Для чего нужны вступления? Ну, скажем, для того чтобы читатель плавно, без видимого ущерба для своего здоровья смог вникнуть в простоту хитросплетений сюжетной линии, обрамлённой канвой лирических отступлений. Или же, наоборот, для введения оного в частичное, а лучше, в полное заблуждение, и тогда удачная концовка практически обеспечена.
А вот необходимость вступления к вступлению для меня до сих пор остаётся крайне сомнительным действом, а посему, всё написанное выше вы смело можете не читать. Что, уже? Тогда просто забудьте.
Пролог зелёной формы комнатного цвета.
В мире столько интересного. И не выходя из дома.
В жёлтых журналах, посредством почты почти всегда всемогущей, зелёные формы комнатного цвета навсегда завладели политической ареной мира. Одного чуть не свергли, другой переспал с королевой Елизаветой, а принц Уэльский, что держит в кандалах своей памяти великие рифмы востока, вообще инопланетянин.
– Давай куда-нибудь сходим, – скука – вещь малоприятная, – чего-нибудь выпьем.
– Я пас, – весело отказал мне Алик, – мне надо с балконом разобраться.
– Твой балкон, как хит прошлого лета, – посетовал я.
Придётся напиться в гордом одиночестве.
Мусор с ангельской улыбкой на лице – другие части тела были суровы – прохаживался по карнизу здания местного муниципалитета. Зачем он это делал, непонятно, но видно его было очень хорошо. Вот было бы здорово, если бы он оттуда упал. Сам бы не мучился и других не доставал. А благодарные потомки спустя столетия несут и несут на вечно мокрое место трагического падения охапки полевых ромашек и одинокую черную розу «Наринэ». О вечности не хочется. О сиюминутном не стоит.
Далее, как в кино: задний план, на карнизе которого рискованно развлекается «человек в красной шапке», теряет резкость и пропадает в тумане кинематографической реальности. Контрабас начинает – едва е4 – и выигрывает сложное и очень вкусное соло. Постепенно, обретая чёткость, в кадре вместе с гитарным септаккордом, появляется небольшой стол. На нём из ничего возникает белая чашка. Из неё пронзительным – «я хочу спать» – хрипом саксофона поднимается в небеса терпкий кофейный аромат. Прямо к богу. Рядом с чашкой ждёт своей незавидной участи чистая пепельница. Она не знает, что в течение ближайших двух часов останется без работы. Ей не позволят издать ни одного звука. Нет, в её профессиональных качествах никто не сомневается. Просто курят не все.
Эхом отозвалось фортепиано. Ждать барабанов пришлось не долго. И вот привлекательная и немного загадочная молодая женщина сидит за столом и, глядя в какой-то нерусский журнал, ожидает, когда остынет кофе. Ветер захватил в плен волну солнечных волос и дождливой боссановой лета прогнал её по непослушной гамме осени. Саксофон, освоившись и оттого немного заскучав в небесах, горемычным пьяницей ринулся в пустоту, но…
– Стоп! – закричал режиссёр, – Не верю! – Станиславский отдыхает. – Где сценарист? Кто писал эту ахинею? – он выпил стакан мятного молока и запил его водкой, – Скажите мне на милость: кто видел, чтобы наши дамы, сидя в баре, читали какие-то иностранные журналы, пили только кофе и при этом ещё и не курили?
– Я.
– Что «я»? – он взглядом обнюхал помещение в поисках владельца последней буквы алфавита и уткнулся в меня.
– Я видел, как наши дамы, сидя в баре, читали какие-то иностранные журналы, пили только кофе и при этом ещё и не курили. По крайней мере, одна из них.
Я многозначительно посмотрел на незнакомку. Она ответила мне благодарной улыбкой.
– А ты кто, твою мать, такой? – вежливо поинтересовался режиссёр.
– Кто-кто. Конь в кимоно, – говорить ему, что я тот самый сценарист, я побоялся.
– А почему в кимоно? – раньше он видел коней исключительно в пальто.
– Нетрудно догадаться. Потому что я – конь японский.
Мимо нас, самурайским вихрем на танке пронёсся якудза, угрожая присутствующим трёхсторонним хайку.
Я был зол на новоиспечённого – подгорелая корочка – гения режиссуры за то, что он не дал мне услышать великого грехопадения саксофона. Теперь же хрип превратился в храп, и ничто его в этом несовершенном мире не разбудит. Песню оборвали, и на душе стало гадко.
