Казна императора
Проглотив голодную слюну, полковник покосился на Козырева, потом на дочку хозяина, успевшую сменить затрапезную одежонку на кокетливую, отделанную соболем душегрейку и, крякнув, принялся уписывать за обе щеки.
Тем временем, пока гости утоляли голод, Фрол вытянул откуда-то целую четверть мутноватого самогона, налил всем по стакану и на правах хозяина сказал:
– Ну что ж, как говоится, со свиданьицем…
Дарья, на минутку присев, только пригубила из своего стакана, и тут же умчавшись на другую половину, загремела ухватами. Офицеры же, не чинясь, выпили вместе с хозяином и, чувствуя, как живительное тепло изнутри распространяется по телу, обстоятельно принялись за еду…
Много позже, лежа на лавке, застеленной овчиным тулупом, полковник ждал подпоручика. Короткий зимний день давно растворился в метельном сумраке, на столе горела дешевая жестяная лампа, и за бревенчатой стеной начинал подвывать ветер. Чеботарев как раз подумал, что они очень вовремя добрались к жилью, когда дверь скрипнула и в горницу, осторожно ступая, вошел Козырев.
Чеботарев скосил взгляд и слегка насмешливо поинтересовался:
– Ну как разведка?.. Надеюсь, душегрейка одевалась не зря?
Пропустив скабрезную двусмысленность мимо ушей, Козырев присел на лавку и, понизив голос до шепота, сказал:
– Дела плохи, господин полковник. Даша говорит, по окрестным заимкам повстанцы офицеров ловят…
– Догадываюсь… – Чеботарев крякнул, закинул руки за голову и повернулся к Козыреву: – Ну и?..
– Думаю, здесь перебыть, а уж потом как получится…
Невысказанный вопрос повис в воздухе, и Чеботарев сам закончил:
– Правильно. А я назад подамся, в город. Правда, обличье сменить придется… – Чеботарев помолчал и после короткой паузы спросил: – Как думаете, подпоручик, ваш Фрол меня отвезет?
– Само собой… – уверенно ответил Козырев и, привстав, машинально подкрутил фитиль лампы, пустившей к потолку крученую струйку копоти…
* * *Тешевич еле-еле разлепил веки и с трудом приподнялся на вздрагивающих руках. Кругом, среди вырванных разрывами деревьев, валялись трупы, густо чернели снарядные воронки, а прямо перед ним снег был почему-то сплошь нашпигован хвойными иглами.
Поручик попытался вспомнить, как все было, но кроме мешанины разрозненных действий, да того, что перед яркой вспышкой, разом погасившей сознание, он куда-то бежал, ничего вспомнить не мог. Единственным, что ему помнилось точно, было то, что красные, видимо, приняли их за весь отряд Костанжогло и провозились с ними здесь, в лесу, чуть ли не три дня.
Уцепившись за ближайшую сосну, Тешевич мало-помалу встал на ноги, и вдруг его буквально оглушил радостный крик:
– Братцы!.. Гляди, еще одна контра живая!
Инстинктивно обернувшись, Тешевич увидел, что прямо на него прет расхристанный малый в треухе, перехваченном наискось красной лентой. Встретившись взглядом с Тешевичем, красноармеец остановился и замахал трехлинейкой:
– Петрович!.. Сюда!.. Тута беляк целый!..
За деревьями послышались голоса, и к Тешевичу со всех сторон начали сбегаться рыскавшие по полю боя красноармейцы. Через минуту их набралось с десяток, и все они ожидающе поглядывали в сторону Петровича – здоровенного, бородатого мужика, судя по выправке, бывшего унтера.
Тешевич встряхнулся, выпрямился и, вздохнув, буднично спросил у Петровича, безошибочно угадав в нем старшего:
– Где мне стать?
– Ето чегой-то он, братцы? – изумился парень, первым наткнувшийся на Тешевича.
