Между синим и зеленым (сборник)
– Не-а, не видел, – растерянно ответил Ксива. – Может, в бане забыл?
– В бане? Может, и в бане, – задумался Летчик. – Надо посмотреть. Долго еще там канитель будет?
– А кто ж знает.
Костя матюгнулся от души, харкнул в угол, не в силах успокоиться.
В оружейку заглянул Чуча с еще одной молодой черепушкой.
– Куда? – испугался Ксива. – Нельзя. Оружейка.
– Место! – скомандовал Костя, и молодые прыгнули обратно.
– Чего это, чего это нельзя? – заревел комроты.
После недолгих объяснений молодые вооружались как настоящие бойцы, а Костя по-прежнему плевался и шугал каждого встречного.
– Товарищ лейтенант, – после построения обратился он к политруку, – ч то за херня?
– Неверов! Держи базар.
– Да вы сами подумайте. Ну, куда с ними? Других, что ли, нет?
– А кто тебе нужен?
– Точно не эти сопляки. Жижу бы взяли, Фарша там, Корявого, на худой-то конец. Наших пацанов, короче, – указал Костя на дембелей.
– И они успеют. Радуйся, Неверов. Такая возможность. Государство тебя не забудет.
Но Косте было все равно на государство и его крепкую память. Он и сам хотел поскорее забыть о нем, вернуться домой и, как страшный сон, оставить даже мимолетное воспоминание о службе. Знал, что дома ждет его настоящая жизнь, хорошая работа, друзья, свобода. Захотел – пошел туда, не захотел – обратно вернулся. Покурил. Чай попил. Сколько хочешь хлеба. Устал – поспи. Проснулся – сам решай, чем заниматься.
Наблюдал за Летчиком и, может, завидовал его непробиваемой стойкости. Надо так надо.
– Пойдешь курить? Я договорился.
Кто бы сомневался, что Летчик не сможет договориться.
Само собой, Летова он ценил. Вместе они ловили дедовских лещей, умирали на частых марш-бросках, тырили пряники в столовой, попадали в наряды. Спали на соседних койках, стояли рядом в строю. Вместе мечтали поскорее вернуться домой. День за днем, бок о бок, впритирку, будто пленники, скованные тяжелой свинцовой цепью, невидимой, но ощутимой, шли навстречу забытому гражданскому горизонту.
И если один шел чуть медленнее или, наоборот, бежал впереди, рушилась дружба и побеждала глупость.
Курили прямо у казармы. Черпак Чуча со вторым неудачником дымили в беседке.
Докурив, Летчик помчался к полуразрушенной кирпичке, где доживала свой век солдатская баня. Новый призыв обязали восстанавливать постройку в ожидании министерской проверки, но работали срочники неохотно. Кто-то в приступе духанского мятежа замахнулся кирпичом на сослуживца, после чего работы прекратили. Потом кончился кирпич. Ждали стройматериалы в надежде, что денег на цемент и прочую дрянь не выделят.
Вернулся Летчик без ремня. Молчаливо закурил и зацепил краем глаза Костину бляху. Костя заметил этот как бы случайный, но пристальный взгляд.
– Ну, хочешь, отдам? Что ж ты в самом деле.
– Да не, – отмахнулся Ксива, – у тебя другая.
– Да хули другая?
Летчик не хотел объяснять, как дорога ему начищенная до слепоты звезда. Но Костя и так понимал, просто разводил ненужную бодягу случайных фраз, чтобы разбавить чем-то густой дым перекура.
– Ладно. Херня-война, – улыбнулся Летов, – пойдем?
Костя не ответил и только зашагал в казарму, поторапливая от души закурившихся черепушек.
Лейтенант Татаренко проводил инструктаж. Командир назначил его ответственным за первую вылазку лишь потому, что условно боевые офицеры, комвзводы, отдыхали дома после ночного дежурства, а сверху потребовали заступить на точку незамедлительно. Политрук говорил медленно и вдумчиво, так, словно проводил занятия по морально-психологической подготовке, а не готовился к лесополевому выходу.
У каждого он проверил свежесть подшивы и чистоту берцев, потребовал достать из нагрудных карманов расческу с платком, а из фуражек – комплект ниток с иголками, дал три минуты на утренний туалет, сам ополоснул лицо, собравшись с мыслями. Уже на выходе из казармы невзначай как бы позаботился о самочувствии, как молодой признался, что второй день температурит и, скорее всего, не достоин исполнять такую ответственную задачу.
