Солист Большого театра

Моим внукам Марии и Матвею

«Каждому человеку предначертано судьбой задача его жизни».

«Судьба любого человека, как бы длинна и сложна она ни была, на деле заключается в одном-единственном мгновении – в том мгновении, когда человек раз и навсегда узнаёт, кто он».

«Цель жизни не заключается в том, чтобы стать знаменитым и состоятельным. Ты рож даешься на свет для того, чтобы сделать своё дело, и сделать его хорошо, каково бы ни было твоё место в мире».

Я начинал писать этот текст как письма моим внукам – внучка уже была, внук был «на подходе». Хотел рассказать им об истории семьи, хотя бы о том немногом, что знал, потому что расспрашивать начал слишком поздно, когда отец уже многое забыл, а мама не видела в своей юности ничего для меня значимого. Заполнить лакуны знания мне помогали сотрудники музеев и архивов, много неожиданного я нашёл у авторов Интернета. И по мере приближения к финалу я понял, что рассказываю о «жизни и судьбе» не только моей семьи, а широкого социального слоя поколения, рождённого в царской России и большую часть жизни прожившего в Советском Союзе. Что может быть интересным не только моим внукам, на что я очень надеюсь.

Благословенна будь, земля украинская!

В прошлом веке Украина подарила Советскому Союзу и миру много известных музыкантов – инструменталистов, композиторов, дирижёров, вокалистов, одним из них был мой отец Соломон Хромченко, уроженец Златополя, местечка (городка) Чигиринского уезда Киевской губернии, двести вёрст к юго-востоку от Киева.

Происхождение фамилии неизвестно. Поначалу я предположил, что предок был сапожником, тачал хромовые сапоги и в каком-то поколении к «хром» добавилось украинское «енко». Впрочем, окончание оказалось не только украинским: в XIX веке в Российско-Американской компании служил дворянин из Кронштадта, «замечательный русский мореплаватель Василий Степанович Хромченко» (из статьи А. Бурыкина в неизвестном мне журнале, вырезку мне прислала тбилисская кузина). Произведенный за заслуги в капитан-лейтенанты, он прославил «нашу» фамилию 25-ю плаваниями, из них три были кругосветными, а его имя носит один из двух островов Святого Лаврентия.

Затем я узнал, что есть и другие версии, более, как сказал бы любитель научности, фундированные, одна – основанная на какой-либо выделяющей человека особенности. В таком повороте первым носителем фамилии с тем же окончанием предполагается сын хромавшего отца, соседями прозванного хромцом. Хотя по мне хромал или сапоги тачал – не всё ли равно, второе даже симпатичнее: по делу прозвали, а не по физическому дефекту.

Другая, романтически генеалогическая версия относит нас к далёкой древности: фамилия Хромченко образована от мужского имени… прародителя одного из колен Израилевых – Эфраима, сына патриарха Иосифа. Во как!

И чего представить не мог: происхождением фамилий интересовались специалисты в области… популяционной генетики! Их исследования показали, что среди евреев количество однофамильцев минимально, из чего в частности следует, что большинство Хромченко связаны между собой родственными узами. Иными словами, составляют род, причём его основатели и потомки – кто-то даже умудрился подсчитать: 1108 человек!.. – в разные времена, начиная с XVIII века, жили в Англии, Шотландии (никто не доплыл до США?) и Российской империи, более всего в Украине. Из десятков местечек и городков – штетл (в переводе с идиша) выделю уездный центр Херсонской губернии Елисаветград, уездный Чигирин и Златополь.

В него и возвращаемся.

Не безвестный, со своей историей, он упомянут в словаре Брокгауза и Ефрона 1890–1907 гг.: помимо наличия фабрик и заводов – паровая мельница, маслобойня и др., автор статьи выделил как для того времени важные события ярмарки дважды в год и каждый две недели базары. Владел всем этим с окружавшими местечко сёлами граф Лопухин, а его дети занимались здесь культурно-просветительской деятельностью.