– А ты не дотумкал? Их благородие знать желают, у которого дерева мы его шлепнем, – насмешливо отозвался кто-то и удивленно добавил: – Ты ж гдяди, какой сознательный, сам под расстрел просится…
– Ишь, прыткий, – парень подозрительно уставился на Тешевича. – Нет, чегой-то тут не тае… Другие жизню выпрашивают, а ентот сам… А может, он, братцы, боится чего? Может, налютовал где, изгалялся нещадно над нашим братом-пролетарием, а?.. – Парень начал уже исступленно кричать, стараясь завести себя и других, но неожиданно, наткнувшись на взгляд Тешевича, поспешно отвел глаза. – Нет, братцы, гад это… Ишь, озирается, волчара… Нет, мы ему такое устроим, такое… Как ты, Петрович, скажешь? – внезапно обратился он к старшему, явно не решаясь учинить самосуд.
– Цыть ты, нарваный! – прикрикнул на него Петрович и подошел к Тешевичу ближе. – А скажи нам, господин поручик, чего это ты так на тот свет торописси?.. А то, вить, товарищи антиресуются…
– Почему? – переспросил Тешевич, и его взгляд скользнул куда-то вверх. – А ты не понимаешь, болван? На рожи ваши хамские смотреть не хочу.
– Ето чего ето такое, братцы, а? – прямо взорвался парень. – Гадюка золотопогонная и тут изгаляться вздумал! Чего глядим, товарищи?.. Покажем белой сволочи кузькину мать!
Солдаты угрожающе зашумели, явно собираясь расправиться с пленным, но именно в этот момент прямиком к ним подскакал неизвестно откуда взявшийся всадник.
– Товарищи, что тут у вас?
Женский голос, так неожиданно прозвучавший над головой, заставил Тешевича удивленно посмотреть на подъехавшего. По-мужски сидя в седле, молодая и красивая, одетая в щегольскую тужурку, женщина туго натягивала поводья, заставляя крупного вороного жеребца плясать на месте.
– Так что, товарищ комиссар, пленного взяли, – ответил Петрович и сразу подтянулся.
– Пленного? – Женщина сверкнула белозубой улыбкой, свесилась с седла и концом арапника приподняла подбородок Тешевича. – Ух, красавчик… А больше что, нет?
– Никак нет, товарищ комиссар, ну никак сбить их не удавалось. Аж пока артиллерию не подтянули. Только тогда и накрыли. Так что, сами видите…
– А обоз?.. Обоз где? – в голосе комиссарши послышалась растерянность.
– Так что, я полагаю, обоза нету. Енти остались, а никаких других нету…
– Та-а-к, значит, обоз опять ушел. Чтоб вам… – Женщина-комиссар вдруг смачно, по-солдатски выматерилась и приказала: – Этого офицерика в штаб. Немедленно. И чтоб никаких штучек по дороге. Поняли?
– Так точно, поняли… – хмуро отозвался Петрович и ткнул Тешевича прикладом в подколенку. – Ну давай, контра, топай. Повезло тебе, еще поживешь малость…
* * *От добротной стены пакгауза веяло тишиной и порядком. И если блиндированный, испятнанный хунхузскими пулями бок вагона еще дышал опасностью, то здесь явственно ощущалось спокойствие. Впрочем, этот вагон и сейчас все время маячил у Шурки перед глазами. Однако теперь, поставленный вровень с широкими дверями пакгауза, он не только не внушал тревоги, но, наоборот, казался некоей тихой пристанью.
Теплушки тоже стояли тут же, но «максим» с тормозной площадки уже был убран, и весь отряд, больше всего напоминая какую-то тыловую часть, деятельно устраивался на новом, хотя и временном месте.
Здесь, у этого такого мирного пакгауза, они оказались ранним утром после более чем восьми часов неспешного передвижения. Начальник станции, уж не зная чего и ждать от свалившегося ему как снег на голову вооруженного до зубов отряда, немедленно согласился предоставить в распоряжение полковника Костанжогло пустовавший пакгауз.