Молодой хоть и был молодым, но знал, как разговаривать с политруком. Козырни при случае о чести и достоинстве, попробуй объяснять возвышенно, как можешь, и политрук тебя услышит.
– Так не пойдет. Нужно заменить, – определил Татарин.
Чуча ударил в бочину – ты что, кидаешь меня? Тот, не скрывая, кивнул. Извиняй. Чуча относился к той категории солдат, кто считал врожденную глупость достоинством, когда с дурака взятки гладки, погон на шеврон, а служба – каток, прокатится на дурочку. Но сейчас понял, что есть козырь покруче глупости, и если научишься хитрить, значит, проживешь еще дольше, то есть – быстрее.
– Даже не вздумай! – хлопнул его по затылку Костя. – Понял меня?
– Понял, – головы не поднимая, ответил Чуча.
– Ты мне еще за «смехуечки» ответишь.
– За какие еще… – не договорил Чуча и снова получил.
Чуча поклялся, что, вернувшись из леса, начнет служить иначе и первым же делом наведается в лазарет, чтобы отоспаться в плесневелом госпитале.
И пока он представлял, как пойдет к врачу и что у него заболит, двусторонней ли окажется пневмония или защемит нерв в лопаточной области, зашуганный Ксива оперативно сдавал дежурство, чтобы заменить молодого черепа.
– Калеч гъёбаный, – непонятно ругался Ксива, набрасывая на плечо автомат.
Татаренко понимал, что Ксиве положены два часа отдыха после наряда, но ситуация обязывала. Может быть, он не смог набраться духа, чтобы снова поднять роту, определив кандидата на подвиг.
В который раз Татарин пересчитал по головам свою четверку, указал на пятого себя, дал команду «ша-гом», но отчеканил строевые только Чуча, и, махнув рукой, позволил солдатам идти как вздумается.
– Не рассыпайтесь только в горох, – попросил лейтенант.
– Мы надолго?
– Да нет, – бросил Татарин, – к вечеру сменят.
– А если мы прямо сейчас его найдем? Зэка этого? Сразу вернемся?
Татаренко промолчал. Он знать не знал, что делать, если… И всячески надеялся, что обозначенное время пролетит в два щелчка.
«Ничего страшного, – успокаивал себя, – походим, воздухом подышим. Там, глядишь, и смена придет».
Он пытался вспомнить хоть какие-то изречения великих полководцев, которые обычно воодушевляли его на просветительский подвиг молодых солдат. Но голову как отбило. Все забыл.
Костя знал, что лейтенант очкует. Догадывался и Летчик, но молчал. Чуча вообще не следил за разговором. Молча шагая вслед за Татарином, думал о чем-то своем. Пеленал рассвет. Хотелось укутаться в домашнее одеяло и не просыпаться до конца.
А лес тем временем ждал.
Шуршали лапами бархатные ели, пропускали первые апрельские лучи обнаженные ветви тополей, чиркали стволы берез известными красками жизни, и Костя знал, что черная полоса обязательно кончится и спустя месяц он сам заслужит долгожданный белый цвет.
Они миновали КПП, прошли сколько-то по асфальту, и могло показаться, что свобода уже рядом. Отдалялась колючая проволока запретной части, мельчали часовые вышки, и пахло иначе, хотелось, по крайней мере, дышать.
– У тебя есть? – подмигнул Костя.
– А то ж, – улыбнулся Летчик.
До полного счастья оставалось несколько глотков разбавленного спирта. Не будь рядом Татаренко, Костя сейчас же попросил бы Летова разлить, чтобы всем своим поганым существом отдаться чужому лесу, не знающему верной солдатской тоски.
В окружении высоченных стволов, где утренний ветер завывал девичьим голоском, посвистывая и звеня, лейтенант определил место. Он расстелил плащ-палатку.
– Чего стоите? Здесь и будем пока.
Нес он беспробудную пургу, будто хотел заговорить осевший внутри страх. Но чем больше говорил, тем чаще оборачивался. Хруст веток, шелест птиц, кашель вечно простуженного Ксивы – все добивало трусливого летеху.
Костя отыскал бесформенную опору пня. Он рассчитывал бахнуть спиртовочки и выспаться, прежде чем новая смена соизволит их заменить. Вытянув уставшие ноги, кивнул Летчику. Тот агакнул как бы невзначай и зашуршал в вещмешке.
– Товарищ лейтенант, будете? – показал бутылку.
Костя загоготал, а Ксива с Чучей уставились на Татаренко.