По последней в империи переписи 1897-го года в Златополе было насчитано 11400 душ – украинцы, русские, поляки, евреи (больше половины – 6373), все молились своим богам – в церкви, синагоге, костёле, сюда слушать орган приводила детей моя бабушка, его звучание отец помнил до последних лет.

В начале прошлого века этот городок с гимназией и женской прогимназией, частными и министерским училищами, хедерами, книжным магазином, больницей (врач, акушерка, фельдшер) и благотворительными обществами был известным далеко за его пределами культурным центром. На организуемые балы – с единственным в округе роялем! – приезжали не только из Чигирина и Елисаветграда, но за сотню вёрст из Черкасс. Здесь выступали популярные артисты, например, Александр Вертинский, отец запомнил исполняемый им романс «Ну, погоди, ну, погоди минуточку»…

В златопольской гимназии преподавали замечательные педагоги: композитор Борис Лятошинский, поэт Николай Зеров, историк Григорий Грушевский. Её выпускники – одним из них был будущий академик, нобелевский лауреат Игорь Тамм, – поступали в Киевский университет Святого Владимира, поэтому сюда отдавали своих отпрысков даже окрестные дворяне. В ней экстерном сдал экзамены на аттестат зрелости и был принят на юридический факультет университета сын крестьянина-батрака писатель и художник Владимир Винниченко, будущий глава правительства Украинской народной республики (1918 г.).

Сохранившийся памятник архитектуры – образец здания провинциальных учебных заведений, был построен по проекту архитектора Абрама Архипова на деньги меценатов, сахарозаводчика Лазаря Бродского (четверть производства сахара в империи), уроженца Златополя, и его компаньона по «окультуриванию» Златополя крупного землевладельца Митрофана Цветкова. Но в 1920-м саму гимназию, славную своей 84-летней историей, ликвидировали, надо полагать, за ненадобностью. Куда больше новую власть интересовало количество земли – пахотной, усадебной, под выпас, – и скота, в справке подсчитано до единиц – лошадей 94, коров 101, овец 2, свиней 29…

В Златополе прожили детство оставившие заметный след в культуре страны заслуженный артист императорских театров, после Октября-17 народный артист республики Владимир Давыдов, писатель/поэт Юрий Мокриев, филолог Арон Тростянецкий, кинорежиссёр Яков Базелян. Здесь у сбежавшего от итальянской междоусобицы синьора родились братья Иосиф и Александр Поджио, будущие декабристы, польская художница Анна Билинская, еврейская анархистка Милли Виткоп-Рокер, уехавшая в США. Здесь генетические корни рода литератора Бенедикта Сарнова и не только его.

Чтобы на свет Божий явился мой отец, судьба предписала породнить обитавшие на Гимназической улице семьи Ханины (Анания) Хромченко, отца четырёх сыновей, и жившего рядом Иосифа (Осипа) Лысянского, отца пяти дочерей и их младшего брата. Сосед владел большим домом в окружении большого сада с фруктовыми деревьями (рвать яблоки сюда однажды проберётся младший внук с приятелями-сорванцами, дед его застукает и оттаскает за уши), одной из примет его состоятельности было пианино, на нём играла старшая дочь Ента (Анна), музыкально одарённая и по тем временам вполне образованная девушка.

Фотопортрета другого моего прадеда, Лысянского, в отцовском архиве не оказалось. Но куда хуже, что, как и большинство моих сверстников, я рос типичным советским манкуртом, без интереса к истории семьи, и единственное, что меня хоть как-то извиняет, это то, что ни родители, ни бабушка (дочь Лысянского) сами ничего мне о семейной истории не рассказывали. Как и большинство других бабушек-дедушек и родителей того поколения – боялись, чтобы дети во дворе или в школе не сболтнули чего лишнего!.. При всём том родни было много – дяди, двоюродные сёстры, племянницы и племянники Соломона Хромченко жили в Киеве, Ленинграде, Тбилиси, Свердловске, Москве, Подмосковье, но когда я спохватился узнать, кто кому и откуда приходится, было уже поздно.

