История Смотрителя Маяка и одного мира

1.1.2. Heu quam est timendus qui mori tutus putat6

Морео Кошачий Бог пробирался по центральной канализации Тар-Кахола, оправдывая своё прозвище: к нему, как тени, сбегались многочисленные коты и кошки – обитатели городских подвалов. Он каждой уделял внимание, говорил какие-то только ему и, возможно, кошкам понятные слова и выдавал изысканное угощение из свежих рыбьих голов и внутренностей, которые он выпросил у знакомого рыбака на причале Кахольского озера. Огромный мешок, в котором он тащил своё богатство по скользким подземным туннелям, порвался в нескольких местах, так что вся одежда Морео была испачкана в слизи и чешуе, и, когда он проходил под люками, в которые проникал свет луны, он светился и сиял не хуже, чем Рыцари Защитника. Под одним из таких люков он остановился и посмотрел вверх, прислушиваясь. Неизвестно, что он там увидел, но он тут же сел на корточки чуть в стороне от полосок света и принялся ждать. По его лицу трудно было определить возраст: он был давно не брит, а отросшие волосы падали на лицо. Только вблизи можно было понять, что волосы светлые: настолько они были испачканы в земле и ржавчине; видимо, в поисках своих друзей ему приходилось пробираться по самым узким ходам.

Кошки сначала сновали вокруг, но со временем, когда поняли, что угощение закончилось, стали исчезать по своим делам в узких, расходящихся паутиной туннелях. Только одна кошка – маленькая и чёрная, с белым пятном на груди – забралась на колени к Морео. Он ласково гладил её, приговаривая всё такие же непонятные слова.

Через какое-то время в тишине бегущей воды и возни крыс в туннелях послышался посторонний металлический звук. Морео аккуратно взял на руки кошку, бесшумно поднялся и отступил чуть дальше в темноту. Его движения были точными, но по-кошачьи бесшумными и непринуждёнными.

Тем временем металлический звук усилился и стало ясно: кто-то наверху открывал люк, причём делал это торопливо и весьма неумело. Наконец люк поддался и с лязгом отлетел в сторону. Наверху замерли: видимо, взломщик канализационных люков остановился прислушаться, не привлёк ли чьё-нибудь внимание своими неловкими действиями. Морео по-прежнему стоял в темноте, только выпустил из рук кошку, которая тут же скрылась по следам своих сородичей, и был похож на кота, застывшего перед прыжком.

Голова того, кто затаился наверху, опасливо сунулась в открытый люк. Морео видел, как человек поморщился от запаха и принялся шарить взглядом по туннелю. Когда он нашёл то, что нужно было – неширокую, но глубокую канаву со сточными водами, главную реку этого подземного царства, – он спустил в люк небольшой серый свёрток и, размахнувшись, бросил его точно в воду, а затем, с суетливой поспешностью вора, отпрянул и стал закрывать решётку люка.

«Меткий, мерзавец», – подумал Морео и одним широким прыжком очутился у свёртка, который уже подхватило зловонное течение. Ткань начала намокать: ещё немного – и она со всем содержимым опустилась бы на дно этого сточного могильника. Морео одной рукой выхватил свёрток, бережно положил его подальше от канавы и развернул, с трудом осилив туго завязанный узел. В свёртке было четверо новорождённых котят: они тут же жалобно запищали и стали ползать, перебирая маленькими и прозрачными, словно у древних подводных ящериц, лапками, натыкаясь друг на друга и на руки Морео. Слепые и беспомощные, они уже успели увидеть и жестокость, и милосердие мира, в который их швырнула равнодушная жизнь.

Услышав писк, не успевшая далеко убежать чёрная кошка, повинуясь древнему материнскому зову, вернулась и тут же принялась вылизывать и кормить котят, а Морео сел рядом и прикрыл глаза. Но отдыхал он недолго: прошептав чёрной кошке что-то, что можно было понять как: «Ты ведь о них позаботишься, правда?» – он встал и полез вверх, к люку, цепляясь за скользкие каменные выступы.

Отодвинуть решётчатый люк снизу было не так легко, как сверху, – но Морео, привычный к таким приключениям, справился с этим и выбрался, тяжело дыша, на пустынную улицу ночного города, воздух которой, после сырого и затхлого воздуха канализаций, казался свежее знаменитого воздуха Горной стороны. Если бы кто-то суеверный увидел картину появления Кошачьего Бога, он бросился бы бежать со всех ног, на ходу повторяя имя Защитника. Но никого не было: тот, кто совершил своё чёрное дело, уже скрылся за поворотами старинных извилистых улиц центра Тар-Кахола.

