Оставаться собой

В нашем домике туалет «типа сортира» был сделан по северному варианту: никаких будок во дворе, туалетная комната с глубокой выгребной ямой была встроена в угол задней пристройки. Половину туалета занимал широкий рундук на два очка – предмет зависти всех моих друзей. Потому что, удобно устроившись рядом на струганном дощатом сидении, можно было делать не спеша своё дело и вести приятную беседу.

Как-то раз мы с Перемутом засели там для славных дел. Через пять минут, выкряхтевшись, он, по своему обыкновению, меланхолично заявил.

– Сегодня идём на Шексну за белорыбицей. Я свистнул ключ у отца Мухи.

На самом-то деле он сказал не «свистну», а нецензурно, хотя и знал, что я не одобряю ругательств. Муха – это было прозвище его кузена Женьки. У папаши Мухи была лодка для ловли рыбы и, на наше счастье, он на днях снял с неё кронштейн для ремонта. Уж такого случая упустить Валерка не мог.

Как я уже упоминал, Шексна – северный приток Волги, и после заполнения Рыбинского моря впадала в него за сто километров на севере и вытекала мощнейшим постоянным сбросом из-под здания ГЭС. Оставшийся километр до впадения в Волгу вода рвалась с бешеной скоростью. Течение было такое, что даже самые могучие мужики не могли выгрести против него на середине реки. У нас был единственный шанс, работая каждый на одном весле, подняться вверх до полуострова у ГЭС, прижимаясь вплотную к берегу.

Падая в потоке воды с двадцатиметровой высоты, большая рыба отрубалась и минут пять плыла кверху брюхом, тут-то её, голубушку, и надо было брать. У нас на это была всего одна попытка, так как лодку за это время уносило до самой Волги. Белорыбицей Валерка именовал благородные сорта рыбы типа судака и стерляди. Многое зависело от везения и зоркого глаза.

Мы добирались до полуострова часа два с половиной и когда уселись для обзора на крутом берегу, были измучены как районный партийный бюрократ, весь день ожидавший приезда обкомовской проверочной комиссии, но так и не появившейся.

– До усиленного сброса ещё целый час, – сообщил Перемут. – Оклемаемся, отдохнём, перекусим.

– А я и не успел ничего захватить.

– Я успел забежать к себе на кухню и пошарить.

Он достал из необъятного кармана штанов чистую тряпочку и развернул её. Обнаружились две толстенные горбушки чёрного хлеба и головка чеснока. Я вообще-то не люблю чеснок, но ни до ни после за всю жизнь никогда не ел такого вкусного хлеба с натёртой чесноком корочкой.

– Час прошёл, – сказал Перемут, – пора.

Он и без часов прекрасно чувствовал время. Рёв водосброса усилился минимум в два раза, мы вскочили на ноги и до боли в глазах стали всматриваться в пенные гребни мутного потока.

– Вон она! – крикнул Валерка. – Скорее!

Мы прыгнули в лодку и, выворачивая суставы, помчались вдогонку за тускло мелькавшим белым брюхом, то и дело исчезающим в волнах. Догнали мы её через полкилометра. Перемут ловко забагрил, и мы минут десять корячились, чтобы втащить рыбину в лодку.

– Судак, – сказал он, – кило три будет.

– Ну, Валерий, – заявил я, – снимаю шляпу. Ты просто гений-добытчик.

– Да, я такой, – спокойно подтвердил он.

Вечером у нас в домике опять была обжираловка.

Вот такого друга раннего детства на малой родине подарила мне судьба. В 18 лет его призвали в армию. Отслужив, он выучился на портного, специализируясь на мужских пальто. В мои последующие визиты в Рыбинск в подростковом и зрелом возрасте мы практически не пересекались, пока мы с Олей, Кириллом, мамой, Машей и Львом-младшим не въехали на нашу улочку на моей машине в конце августа 1970 года. Это было наше свадебное путешествие. Поставив авто у дома Головановых, мы пешком обошли наш квартал, осмотрев родной мой дом и пр. Наташка сказала, что Перемут купил в Песчаном переулке полдома и живёт там с семьёй. Мы туда и завалились. Он вышел мне навстречу совершенно узнаваемый, призёмистый с круглым брюшком и испачканными от возни в огороде руками. Познакомил с женой и детьми, но не предложил даже чашки чая. Поболтав пять минут, мы ретировались. Больше мы никогда не виделись.

СЕНО

Хочу ознакомить читателя ещё с несколькими деталями жизни моего раннего детства, которые явно вписываются в картину жизни мутанта «сам с усам».

