Шедевремя
…пожалуй, сложнее всего пришлось авторам в мире под номером 34—62: и правда, когда прошлое и будущее существуют одновременно, трудно представить себе, чтобы будущее шло вслед за прошлым, да что значит – вслед, когда нет никаких завтра и вчера? И все-таки авторы справились со своей задачей, если это можно назвать – справились, ведь они представили прошлое и будущее, как не то города, не то страны, разделенные в пространстве, но не во времени.
Авторы в мире номе 12—82 справились похуже: у них не было проблем с завтра и вчера, ведь этого добра у них хватает, правда, они так и не поняли, какое именно брать завтра и какое именно вчера – но выкрутились, взяли первые попавшиеся завтра и вчера. А вот с противостоянием вышло сложнее, авторы просто не поняли, как может что-то чему-то противостоять – поэтому в книге просто существуют завтра и вчера, и вчера потихоньку превращается в завтра.
Никто не ожидал, что автор в мире 87—26 справится с задачей, ведь в его мире нет никого кроме него самого. Тем не менее, у него получилась едва ли не самая достоверная книга – ведь он отлично помнит, каким он был тысячи лет назад, и каким стал сейчас, и ему не стоило большого труда поссорить себя вчерашнего с собой завтрашним.
Самой большой неожиданностью стала неудача авторов из мира 56—12 – они просто не смогли выполнить задание. Это тем более странно, что в указанном мире есть и прошлое, и будущее, и множество людей, и сторонники мира, каким он был, и не менее ярые сторонники мира, каким он будет. Однако, оказалось, что между миром прошлого и миром будущего находится непреодолимая преграда, отчего жители прошлого просто-напросто не могут представить себе, что что-то будет после них, точно так же как и жители будущего не могут представить, что до них что-то было…
Конь Стебль
– …все… я поймал его! – сжимаю злоумышленника когтями, он даже не пытается вырваться, понимает, что попался крепко.
– И что? – Конь Стебль недоумевающе смотрит на меня.
– Ну как же… я… я поймал преступника…
– И что?
Смотрю на Коня Стебля, неужели он не понимает, и кого только в Коней Стеблей набирают, слов нет…
– Ну… я поймал преступника, значит, дело закрыто…
– С чего это вы решили, что дело закрыто?
– Ну как же… я поймал преступника…
– Что его ловить, вон их сколько ходит, бери, не хочу… – фыркает Конь Стебль, оглядывает вечернюю улицу, где свет фонарей выхватывает из темноты проходящие силуэты.
– Простите… не понимаю…
– Эх, чему вас только учат в ваших мирах…
– Должно быть, в вашем мире и правда все как-то по-другому… а почему вы не ловите преступников? Если их не нужно ловить, что тогда надо, чтобы раскрыть дело?
– Вы что, и правда не в курсе?
– Прошу прощения, нет.
– Ну, хорошо, преступника вы выловили, вот он, бери, не хочу, – Конь Стебль разводит копытами, – ну а преступление? Преступление? Что он совершил?
– Я думаю, что он сам вам скажет…
– Да? Первый раз вижу, чтобы негодяи сами рассказывали о своих злодеяниях!
– Ну, мы пообещаем ему, что уменьшим срок наказания, или он отделается штрафом, если расскажет нам все…
– Что все? Что все? – фыркает Конь Стебль, – вы думаете, что он что-нибудь скажет?
– А почему бы и нет? – выжидающе смотрю на злоумышленника, – вы же расскажете нам, что вы натворили… не так ли?
– Но… – пойманный оторопело смотрит на меня, – как я могу это сделать?
– Очень просто… просто скажите, и все.
– Но как я скажу вам то, чего не знаю?
– Не знаете? Как вы можете не знать, что вы натворили?
– А как я могу это знать?
Оторопело смотрю на Коня Стебля, это новенькое что-то, неужели…
– У вас что… преступники не знают, что они совершили?
– А как они могут это знать?
– Ну… э…
– …ничего себе, в вашем мире злодеи знают, что совершили? Как у вас все должно быть просто…
– Ну, ничего не просто, у нас посмотришь на человека и не скажешь, что он злодей…
– Как же так?
– Ну… вот так… – пытаюсь объяснить, понимаю, что у меня это не получится, говорю сам не знаю, зачем, – только не говорите мне, что мы должны найти преступление, которое он совершил.