Тем не менее хищная улыбка на лице Морео не оставляла сомнений: ничто не поможет убийце укрыться от божественного гнева. Кошачий Бог закрыл глаза и сосредоточился, протягивая нить своей ненависти от места злодеяния к человеку, и стремительной тенью бросился в лабиринт улиц, безошибочно выбирая кратчайшую дорогу.

Морео нагнал убийцу на площади Рыцарей Защитника – небольшой и уютной, с изящным фонтаном, возле которого вечерами часто собирались уличные музыканты и поэты и их поклонники. Увидев свою жертву, Кошачий Бог остановился и стал осторожно пробираться вдоль стены. Можно было даже не особенно таиться: звуки падающей воды удачно скрадывали все перемещения. Дождавшись, когда человек стал, озираясь, переходить площадь, Морео скользнул к фонтану, незаметно обошёл его, скрываемый потоком воды, и неспешно вышел под свет фонаря. Человек чуть не налетел на Морео, резко остановился и закричал. Кошачий Бог едва удержался, чтобы не зевнуть от скуки: вся эта последовательность неловких и бессмысленных действий человечков была ему хорошо известна. Он протянул руку, взял свою добычу за шкирку, как котёнка, и оба они провалились в сырую, пахнущую кошками и стоячей водой темноту.

Постепенно глаза привыкали к окружавшему мраку и жадно улавливали частицы света из далёкого люка, позволяя выхватить из черноты небольшое пространство вокруг. Морео, привычный к подземному мраку, уже вовсю разглядывал своего пленника, когда тот только беспомощно протирал глаза и крутил головой, словно стараясь сбросить невидимую повязку. Он был молод, его аккуратная стрижка, чистые, ухоженные руки и удобная, но не лишённая претензий на изысканность одежда выдавали человека не богатого и не бедного, не занятого физическим трудом: возможно, писарь или охранник (нет, охранник всё-таки вряд ли, слишком слабоват на вид), или лавочник. Впрочем, это было всё равно: Морео лениво прокручивал в голове эти наблюдения только по привычке, ожидая, пока человечек придёт в себя.

– Кто… кто вы? Что это всё значит?! – сдавленным шёпотом произнёс кошачий убийца, всё ещё воображая, будто имеет право задавать вопросы.

– Я – тот, кто хочет убить тебя за то, что ты сгубил ни в чём не повинные кошачьи души, – сказал Морео. И тут же поправился, вспомнив о законах здешнего мира: – Точнее, бросил их в сточные воды, чтобы они утонули.

Пленник снова закрутил головой – на этот раз, видимо, в надежде разорвать пелену безумия, которую на него набросил этот страшный тип из подземелий. И неожиданно для себя стал сбивчиво оправдываться:

– Сам я не хотел этого делать, но жена… сказала, что малышу будет вредно, столько кошек в доме, а нашу Мару она не хотела выбрасывать, хотела, чтобы та оставалась ловить мышей… поэтому нельзя было просто оставить их во дворе. Она бы убежала…

Человек замолчал, уставившись на Морео, который стоял рядом, прикрыв глаза. Он слышал немало таких историй, и эта ничем не отличалась: была такой же жалкой, как и все остальные, если бы их слышал тот, кто может испытывать жалость. А для того, кто может испытывать удивление, показалось бы удивительным, насколько быстро грозные убийцы превращаются в дрожащих, заикающихся и беспомощных жертв. Для Морео детали были несущественны, и он резюмировал:

– То есть ты хотел убить невинные души для собственного удобства.

Поняв наконец, что перед ним сумасшедший, пленник Кошачьего Бога решился на отчаянное сопротивление, несмотря на то, что его ужас в этой темноте был ощутим наощупь. Он оттолкнул подземного безумца и бросился бежать в сторону тусклого света – но в то же мгновение Морео широко открыл глаза, а его удирающая добыча свалилась на пол, скорчившись от боли.

– Ты не сможешь убежать от меня здесь, – спокойно сказал Морео, подходя к нему. – Твоё отчаянное желание выжить гораздо слабее моей самой обычной ненависти, так что всё кончено.