Между Шиловским домом (фамилия владельца) под номером два и нашим под номером четыре в общий уличный забор вклинилось большое строение под названием сенной сарай. Кому он принадлежал было неизвестно, но довольно регулярно к его воротам, выходящим на улицу, подъезжали возы с сеном и то загружали сарай под завязку, то выгружали сено и куда-то увозили. После загрузки и выгрузки ворота несколько часов не закрывались, и никого вокруг не было.

Вот при сарае, полностью забитом сеном, наступал наш звёздный час, мы же постоянно ошивались на улице. Наша компания устраивала уникальную вещь – игру в прятки в сене. Водящий на улице считал вслух до ста, а остальные зарывались в сено в разных направлениях, как мыши, от потолка до пола. Водящий должен был, ползая в сене, найти кого-нибудь и осалить. Никогда и нигде ничего подобного я ни от кого не слышал, сам же натренировался ввинчиваться в сено ужом и двигаться внутри довольно быстро. Захватывающая игра! Через двадцать лет это умение мне очень пригодилось, может я ещё об этом эпизоде успею написать в нужном месте.

БАНЯ И ПАРИКМАХЕРСКИЕ

Бабушка Лида к окончанию войны дослужилась до должности главного бухгалтера городского треста бань и парикмахерских и была очень уважаемым человеком у городских властей и в обществе, имея репутацию честнейшего работника. Все девицы-парикмахерши знали меня прекрасно и стоило мне появиться в пределах их досягаемости, меня хватали и делали самую модную стрижку. С тех пор я терпеть не могу парикмахерских.

А вот мыться в номерах рыбинских знаменитых купеческих бань я обожал. Пока мы с бабой Лидой нежились в ванных большой помывочной комнаты, в гостиной банщица готовила нам самовар с баранками и сушками. Кайф!

ЖОРЖИК

Его имя было Георгий (Жорж), но все звали его Жоржик. Он заведовал сетью парикмахерских на городском рынке и был махровым спекулянтом. Он знал, что бабе Лиде нельзя даже намекать на взятку, поэтому придумал такой трюк: каждую неделю якобы у кого-нибудь из его подчинённых или родственников был день рождения, он приглашал на него бабушку, но для спокойствия просил разрешения провести праздник у нас в домике на посаде подальше от начальнических глаз.

Всё понимавшая баба Лида, внутренне усмехаясь, соглашалась на подобный гостевой вариант, ибо хотела подкормить нас с Бушкой Аней дефицитными деликатесами. А они приносили копчёную осетрину, стерлядь, варёные и копчёные окорока, шоколадные конфеты и даже торты. И конечно, водку и пиво.

В день праздника я поджидал его с компанией на холмике у Шиловского дома. Завидя группу из семи-восьми человек, идущую с переправы, я мчался к дому, крича во всё горло: «Лиду, дядя Жоржик с сотрудниками идёт!» Бабушка на это всегда заливисто хохотала.

С первого же такого мероприятия я привлёк к себе в помощь Кирилла. У меня тогда был звонкий чистый голос, я выступал в госпиталях перед ранеными со стихами и песнями. Вот мы с ним и перед «сотрудниками» устраивали концерты по отдельности и дуэтом, а они давали нам деньги на мороженое в качестве гонорара. Затем мы залезали с ним под стол и оттуда таскали всякие вкусности, а некоторые из гостей втихаря спускали нам под стол стаканы с небольшим количеством водки и пива для аппетита. Кирилл предпочитал пиво, а я, как ни странно, водку. Даже самому не верится, но именно так всё и было.

Эта идиллия кончилась месяца через два: Жоржика всё равно посадили, но мы успели знатно подкормиться.

ДЕВОЧКИ

С самого раннего детства «сам с усам» любил девчонок. Они тоже отвечали мне взаимностью. У меня постоянно было несколько подружек, и они почему-то никогда не ревновали друг к другу. Все отношения, конечно, были, совсем невинные, даже без поцелуйчиков, хотя посадские рабоче-крестьянские дети, наблюдая жизнь домашних животных и непритязательные отношения родителей, знали всё про половую жизнь и описывали её с помощью нецензурных слов. С Наташкой Головановой мы часто понарошку играли в семью «папа-мама», а её младшая трёхлетняя сестрёнка крутилась у нас под ногами, изображая нашу дочь.