Как-то летом, а с весны и до глубокой осени окна в доме были распахнуты настежь, её игру и пение услышал проходящий мимо ксендз, постучался, прадед, открыв дверь, его приходу удивился, спросил, в чём дело?

– Я услышал, как замечательно поёт ваша девочка.

– У меня девочек нет, есть только девицы.

– Можно познакомиться с той, чей голос я только что слышал?

Дед позвал Анну, она что-то спела, восхитившись, ксендз посоветовал деду отправить её для профессионального образования в Польшу, даже деньгами готов был ссудить. Лысянский за высокую оценку вокальных достоинств дочери поблагодарил, но расстаться с ней не пожелал, да и учиться еврейской девушке на польские деньги счёл кощунством: пусть лучше готовится стать матерью его внуков, коими она его, став женой Матвея Хромченко, и одарила – Софьей, Наумом и Соломоном.

У Матвея, управляющего на мельнице, денег всегда было в обрез, но для детей, когда подросли, пригласил учителя музыки. Вскоре в местечке прослышали о музицирующей семье и стали приглашать в любительские концерты, на которых мать с дочерью аккомпанировали поющему младшему Соломону и чуть позже начавшему звучать Науму.

Ещё через несколько лет уже сама Анна пригласила местную вокальную знаменитость послушать её младшего. Мэтр Рабинович пропел первую фразу песни Индийского гостя из оперы Римского-Корсакова «Садко», мальчик её интонационно точно воспроизвёл, затем спел «Дывлюсь я на небо» и «Ниченька ясная». Изумившись, гость предрёк – мальчику суждено прославить фамилию[1] – и посоветовал деду показать внука профессиональному педагогу. Проникшись, Матвей поскрёб по сусекам и таки отправил жену с сыном в Одессу к былому кумиру тамошних меломанов и воспитателю многих известных певцов, обрусевшему итальянцу Дельфино Менотти.

Сидя у итальянца на коленях, Соломон спел неаполитанскую песню «Как ярко светит после бури солнце» и «Быстры как волны дни нашей жизни», от предложения спеть что-нибудь ещё отказался, объяснив тем, что сидя ему трудно держать дыхание, чем очень маэстро развеселил: надо же, в десять лет рассуждает о дыхании! После чего велел открыть рот, всматривался в горло, надавливал на шею, велел тянуть разные гласные, после чего вынес вердикт: голос у мальчика есть, это дар свыше, его надо беречь! А посему петь ему можно ещё годика два, а потом до 16-17-ти лет – пока его высокий альт не наполниться золотом прекрасного тенора – молчать, что для подростка было каторгой: он рта не закрывал!

Но «случились» мировая война, Октябрь-17, война гражданская, страсти в местечке накалялись, на исходе второго петлюровского года выплеснувшись присущей империи тривиальностью – еврейским погромом[2]. Однако пронесло: Матвея в местечке уважали за доброту, честность в делах и справедливость в решении соседских конфликтов, а потому кто-то ночью прокрался к нему и предупредил. Дед спрятал семью в хлебах, а когда погромная волна спала, вывез в Одессу.

Здесь-то Соломон Хромченко и начал свой многолетний певческий труд: приютивший беглецов набожный еврей, услышав, как звучит голос мальчика, отвёл его с согласия деда к знаменитому в городе кантору синагогального хора Штейнбергу:

– Этот высокий чернобородый красавец, – вспоминал спустя десятилетия отец, – меня так полюбил, что даже сольные партии доверял.

Так малолетний мэшóйрэр – певчий в синагоге, получая в оплату своего труда муку, крупы, рыбные консервы, иногда сахар и, непременно, мацу, стал едва ли не главным кормильцем сестры, брата и родителей.

А потому школу закончить ему не довелось. В Златополе ходил только в подготовительный к поступлению в гимназию класс: нанятому для подготовки к приёмному экзамену учителю дед заплатил 75 рублей, огромную по тем временам сумму. Впрочем, и одного года хватило, чтобы научиться читать и без особых ошибок писать. В Одессе было не до учёбы, в Киеве он пару лет посещал хедер, умел ли читать и писать на идише, я не знаю, говорил на нём редко, разве что когда ему с мамой надо было поговорить не для моих ушей.