Человек в ужасе посмотрел на Кошачьего Бога и понял со всей непоправимой ясностью, что к нему пришла смерть.

Морео усмехнулся, подумав, что был бы отличным помощником Смерти. Если бы у него хватило на это воображения, выдержки и чувства юмора настоящего волшебника. Но для такого даже он был слишком слаб. Поэтому приходилось импровизировать и заниматься самоуправством.

– Твоя жалкая душа не заслуживает этого роскошного тела, – сказал Морео, – а твой страх потерять его настолько велик, что не вмещается в него. Поэтому вот тебе новое, подходящее тело – хочу, чтобы оно стало твоим! – с этими словами Кошачий Бог со скоростью смертельного прыжка бросил в свою жертву неизвестно откуда взявшуюся дохлую крысу.

Человек только коротко дёрнулся и тут же застыл, а выражение его лица ни у кого не оставило бы сомнений: он умер от ужаса.

Крыса, которую бросил Морео, напротив, пискнула и зашевелила лапами. Со свойственной её роду живучестью, спустя секунду она уже поднялась на лапы и деловито потягивала воздух, выбирая, откуда доносится самый аппетитный и свежий запах разложения.

– Хочу, чтобы ты жил тут, – пробормотал Морео, оценивающе смотря на крысу, – один месяц. И если тебя не поймают мои друзья, можешь вернуться в своё прежнее тело, которое останется тут и будет невредимо. Но будь осторожен, – добавил он, невесело усмехнувшись, – они все уверены, что имеют полное право съесть тебя, если ты снова окажешься слабее.

Крыса ещё немного покрутила головой, затем, видимо, выбрав самый заманчивый запах, нырнула в один из узких туннелей канализации.

Кошачий Бог, наконец, мог позволить себе отдохнуть: он тяжело опустился у каменной стены, не замечая, как за воротник рубашки с камней стекают ледяные капли. Он думал о том, во что превратилась теперь его жизнь. Что же, он не мог жаловаться: он сам последовательно выбирал всё это. Здесь всегда выбираешь сам, в отличие от жизни там, на поверхности, где всё уже решено за тебя, – но вернуться туда означало для него предательство. Да и сил на это уже почти не оставалось. Смерть казалась ему такой желанной, но пока, видимо, сила его ненависти была ещё несравнимо больше, не оставляя ему надежды на скорое избавление.

Течение сумрачных мыслей Морео снова потревожил какой-то звук. «Что, опять?» – в ярости подумал он. Но на этот раз не нужно было гнаться за нарушителем спокойствия: тот явился к Кошачьему Богу сам. Человек был уже близко, он шёл в темноте – не так ловко, как Морео, но сносно для обитателя поверхности. Морео тяжело вздохнул, узнавая походку, и поднялся навстречу непрошенному гостю.

– Здравствуй, Морео Кошачий Бог, – сказал гость. Его голос звучал спокойно, хотя путешествие в темноте давало о себе знать: дыхание немного сбивалось, взгляд долго блуждал вдоль стены, прежде чем различить силуэт человека.

– Здравствуй, Грави Эгрото, Великий Врачеватель Душ, но мою душу ты не получишь, – решительно ответил Морео. И, помолчав, добавил тише: – По крайней мере, так просто.

Конечно, он ясно видел в этой темноте, что вздумай Грави действительно сейчас забрать его душу, у него бы это получилось. Конечно, это было бы не так легко, как справиться с убийцей котят: Морео сопротивлялся бы изо всех сил, – но результат был бы тот же самый.

Грави Эгрото мрачно разглядывал Кошачьего Бога, как будто действительно решал, не стоит ли направить этого несговорчивого пациента на принудительное лечение – скольких проблем тогда можно было бы избежать. Но всё-таки Врачеватель сказал, что и собирался, когда задумывал направиться сюда:

– Я пришёл к тебе как друг. Прошу, не искушай меня, – добавил он предостерегающе.

Но Морео не послушал предостережения – слишком уж он вжился в свою роль и слишком долго общался только с теми, кто слабее.

– Конечно, мне очень лестно слышать, что Великий Врачеватель считает меня своим другом. Но, боюсь, у меня давно уже нет друзей, – с картинным сожалением покачал головой Морео.

Грави был в ярости – это стало понятно, как только он заговорил.

– Я сказал, что пришёл к тебе как друг, – с нажимом повторил Врачеватель. – Я хочу, чтобы ты меня выслушал. И я хочу, чтобы ты перестал вести себя как избалованный ребёнок.