Но в шесть лет меня по-настоящему романтично прихватило. В нашу детсадовскую группу начали возить с другого берега потрясающе красивую девочку, прямо как из сказки, да ещё и с необычным для того времени именем Нора. В моём фотоархиве есть подтверждающая фотография. Я был сражён и бросил к её ногам все свои способности. Она ответила мне взаимностью.

Что тут началось! В группе существовала «банда» под предводительством умного и хитрого хромоногого пацана. Шестёркой у него был тупой Козлов, естественно по прозвищу Козёл. По команде «фас» они начали нас травить, да не просто по принципу «тили-тили тесто, жених и невеста», а матом с омерзительными подробностями, доводя Нору до слёз. Как же я их лупил: и поодиночке и группами, где застукал, там и навешивал, но ничто не помогало. Тогда я отловил хромоногого атамана, зажал его в углу и клятвенно пообещал сломать ему вторую ногу, если не отзовёт своих шавок, дав на прощание пару крепких оплеух. Он понял, что я серьёзно, и дал команду «отбой». С этого момента до самой школы мы всегда ходили вместе за ручку и больше ничего.

ГЛАВА ВТОРАЯ: ПРЕДКИ

Вот мы и добрались до родословной. Как ни старалась советская власть вытравить из нас наследственные корни, всё же по капельке, по крошечке, по сохранившимся старым семейным фото удалось кое-что собрать и отследить до уровня прапрадедушек и прапрабабушек. В детстве и юности я как-то об этом не задумывался, а Бушка и Лиду́ рассказывали только об их повседневной жизни без политических комментариев и семейных трагедий, скупо начав излагать кое-что во время хрущёвской оттепели. Ох, и завидовал же я своему научному партнёру из Бельгийской королевской обсерватории фламандцу Ван Реймбеке, когда в подвале своего дома он показал мне на стене плакат размером метр на два с семейной родословной, начиная с четырнадцатого века.

Но ближе к теме. Моё происхождение – смесь купеческого и мещанского. На вышеупомянутом уровне наша семья, я имею в виду Савровых, происходит от слияния четырёх семейств: Аристовых, Савровых, Семендяевых и Шустовых. Из них наиболее полные сведения собрали о Шустовых, а наименее полные, как ни странно, о Савровых, в основном потому, что город Остров Псковской губернии, где завязался этот узел, попал под фашистскую оккупацию. Корни двух из этих семейств прослеживаются в Псковской губернии, одно, видимо, было в Пскове, и одно появилось в Острове из Центральной России. С него и начнём.

ШУСТОВЫ

На берегу озера Неро недалеко от Ростова Великого стоит село Угодичи, где чуть не каждый второй носит фамилию Шустов. В каких они родственных отношениях, мне неведомо, но может быть знаменитый купец Шустов (Шустовский коньяк) и родня нашему прапрапрадеду Никанору Шустову, большая семья которого занималась огородничеством. Два его сына, Иван и Николай, решили податься в Псковскую губернию, где были большие перспективы заняться торговлей льном. Так они с семьями попали в город Остров, преуспели и по капиталу перешли в сословие купцов. Через какое-то время Николай уехал из Острова и обосновался в Рыбинске, а Иван Никанорович остался в Острове навсегда, будучи купцом второй гильдии (двести тысяч царских рублей золотом уставного капитала). И его дочь, моя прабабушка Анна Ивановна Шустова, навсегда уехала со своей малой родины села Угодичи.

САВРОВЫ

Откуда взялся в Острове мой прапрадед, купец второй гильдии Михаил Савров, пока неясно, но в восьмидесятые годы девятнадцатого века он уже вовсю вёл там торговлю. После женитьбы его сына Ивана Михайловича Саврова на Анне Ивановне Шустовой Михаил выделил молодых и появился ещё один купец второй гильдии со своей торговлей и недвижимостью.

АРИСТОВЫ

Насколько можно понять, мещане Аристовы давно жили в губернском городе Пскове. В их семье на правах родственников обретались мой дед Антонин Савров и его старший брат Константин, когда учились в псковской гимназии, поскольку в Острове функционировало лишь реальное училище. Я с 1948 года постоянно общался с тётей Татьяной, жившей в Питере (тогда Ленинграде), внучатой племянницей бабы Лиды и её младшим братом капитаном дальнего плавания Александром. Но об этом позже.