– А что же еще?
– И… – понимаю, что выгляжу идиотом, но все-таки спрашиваю, – и где мы будем его искать?
– Ну, если нам повезет, мы разыщем его в кафе «Кримен», но вряд ли преступление будет так спокойно разгуливать по городу, если его человека уже поймали…
Конь Стебль ловко подхватил ближайший экипаж, кинул ему несколько монет, скомандовал – в Кримен. Мне не оставалось ничего кроме как прыгнуть в экипаж вслед за преступником, а Конь Стебль н нашел ничего лучше как запрячься в экипаж, – и вот так вчетвером с экипажем мы поехали по туманным улицам – действительно, улицы были сделаны из цельного куска тумана.
Кафе «Кримен» оказалось меньше, чем я его себе представлял, оно было поистине крохотным, чтобы уместиться в нем, мне пришлось встать на четвереньки. Тем более было странно, что кафе оказалось под завязку забито всевозможными злодеяниями – были здесь и жестокие убийства, и хитроумные ограбления, и коварные заговоры, и что-то причудливое, в чем я с трудом угадал взломы данных.
– Посмотрите хорошенько… – прошу задержанного, – здесь нет вашего преступления?
– Как же я могу это сказать, если я не знаю своего преступления?
– Ну, может, если вы увидите, то узнаете…
– Нет… – хмурится, оглядывается, – ничего подобного…
– Ну что вы, так это не делается, – мотает головой Конь Стебль – кто же спрашивает у преступника? Спрашивать надо у преступлений… Уважаемые убийства и грабежи…
– …и кражи.
– Да-да, и кражи.
– …и похищения.
– Да, и похищения.
– …и заговоры.
– Э-э-э… уважаемые! Кто-нибудь из вас знает этого человека?
– Вроде что-то знакомое, – осторожно говорит кража со взломом, украшенная украденными драгоценностями.
– Так это он вас совершил?
– Нет, он сделал что-то другое…
– И что же?
– Ой, сложно… это преступление иногда заходит сюда… но мы никак не можем понять, что же оно из себя представляет.
– В смысле… вы не понимаете, что это за преступление?
– Вот именно… оно не похоже ни на взлом, ни на убийство, ни на кражу, ни на похищение… Мы спрашивали его, но оно только разводит руками, оно само не может понять, кто оно такое… Верите ли, преступление даже хотело нанять следователя, чтобы он помог ему разобраться, кто оно!
– Признайтесь, вы сейчас просто водите нас за нос? – фыркает Конь Стебль, это у него здорово получается, фыркать…
– Ничего подобного, можете сами с ним поговорить, – сапфиры на Краже Со Взломом нервно покачиваются.
– То есть, предлагаете нам сидеть тут и ждать, когда через пару месяцев глядишь сюда заглянет преступление этого господина? Ну да, похоже, больше ничего не остается, только устроить слежку…
– Ну почему же, можете наведаться к нему домой, – кивает кража со взломом.
– Если бы мы знали, где оно живет…
– …я знаю, я знаю, перекресток, дом без номера.
Спрашиваю:
– Какой перекресток?
– Да у нас в городе один перекресток, причем без улиц, – фыркает Конь Стебль, – и там только один дом…
– …этаж Пи…
Меня коробит:
– Это еще что?
– Ну, вы понимаете, он не третий и не четвертый, а, так сказать, три целых, четырнадцать сотых…
Смеюсь:
– И комната без номера, да?
– Нет. Номер без комнаты.
Понимаю, что ничего не понимаю, покорно следую за своими спутниками, экипаж тоже присоединяется к нам, Конь Стебль хочет ему заплатить, экипаж отнекивается, что вы, что вы, какие деньги, в кои-то веки мне выпадает честь участвовать в расследовании самого настоящего преступления. Добираемся до перекрестка – я и правда вижу перекресток без улиц, дом без номера, чье количество этажей переходит в какую-то бесконечную непериодическую дробь – плутаем в лабиринте лестниц, уже хотим повернуть назад, когда спохватываемся, что не помним, где это назад, уже собираемся устроить привал и разбить палатку, когда неожиданно для самих себя выходим на непонятно какой этаж к огромной цифре четыре, положенной на бок – что-то подсказывает мне, что это и есть тот самый номер без комнаты, и если поискать, то можно найти дверцу, так и есть, а за дверцей крохотная прихожая, ведущая в холл, где открываются арки в кухню и спальню, н-да-а, неплохо живут преступления, неплохо…
– Уважаемое… преступление… – начинаю я, – позвольте спросить вас…
Мне отвечает тишина, какая-то недобрая, гнетущая, напуганная сама собой. Оглядываем комнаты, экипаж уезжает в спальню, тревожно вскрикивает – мы бежим туда, оторопело смотрим на безжизненное тело преступления, лежащее на ковре…
Догадываюсь:
– Его… его убили?