Под удивленными взглядами немногих железнодорожников импровизированный конный поезд переместился на боковой путь и встал у разгрузочной платформы. Костанжогло по-хозяйски осмотрел гулкий в своей пустоте пакгауз и, отлично понимая, что сейчас это их единственное более или менее надежное пристанище, распорядился начать разгрузку.
Впрочем, расчетливый полковник пока приказал освободить только теплушки, оставив классный вагон, где временно расположились семьи, за собой. Все-таки купейный вагон вполне годился под жилье, чего нельзя было сказать о промерзшем насквозь кирпичном пакгаузе.
Молча таская вместе с другими офицерами ящики из вагонов, Шурка Яницкий был весь во власти своих невеселых мыслей. Эта странная апатия, вызвавшая внезапный упадок сил и равнодушие, охватила поручика сразу после того, как стало ясно: преследование «красных» им больше не угрожает.
Может быть, это была реакция на страшное напряжение последних дней марша, может, сказалась общая усталость, но, скорее всего, Шурка подсознательно понимал, что для него все кончено. Никто его здесь, в Манчьжурии, не ждал, никому он был не нужен, и как жить дальше, он себе представить не мог…
Разгрузку закончили на удивление быстро. Тюки, винтовочные ящики и снаряжение аккуратно сложили под стену, на всякий случай прикрыв ими предусмотрительно задвинутые в самый угол еще имевшиеся в отряде два станковых пулемета.
Как-то сразу оставшиеся без дела офицеры сначала бесцельно слонялись по пакгаузу, а потом столпились вокруг груды военного имущества. И, видно, не одного Яницкого мучила мысль о будущем, потому что едва шум стих, как кто-то, Шурка не понял кто, явственно произнес:
– А ведь это же все продать можно…
Между людьми словно пробежала искра. Офицеры начали переглядываться, словно не понимая еще, как воспринимать эту фразу, но всем им было ясно: оружие и все остальное имеют здесь свою цену, а значит, за них можно выручить совсем неплохие деньги, которые помогут каждому хоть как-то устроиться по крайней мере на первых порах…
Однако у оказавшегося здесь же полковника Костанжогло, по всей вероятности, имелись совсем другие планы, так как он немедленно вскочил на винтовочный ящик и, возвышаясь над всеми, взволнованно выкрикнул:
– Господа!.. Господа, прошу вас, не забывайте, мы воинская часть российской армии!
– Па-а-звольте с вами не согласиться!.. – Молодой черноусый подполковник неожиданно перебил Костанжогло и, по гвардейски грассируя, заявил: – Мы, если позволительно так выразиться, являемся всего лишь временным воинским формированием, созданным с одной целью – оторваться от «красных» и уйти в Маньчжурию. Поскольку задача выполнена, ни о какой дальнейшей воинской деятельности речь идти не может…
Выражавшегося так гладко подполковника Яницкий не знал, он только помнил, что гвардеец присоединился к отряду уже далеко за Омском и виделись они раза два при общем построении.
– Да что вы несете… – возмущенно выкрикнул стоявший чуть впереди Яницкого капитан в шинели с подпаленным у костра рукавом. – Какие формирования?.. Какие задачи?.. Опомнитесь, господа!..
Вот этого капитана Шурка знал хорошо. Бывший раньше у Каппеля, он одним из последних прибился к отряду Костанжогло и сразу стал известен своим крайним максимализмом. Тем более было удивительно услышать сейчас от него просто-таки безапелляционное заявление.
– Господа, господа, успокойтесь! Как вам не стыдно митинговать… – никак не ожидавший такого афронта Костанжогло растерянно замахал руками. – Поверьте, я полностью понимаю ваше состояние, но поймите и вы, нам надо сохранить единство хотя бы на первое время…
– А зачем? – выкрикнул кто-то, стоявший позади Яницкого.