Солнце, словно пыль на росу, село на горизонт и упало. По ту сторону. Давно это было. Лет сто прошло.
Я возвращался домой. Небо тяжестью всех пяти звёзд давило мне на голову. Я шёл по пустому городу и плакал.
Скупая мужская слёза. О! Это отдельная история. Если мужчина плачет, значит, у него есть веские причины. Вот, скажем, коньяк – причина веская. Я икал и плакал, потому что знал: в моём холодильнике нет креветок. Полцарства за креветку.
«В пьянке замечен не был, но по утрам жадно пил холодную воду», – вот наиболее чёткая характеристика того, что касается творчества Омара Хайяма. Зелёные формы комнатного цвета его рубайята растворились в песнях БГ, как «Титаник» в водах безбрежного океана. Как его не мой, не мой немой не заговорит. Сестра Хаос поселилась…
она просто поселилась и живёт, как котёнок под дощатым настилом на работе у Алика. Его, посчитав, что на этом вся любовь, бросила мать, а он орёт, как резаный. Кушать-то хочется.
Далее тургеневским слогом было написано о том, что Алик, желая уберечь маленький пушистый комочек жизни от голодной смерти, принёс его домой и щедро накормил. Котёнок ожил. Стал играть. Наигравшись, уснул. Уснул и не проснулся. Щедрость стала смертью.
Когда я стал кричать на свою кошку, Алик меня не понял:
– Ты чего это?
– Достала, – я выключил телевизор и включил радио, – ладно бы просила жрать, а то ведь просто так орёт. Для поддержки разговора.
– А причём здесь БГ? – и действительно, причём тут он? Он добавил картошку и лук и поставил аквариум на огонь. Но коль вопрос задан – хочешь, не хочешь – приходится отвечать:
– Я-то думал, что он выдохся. Устал, – «в каникулы мы едем на Jamaйку», – а его сестра, переходя эту реку вброд, посеяла в моей башке хаос.
Песня закончилась, и на душе стало тихо. Китайская инквизиция кухонного крана – кап, кап – прекратила измываться над нервами грязной посуды. Я замолчал. Звучала только тишина. И секунду спустя, мы, словно сговорившись, хором: «Тихий ангел пролетел», – это Алик, а я: «Мент родился», из чего следует: мент и ангел – синонимы.
Мусор с ангельской улыбкой на лице – другие части тела были суровы – прохаживался по карнизу здания местного муниципалитета.
О вечности не хочется,
О сиюминутном не стоит.
Глядя на то, как собака мочится,
Дикий мент наркомана доит.
А на том берегу незабудки
Не забудут никак об электрике -
О великом китайском эксцентрике.
Рыжий пёс проживает в будке,
В небе синем летает птица,
Продаёт огурцы продавщица,
На телебашню влезла высотница
Для того чтоб с неё помочиться.
Просто так. Потому что хочется.
Лучше нет красоты,
Чем, пардон, с высоты.
И жрица монтажа об этом знает,
Но орошает город только летом,
Поскольку только летом не летает
Дельфин зелёной формы комнатного цвета.
Впрочем, где-то это уже было.
Добрая сказка.
Интересно, что делать, когда в голову ничего не лезет? Может быть, попытаться написать детектив? Они вроде бы неплохо продаются. Чтобы кровь текла рекою, и в крутом, интригующем сюжете были замешаны деньги, наркотики, проститутки и любовь. Всё это, конечно, здорово, однако меня этот наборчик не вдохновляет. Даже любовь в обрамлении вышеперечисленного списка не вставляет. А ужастик? По-моему, ужасное чтиво сейчас пользуется популярностью… Чтобы кровь в нём текла рекою и в жутком, леденящем душу, повествовании были замешаны деньги, наркотики, проститутки и любовь. Ужастик – это хорошо, но, откровенно говоря, что-то на ужасы у меня тоже не стоит. Остаётся одно – написать сказку. И не просто сказку, а добрую. И для наличия интриги, сделать так, чтобы кровь в ней текла рекою, и… деньги, наркотики, проститутки и любовь.