– Совершенно верно.
– И… и часто у вас убивают преступления?
– Да я первый раз такое вижу… – Конь Стебль снова разводит копытами, поворачивается к преступнику, – это ваше преступление?
– Да… теперь вижу… мое…
– И что же вы натворили? – спрашиваю в нетерпении.
– Да как вы не понимаете, я сам понять не могу, что я натворил! – вспыхивает задержанный, – вот посмотрите, на что это похоже… на кражу не похоже… на убийство смахивает, но не очень…
– Мне интересно другое… – Конь Стебль переступает копытами, помахивает хвостом, – кто мог убить… убийство?
– Это я сделал.
– Простите? – поворачиваюсь, смотрю на преступника, – вы…
– …я его убил.
– Вы… немыслимо… зачем вам понадобилось убивать убийство?
– Ну а как же иначе? – преступник окончательно встает на дыбы, – ничего себе у вас мир, преступления расхаживают по улицам, и вы ничего с ними не делаете!
– Ну а что мы должны с ними делать по-вашему?
– Как что? Преступления должны быть уничтожены!
– Как вы не понимаете, что виновато не преступление, а преступник? Пока преступление не совершено, оно ни в чем не виновато… – Конь Стебль хватается за голову, – да что такое, понапускают сюда людей по обмену из других миров, а нам потом разбираться…
Спохватываюсь:
– А ведь я понял, что это за убийство…
– И что же? – настораживается Конь Стебль.
– Это убийство убийства, вот что это такое.
– Убийство…
– …убийства. Наш арестованный убил преступление, вот оно и появилось.
– Ничего себе… – Конь Стебль хватается за голову, – да вы меня с ума сведете… убийство, которое убили, но которого бы иначе не было, потому что если бы его не убил, то не было бы убийства, и оно бы не появилось…
– Так что вам придется отпустить меня, – кивает преступник.
– С чего это… отпустить?
– С того, что разве можно судить за убийство убийства? Тем более, я не только убил его, но я же его и создал…
Пока мы думаем, что ответить, преступник ускользает прочь из номера без комнаты, – я спохватываюсь, когда он уже теряется в лабиринте лестниц.
– Вот черт! – Конь Стебль ударяет копытами в землю, – мы его упустили, черт, мы его упустили… господин… – он поворачивается ко мне, – кажется, нам нужны ваши необычайные навыки искать не преступления, а преступников…
Книга о доме
…больше всего изумляет история о доме – она настолько поражает воображение, что одни хотят возвести автора на пьедестал, другие же с не меньшим рвением мечтают предать автора анафеме а то и вовсе самой жестокой казни. Может быть, поэтому книга о доме не подписана, и до сих пор не известно, кто создал эту изумительную историю – создается впечатление, что она сотворила саму себя, или выпала из какой-то иной реальности, настолько странной, что представить её невозможно.
Книга повествует о доме – странном месте, где ничего не меняется, где огонь вечером горит там же, где вы оставили его утром – в каменном очаге, причем, это не пещера, а что-то другое. Чтобы в доме лечь в кровать, нужно каждый раз проделать один и тот же путь – на второй этаж по лестнице, причем, судя по всему, имеется в виду не веревочная лестница, которая тянется на ветку дерева, а странная лестница из добротных ступеней, по которым можно идти ногами, ни за что не держась. И когда кто-нибудь покидает кровать на втором этаже, чтобы спуститься на первый этаж, где кухня (так книга называет место, где растет еда) – кровать по-прежнему остается на втором этаже.