– Зачем? – Чувствовалось, что Костанжогло уже овладел собой. – А хотя бы затем, чтобы с выгодой реализовать наше имущество, вам же выделить хоть какие-то деньги на первое обустройство, отпустить гражданских, сопровождавших отряд, и выделить наиболее боеспособную часть нашего отряда.
Последнюю часть тирады Костанжогло произнес на пониженных тонах, отчего у Шурки возникло твердое убеждение, что полковник говорит не просто так, а у него имеются какие-то свои, явно далеко идущие планы…
Неожиданная догадка подтвердилась быстро. Едва общее возбуждение улеглось, Костанжогло догнал собравшегося было уходить Яницкого и остановил его прямо в дверях пакгауза.
– Поручик, я заметил, вы не митинговали, почему?
– Не вижу смысла…
Шурка повернулся и недоуменно посмотрел на Костанжогло. В свою очередь полковник как-то странно прищурился и, выждав некую паузу, спросил:
– А вы какого мнения?
– О чем? – не понял Яницкий.
– О дальнейшем…
– А-а-а… Дальнейшее, господин полковник, более чем ясно: или в сторожа, или в дворники, тут уж как повезет…
– Ну зачем же так пессимистично? – Костанжогло дружески потрепал Яницкого по плечу и отвел его в сторону от пакгауза. – Есть и другие варианты…
– Это какие же? – скептически поинтересовался поручик.
– Ну, скажем, я мог бы попросить вас отвезти письмо прямо в Харбин…
– Отвезти письмо? Это кому же?.. – удивился Яницкий и совершенно неожиданно для себя самого добавил: – Да у меня и денег-то нет…
– Ну об этом не беспокойтесь, – улыбнулся Костанжогло. – Деньги будут. А письмо надо передать в руки генералу Миллеру…
Шурка совсем другими глазами взглянул на полковника, вспомнив, как решительно отказал Костанжогло некоторым офицерам, вызвавшимся участвовать в последнем бою, и недавняя догадка превратилась в уверенность…
* * *Заснеженный город казался непривычно пустым. На улице не было видно ни рысаков, ни автомобилей, и только изредка появлявшиеся сгорбленные фигуры пешеходов словно тайком пробирались от одного дома к другому.
Где-то далеко, за рекой, на окраине, угрожающе бухали редкие орудийные выстрелы, а со стороны железнодорожного вокзала доносилась ленивая перестрелка. Кто и в кого стреляет, было неясно, и оттого висевшая в воздухе тревога только усиливалась.
По истоптанному и грязному тротуару, стараясь держаться понезаметнее, быстрым шагом шел полковник Чеботарев. Правда, сейчас угадать в нем офицера было просто невозможно. Изрядно потрепанное мещанское пальто, облезлый треух и, в дополнение ко всему, рваные калоши основательно изменили его облик. К тому же запавшие глаза и трехдневная щетина превратили мужчину средних лет в старика.
Сейчас, бросая настороженные взгляды вдоль улицы, Чеботарев замечал все. И заезженную до булыжника мостовую, и прикрытые ставни мещанских домиков, и редких пешеходов, и даже торчавшее из грязного сугроба мерзлое копыто убитой лошади.
Ближе к центру города дома стали побольше и пореспектабельнее, но тут было еще пустыннее. Ни автомобилей, ни извозчиков, ни крестьянских саней, да и пешеходы словно исчезли вовсе, а пару раз Чеботареву даже показалось, что в дальних переулках мелькали то ли солдаты, то ли просто вооруженные люди.
Полковнику было предельно ясно, что город переходит из рук в руки, и этот испуганно затихший центр, куда он так упрямо пробирался, вот-вот заполнится расхристанной солдатней во главе с затянутыми в кожу и размахивающими своими маузерами комиссарами…
За квартал от Соборной площади Чеботарев свернул в проезд и, перейдя двор, остановился возле деревянного флигеля, прятавшегося за домами. Убедившись, что кругом никого, полковник поднялся по чисто выметенным ступенькам бокового входа и уверенно потянул грушу старого звонка.
