужным. А вы ешьте! Ешьте, мы подождем. Надо забрать термоса.
Тем временем Берик разбирает свой термос и, достав чай, передает Ларисе.
Берик. Лариса, на, выпей чаю.
Лариса делает жадно два-три глотка, но спохватывается и подносит посуду ко рту матери, приподняв другой рукой ее голову. Та никак не реагирует.
Лариса. Мама, на, выпей. Мама! Вот, попей чаю. (плаксиво) Ма-а-ма! Очнись же!
Дежурный вырывает у нее из рук посуду, расплескав чай, и возвращает Берику.
Дежурный. Мальчик, пей сам. Им не положено.
Жамал. (придвигается к Марии с чаем из своего термоса) Мария, на, выпей чаю. (дежурный препятствует, отводит ее руку с чаем)
Дежурный. Я же сказал – им не положено! Пейте сами.
Жамал. Почему? Разве не видишь – она умирает от жажды!
Дежурный. (пожав плечами) Мы подчиняемся приказу. Здесь мы никого не кормим. А этот ужин вам прислал сам шейх. Только для вас и ваших детей. Ешьте быстрее, нам некогда.
Жамал. (выплескивает чай прямо в лицо боевику) Подавись тогда своим ужином! (отбрасывает пинком термос и его подбирает один из боевиков)
Дежурный. (отпрянув, выпрямляется и утирает лицо, потом стряхивает влагу с униформы) Вы что это! Вы что себе позволяете!
Жамал. (поднявшись во весь рост) А вы что себе позволяете?! Устроили тут концлагерь! Или совсем в фашистов превратились?! (боевики тушуются, переглядываясь)