Доподлинно не известно, что такое этот второй этаж – но чем больше вы читаете книгу, тем больше понимаете, что речь идет не о дереве, на котором люди устроили себе ночлег на одну ночь, а о чем-то большем, где хватило места и для широкой кровати с перинами и подушками, и для прикроватного столика с вечерним чаем и утренним кофе, и для гирлянды огоньков над кроватью, и даже для платяного шкафа.
Когда мы начинаем читать про дом, мы представляем себе кусочек леса – правда, довольно странный кусочек, где деревья не ходят с места на место, где тропинки не путаются туда-сюда, а поляны остаются там же, где вы видели их последний раз. Но чем дальше читатель листает страницы, тем больше понимает, что речь идет не про лес, потому что не может быть леса, в котором, например, никогда не идет дождь – более того, подчас герои упоминают, что дождь идет вокруг них, но внутри дома всегда сухо. Иногда фантазия автора окончательно сходит с ума, и в доме бывает сухо и тепло, когда вокруг дома идет снег – и этого уже не может представить ни одно воображение. Доподлинно не известно, где жители дома каждый вечер находят пруд с горячим гейзером – не может же быть, чтобы этот пруд все время был рядом с не то деревом не то не пойми чем под названием «второй этаж» и никуда не делся. Некоторые строки в книге больше похожи на опечатку – например, когда кто-нибудь из героев поднимается на второй этаж и ложится в горячую ванну – само собой, озеро не может быть на дереве, тут какая-то ошибка, должно быть, имелось в виду – спустился со второго этажа. Хотя рьяные сторонники дома уверяют, что вторым этажом называется совсем не дерево, а ванна – это не пруд с горячим гейзером, а что-то другое.
Где-то книге поклоняются, где-то книгу сжигают на костре, где-то книга есть едва ли не у каждого путника, где-то о книге слышали только краем уха да видели пару-тройку страниц. Есть настоящие культы книги о доме – его последователи пытаются и правда найти дом в бесконечных лабиринтах леса. Есть и такие, кто пытается сотворить дом, сгоняя в единое стадо костер на поляне, пруд с гейзером, дерево, на котором можно устроить постель, дерево, на котором растут чашки с чаем, дерево с чашками кофе, головки сыра, сияющим лунами парящие над лесом. Разумеется, и дня не проходит, как пруды и деревья разбредаются кто куда, и иллюзия дома рассыпается в прах.
Во многих краях книги по-настоящему опасаются, считают, что она способно гораздо на большее, чем просто будоражить умы. Однажды мне рассказали про странника, который так увлекся чтением книги, что не заметил, как на лес опустилась ночь, и к поляне, на которой он сидел, начала медленно подкрадываться зима. Проще всего сказать, что незадачливого странника забрала зима – но знающие люди говорят, что с той поры на страницах книги появились новые строки – «Я вхожу в дом после бесконечно долгого пути, в дом, встречающий меня теплом очага и запахом горячего ужина, ледяная зима, клацая зубами, остается за дверью в темноте леса…»
К приезду Сама
– …завтра Сам приезжает… понимаете?
Зам хочет спросить, кто Сам, спохватывается, каким тоном Мэр сказал это – он, понимает, не спрашивает.
Вот черт…
Зам хватается за голову, ну еще бы, Сам приезжает, а в городке луна не чищена, листья не убраны, и дома разбрелись кто куда, сгоняй их по улицам, чтоб ровно стояли, и это еще то за дерево на велосипеде? А-а, это стрит-арт так называемый, ладно, пусть будет, куда от него денешься… но чтоб луну до блеска начистили, ясно? Лестницу возьмите, не маленькие… Да полицию поставьте, пусть следят хорошенько, а то знаем мы вас, вас только к луне пустить, пока чистить будете, сожрете половину, а то и не половину, знаю я вас, один тонюсенький серпик останется. И листья чтоб все на деревья опять развесили, а то ишь! И… и…
Чер-р-рт…
– С бездомными что будете делать? – спрашивает Мэр, будто читает мысли Зама.
– Уверяю вас, проблема будет решена.
– В этом я даже не сомневаюсь… но что именно вы собираетесь делать?
Зам оглядывает городскую площадь, где расположились те, у кого нет крыши над головой, всю площадь засели, вон на газончике устроились, едят… а-а, это они луну едят, дорвались-таки, шут бы их задрал, ну не бывать этому…
…под замок посадим.