СЕМЕНДЯЕВЫ

Пожалуй, самая интересная ветвь предков в силу того, что это семейство сделало себя само без протекции и связей. Пятеро братьев Семендяевых, из сословия мещан города Опочка Псковской губернии (это доказано документально) упорным трудом с низов достигли весьма высокого положения. Фёдор Васильевич переехал в Остров, открыл торговлю, перешёл в сословие купцов, был гласным членом городской думы и затем до самой смерти избранным городским головою (мэром), сделавшим столь много для города, что указом императора Николая Второго ему было пожаловано звание почётного гражданина города Острова, и он был причислен к сословию пожизненных почётных граждан Российской Империи.

Прадед Василий Васильевич пошёл на государственную службу (императорскую железную дорогу), начал телеграфистом и закончил карьеру начальником станции «Одесса-Товарная». Вот он-то и женился на псковской мещанке Аристовой Ольге Максимовне, которая родила ему четырёх дочерей (Ольгу, Татьяну, Анну и Лидию), они вместе с бабушкой Лидой по сути и жизни были моими родными бабушками.

В общем, в начале двадцатого века наши предки прочно окопались в Острове и являли лицо города. На въезде в город со стороны вокзала стоял двухэтажный рубленый дом Ивана Никаноровича Шустова с флигелем, складами и магазином. В начале главной улицы возвышался трёхэтажный кирпичный дом Ивана Михайловича Саврова с магазинами на первом этаже, также ему принадлежал на окраине города участок в три гектара с садом и деревянной двухэтажной дачей на нём. И наконец, наискосок от дома прадеда Ивана в центре главной улицы, на углу, располагался монументальный каменный домина Фёдора Васильевича Семендяева с магазинами на первом этаже и жилыми помещениями на втором, с флигелем на мощной подклети, с двухэтажными конюшнями, сеновалом и каретными сараями. Он был настолько монументален, что перед первой мировой войной была выпущена специальная видовая открытка этого дома с указанием имени и должности владельца. В одной из комнат второго этажа родилась в 1918 году моя мама. Дом стои́т до сих пор, украшая город и олицетворяя ту далёкую эпоху.

ДВОРЯНСКАЯ ВЕТВЬ НАШИХ ПРЕДКОВ

Да, да, у нас была дворянская ветвь, которая со смертью тётки Натальи прервалась, потому что у неё не было детей. Как она возникла? Существуют две версии семейного предания. Одна изложена в воспоминаниях всё той же тётки Натальи (книга называется «Длинные тени»). По этой версии тётка Наталья, а, следовательно, и я – её кровный племянник, является потомственной дворянкой, состоящей в родстве аж с Петром Великим и его женой Екатериной Первой (урождённой Скавронской). По версии бабы Лиды фамилия Шереметьевский происходит от графа Шереметьева, который признал рождённого от крестьянки сына и дал ему образование. В таком случае к фамилии графа прибавляется суффикс -ский, что означает человек Шереметьева, получивший дворянское звание.

Так или иначе, но старшая из сестёр Ольга Семендяева после учёбы в парижской Сорбонне вышла замуж за потомственного дворянина Евгения Константиновича Шереметьевского, который соединил в себе две дворянских ветви: русскую и французскую. Его отец Константин женился на вдове одесского дворянина барона Де Тардана, сподвижника основателя города Одессы барона Де Рибаса («На Дерибасовской открылася пивная»). До́ма Евгения называли Атя (или Аця), они с бабой Олей пережили первую зиму Ленинградской блокады и были вывезены в конце зимы по льду, добравшись до нас в Рыбинске.

Хорошо помню, как в морозный день раздался стук в дверь, и на пороге появилась баба Оля, потребовавшая немедленно горячей воды, чтобы помыться. Бушка и Лиду захлопотали и только через полчаса Лиду спросила:

– Оля, а где же Атя?

– Да там он у калитки на саночках лежит, – с раздражением ответила сестра.

Лиду́ ахнула, и мы с ней раздетые помчались во двор. Там у калитки, привязанный к детским саночкам, лежал свёрток – всё что осталось от потомственного дворянина блестящего специалиста Евгения Шереметьевского. Мы затащили свёрток домой, распеленали, обмыли горячей водой, влили в него ложечку водки и положили под Бушкину пуховую перину, создавая согревающую баню. Несмотря на все старания Бушки и Лиду́, через три дня он умер. Похоронили на церковном кладбище, но потом могила затерялась, потому что нас в Рыбинске не осталось никого. Вот такой конец.