– Откуда у тебя? – спросил летеха, что, в общем-то, было не важно. Наверное, действительно стоит выпить, – убеждал себя лейтенант.
Летчик пить не особо любил, но ценил алкогольную движуху с туманной круговертью и кажущейся простотой. Он понял, что забыл кружку, и протянул бутылку Татаренко.
– Давайте, после вас.
Лейтенант не стал отказываться, плюнув на офицерские принципы. Он поднес к губам пропитанное, словно росой, горлышко и, сделав порядочный глоток, зажмурившись от предстоящего огненного кайфа, хотел блаженно выдохнуть. Не смог.
Вскочил Костя. Хватанул бутылку Летчик. Присел на корточки испуганный Ксива.
Раздался протяжный звериный крик, и Чуча, как в нервном припадке, затряс головой.
3
Дембель кричал «подожди», но Костя шел, не останавливался, будто не слышал. Он двигался на фонарный свет, к проходящей дороге.
– Ты куда?
– Кошке на «муда». Знаешь, где это?
Дембель знал и не ответил.
– Ты чего, очканул? Подумаешь, менты.
– Слушай, – повернулся Костя, – чего тебе надо? Ты кто вообще такой? Что ты за мной прешься?
– Да ладно, – махнул дембель. – В се правильно сделал. С ментами лучше не связываться. Проблем и так хватает.
Костя упорно двигался к свету. Где-то должны быть жд-кассы. Нужно взять билет на следующий поезд. Сплошная темень, разряженная твердым ноябрьским холодом, пугала.
Шли молча. Дембель то и дело пытался заговорить, спросив, по крайней мере, куда так уверенно шлепает Костя, не обращая внимания на свежую грязь, покорившую нескончаемый голый пустырь. Фонари держали оборону, не подпуская парней к дороге.
– Твою же мать, – выругался Костя.
– Слушай, ты меня, честное слово, извини.
Костя оглянулся, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть сквозь туман. Отдаленный гудящий звук подсказал, поезд ушел. И ничего не поделаешь.
– Куда мы идем?
– Тебе не все равно? Можешь идти куда хочешь.
– Ты один не дойдешь.
– А ты знаешь, куда мне идти?
Наконец усохла грязь, и показался асфальт. Через один горели фонари.
– Допивать будешь? – показал дембель тронутую банку.
– Слушай, ты не понял? Пошел отсюда на хрен.
– Понял. Понял, – улыбнулся дембель и неслышно хохотнул.
Пронеслась на запредельной скорости случайная легковушка. Раздраженный Костя, проклиная пьяного попутчика, еле успел отскочить на обочину. Прогудел запоздалый сигнал. С завистью он проводил мельчающий свет задних фар, подумав, как хорошо бы сейчас было прыгнуть в салон и наверстать упущенные километры.
Колотил дубак, и вот-вот начиналось утро. Густое небо нехотя разбавляло черноту водянистой проседью. Крапал мимолетный дождь.
Все-таки зря он вышел.
– Сидели бы сейчас, чай пили, – проронил дембель.
Косте хотелось драки. Он решил, что перестанет вообще применять физическую силу, как только покинет армейские трущобы. И в принципе держался как мог. Правда, несколько раз пободался с местной шантрапой, и то по пьяной лавочке.
Драться он любил. Нравилось чистить лица и самому получать. Так выбитый армейский зуб подарил ему не только уверенный соленый привкус, но и чувство, сравнимое с мужской утехой, а припухший глаз и преследующая несколько дней мутная пелена вторили – ты живой, живой.
Потому, прежде чем ударить оборзевшего дембеля, он спросил:
– Ты нарываешься, да?
Со словами «ладно тебе, братуха» дембель охотно хлопнул Костю по плечу. Костя хлопнул следом, но чирканул кулаком шею и без особого желания задел подбородок.
Она должна была прозреть, эта бешеная дембельская сила. Вспомнил вчерашний солдат, что такое телесная боль, когда горит лицо и режет глотка.
Костя дал по ногам, и дембель пошатнулся. Тот прописал, не раздумывая, в лицо, и, кажется, сместилась раздолбанная перегородка носа. Они сцепились и долго не уступали друг другу, пока шея дембеля не оказалась сжатой в здоровые Костины ручища. Дембель вырвался и цапанул налетчика за шкибот. Шатаясь, рухнул, потянув за собой Костю. Они барахтались на асфальте, словно два оголенных провода. Стоило сомкнуться, как повторялся боевой приступ, кровь проступала, туман проседал в голове.