К вящему удивлению Чеботарева, дверь ему открыл сам полковник Кобылянский. Близоруко воззрившись на неожиданного гостя, хозяин секунду колебался, потом, узнав, втянул Чеботарева в темноватую переднюю и, поспешно захлопнув дверь, развел руками.
– Ну, батенька мой, не ожидал…
– Чего не ожидали, Всеволод Ильич? – не дожидаясь приглашения, Чеботарев начал снимать калоши.
– Да вид у вас больно пролетарский… – Кобылянский улыбнулся и шутливо закончил: – Того и гляди, пролетарскую «косушку» из кармана достанете.
– А ведь водка и правда есть… – откинув полу пальто, Чеботарев показал выглядывающую из внутреннего кармана «красную головку» дешевой «казенки».
– А это еще зачем? – удивился Кобылянский.
– Видите ли… – Чеботарев разделся и, пригладив волосы ладонью, сказал: – По теперешнему времени бутылка в кармане надежней, чем «мильс».
– Оно-то так… – До хозяина наконец дошло, что его бывшего подчиненного привели сюда особые обстоятельства, и он, несколько суетливо, предложил: – Но об этом после… А сейчас проходите, у меня, знаете ли, и «белая головка» есть. Правда, сам я в кухмистерской питаюсь, но закуска найдется.
– Не откажусь. С утра уже верст пятнадцать пешедралом, – Чеботарев вслед за хозяином прошел в комнаты и с интересом огляделся. – Вы, я вижу, моему совету последовали…
– Да уж… – Кобылянский вздохнул. – Аппартаменты из двух комнат, прислуга приходящая, электричества, само собой, нет, а сам я теперь вообще, бывший акцизный чиновник.
Хозяин прошел в заднюю каморку и вернулся, держа в одной руке тарелку с холодной телятиной, а в другой хлеб и початую бутылку «белой головки».
– Извините, полковник, разносолов не держу…
Чеботарев хмыкнул, без спросу взял стоявший на столе стакан, сам налил до половины и, залпом выпив водку, закусил куском мяса. Одобрительно улыбаясь, Кобылянский ждал, пока гость немного насытится, а Чеботарев, почти сразу почувствовав, как давившее его с утра напряжение отпускает, прекратил жевать и спросил:
– Всеволод Ильич, не хотите спросить, почему я здесь?
– А зачем? Мне и так ясно… – Кобылянский долгим взглядом посмотрел на Чеботарева. – Что, весь наш план насмарку?
– Это как посмотреть… – Чеботарев налил себе еще и покосился на хозяина.
Кобылянский перехватил его взгляд и спокойно сказал:
– Да вы ешьте, ешьте, сейчас, право, не до церемоний.
– И то верно… – согласился Чеботарев, опрокидывая стакан.
Кобылянский выждал, пока Чеботарев управится с телятиной, и только тогда спросил:
– Итак, что мы имеем?
– Если честно, не знаю, – вздохнул Чеботарев. – Люди разошлись по местам, но кто добрался, кто нет, сказать не могу. Меня самого перехватили повстанцы, едва ушел. Поскольку и мне пройти не удалось, считаю, в запланированной сети прорех будет немало…
– Да, этого следовало ожидать… – Кобылянский положил на стол сжатые кулаки. – Но главное для нас Костанжогло…
– Он как, прошел? – быстро спросил Чеботарев.
– Не ведаю, – Кобылянский пожал плечами. – Но если прошел, нас должны оставить в покое…
– Хотелось бы верить, – скептически заметил Чеботарев и после короткой паузы спросил: – А как вообще обстановка?
– Сами видите… – Кобылянский горестно покачал головой. – Полный и окончательный крах.
– Что будем делать? – Чеботарев решительно отставил стакан.