СЕМЕЙНАЯ ТРАГЕДИЯ

Младшие сёстры Семендяевы, гимназистки-выпускницы Анна и Лидия, хотя и учились в Киеве, все каникулы и праздники ошивались в Острове в доме любимого дяди Феди, у которого детей не было. Туда к ним вечно набивалась куча молодёжи, особенно мужеского пола. Вот и два брата – Антонин и Константин Савровы, к тому времени студенты Петербургского императорского университета, были завсегдатаями этой компании. Любовь-морковь. Старший Константин закрутил со старшей же Анной, а младший Антонин – мой дед – с младшей Лидией, которая была невероятно красива: высокая жгучая брюнетка с синими глазами. От неё по прямой линии такие глаза были у мамы и у меня, так же как холерический взрывной темперамент.

Старшая пара обвенчалась в Острове, а младшей пришлось ехать в деревню, где за золотой рубль их венчал пьяный сельский священник: церковь не одобряла подобные браки, опасаясь кровосмешения будущего потомства. И тут грянул февраль 17-го, а за ним и октябрь. Братья Савровы не желали участвовать и сбежали из Питера, чтобы спрятаться в Острове. Но колобки от красных ушли, а от белых лис не смогли. Их мобилизовали в армию Юденича, присвоили офицерские звания как студентам и назначили командовать артиллерийскими батареями. Повоевать они не успели, так как Юденича из Острова вышибли, а в Прибалтике их интернировали в плен, т.е. жили они без конвоя на хуторе и сами искали работу, чтобы не умереть с голоду. Сёстры мотались между Островом и Киевом, где оставалась родители (дядя Федя умер в 1916 году и похоронен в семейной усыпальнице в Острове). Лиду́ рассказывала мне, как она уже беременная в 1918-м вывозила их из Киева в Остров. Общий вагон, забитый под завязку военной и гражданской толпой, шагу ступить негде, а ей надо в туалет. И вот она, продираясь, добирается до заветного места, а там дверь настежь, сидят друг на друге три матроса, нижний на унитазе и в руке заряженный маузер. Картина! К счастью поезд сделал остановку, и какой-то дядька в тулупе вывел её в поле, сделал из тулупа шатёр и сказал «опростайся».

Родня продолжала жить в доме дяди Феди, там 14 сентября 1918 года и родилась мама. Ею занималась бабушка Ольга Максимовна (см. воспоминания мамы) Она и к тому времени очень больной Василий Васильевич практически друг за другом ушли из жизни в 1919 году.

Братья Савровы после освобождения из плена скрылись в Петербурге, полагая, что в большом городе легче спрятаться. Но ЧК арестовало их в июле 1921 года и посадила на три года в тюрьму. После отсидки Константина по слабому здоровью оставили при тюремной бухгалтерии, а Антонина, очень крепкого и сильного, вынудили отправиться на лесоповал (см. воспоминания мамы).

В 1928 году он с бабой Лидой и малышкой-мамой отправился в Рыбинск к Шустовской родне. Так началась Рыбинская эпопея моей семьи, где к концу двадцатых годов собрались обе пары Савровых с подростком-мамой, её дядя Константин с бабой Аней и их маленькой дочкой Аллой, и дедушка Иван Михайлович с моей прабабушкой Анной. Апофеозом стал ноябрь 30 года, когда братьев снова арестовали якобы за участие в офицерском заговоре. Константина по здоровью отправили в ссылку в Архангельск, а Антонина в концентрационный лагерь под Котлас, где он и был убит в 1933 году. В хрущёвские времена браться были полностью реабилитированы, благодаря настойчивости моей младшей сестрёнки Машеньки мы получили соответствующие справки. Мамин дед Иван Савров умер в Рыбинске, где и похоронен.

БЛИЖНИЕ ПРЕДКИ

Речь пойдёт о трёх последних поколениях, с представителями которых я общался всю свою жизнь, а попросту говоря, они и составляли мою семейную и клановую жизнь. Начну с единственной из прапредков, которую знал лично, очень любил и плакал, узнав о её смерти в 1965 году, находясь на работе за границей и не имея возможности попрощаться. С Анны Ивановны Савровой, урождённой Шустовой, которую я с детства звал Бушкой.