Было хорошо. Костя улыбался. Заслуженная боль освежила. Теперь он мог думать, оставив нетипичную злость в ссадинах на дембельском лице.
Заметили на дороге остановку. Дышали часто, сраженные взаимной силой. Дембель протрезвел. Похлопав по карманам, понял, что кончились сигареты. Не стал спрашивать, а глубоко промолчал в надежде, что сейчас вот он отдышится и что-нибудь обязательно придумает.
– На, – протянул пачку.
Курил в тишине. Костя изучал табличку с расписанием рейсов. На выцветшем фоне еще виднелось вечернее время единственного маршрутного автобуса.
– Не дождемся мы никакого автобуса, – сказал дембель, докурив.
До приятного хруста размял он шею, щелкнул пальцами.
– Ты самый умный, что ли? Что ты предлагаешь?
Он кое-как уловил сигнал и загрузил дохлый браузер на телефоне. Следующий поезд должен идти через сутки. Костя не хотел сдаваться. Он мог бы подождать, но вот Леха ждать не будет. Точнее, родственники Лехи. Леха-то что. Он теперь любого дождется.
– Можно пешком до какой-нибудь станции. Но идея так себе, если честно.
– Слушай, – заговорил Костя. Говорил он тихо, в надежде, что раздолбанный службой дембель лучше уяснит, если будет вслушиваться. – Слышишь? Мне надо уехать. Чем быстрее, тем лучше.
– Я уж понял. Ты думаешь, я не понял?
– Понимаешь, мой армейский друг, – задумался Костя, – товарищ мой армейский. Понимаешь. Он умер. Его убили вроде бы. Я точно не разобрался. И вот надо мне доехать. Вся эта церемония. Честно говоря, не особо мне хочется ехать. Я бы не поехал. Но матери его обещал. Там приедут все, кто служил. Не все, конечно. Так, несколько из нашей компании. Ты же понимаешь. Это армейский друг. Служили вместе.
И зачем он рассказывал это дембелю. Немая пустота проступала сквозь ночь, и будто бы не было вовсе никаких слов.
Дембель перестал кривляться. Попросил еще сигарету. И Костя тоже закурил.
– Хочешь, вместе поедем?
– Давай, – согласился Костя, не раздумывая, – может, мне твоя помощь потребуется.
– Помощь? Какая?
– Да есть одна идея. Если согласишься, я в долгу не останусь.
Костя не хотел пока рассказывать.
– Если, конечно, не боишься.
– Да никого я не боюсь. Расскажешь?
– Слушай. Давай сначала придумаем что-нибудь. Давай сначала доберемся.
Он снова забыл, как называется очередная российская глушь, но билет не стал доставать, потому что поезд ушел, и все такое.
Затараторил дождь. Разбиваясь о железный навес, капли монотонно причитали:
«Что же ты, Костя, за друг. Что же ты, Костя, за товарищ».
Тук-тыщ, тыщ-тук. Друг и товарищ. Товарищ и друг.
Дембель поднял воротник бушлата, но дождь все равно моросил на шею.
– Я даже не знаю, что делать. Надо подумать. Ты вот сам что думаешь?
– Не знаю. Ты сам далеко живешь? Где твой дом?
– Да нет у меня никакого дома, – отрезал дембель.
Теперь уже Костя догонял дембеля, который шел так быстро, будто скорость движения могла заполнить пропасть между вечной памятью и лишними вопросами.
Костя хотел уточнить про дом: куда-то же ехал дембель, – но проснулся телефон. Снова появилась связь.
Пропущенные вызовы от Ксивы, неизвестные номера, снова пропущенные, уведомления о роуминге от оператора, реклама, мама… пропущенные от мамы. В глубине входящих сообщений он отыскал родную весточку:
«Костенька, сынок. Что же ты опять натворил. Приходили сотрудники в форме. Про тебя спрашивали. Я им все рассказала. Про друга твоего. Сынок, ты мне напиши, все ли в порядке. Ты мне пообещай, что все будет хорошо».
Повсюду мама ставила многоточие. Костя знал, эту пробельную недосказанность мать заполняла слезами.
– А как убили твоего друга?
– Да я не знаю пока что, – ответил Костя и мысленно поставил три жирные точки.