Через три года друзья деда нашли ему работу в Киеве мелким банковским служащим, семья перебралась в украинскую столицу, поселилась в подвале большого дома на окраине города, потом нашли квартиру в центре, на 4-й Паньковской (куда меня в своё время привезли из роддома на Подоле).

В украинской столице у братьев появилась возможность нормально учиться, оба предпочли музыкальное образование. Наум занимался у профессора Михаила Энгель-Крона, преподававшего в Высшем музыкально-драматическом институте им. Николая Лысенко, поначалу приватно, затем был принят в его класс в музыкальном техникуме (музыкально-профессиональной школе) при институте. Тогда же привёл к нему и брата, но маэстро от занятий с Соломоном отказался: понимаете, молодой человек, петь хотят все, но чтобы стать профессиональным певцом, требуются особые данные, вполне возможно, что они у вас есть, но ещё чётко не проявились, однако вы ещё молоды и пока можете приобрести другую специальность.

Уроженец Москвы (1873 г.), отец виолончелист, мать драматическая актриса, бабушка актриса Малого театра, окончил юридический факультет Московского университета, тогда же обучаясь вокалу в музыкально-драматическом училище Московского филармонического общества. Его бас-баритон звучал в оперных театрах Киева, Тифлиса, Баку, Харькова – Руслан, Валентин, Мефистофель, князь Игорь, его партнёрами были Энрико Джиралдоне, Мария Турчанинова и Федор Шаляпин. Завершив певческую карьеру, преподавал в Екатеринославе, Киеве, Свердловске.

А специальностей, точнее, обязанностей у кандидата в члены ВЛКСМ с двухлетним испытательным сроком и члена профсоюза «Пищевик» было по макушку. Он развозил по республике газеты-журналы общества «Катан», что было небезопасно: однажды в Харькове хотели, угрожая жизни, ограбить. В горкоме по борьбе с безработицей был упаковщиком-грузчиком, райком комсомола доверил ему быть агентом финансового отдела.

Но голос рвался наружу. И презрев все советы, Соломон с утроенной энергией разучивал с мамой, горше сына страдавшей из-за отказа Энгель-Крона, новый репертуар. Результат превзошёл все ожидания: вскоре юного певца пригласили во Всеукраинский радиоцентр – солистом первой категории! – и знаменитый Еврейский вокальный хоровой ансамбль ЕВОКАНС (Заслуженная капелла УССР) Егошуа Шейнина[3]. А потому с полным правом тогда же приняли в Рабис – всесоюзный профсоюз работников искусств; в архиве сохранился его членский билет № 320178.

Вдохновившись гастролями «Синей блузы»[4], юный деятель городского комитета по борьбе за чистоту организует – «по секрету от мамы»… – киевское подобие «живой музыкальной газеты» «Тачка»! «Выступления этого боевого органа комсомола, – писал он потом, – пользовались широкой известностью у коммунальников. Её любили и уважали за острый глаз, за злободневность, за умение найти и отметить всё хорошее, сатирически высмеять плохое». Вдохновлённые «идеями чистоты», энтузиасты песнями и плясками прославляли работников коммунального хозяйства. Были среди них и профессиональные актёры (один из них – отец известного российского кинематографиста Михаила Калика, газета «Еврейское слово», 2014 г., № 23). Руководимый комсомольским политруком Соломоном Хромченко – с ума сойти!.. – ансамбль даже приглашали выступать на республиканских военных маневрах и на украинский юго-восток агитировать донецких сверстников-комсомольцев идти работать в шахты.

Кто знает, сколько бы так продолжалось, если бы не несчастный случай. По замыслу «режиссёра» очередной эстрадный номер следовало завершить эффектным прыжком в зрительный зал. На последней репетиции исполнитель, зацепившись носком ботинка (размером много больше) за прибитую к краю сцены планку, упал, сломав два передних – «самых красивых» – зуба, к счастью их удалось спасти.