Я, конечно, мог бы смеха для и забавы ради написать, что он был наркоманом, а она девушкой по вызову. Но любовь, объединив их сердца, вырвала их из лап пагубных пристрастий. На радостях они посетили казино, где выиграли баснословную сумму денег. Уехали из этой страшной страны и стали жить-поживать, да добра наживать. А что до рек крови, то можно отметить одну пикантную подробность: раз в месяц она страдала изрядно обильными выделениями. И всё. Сказка готова. Можно, довольно потирая руки, идти пить своё время. Но это как-то несерьёзно. А жанр сказки предусматривает всё – буквально всё – от искромётного юмора до трагической случайности. Всё, кроме несерьёзности. И посему мы, со всей обстоятельностью отнесёмся к сказке и приступим к написанию оной.
Город, убаюканный усталой колыбельной, спал. И жители его, утомлённые маршем повседневных забот и дел, тоже спали. Им снились хорошие добрые сны. Городу и его жителям. Город был небольшим и чистым. Стоял он на берегу моря.
Из моря появился человек и, походкой, присущей сразу тридцати трём богатырям, принялся выходить из пучины вод. Где тридцать три богатыря, там и пучина. Одет человек был в гидрокостюм, и за его спиной можно было разглядеть акваланг. Кто он – ночной незнакомец, – и что делает в столь поздний час в море? Ну, что ж. Ответ на этот вопрос мне известен. Это местный и единственный в городе водолаз дядя Вася. А вот о том, что позабыл он ночью в море, мы для создания интриги умолчим или, может быть, никогда не узнаем.
Дядя Вася – это огромный пятидесятилетний добряк. Однако же не дай вам Господь попасться ему под горячую руку. Здоровья в нём было немерено, и рука его была тяжела.
Жил он в небольшом уютном домике, приютившемся на самом берегу моря. Жену дядя Вася похоронил. Её забрало у него море.
Однако не всё так плохо. Боль утраты скрашивала ему дочь. И была она не просто послушным и добрым ребёнком. Она у него была красавица. Длинные стройные ноги. Высокая грудь. Талия – предмет зависти почти всех женщин городка, конечно, из тех, кто ещё думал о таких мелочах, как внешность. Красивые плечи и симпатичное озорное лицо с родинкой у краешка рта. Мне бы хотелось написать: «лицо, в обрамлении длинных, золотистых волос», но волосы её были черны, как смоль и к тому же коротко острижены.
Короче говоря, была дочка дяди Васи предметом ночных фантазий и поллюций ни одного пацана солнечного города. Зная, что по ней тайно вздыхают почти все мальчишки, она носилась от дома к пристани и обратно в короткой отцовской тельняшке. Ходили слухи, что под тельником ничего нет. Но это вздор. Я сам как-то случайно видел голубой шёлк её нескромных, но всё-таки трусиков.
Звали её Ивана. Ей было семнадцать. И была у неё мечта. Нет, Ивана была человеком практичным. Звёзд с неба не хватала и о принце на золотом коне не мечтала. Знаю, знаю, что не на золотом, а на белом. Не мешай. На золотом-то покруче будет. Принца ей заменял папа. Так уж повелось с детства, и отец являл для неё воплощение доброты и справедливости, силы и отваги, короче говоря, мужественности, и поэтому умудрялся заменять в её неглупой головке всех мужчин сразу.
Мечтала Ивана о большом городе. Москве, Питере или…
Нет. Свой городок Ивана любила и уехать из него хотела не потому, что он ей надоел. Манил её ветер свободы большого города. Ну, как ветер? Сквозняк.
А пока она по-прежнему носила в коротком тельнике – полоска чёрная, полоска белая – отцу на пристань обеды. И местные пацаны тяжело вздыхали, глядя на красивые загорелые ноги и упругую грудь под тельняшкой.
Иногда она купалась. О! Это отдельная история и за это можно брать деньги. Она просто снимала старенькую, но всегда чистую тельняшку. Оставаясь топлес, не спеша подходила к краю пирса и, немного постояв, прыгала в воду. Она любила море, и море любило её. Плавала она великолепно. Заплывала далеко-далеко и подолгу лежала на воде, разглядывая в небе вечно молодые облака. Затем возвращалась и медленно выходила из воды. Афродита. Красивая и недоступная. Как же жалело мужское население городка, что случалось это не так часто, как хотелось бы.
Дяде Васе не нравилось, что его девочка дразнила мужиков. Но он молчал. Его ребёнок уже достаточно взрослый для того, чтобы поступать так, как считает нужным.
Так они и жили, проводя лето в приятных заботах, а зиму коротая у камина, который дядя Вася поставил сам. Он вообще был мастером на все руки. Зимой с работой в городе было туго, но заработанных за лето денег хватало для того, чтобы, в общем-то, безбедно переждать мёртвое время года.
