Книга История Смотрителя Маяка и одного мира - читать онлайн бесплатно, автор Анна Удьярова. Cтраница 4
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
История Смотрителя Маяка и одного мира
История Смотрителя Маяка и одного мира
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

История Смотрителя Маяка и одного мира

Впрочем, были ещё серебряные колечки – и он отнёс два из них к скупщику серебра, получив в обмен несколько серебряных монет и россыпь медных. День уже клонился к вечеру, и Унимо почувствовал, что проголодался и устал от этого бессмысленного обивания порогов. Он потратил половину медной монеты на бумажную кружку холодного молока и, пристроившись на скамейке под ближайшим деревом, достал пирожок, который дала ему с собой Тэлли. «Если подводить итоги дня, то сегодня меня прогнали из шести мест, включая ратушу», – мрачно подумал Унимо. Отец говорил ему, что каждый день вечером нужно подводить «итоги дня»: вспоминать, что было хорошего и что плохого (но о плохом думать меньше, как будто записывать в свой внутренний блокнот и тут же перелистывать страницу), чего тебе удалось достичь, к чему приложить усилия. «А вообще, это не обязательно – главное, засыпать в хорошем настроении», – легкомысленно добавлял старший Ум-Тенебри. Мысли об отце снова причиняли боль, в памяти всплывала табличка на доме для сирот, а детская горькая обида на то, что его просто бросили, как ненужную вещь, росла где-то внутри, как опухоль. Унимо знал, что нельзя позволять ненависти управлять своими мыслями и чувствами: её прикосновения были сначала неприятными и холодными, но она легко могла заставить человека поверить, что её желания – это его собственные желания, и поработить его. Так было написано в книгах отца, но и сам Унимо видел людей, с которыми это происходило, и не хотел бы стать одним из них.

Когда он уже собирался встать и отправиться в обратный путь, рядом возникла маленькая чёрная кошка с белым пятном. Она требовательно смотрела на человека снизу вверх, и понять её требование было совсем несложно. Унимо с готовностью поставил перед ней чашку с остатками молока, аккуратно оторвав край бумажной кружки, чтобы кошка могла спокойно лакать. Почесав занятую едой кошку за ухом, он отправился в сторону булочной, раздумывая, что бы купить в подарок Тэлли, пока у него ещё есть деньги.

На улицах Тар-Кахола в это время было довольно людно: поток возвращающихся с работы домой горожан только-только начинал редеть, а любители вечерних прогулок уже осторожно выходили на разведку. Унимо шёл, погружённый в свои мысли, но время от времени смотрел по сторонам, чтобы заметить какую-нибудь открытую допоздна лавку. Наконец он обнаружил то, что искал: между двумя глухими стенами домов на улице Весенних Ветров был устроен импровизированный прилавок, на котором старик с длинной белой бородой, похожий на синтийца, разложил свои сомнительные сокровища. Унимо остановился рассмотреть огромные раковины с Морской стороны, бусы из ложных горных опалов, странного вида медальоны, погнутые серебряные ложки, стеклянные шарики в зелёной бутылке… наконец Унимо нашёл то, что нужно было. Он едва не засмеялся от радости, настолько удачной была его находка: он потянул за железную цепочку и вытащил из груды вещей одну единственную, которая была нужна – небольшие часы в простом железном футляре, на длинной цепочке. Крышка футляра была покрыта эмалью: на фоне тёмно-лилового неба – летящая ввысь птица, очень похожая на стрижа.

Не торгуясь, Унимо выложил за часы половину того, что выручил сегодня за серебряные кольца – старик стазу смекнул, что вещица серьёзно приглянулась молодому покупателю. Когда Ум-Тенебри, аккуратно сложив часы в карман, повернулся, чтобы идти дальше, он застыл от ужаса: прямо на него шёл тот страшный старик флейтист, который едва не сжёг их с Тэлли прошлой ночью. Несомненно, это был он. Унимо хорошо запомнил это лицо – но теперь движения старика не отличались той уверенностью, теперь он шёл, как и подобает слепому: не спеша, осторожно выставляя вперёд длинную деревянную палку и сильно сжимая под мышкой резной футляр от флейты, словно боясь выронить его при неловком движении и разбить.

Унимо затаил дыхание и вжался в стену, насколько это было возможно, хотя слепой флейтист прошёл довольно далеко от него. «Он меня не заметил», – подумал Ум-Тенебри, и тут события прошлой ночи пронеслись у него перед глазами с поразительной чёткостью. Он ведь до сих пор так и не знал, что произошло в ту ночь, и шансов узнать, учитывая решительное молчание Тэлли, оставалось не так много. Унимо послушал замирание сердца, решился и осторожно пошёл за флейтистом, прыгнув в ледяную воду за ключом от загадки, которая интересовала его теперь, пожалуй, больше всего на свете.