Домой он возвращался героем. Сам-то, конечно, никаким героем себя не считал. Но мать не сводила глаз с повзрослевшего, да что там, возмужавшего сына, и все носилась кругами, чтобы, не дай бог, не остался голодным. Вот и пирожки, а вот картошечка, на ужин – пельмени, домашние, как любишь.
Она попросила никуда не вляпаться, потому что знала Костю и его замашки. Подкрепленный армейским недугом характер должен был проявиться, заиграв резким цветом бесстрашной пиксельной рамки.
– Наследственность плохая, – опасалась мать.
Костя пообещал, что все будет хорошо. И сейчас он свободен, как никогда. И уже завтра найдет достойную работу и станет получать хорошие деньги, потому что – все, теперь все прошло. Дороги открыты, жизнь впереди.
– Твой брат тоже так говорил.
Костя обнял мать, и та поняла, что младший сын – другой и действительно ничего страшного не случится. Наконец она может спокойно жить и знать, если наступит завтра, никто не заберет ее любимого мальчика.
По крайней мере, она хотела верить.
Завтра, через неделю, спустя месяц, в какой-то момент перестал он искать работу. Одни требовали вышку, вторые – опыт, третьих смущал армейский вакуум.
«Вы, наверное, из жизни выпали. Тяжело придется».
Костя понял, что консультантом в банк его не возьмут – нужен внешний вид и грамотная речь. Рискнул пробиться в строительный холдинг, там требовался кандидат в службу безопасности. То ли не таким здоровым, то ли не настолько крученым оказался Костя, что сразу его не приняли, но пообещали перезвонить. Тогда, не дождавшись, проработал недели две охранником в сетевом алкомаркете, но после первой же ревизии, когда недостачу повесили на всю дежурную смену, Костя ушел.
Работал он хорошо и старательно, но денег за это не платили.
Потому, когда встретил Старшого, не раздумывая, решил устроиться в его контору.
Старшого он уважал. Старшой дружил с его братом, пока тот еще гулял на свободе. Мать говорила, что по Старшому тоже плачет тюрьма.
– Ты бы с ним не общался, Костя.
Но Костя не просто общался, а считал делом чести продолжить товарищество. Старшой своими делишками рубил хорошие деньги.
– Жить вообще тяжело. Но с деньгами проще.
Костя надеялся, что Старшой возьмет его на дело. По районным слухам, тот давно уже влился в местную группировку и следил за какими-то кафешками и магазинами.
– Полет мелкий, но с чего-то надо начинать.
Город много лет крышевали то ли армяне, то ли чеченцы, а потом появились ниоткуда молодые ребята с большими амбициями и достойной физподготовкой. Не самый крепкий, но самый выежистый, Старшой влился в молодой дружный коллектив и через полгода сел за руль модной «Приоры», а потом купил себе новую «Камри».
О такой жизни мечтал Костя.
– Осторожней там. Я после чистки, – предупредил Старшой, когда Костя плюхнулся на заднее сиденье.
– Ладно, че ты.
– Да я шучу. Ну, как сам?
Старшой скалился выбеленной улыбкой. По малолетке он ходил беззубым. Как-то родители скопили денег и подарили ему на день рождения поход к стоматологу. Дорогущие импланты выбили в первой же драке. С тех пор подарки Старшой не любил, но с уважением относился к простой человеческой щедрости.
– Да ну как… Работу ищу. Не очень, правда, получается.
– Тебе нужно головой работать, – ответил Старшой. – Ты вроде парень-то неглупый.
– Я и руками могу. И ногами, если что, – всячески намекал Костя, что готов к любым поворотам своего профессионального пути.
– Ногами? – улыбнулся Старшой. – Ну, смотри сам.
Старшой искал ребят для новых дел, и в принципе Костя подходил по всем параметрам: здоровый, молодой, упрямый.
– Ты, Костян, вообще запомни. В наше время никому нельзя доверять. Если есть возможность, лучше все делать самому.
Костя легко бы оставил в мутном армейском прошлом коллективный дух товарищества и братского единства. Он бы мог доказать, что готов поработать и бесплатно, лишь бы взяли и платили потом.
Но Старшой знал, что такое деньги. Он также помнил, что такое безденежье, и старался хранить в памяти чувство голода и растерянности, когда не на что купить даже паршивую пачку сигарет.
Костя ждал указаний, а Старшой все тянул и тянул.
– Короче, давай я подумаю. Поспрашиваю, может быть, найдем что-нибудь. Ты что вообще умеешь?