Этих спокойно произнесённых слов оказалось достаточно, чтобы Морео почувствовал себя крысой, загнанной в угол десятком котов. Давно забытое ощущение перекрученных нитей болезненно ясного сознания, концентрированного страха, упущенных возможностей, запоздалой досады на самого себя, невыносимое, обжигающее прикосновение чужой воли, сминающей твою реальность как ненужный черновик… это было только предупреждение, но Морео мгновенно вспомнил всё – и, как ни странно, ему захотелось вернуться.

«Шоковая терапия в тяжёлых случаях бывает оправданной», – отметил в своём внутреннем врачевательском блокноте Грави, наблюдая за тем, как Морео возвращается, с трудом приходит в себя. Бедолаге пришлось так долго зализывать раны после произошедшего с ним три года назад (Эгрото мог бы сравнить это с одновременным переломом всех костей тела), что вряд ли можно было бы сейчас требовать от него большего. Врачеватель внутри Грави привычно взял верх над Игроком, и он повторил третий раз, уже гораздо мягче:

– Я хочу, чтобы ты считал меня своим другом, если захочешь, – и выдохнул.

Игрок в нём запротестовал: ну как же, победа была так близка – рукой подать – и так всё испортить, поддаться этому мальчишке, да ещё дать ему парочку козырей в придачу! Не сомневайся, он бы тебя не пожалел! Но Врачеватель уже привык к такому возмущённому недовольству своего Игрока – и всегда оказывался сильнее. Не зря он был Великим Врачевателем: его жалость, в отличие от жалости других, никогда не была только ядом, но всегда – ещё и лекарством.

– Я что-то подзабыл: друзья всегда выкручивают руки, чтобы доказать свою дружбу? – спросил побледневший Морео.

Это был всё тот же язвительный и диковатый Кошачий Бог, но за его словами теперь не было той стены, о которую разбивались все чужие слова. И он, несомненно, оценил жертву Игрока Грави. На языке кошачьих образов он мог бы сравнить это с чувствами кота, у которого прямо из пасти вырвали перепуганную, но живую и невредимую мышь.

– Как это ни странно, с моими друзьями – приходится довольно часто, – усмехнулся Грави.

Теперь, когда Морео был готов слушать, напряжение немного отпустило Врачевателя.

Кошачий Бог стоял, прислонившись к стене, и ждал. Более того, ему, казалось, было интересно, что скажет Великий Врачеватель, для чего он лично явился в эти грязные подвалы.

Это было даже больше, чем Грави мог представлять в своих самых смелых прогнозах, поэтому – лекарский опыт подсказывал ему – начинать следовало с самого горького лекарства:

– Я знал много… немало тех, кто пытался жить здесь ненавистью. Иногда они были даже сильны… сначала… иногда им удавалось зайти довольно далеко, удавалось побеждать. Но всегда это были люди болезни. Поэтому я всегда был сильнее рядом с ними – хотя вообще-то не очень люблю эти игры. И я думаю, что так нельзя получить настоящей силы – все эти люди просто пытались заглушить свою боль, вот в чём была их истинная цель.

Как и предполагалось, Морео это не понравилось. Очень не понравилось. Но он, скривившись, всё же проглотил тошнотворное снадобье, горькое, как порошок корня аира. И, как полагается, отыгрался на лекаре.

– Если бы я не знал, кто ты, подумал бы, что со мной говорит не знающий правил новичок, – прошипел Морео.

– Я знаю, – тихо отозвался Грави, – поэтому я никогда больше не скажу тебе этого.

Какое-то время два человека в грязном полумраке городской канализации просто молчали, избегая смотреть друг на друга. Их молчание было неловким и напряжённым, и все местные кошки чувствовали это высокое напряжение, опасаясь приближаться теперь к своему богу. «Кажется, у него неприятности», – могли бы подумать они. Когда у богов неприятности, впору ожидать самого худшего: возможно, и рыбьих голов больше не будет. Но одно из главных правил кошачьей мудрости гласило: может появиться и новый бог, а потерянную даже одну из жизней уже никогда не вернёшь.

– Если ты… я хотел предложить тебе кое-что – за этим, собственно, и пришёл, – произнёс наконец Грави. Он всегда становился немного косноязычным, когда приходилось долго разговаривать с пациентами, вместо того чтобы лечить их. – Здесь многие из тех, кто собирает знания, хотели бы научиться говорить с животными. И я знаю только одного человека, который действительно это умеет.