– Ждать! – неожиданно зло обрубил Кобылянский. – Вы знаете, полковник, здесь нами укрыто ценностей на сумму, соизмеримую с золотом КОМУЧа, попавшим в руки большевиков. Кроме того, всяческие «правители» стараются урвать побольше. Наша задача – обеспечить передачу золота, попавшего за границу, таким образом, чтобы новые владельцы в случае чего не смогли отвертеться.
– Думаете, удастся? – скептически заметил Чеботарев.
– Сейчас этим занимается генерал Миллер. Но, конечно, ценности, награбленные, так сказать, в частном порядке, возвратить не удастся…
– Ну, сбережения «страдателей за народ» меня как раз и не беспокоят, – пренебрежительно махнул рукой Чеботарев. – Нечего было в свое время всяким Засулич овации устраивать.
– И то верно, – криво усмехнулся Кобылянский и уже приказным тоном закончил: – Но все равно, ваши люди, те, кто добрался до мест, обеспечивают охрану моих, я остаюсь здесь, а вас, полковник, попрошу поехать к генералу Миллеру и всемерно спобоствовать.
– Ясно, – кивнул Чеботарев. – В Харбин я как-нибудь проберусь, а вот что потом делать?
– Делать? – Кобылянский задумался. – Делать как раз ничего не надо. Будем ждать. И как только Миллер со своим делом справится, вы, полковник, постарайтесь перебраться в Европу. Думаю, наше будущее решится все-таки там…
* * *Дом, куда в конце концов привезли Тешевича, удивил поручика. Невзрачный, с красным флагом на месте сорванной вывески, он мало отличался от других домов, зато внутри под ним оказалось целых два этажа сводчатых подвалов. Скорее всего, какой-то тороватый купчишка ловко объединил жилье, лабаз и лавку в одном строении.
Лежа на шинели, брошеной поверх свежей соломенной подстилки и безучастно глядя на тщательно выбеленный сводчатый потолок, поручик испытывал странное раздвоение. Его сознание, словно отсутствуя, не отождествляло происходящее с ним самим и в то же время, как бы на втором плане, четко фиксировало все происходящее вокруг.
Так Тешевич удивился странной чистоте подвала, но если предположить, что купчик держал здесь деликатный товар, то это становилось понятным. Потом солома оказалась только что постеленной, но если он здесь первый, то такая подстилка просто закономерна. Что же до толстой восковой свечи, горевшей под притолокой, то она свидетельствовала не сколько о заботе, сколько о нежелании охраны при нужде отыскивать узника в темноте.
И все-таки, при всей своей отрешенности, в глубине души Тешевич сейчас сожалел, что не последовал примеру Башкирцева. У того, по крайней мере, перед глазами навсегда остался заснеженный русский лес…
Впрочем, поручик думал и о том, что сначала все складывалось прекрасно. Они на целые сутки сумели задержать «красных», благо впервые за последнюю неделю не пришлось экономить патроны. Так что большевички, напоровшись на заслон, не могли продвинуться ни на шаг и если б не артиллерия, то, наверное, толклись бы там до сих пор…
Однако об этом артиллерийском обстреле Тешевич вспоминал с горьким сожалением. Ну что стоило оглушившему и слегка контузившему его снаряду разнести поручика в клочья? Тогда не было бы этого унизительно-гнусного подвала, ненужной тягомотины и подспудно все же давившего Тешевича, ожидания конца…
Внезапно в тишине подвала послышались шаги, загремел засов и, скосив глаза, Тешевич, к своему удивлению, увидел в дверях не вооруженного конвоира, а ту самую женщину-комиссара, которую встретил в лесу. Правда, на этот раз она была не в черной кожаной куртке, а в легкой батистовой кофточке, из чего Тешевич сделал вывод, что его, скорее всего, доставили в распоряжение крупного штаба, а эта девка, раз уж и она здесь, тоже немалый чин.