– Я? – растерялся Костя и понял, что, в общем-то, ничего не умеет, но готов научиться чему угодно. – Я не знаю…
– Ты пойми. За деньгами нельзя гнаться. Не все решают деньги. Это все утопическая шняга.
Откуда Старшой понабрался таких слов, Костя не знал, но считал, что хорошая денежная жизнь сама выводит на какой-то новый уровень, в котором жить иначе просто невозможно.
– Может быть, с кем-то нужно разобраться? Я бы мог, – не выдержал Костя и напрямую спросил.
– Разобраться? Что значит разобраться?
– Я думал… – не знал он, что сказать.
– Не торопись. Успеешь. Ты пойми, я бы тебе прямо сейчас что-нибудь поручил. Надо подумать. А ты что, прямо можешь кого-нибудь… Ну, ты понял. Ты вообще понимаешь, что это не совсем законно.
– Понимаю, – ответил Костя, и Старшой поверил.
– Я обещал твоему брату, что тебя не оставлю. Как он, кстати?
– Да не знаю. Сидит.
Старшой уставился в окно и долго молчал, наблюдая, как стая дворовых собак потрошит мусорный пакет. Отходы разлетались по тротуару, до упрямого шелеста разрывал упаковку ветер.
Так бы и сидели, теребили слух, бодяжили прошлое. Старшому позвонили, и тот засуетился, зашуршал в карманах, спешно записал на ладони какой-то адрес.
– Слушай. Времени мало. Давай я тебе на днях позвоню. Они простились.
Костя чувствовал, что все получится.
На последние деньги он купил дорогущий вискарь и опьянел с первых же глотков. Сидел на каких-то завалинках у каких-то гаражей и, казалось, сам уже не понимал, где находится. Он покорно смотрел под ноги и не верил, что может теперь делать все, что захочется. Никакой армии, никакой уставщины, никаких шакалов и дембелей.
Еще бы пробиться к Старшому, вот тогда бы началась жизнь.
Возвращаясь домой, пьяным и свободным, он случайно пнул какую-то бляшку. Задержался, поднял, и в руках заблестел баллончик с краской. Таким – ну почти таким – он красил забор в части. Списанные распылители пустили тогда на всеобщее воинское преображение. Запестрили зеленым скамейки и турники, двери в казармы и даже бордюры возле мусорки.
Он осторожно пшикнул на руку, и розовым шлейфом покрылась ладонь.
Зачем только взял этот баллончик.
Как назло, он свернул раньше и оказался возле районного военкомата. Вытянув пушку, таращился у входа беззащитный танк. Гордо покоился на мертвых гусеницах, не смея возразить счастливому Косте.
Теребя в руках баллончик, он вдруг подумал о Денисе. Ему бы стоило думать о матери, прежде чем делать первый росчерк. Только вот о матери всегда вспоминаешь потом, когда уже поздно.
Показалось, конечно, что раздался голос брата, но пьяный Костя понимал – так говорит с ним алкоголь. А если вправду появился бы Денис и сказал «Немедленно иди домой», Костя все равно бы не послушался.
Он знал, что брат сидит за дело. Вальнул кого-то в переходе, отнял деньги и получил законные восемь лет. Квалифицировали как разбой, хотя Денис считал, что никакого разбоя не было. Так, легкий вред здоровью и обычная кража.
Мать заботливо отмечала в календаре каждый день, но где-то на четвертом году перестала, и то потому, что забрали Костю, и жить (считай ждать) стало невмоготу.
Костя не видел брата с начала отсидки. Он помнил суд, но брата на нем почему-то забыл. То ли специально тогда сторонился, лишь бы не увидеть его отекшее лицо и глубокие потерянные глаза, то ли сейчас решил проститься с теми воспоминаниями.
После второго росчерка он представил себя на месте брата и захотел убежать. Боялся, что загребут мусора и придется тянуть очередной срок, но уже не армейский.
Что-то держало его. Подожди, одумайся, сынок.
Он вспомнил, как однажды в армии комроты отправил провинившихся за самовольный перекур солдат начищать колеса огромных КамАЗов. Скорее всего, КамАЗы были вполне обычных размеров, но величие их перед никчемной затравленной солдатней удивляло.
«Перед вами стоит важная задача – придать блеск и чистоту опоре и основе наших защитных бронемашин», – убедительно воодушевлял командир.
Но не было никакой брони у этих долбаных КамАЗов.
И будь возможность, каждый из солдат выцарапал бы на двери или штампанул на том же колесе что-то вроде: «ДМБ-14» или «Армавир – навсегда».