Губы Морео растянулись в широкой улыбке, которая напомнила Грави свежий разрез скальпелем на голом бледном теле утопленника, а яркие голубые глаза стали темнее мрака, клубившегося по углам, когда Кошачий Бог сказал:

– О, передай им, что это очень просто. Достаточно всего лишь превратить самого дорогого им человека в какое-нибудь животное.

1.2 Realibus7

1.2.1. Auspicia sunt fausta8

Унимо Ум-Тенебри проснулся от головной боли, острой, как иглы хорошего портного. Он поморщился, но всё же приподнялся, чтобы понять, где проснулся; то, что вчера он лишился отца и дома и чудом избежал смерти в огне, не пришлось вспоминать долго – это знание стояло теперь прямо перед его носом каменной стеной, в которой он мог разглядеть мельчайшую трещину. Но в то же время недавнее прошлое как будто отдалилось – точнее, как будто он только что прочитал об этом в книге, и эхо прочитанных слов ещё звучало в его голове. «Причиняя ужасную боль, гораздо хуже того случая, когда я на спор с Майти выпил вина», – мысленно отметил Унимо. Думать было очень сложно и – снова к нему явился этот образ – напоминало написание слов и предложений на бумаге. Как будто в его голове завёлся собственный секретарь, который сердито махал руками, давая знак мыслить медленнее, чтобы в точности записать каждую незначительную фразу, всплывающую на поверхность сознания. «Секретарь», – вспомнив Скрима, Унимо снова поморщился и подумал, что если секретарь отца так изменился, то, может, и отец тоже был вовсе не тем, кем притворялся все эти годы. Хотя это было ясно и по письму: собственный сын оказался настолько глуп, что отцу пришлось излагать всё в письменном виде. Это, конечно, сам Унимо подумал так, как и то, что всё-таки вряд ли это было справедливо. И даже чуть улыбнулся, представив, как должен был справиться секретарь с записью таких нескладных мыслей.

На нём по-прежнему была зелёная куртка, но он заметил, что несколько серебряных колец оторвались – видимо, когда он спасался от огня. «Когда меня спасали от огня», – мысленно поправил себя Унимо. Письмо всё ещё оставалось в кармане куртки, но Ум-Тенебри, нащупав его, не стал доставать и разворачивать.

Комната, в которой он проснулся, была небольшой и небогатой, вся мебель – кровать, стол и два стула – была сделана из склеенного дерева, окна были открыты и выходили на городские улицы, скорее всего, где-то в центре, поскольку то и дело раздавались крики утренних уличных торговцев, которые обычно сначала обходили окраины, терявшие волшебство утреннего сна раньше, а потом, двигаясь по спирали столичных улиц, приходили в центр, гружённые свежими витыми пирожками с ягодным кремом, солёными рогаликами, свежим молоком из окрестных деревень, жареными горными орехами и высокими кувшинами с кислым соком зеленики9.

Унимо заснул в одежде, но кто-то, очевидно, принёс его сюда и снял с него ботинки, которые обнаружились тут же, под кроватью. Этот кто-то оказал ему большую услугу, поэтому следовало найти его и поблагодарить: вежливость и благодарность за любое добро была сильной стороной Ум-Тенебри, странно сочетаясь со вспыльчивым и упрямым характером некоторых предков. Унимо надел ботинки, расправил помятую одежду и, обнаружив в углу кувшин с водой, стал умываться, с наслаждением погружая лицо с по-прежнему горящими от боли висками в прохладную воду. Увлечённый этим занятием, он не заметил, как кто-то вошёл. Только услышав негромкий перестук пальцами по стене, он вздрогнул, опрокинув глиняную чашу для умывания, и резко развернулся. На пороге стояла женщина – несомненно, та, которую он видел вчера, но выглядела она гораздо спокойнее и увереннее, по-хозяйски. Унимо заметил, что на ней был передник, весь в муке, о который она небрежно вытирала руки, и вспомнил, как вчера она таким же движением вытирала о платье длинные белые пальцы, испачканные в золе.

Женщина заговорила первой, продолжая насмешливо смотреть на испуганного мальчишку:

– Извини, после того как мне пришлось тащить тебя на руках, а потом разувать, как какая-нибудь верная жена напившегося до беспамятства муженька, я позволила себе войти, не услышав ответа на стук. Проверить, всё ли с тобой в порядке. Вчера это было… неочевидно.