Иногда они читали. Ивана всё подряд, но чаще книги на каком-то странном языке по синей магии – они достались ей в наследство от бабки по материнской линии. А дядя Вася – газеты. Ему было совершенно не важно, какую именно газету он читает – свежую или пятилетней выдержки. К периодике он относился с благоговейным трепетом.
А иногда дядя Вася, сидя в кресле-качалке и раскурив трубку, рассказывал своей дочери морские байки, которых он знал несметное множество.
Рассказчик он был неплохой, а посему, давайте и мы послушаем одну из них.
Ну, что? Дядя Вася, мы расселись. Можно начинать. Итак:
Байка о Дельфине и скале «Парус», рассказанная дядей Васей в один из зимних вечеров дочери своей Иване.
«Случилось это давно. В пору, когда люди были честны и бесхитростны, и всего одно неловко оброненное слово могло послужить причиной для смертельного оскорбления. Судов тогда, моя девочка, не было, и правосудие вершилось просто». Иване не нравилось, когда отец называл её "моей девочкой", но, не желая перебивать его в самом начале, она промолчала. «Если ты не прав – отвечай за это. Нередко люди, отвечая за свои ошибки, расставались с жизнью.
Именно в это суровое, но честное время жил человек по имени Ял. Ял был моряком. И надо отдать ему должное, моряком он был отменным. Нередко он выходил в море тогда, когда остальные за всё золото мира не соглашались этого сделать. «Жизнь дороже», – так они говорили. А он выходил и возвращался. Целый, невредимый и богатый.
Как-то раз к нему подошёл странный такой тип. Одетый в чёрное и в широкополой такой шляпе, как у Д’Артаньяна, надвинутой на самые уши и предложил одно выгодное дело. К тому же, идти-то было всего ничего. До Херсонеса и обратно. Ял согласился, но обещанное вознаграждение потребовал вперёд.
В утро перед отходом судна сама природа, казалось, воспротивилась этому. И волны были, как никогда, велики, а ветер был настолько сильным, что, как пух валил огромные деревья. Однако в бухте было относительно спокойно, и Ял решил выйти в море. Я не знаю, что там и как, но, как только он покинул пределы бухты и с успехом преодолел пять гигантских волн, и казалось, что и на этот раз он сможет выйти победителем из схватки со стихией, как на самом гребне шестой, ослепительная молния ударила в корму корабля…
Всё это с утёса наблюдал человек в чёрном, и ураган обходил его стороной. Человек стоял на утесе и, воздев руки к небу, громко и оглушительно смеялся. А корабль, тем временем, превратился в огромный чёрный парус, окаменел и стал скалой, одиноко стоящей в море.
Все матросы Яла спаслись и в один голос уверяли жителей посёлка, что в момент, когда молния ударила в корабль, Ял превратился в дельфина и уплыл в море. Может быть, всё это неправда, но чайки, видевшие, как сатана посмеялся над человеком, заплакали. Ты до сих пор можешь слышать их плач».
– Кто это был? – спросила Ивана.
– Ты о ком? – не понял дядя Вася.
– Ну, тот тип. В чёрной шляпе.
– Говорят, что демон в человеческом обличье.
– Печальная история.
– Да уж, – ответствовал дядя Вася, – но поучительная.
– Ты о том, что не с каждым стоит общаться? – Ивана, выгнувшись кошкой, сладко потянулась.
– Да. И ещё о том, что не всякие деньги стоит брать.
– А говорят, что деньги не пахнут.
– Правильно, девочка моя.
Дядя Вася знал, что девочка его становится маленькой злючкой, когда слышит это. Когда она злилась, она так сильно была похожа на мать. Со дня смерти его жены прошло девять лет, семь месяцев и три дня. Дядя Вася был однолюбом.
– Ну, папа!
– Ладно, ладно, не буду, – пошел на попятную тот и добавил, – девочка моя.
Следующее лето мало чем отличалось от предыдущих. Только воздыхатели Иваны со слюной изо рта наблюдали, что грудь её стала ещё пышнее, ноги стройней и длиннее, а сама она начинала приобретать помимо красоты, то, что принято называть шармом.
Наверное, это случилось, оттого что дочь дяди Васи сменила отцовский тельник на мамино платье, которое было настолько лёгким, что при малейшем дуновении ветерка, стайкой проворных белых птиц вздымалось вверх, открывая зевакам её ноги. Да и декольте у платья было, мягко выражаясь, рискованным. В остальном же всё оставалось по-прежнему. И обеды, которые она носила отцу на пристань, и не частые её купания с открытой грудью, и толпа зевак.