Зато когда рана зажила, он вновь пришёл к Энгель-Крону и с 1929-го года всё в его жизни подчинялось уже только заветной цели. Вначале занимался с профессором у него дома, затем в его классе в техникуме.

Требуя от ученика как можно бережнее относиться к своему голосовому аппарату – «деликатному механизму» и не нагружать ещё не окрепшие связки высокими нотами, Михаил Михайлович начинал с азов вокала, о которых мама с сыном знать не могли. Скрупулёзно учил правильно распеваться, петь гласные, по его указанию Соломон купил сборник вокализов Генриха Пановки, спел все и настолько ими проникся, что спустя десятилетия их пели уже его ученики, а свою первую как преподаватель вокала методическую разработку посвятил памяти киевского педагога.

Через два года именно вокализ Пановки и романс Балакирева-Лермонтова «Слышу ли голос твой» Соломон спел на приёмных экзаменах в институт, когда Энгель-Крон решил: что ж, думаю, пришло время рискнуть – подать заявление с просьбой принять тебя сразу на третий курс института,[5] о чём втайне от младшего брата, чтобы одновременно завершить учёбу, просил профессора Наум.

В 1932 году братья Хромченко спели дипломные программы, после чего их как наиболее, надо полагать, перспективных выпускников курса (было ещё двое, но кто, я не знаю) направили стипендиатами Наркомата культуры в аспирантуру – тогда она называлась Школой высшего художественного мастерства – Московской консерватории.

Расставание с украинской столицей и заложившим фундамент их вокального мастерства педагогом, тогда уже старшим другом, было грустным. Они словно чувствовали, что кроме как на гастроли или в гости сюда уже не вернутся.

Впрочем, младший брат всё же «вернулся» – в нынешнем веке прозвучал архивными записями оперных арий, романсов и песен на канале «Культура» украинского радио в цикле «Голос из прошлого» в авторской программе Анны Боровицкой «Золотые голоса Украины». А также в лекции-концерте музыковеда Анны Лясковской «История жизни и творчества замечательного оперного певца Соломона Хромченко».

Два года подряд, в 1948-м и 1949-м, солист Большого театра заслуженный артист РСФСР С. М. Хромченко «отчитался» перед «малой родиной» сольными концертами в Колонном зале киевской филармонии.

Московская прелюдия

Столица ошеломила: можно ли здесь жить?! – воскликнул Соломон, выбравшись из переполненного трамвая, где у него незаметно срезали пуговицы с летнего пальто.

Оказалось, можно и даже замечательно, для чего надо было не ударить в грязь лицом перед приёмной комиссией: вступительный экзамен украинская квота на места в аспирантуре не отменяла. А входили в комиссию композитор Михаил Ипполитов-Иванов, профессор вокала Ксения Дорлиак, директор консерватории профессор Станислав Шацкий, от этих и других имён – Александр Гольденвейзер, Константин Игумнов… дух захватывало, зато, как спустя полвека вспоминал отец, «такому составу можно было, не задумываясь, доверить свою судьбу и любое решение принять как должное» (рукопись).

Директором назначенный в феврале 1932-го – ему тогда было 54 года, Шацкий был не только администратором. В юности здесь же учился в классе сольного пения, неплохо пел. После мехмата и медицинского факультета университета решив стать педагогом, поступил в сельхозакадемию, был любим Климентом Тимирязевым. Вдохновлённый принципами яснополянской школы Льва Толстого, создал уникальную Первую опытную станцию (ужасное название) с яслями и детскими садами, начальными и средней школой, клубом-читальней и колонией «Бодрая жизнь». «Ничего подобного нет нигде в мире», отозвался о ней знаменитый американский педагог-реформатор Джон Дьюи. За два года директорства Станислава Теофиловича (скончался в декабре 1934-го) в консерватории открыли аспирантуру для студентов из национальных республик, затем Школу высшего художественного мастерства – аспирантуру для исполнителей, а в мае 1933-го и оперную студию; спустя два года братья Хромченко спели на её сцене главные партии в дипломной «Богеме».