– Вот-вот, пожалуйста. Ну и вообще порядок наведите, чтобы с заходом солнца все по домам сидели, из домов не выходили, пусть там хоть один вечер в кругу семьи, или там спать пораньше лягут, или еще как…
– Будет сделано, – говорит Зам.
Мэр кивает, он уже начинает верить, что к приезду Самого и правда все будет сделано.
Тут сразу надо оговориться, что и Зам, и Сам, и Мэр – это имена, а про должности их мы пока не говорим ничего…
.
…Она подкидывает руку, выпускает скрипку – скрипка отталкивается от руки, взмахивает крыльями, делает круг над площадью, отзывается нежной мелодией – прохожие оборачиваются, ловят ноты, пьют музыку по глотку, по глотку, бросают Оной две-три монеты, Она довольно улыбается, на ужин хватит. Тот расставляет на клетчатой площади шахматные фигурки, легонько щелкает хлыстом – нет-нет, вы не подумайте, он их не бьет – начинается шахматная партия, все ждут хода от пешки, но вместо этого первым выскакивает белый конь. Люди завороженно смотрят на битву, бросают мелкие монеты шахматисту. Этот открывает клетки, выпускает воздушных змеев, они трепещут на ветру крыльями, пожалуйста, пожалуйста, две монеты за змея… Мим выпускает флейту, она вспархивает, начинает наигрывать что-то незамысловатое… Она прислушивается, вспоминает, вроде бы какой-то Сам приезжает, надо бы знать, где его встречать будут, там и Она со скрипкой пригодится…
Шепотки по площади, – что-то происходит там, со стороны ратуши, Кто-то кричит, Кто-то – это тот, который маленькие домики продает, как настоящие, там даже люди живые есть. Она прислушивается – шепотки, шепотки, шепотки, бегите, бегите, бегите, спасайся, кто может. кого-то хватают, кого-то ловят, пойдемте с нами, немедленно, куда следует, там разберутся…
Она протягивает руку – скрипка поспешно садится на плечо, – Она бежит прочь от площади по лабиринтам города, улицы извиваются, пытаются спрятать Ону, лестницы подставляют подножки Она падает, подхватывает скрипку, чер-р-р-рт…
…вы арестованы.
Но я ничего…
…ничего не знаю, всех бездомных велено под замок… в замок.
Так в замок или под замок?
И в замок, и под замок… или сначала под замок, потом в замок… или наоборот… не знаю… как-то так… Пойдемте, пойдемте, некогда нам…
.
…Сам приезжает поздно вечером на поезде, из вагона выносят гроб, обитый красным бархатом, торжественно несут по пустым улицам, открывают в большом зале ратуши. Сам оглядывается, сдержанно хвалит ратушу, выходит на главную площадь, оглядывается, уютно у вас тут, а музыканты на площадях бывают? Мэр тут же звонит кому-то куда-то, музыкантов, скорей-скорей-скорей, из театра, вот так, хорошо, пусть поют и играют.
Отлично, кивает Сам, просто отлично, чудесный у вас городок… Ну ладно, я пойду, прогуляюсь с заходом солнца…
Мэр кивает Заму, проверяйте, смотрите, в оба смотрите, чтобы духу ничьего на улицах не было, только попробуйте хоть одного человечишку на улице оставить, не знаю, что с вами сделаю. Будет исполнено, кивает Зам, оглядывает пустынные проспекты…
.
…за что, за что, за что, повторяет Она, колотит в решетку. Ну что ты хочешь, кивает Тот с шахматами, в город же Сам приезжает, вот нас всех сюда и отправили, потому что нечего, потому что Сам. Ну и что, что Сам, да хоть миллион миллионов Самов, какое они имеют право, в самом-то деле… Она выпускает из окна скрипку, лети, лети, сделай же что-нибудь, ну что ты, ну вон в ратуше окно открыто, там стол дубовый, там в столе точно ключи какие-нибудь, да ты ящик-то открой…
Скрипки нет бесконечно долго, несколько вечностей подряд – наконец, она появляется, несет в клюве крохотный ключик, черт, глупая скрипка, да не скрипичный надо было ключ, а… Скрипка ловко открывает скрипичным ключом окно, Она осторожно спускается, цепляясь за ветви плюща, красного по осени, вот она, свобода, драгоценная, сейчас еще бы остальных освободить…
Она сворачивает куда-то в никуда в бесконечном городе, поднимается по лестнице к проспекту, видит вдалеке темный силуэт, это еще кто, тот Сам, что ли, ну и что, что Сам, пусть хоть самый-самый Сам, нашли чем напугать…
Сам оборачивается, взгляды встречаются…
.