Как-то раз, под вечер, Ивана влетела домой и с порога выпалила отцу, под чаёк мусолившему позавчерашнюю газету:
– Я его видела.
– Кого? – не понял дядя Вася, но, на всякий случай, снял с носа очки, годившиеся только для чтения.
– Яла, – она, не находя себе места, пантерой в клетке металась по комнате.
– Какого Яла?
Бедный дядя Вася. Он и не подозревал, что одна из его многочисленных сказок могла вскружить девчонке голову.
– Ну, как же? – недоумевала та. – Помнишь, ты зимой рассказывал мне историю о моряке, над которым посмеялся дьявол?
– Ах, эту? Только это не история, а байка, – он никогда ещё не видел свою дочь столь возбуждённой и не на шутку забеспокоился, – и от истории, малыш, она отличается тем, что от первого до последнего слова выдумана. Проще говоря, всё это враки, – будешь чай?
– Нет, – отрезала Ивана.
– Ну, тогда иди спать. Поздно уже, – сказал дядя Вася, надеясь на то, что к утру шторм девичьего воображения поутихнет, и всё вновь станет на круги своя.
Однако на следующее утро он обнаружил, что шторм не только не стих, но, продолжая бушевать, забрал его сокровище – его маленькую девочку – в неизвестном направлении. По истечении суток он заявил о пропаже в милицию. Там делали всё, что могли, но потуги их были тщетны.
Так и закончилась наша сказка. И прости мне, читатель, что не текла в ней кровь рекою, и не были замешаны в ней деньги, наркотики, проститутки и любовь.
Что же касаемо ночных вылазок в море дяди Васи, то объясняется всё это довольно просто. Любил он под водой… с аквалангом. По ночам особенно.
А Ивана? Кто знает, где она сейчас? Возможно, ходит по улицам, поражая своей красотой, огни большого города, а может, плавает в море в обществе гордого и красивого дельфина Яла.
Ивана.
Что за идиотская привычка – подавать по утрам чай в постель?
Она приоткрыла дверь в комнату и робко заглянула, как будто хозяин здесь я, а не она. Потом исчезла для того, чтобы появиться вновь с чаем и огромным куском чёрного шоколада в руках.
Она, отнюдь, не из тех, кого принято звать неотразимыми. Простая, вполне доступная молодая женщина. Даже очень молодая. Но, как это нередко случается, описать её просто невозможно. Ты когда-нибудь видел красивых женщин? Согласись, не смотря на красоту, там всё предельно просто. Я тебе рисую примерный портрет, и у тебя в голове возникает штамп – готовый обобщённый образ. А детали – это дело вкуса. Собственного, порой извращённого понятия. Тут же и зацепиться-то не за что. Разве что родинка у краешка рта. Довольно заметная, и то, не помню с какой стороны.
Осторожно дотронувшись до моего плеча, попыталась меня разбудить, словно не хотела делать чего-то подобного, но некто невидимый побуждал её к этому. Мне ничего не оставалось, и я открыл глаза. Плоть моя покинула мир иной и уже несколько секунд пребывает в мире этом, о чём свидетельствует тяжёлая головная боль.
– Сколько уже?
– Десять. Вставай. За мной сейчас должны зайти.
Ну, что мне до них, и до того, что сейчас за ней кто-то зайдёт? Впрочем, я не без благодарности принимаю два протянутых мне блюдца. На одном чашка с горячим чаем, на другом маленькая скала чёрного шоколада. Всё-таки, вчерашний вечер даёт о себе знать. Мне неловко, почти стыдно, но я не смог удержать в руках сие изобилие. Скала чуть не выпрыгнула на постель, и я не полил её чаем лишь потому, что у меня всё это вовремя отобрали.
Что за идиотская привычка: подавать чай в постель, да ещё с шоколадом, и, тем более, мне? На этот необдуманный шаг способен только незнающий меня человек.
Если я просыпаюсь в чужой квартире, значит, вчера вечером я проводил время не в библиотеке.