Аккуратно притворив за собой двери, комиссарша подошла ближе и сверху вниз посмотрела на даже и не подумавшего встать Тешевича.
– Лежишь, красавчик?.. И не страшно?
Поручик поднял голову и долгим взглядом посмотрел на странную визитершу. Без куртки она выглядела весьма привлекательно, но именно это прошло мимо сознания Тешевича. Он лишь обшарил глазами ладную фигуру и разочарованно отметил про себя, что, по всей видимости, никакого оружия при мадам комиссарше нет.
Однако это мимолетное внимание не осталось незамеченным, и тут же было поощрено двусмысленной, чисто женской улыбкой.
– Молчишь, белячок? Ну молчи, молчи…
К вящему удивлению Тешевича, она бесцеремонно села рядом с ним на солому и заговорщически подмигнула поручику.
– А жить-то небось хочется, а?
Тешевич закинул руки за голову, снова уставился в потолок и после небольшого раздумья все-таки ответил:
– Нет.
– Ишь ты… – усмехнулась комиссарша и подтянула под себя край поручиковой шинели. – Ну, как я понимаю, это тебе на хамские рожи смотреть не хотелось. А на меня ведь и посмотреть можно…
– Пожалуй, можно, – Тешевич и впрямь перевел взгляд на комиссаршу и, не скрывая издевки, спросил: – Ну что, красная лахудра, в лицо их небось товарищами называешь, а как со мной, так морды?
– Ах, вот ты о чем, – комиссарша демонстративно пропустила лахудру мимо ушей. – Хочешь, офицерик, правду скажу? У нас свои цели. А хамская морда, она хамская морда и есть. И насчет лахудры ты зря. Ты приглядись ко мне повнимательней, приглядись…
– Зачем?
– А вдруг понравлюсь?
Медленным, тягучим движением она неожиданно расстегнула кофточку, и молодая упругая грудь, ничем не сдерживаемая, открылась в образовавшемся вырезе.
– Это что, новый метод допроса? – Тешевич недоуменно воззрился на бесстыжую комиссаршу. – Так ты уж лучше просто так спроси. Все лучше, чем сиськами зря трясти.
– А почему зря? Неужто не нравлюсь, а, офицерик? Иль боишься меня? Не трус же ты… Может, побалуемся, красавчик? А уж я ублажу тебя напоследок…
Зазывно улыбаясь, она совсем скинула с себя кофточку, вытащила из головы гребенку и распустила волосы по плечам.
– Ну что, так лучше?
Тешевич смотрел на это бесстыдно оголившееся перед ним тело, и волна отвращения все больше захватывала его. Поручика или нарочно провоцировали с какой-то своей, непонятной ему целью, или же ему просто делалось цинично-грязное предложение.
– Ну а дальше что? – Тешевич облизал пересохшие губы.
Явно приняв это движение за признак с трудом подавляемого томленья, комиссарша резко приподнялась, рванула крючки юбки и, плюхнувшись назад на шинель, разом скинула с себя сапоги и все, что еще на ней оставалось. Отшвырнув скомканную одежду в сторону, она прильнула обнаженным телом к поручику.
– Ну что же ты, офицерик? Ну давай же, давай…
Руки ее уже шарили под рубашкой Тешевича, лихорадочно пытаясь нащупать пуговицы корсета.
– Я тебе, милый, такую ночь обещаю, такую…
Уже срываясь на женски-бессвязный лепет, она потянулась губами к лицу Тешевича, и тут поручик словно очнулся.
Мысль о том, что вот сейчас, здесь, он, офицер гвардии, будет валяться с этой солдатской шлюхой, вызвала у Тешевича дикое омерзение. Одновременно поручика точило пугавшее его подозрение, что все это не более чем изощренная провокация и вот-вот оттуда, из коридора, где сейчас наверняка прячутся товарищи этой развратной суки, с гоготом ворвутся злобно-хамские рожи и примутся садистски издеваться над его беззащитно-обнаженным телом…