Звёзды, под которыми были рождены Соломон и Наум, благоприятствовали им и в Москве: после успешного вступительного экзамена «милейший» Станислав Теофилович распорядился выдать «братьям-разбойникам» ключи от комнаты в консерваторском общежитии, куда они переехали от приютившего их в первые недели киевского знакомого. В комнате умещались четыре койки, стол и два стула, но и такая была царским подарком (тем более что через год вместила маму со мной…). Здесь мирно соседствовали иногородние студенты-аспиранты, иные с семьями, завязывались знакомства, приятельства и дружбы. Назову, кого запомнил по рассказам: скрипач Яков Зак, пианист Игорь Аптекарев, композитор Тихон Хренников, певцы Петр Медведев и Варвара Гагарина (будущие соседи по кооперативному дому).

Время было голодное – на Украине и вовсе Голодомор, поэтому аспирант, обедая в консерваторской столовой, где к первому и второму блюду давали хлеб, его не съедал, а в конце недели пересылал с вагонным проводником семье в Киев. И спустя годы вспоминал Ипполитова-Иванова не столько как автора исполняемых им арий и романсов, сколько за «незаметно проявляемое добро»: «он часто вылавливал нас, голодных аспирантов, приводя к себе, он жил в здании консерватории, обедать, за его столом сиживало по восемь-десять ртов, а то и больше».

Потому был счастлив, успев его отблагодарить. Накануне концерта в Малом зале консерватории к 50-летию творческой деятельности композитора – годом позже его не стало – заболел один из исполнителей, аспирант быстро выучил романс и арию из оперы «Оле из Норланда» (потом часто пел её в концертах, записал на грампластинку): «Когда я закончил под аплодисменты, Михаил Михайлович, сидевший в первом ряду, поднялся на сцену и меня обнял… можно ли такое забыть»?!

Дни после обретения крыши над головой делились надвое: с утра – консерваторские классы, вечером – спектакли и концерты, благо аспирантов снабжали поощрительными пропусками и дешёвыми билетами.

Где он только ни бывал!

Прежде всего, конечно же, в Большом театре, где успел слушать и сходящих – Антонину Нежданову, Надежду Обухову, Владимира Сливинского, Николая Озерова, и своих вскоре коллег – Валерию Барсову, Пантелеймона Норцова, Марка Рейзена, Ивана Козловского, Сергея Лемешева и Ивана Жадана.

Ещё один уроженец Украины (Луганска) Иван Данилович был ярчайшей среди теноров звездой, хотя в те годы певцов звездами не звали. На гастролях группы солистов театра в Турции им восхитился президент Ататюрк, одарив его именным золотым портсигаром. На гастролях в Риге Владимира Ленского спели – в одном спектакле! – Жадан («Я люблю вас, Ольга…»), Лемешев («В вашем доме…») и Козловский («Куда, куда вы удалились»…), первый вызвал несмолкаемые овации, руководство театра умолило его продлить гастроли Фаустом и Герцогом, костюмы по просьбе советского посла в Латвии срочно доставили самолётом, случай беспрецедентный. Он часто выступал в Кремле – приглашал Хозяин. Но «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев…». Перед войной И. Д. попал в опалу: выступая перед воинами-пограничниками на Дальнем Востоке, получил почётную грамоту из рук маршала В. Блюхера, там же на банкете провозгласил тост за защитников родины вместо обязательной здравицы Сталину, да ещё и в партию вступать отказался! В 1941-м, застряв на даче в захваченном гитлеровцами Подмосковье (дачный посёлок Большого в Манихино), вместе с несколькими коллегами по театру предпочёл уйти на Запад, после чего его фамилия в Советском Союзе не упоминалась. Услышать голос Жадана и узнать о его послевоенной судьбе можно в Интернете, я лишь добавлю, что в 1992-м ему всё же удалось посетить родину и обнять сына.