Её зелёные глаза, хоть и были насмешливо прищурены, но излучали колючую, грубоватую доброту, известную Унимо по взгляду, которым иногда смотрел на него отец, будто говоря: «Да, ты натворил неизвестно чего, но ты мой любимый сын, и как вот прикажешь на тебя сердиться».

– Лири10, я… меня… моё имя Унимо Ум-Тенебри, и я очень благодарен вам за то, что вы спасли меня, и сожалею о причинённых неудобствах, – наконец совладал с собой Унимо. Сначала он хотел умолчать о своём настоящем имени, но потом подумал, что это будет несправедливо по отношению к той, которая спасла его от смерти.

Женщина удивлённо приподняла брови, потом нахмурилась и, наконец, усмехнулась:

– «Лири», надо же… Меня зовут Тэлифо Хирунди, можно просто Тэлли, но уж точно не «лири». В приюте, в котором я воспитывалась, такое обращение считалось верхом издевательства. И кстати, давай уж на «ты», иначе мне придётся величать тебя «лори», что, согласись, в наших обстоятельствах несколько неуместно. Я – владелица этой маленькой булочной с двумя комнатами – убежищами для нежданных постояльцев вроде тебя. И ещё я делаю самые вкусные на этой стороне старого города пирожки с зеленикой. Это всё, что тебе нужно знать обо мне, а теперь пойдём – поможешь мне по хозяйству. Хоть ты и шейлир, но у меня такое чувство, что заплатить за комнату тебе нечем, – проницательно добавила она.

– У меня есть серебряные кольца, – смущённо сказал Унимо, показывая на свою куртку, – они из настоящего серебра.

В ответ Тэлли фыркнула, развернулась и бросила уже через плечо:

– Советую тебе никому не говорить об этом. И не разбазаривать всё, что у тебя осталось, при первом удобном случае. Всё равно их не хватит, если ты действительно задумаешь расплатиться со мной. И – да, лучше надень куртку наизнанку.

– Я вовсе не… я просто… я буду рад вам помочь… тебе помочь, – запинаясь, Унимо убрал чашу для умывания и поспешил вслед за насмешливой хозяйкой.

Внизу было прохладно и сумрачно: ставни на окнах, выходящих на солнечную сторону, были предусмотрительно прикрыты от по-весеннему яркого утреннего солнца. Булочная была небольшой, немалую часть её занимала печь, украшенная разноцветной каменной плиткой, посередине стоял массивный низкий стол из тёмного дерева, ближе ко входу – несколько столов поменьше с мягкими плетёными креслами, отделённые от кухни высокой деревянной стойкой с баночками и бутылками всевозможных форм и размеров.

– Как тебе? – спросила Тэлли, когда они спустились вниз по крутой, как трап на корабле, деревянной лестнице: очевидно, при её устройстве удобство постояльцев уступало соображениям экономии места.

– Очень… уютно, – вежливо ответил Унимо. Он напряжённо думал, как лучше задать вопрос о произошедшем вчера – так, чтобы получить ответ.

– Не роскошно, конечно, но зато я здесь сама себе хозяйка, – бормотала она, принявшись месить брошенное тесто.

– Чем вам… тебе помочь? – спросил Унимо.

Тэлли коротко взглянула на него и улыбнулась:

– Можешь подмести здесь, метла вон там, – кивнула она в сторону небольшой низенькой двери, ведущей, видимо, в чулан. – А потом поможешь мне перебрать зеленику.

Унимо с готовностью кивнул. Разумеется, дома он никогда не занимался ничем подобным, хотя несколько раз отец заставлял его самого убираться в комнате, когда после очередной его шалости оставалось слишком много перьев, обрывков бумаги, рассыпанных по ковру конфет. Но, конечно, не было ничего сложного в том, чтобы подмести такое небольшое помещение, тем более Унимо, видимо, следовало теперь привыкать к физической работе. Закончив подметать, он, по просьбе Тэлли, расставил на столах свежие цветы на высоких ломких стеблях из одной большой вазы на стойке и принёс из чулана корзину свежей зеленики. Эта ягода появлялась из-под снега с первыми лучами солнца в горах, и её терпкий кислый вкус был знаком всем жителям Тар-Кахола как вкус весны.