…Да какого черта, кричит Сам, какого черта, в самом-то деле, я вам что сказал, чтобы ни души на улице не было, а вы что? Кто эту девку пустил туда вообще? Кто пустил, я спрашиваю? Устроили мне тут тоже, умники… Вот и кто виноват теперь? А ведь теперь я получается виноват… Все успокаивают Сама, да что вы, да это мы виноваты, недоглядели, и она сама виновата, сказано было, всем по домам сидеть, куда её понесло… Сам вытирает кровь с уголков рта, оказывается, у скрипок тоже есть кровь…
Бессмертная казнь
Меня зовут…
…никто меня не зовет, некому звать, я здесь один.
Я нахожусь…
…я не знаю, где я.
Я должен…
…я не знаю, что я должен.
Помню только, чего я не должен, вот это да:
Не дышать (это проще всего).
Не выходить на освещенную сторону (это чуть-чуть посложнее, потому что черт пойми, где она, эта освещенная сторона).
Не перепутать, на какую сторону не выходить.
С вами ничего не случится.
Последнее напутствие, нелепое, насмешливое – с вами ничего не случится, потому что…
Оглядываю мертвую пустыню под холодными звездами, осторожно огибаю глубокие расщелины, пытаюсь разглядеть хоть что-то кроме безжизненных камней. Обшариваю карманы в поисках хоть чего-нибудь, оружие, документы, инструкции какие-нибудь, карты местности – ничегошеньки-ничего, только старый чуть поржавленный ключ, от чего он может быть, что я могу открыть в пустыне этим ключом. Чувствую, как нелепо я буду выглядеть, если попытаюсь найти хоть какую-нибудь дверцу, и как нелепо я выгляжу, когда пытаюсь найти тех двоих, живые или мертвые, они должны здесь быть.
И самое главное.
Понять, что я должен здесь делать.
…а можно, чтобы не укол, а то я уколов боюсь, а можно, чтобы не ток, а то я боюсь… не знаю, чего. А можно, чтобы не веревка, а то я где-то что-то слышал, это долго, и всякое такое, а можно, чтобы не гильотина, даром, что их уже нет давно, а можно, чтобы еще сто миллионов раз не, чтобы как-нибудь не знаю, как… лучше вообще никак, вот что… Что скажете?
Мне никто не отвечает, отвечать некому, я один в четырех стенах, стены молчат, у них есть уши, но нет ртов, и то хорошо. Сейчас надо считать минуты, надо думать и чувствовать что-то такое… особенное… а я даже не знаю, что именно, меня этому никто не учил, меня к этому никто не готовил, в учебниках ничего такого не было, в школе такого не проходят, что нужно думать и делать перед тем, как. Вспоминать что-то такое особое, сожалеть о чем-то таком особом… Ничего не вспоминается, ни о чем не сожалеется, а, вот, да, надо жалеть о том, что сделал, за что сюда засадили – и тоже по нулям, ни на секунду не пожалею о том, что я…
…дверь распахивается – я и забыл, что здесь есть какая-то дверь – люди в доспехах какого-то далекого будущего смотрят не на меня, а куда-то сквозь меня, кто-то кивает:
– Пойдемте.
Хочется орать в голос, постойте, подождите, вы хоть объясните, а как будет все это, веревка, или стрелять будут, или ток, или что. Хочется спросить – а это не больно – как будто люди вокруг меня каждый день через такое проходят, и точно скажут, что током, это больно, ужас-ужас, а вот когда стреляют в голову, это ничего…
Вводят в уже знакомый кабинет, где мурыжили долгими часами, да, признаю, нет, не раскаиваюсь, и еще сто миллионов раз такое бы сделал…
– Ну что… – начинает следователь, – выбор-то невелик…
Меня коробит, вот этого еще не хватало, чтобы мне выбирать пришлось, как все пройдет, и хочется как в какой-то сказке попросить, чтобы в глубокой старости в спальне своего богатого дома…
– …или на кладбище, – продолжает следователь, – или задание вам одно есть…
– …из которого я живым не вернусь.