БУШКА

Родившись в 1875 году, она ни одного дня нигде не работала официально, живя в доме родителей, училась в церковно-приходской школе и познавала от родных умение вести дом, без чего в то время в зажиточных семьях было просто невозможно. Русская красавица в стиле моделей художника Кустодиева, обладая весёлым характером, острым умом и отличным чувством юмора, она была душой любой компании и неудивительно, что, будучи на выданье, получила двадцать одно официальных предложения руки и сердца, однажды даже три в один день. Об этом она рассказывала мне сама. Отец в конце концов сказал ей: «Нюшка – так он её звал – Нюшка, пойдёшь за Ивана Михайловича Саврова, семья нам ровня, он очень достойный молодой человек». Как послушная дочь она пошла, быстро прибрала мужа к рукам и правила отныне домом и хозяйством, формально не вмешиваясь в торговые дела мужа, но мягко направляя его в случае необходимости. Наш домик на Ленинградской всегда был внутри чист и опрятен, сад и огород её стараниями были ухожены, а вокруг дома благоухали цветники. Таких георгинов и золотых шаров я почти нигде не встречал. Она очень хорошо чувствовала молодёжь, поэтому дом в Рыбинске был всегда полон моими приятелями, а когда они с Лиду весной 1957 года переехали к маме в город Октябрьский в Башкирию, уже городская квартира ломилась от друзей моих младших единоутробных Антонина и Машеньки. Начав жизнь без электричества, только при паровозах и пароходах, она окончила её, увидев по телеящику полёт Гагарина и выход в космос Леонова. Ушла при отлично работающих мозгах. Эх, нам бы так!

ЛИДУ́

Младшая и самая красивая из четырёх сестёр, бабушка Лидия Васильевна Саврова, урождённая Семендяева, была неутомимым мотором, поддерживающим наш клан, связывающим его в одно целое. Особенно это её качество проявилось после того, как я уехал из Рыбинска, потому что меня она обожала, и стимул рвануться в поездку возрос многократно, а когда я стал взрослым, она перенесла свою активность на сестёр, несколько раз в году совершая дальние поездки в гости к ним. Расклад к тому времени был таков: у каждой из сестёр было по ребёнку. У бабы Оли – тётка Наталья. Ее муж, Оскар , пожив после свадьбы с бабой Олей две недели в одной квартире, сказал жене: «Наташа, я тебя очень люблю, но придётся выбирать: или я или мама». Наташа выбрала мужа, и он выбил тёще комнату в коммуналке. Это в Москве в 1945 году! У бабы Тани был единственный сын дядя Юра, изумительный человек, мы с ним были душа в душу, я мог завалиться к нему в любое время года и суток, приезжая в Москву. Жена его Тика и баба Таня тоже ко мне прониклись, когда узнали ближе. У бабы Ани была единственная дочь Алла, которая в детстве подолгу жила у Лиду́ в Рыбинске и выращивала меня с грудного возраста, будучи подростком. Настрадавшись по северным ссылкам, куда попадал ее муж Константин Савров, баба Аня успокоилась в семье своей дочери, сначала в Ульяновске, потом в Липецке, откуда не выезжала до конца жизни. Вот Лиду и сновала челноком между Октябрьским, Москвой и Липецком, потому что баба Таня жила в Москве с сыном. У самой же бабы Лиды была одна дочь – моя мама.

МАМА

Сложные ощущения. В детстве я её обожал, в зрелости, узнав о её детстве, очень уважал и жалел, в её старости недоумевал, как, потеряв из-за поганой борьбы за власть среди лидеров-коммунистов замечательного отца, моего деда Антонина, она позволила настолько промыть себе мозги, что вступила в эту проклятую партию и честно служила ей до самого своего ухода из жизни.

Окончив семилетку, она не стала учиться в школе дальше, окончила бухгалтерские курсы, работала то там, то сям, а к 18-ти годам стала учителем допризывной и физподготовки в педагогическом училище, потому что преуспела в спорте. Её послали в 1936 году в Ленинград на курсы подготовки инструкторов физкультуры, где она и встретила гуся-лебедя моего отца. Почти двухметрового роста, брутального вида, зрелый, на двенадцать лет её старше, профессиональный спортсмен сразу охмурил девчурку. Но имея за плечами семейное воспитание, она заявила, что только через ЗАГС. Расписались – великое дело. Потом, уже беременная она узнала, что это его третий брак, и там куча детей. Гордость, развод, домой в Рыбинск – и рожает меня, которого все вокруг тетёшкают. Поддавшись на провокационный призыв движения девушек-хетагуровок (по фамилии Хетагуровой, выбранной глашатаем массового отъезда девушек на Дальний Восток, который надо осваивать, а там кроме войск Красной Армии, никого нет), она рванула в город Ворошилов (в царское время и сейчас Уссурийск), вышла замуж за лейтенанта, оказавшимся психом – развод, но закончила шаромыжку – Школу Рабочей Молодёжи, и вернувшись с отличным аттестатом зрелости, поступила в Москве в Институт Инженеров Землеустройства по специальности геодезия.