Полдень и дождь. Летом это большая редкость, и поэтому, пользуясь случаем, я иду под дождём с настроением ребёнка, которому позволили усесться в лужу. Он сидит в ней, шлёпает от радости руками, и ничто его больше не интересует. Я бы тоже уселся, но боюсь, прохожие, которых этот ливень не загнал в укрытие, неправильно меня поймут. Или того хуже, тоже плюхнутся рядом со мной. А эта перспектива меня не устраивает. Предпочитаю одиночество. Дождь и одиночество – для меня это синонимы.
На стоянке такси масса зелёных огоньков предлагала свои услуги. На скамейке, рядом со стоянкой, одинокий силуэт, отданный дождю. Это женщина. Лёгкое платье промокло и прилипло к телу, выгодно подчёркивая совершенство её фигуры. Хотя в тот момент ей, как мне показалось, было не до поз, и дождь не вызывал у неё тех радужных ощущений, какие распирали меня. И всё же он сделал её прекрасной. Мокрые волосы спадали на плечи. Глубокое декольте, благодаря дождю, практически исчезло, и от этого её высокая грудь, казалось, была обнажена, а под длинным подолом платья легко угадывались стройные ноги. Впрочем, всё это напоминало ужасно банальную картинку кисти свободных художников.
Она почувствовала мой взгляд. Отведя от глаз прядь волос, посмотрела. Чтобы как-то избавиться от этой неловкой ситуации, я не придумал ничего лучшего, чем заговорить с ней:
– По-моему, Вам наплевать на дождь, но Вам холодно.
– Да.
Пойди, разбери, что означает это «да», к тому же лицо её приняло довольно независимое выражение. Но отступать уже поздно, да и некуда.
– Тогда, почему бы нам ни согреться чашкой кофе? К тому же я тоже вроде бы не сухой.
– В Ялте нет хорошего кофе.
– В Ялте есть хороший кофе. Просто Вы не знаете, где его искать.
Усмехнувшись, она одарила меня многозначительным взглядом:
– Ну, и где же?
Да, хотя бы у меня. Масса зелёных огоньков предлагала свои услуги.
Бардак, что называется, классический. Это я о своей конуре. Вчера тут развлекался Алик. Похоже, они неплохо покувыркались, и, в знак благодарности, радость уборки оставили мне. А чтобы от нахлынувшего счастья я не скакал по квартире, как породистый жеребец, они забыли в холодильнике почти полную бутылку отравы, именуемую коньяком.
Алик. Он большой любитель «Двина» и длинноногих девочек, и, несмотря на то, что хорошие девчонки в Ялте кончились, он всё-таки умудряется их находить и, причём, такие экземпляры, что мне и не снились. Боже, ему почти тридцать, а он ведёт себя, как семнадцатилетний пацан. Наверное, именно этим он и берёт своих собеседниц. Интересно, как бы восприняла его моя новая знакомая?
– Ванная тут. Сегодня довольно удачный день, – пробурчал я, подавая ей полотенце и большой серый свитер. Самый большой, который нашелся в моём гардеробе.
– Что ты имеешь в виду?
Ну, вот. Мы уже на "ты". Впрочем, я не утруждаю себя ответом. Чего ради? В ванной зашумела вода, и она всё равно не сможет меня услышать.
Воспользовавшись паузой, я начинаю шататься по квартире, делая вид, что пытаюсь навести порядок.
Я успел заправить кровать, вымыть пепельницу, плюхнуться в старое кресло, укрытое бабушкиным пледом и закурить. Как там поёт Майк? «Я одиноко курю, пускаю кольцами дым, я уже не жду перемен…» Всё верно. Только, в отличие от героя его песни, я жду перемен. По крайней мере, сегодня. Да и колец пускать не умею.
Она появилась неожиданно. По-моему, свитер всё-таки немного коротковат, потому что её ноги… Далее должна последовать тирада лестных эпитетов в адрес её ног, но, чтобы этого не делать, я встаю и, ничего не говоря, иду на кухню готовить кофе, оставив свою гостью в некотором недоумении. Что это? Полное безразличие к женщинам, или импотенция? Ни то и ни другое. Просто я обещал своей собеседнице кофе.
Вообще-то я глубоко убеждён, что всякий истинный любитель кофе должен готовить его сам. Правда, я доверяю эту процедуру Алику. И не то чтобы кофе, приготовленный рукой Алика, мне нравился больше, чем мой. Нет. Всё гораздо проще. Просто мать-лень родилась раньше нас, и я – один из её сыновей. Однако Алика тут нет, и я, с чувством собственного достоинства, готовлю кофе сам, хотя особого удовлетворения от этого не испытываю.