Следуя за флейтистом на значительном расстоянии (для чего приходилось идти очень медленно, как почтенному пожилому шейлиру на прогулке после обеда в своём поместье), Унимо прошёл несколько кварталов и вышел к площади Рыцарей Защитника. Раньше он не раз бывал на этой площади – не очень большой, с высоким фонтаном в центре и беспорядочно расставленными по мостовой каменными скамейками. Восемнадцать небольших торговых улиц брали своё начало на площади (или впадали в неё), что делало место удобным для тех, кому может потребоваться мгновенно скрыться и затеряться в этой многолюдной части города. Унимо увидел, что флейтист вышел на площадь и остановился, а затем как-то определил ближайшую пустую скамейку и сел, продолжая напряжённо сжимать свой футляр с флейтой. Ум-Тенебри осторожно вышел на площадь, на которой собралось уже немало людей: большинство скамеек были заняты, некоторые горожане устраивались прямо на камнях мостовой. Унимо не мог сказать, что это за люди: они были похожи на часть обычной вечерней публики Тар-Кахола, разве что уличных музыкантов и людей в дорожной одежде, – видимо, только прибывших в столицу, – здесь было немного больше. Унимо вышел на середину площади, стараясь всё время находиться за спиной флейтиста. Впрочем, тот сидел сгорбившись, опустив голову, казался маленьким и жалким, и если бы Унимо не шёл за ним с самой улицы Весенних Ветров, то не поверил бы, что это тот самый грозный злой волшебник, которого он видел у ночного костра.

Младший Ум-Тенебри выбрал себе место для наблюдения – так, что между ним и флейтистом вставал фонтан, шум которого превращал все звуки вечерней толпы в общий поток, из которого даже слепому трудно было бы выловить что-нибудь, принадлежащее отдельному человеку. Унимо уселся на мостовую, прислонившись к стене, и стал ждать. Он стал даже нетерпеливо поглядывать на часы, купленные для Тэлли, как вдруг понял, что ждёт того, что уже происходит – и улыбнулся своей невнимательности. Он ждал, как они с родителями в Королевском театре ожидали выступления: вот сейчас откроется занавес и актёры, одетые в красивые костюмы, начнут представление. Но тут всё было по-другому: представление начиналось, как только все забывали о нём. Уличные музыканты, в том числе флейтист, готовились к выступлению, а рассказчики историй и поэты уже собирали вокруг себя неровные круги слушателей. Унимо пересел поближе к одному из таких кругов и прислушался. Казалось, это просто встреча друзей, которые обсуждают последние новости и поэзию, но несколько человек Унимо узнал – прежде всего, известную уличную поэтессу Кору Лапис. Она была знаменита даже среди знати, многие её ценили и зазывали на королевские поэтические вечера и состязания, но она всегда отказывалась со словами: «У меня для выступлений – целый город, сами приходите послушать, если хотите».

Её тёмные короткие волосы были небрежно прикрыты капюшоном синего дорожного плаща, а внимательные глаза цвета ивовой коры горели, как будто отражая какое-то только ей видимое пламя. И круг, в который попал Унимо, несомненно, образовался на её орбите. Но пока сидящие только непринуждённо переговаривались друг с другом, а Кора сидела молча.

– А вы слышали новую песенку, которую тар-кахольские мальчишки сочинили про нашего Сэйлори?14 Вот ведь наглецы, никакого уважения к королевской особе! – с притворным возмущением спросил всех красивый, изящно одетый молодой человек с серебряными колокольчиками в длинных светлых волосах, которые на удивление не делали его смешным, а, напротив, своим мелодичным звоном как будто дерзко насмехались над теми, у кого таких колокольчиков не было.

– Давай уж, Сорел, не томи, знаем мы твоих «тар-кахольских мальчишек», – усмехнулся сидящий рядом с ним мужчина в пыльном дорожном плаще.

– Да я сам только вчера услышал, – продолжал свой маленький спектакль юноша с колокольчиками. – Вот если мне Квирил подыграет, я, может, вам и спою эту песенку, только шшшш, – тут он приложил палец к губам и оглянулся, так что если и был кто-то, кто ещё не обратил на него внимания, то теперь все взгляды были обращены на него, – люди короля повсюду, так что будьте осторожны.

Квирил – огромный скрипач с густой чёрной бородой – важно кивнул и устроился поудобнее, настраивая свою скрипку, которая в его огромных руках казалось совсем маленькой. Когда Сорел запел, его голос звучал насмешливо и серьёзно одновременно, колокольчики позвякивали в такт, а Квирил подпевал некоторые слова своим густым басом, что всё вместе придавало простой песенке театральный объём и наполненность.


– Какому королю,

какому королю,

какому королю

придётся по нраву -

быть только первым

быть только первым,

быть только первым,

первым среди равных.


Рано или поздно,

рано или поздно,

рано или поздно -

увы и ах, -

всё кончится новым,

всё кончится новым,

кончится новым

Указом о снах15.


Когда Сорел закончил песню, все вокруг засмеялись и зааплодировали, а певец скромно раскланивался, уверяя, что тар-кахольские мальчишки сочинили ещё и непристойный вариант, но его он представлять ни за что не будет, даже не просите, нет-нет-нет, разве что потом, в более подходящей обстановке…

Унимо было интересно наблюдать за происходящим, которое напоминало Королевский театр по существу гораздо больше, чем внешне. Он не очень любил разные представления, разве что музыкантов и рассказчиков, которые умеют рассказывать длинные волшебные и грустные истории, но небрежная и слегка пьянящая атмосфера на этой площади постепенно затягивала всех, и этого нельзя было не почувствовать.

– Что же ты не расскажешь, Сорел, как тебя завербовали в королевские офицеры? Как же твоя поэтическая душа приноровится к ежедневной муштре? – насмешливо спросил мужчина в дорожном плаще, когда овации и оживление, вызванные песенкой, немного стихли.

– Да что рассказывать, – досадливо махнул рукой Сорел, и колокольчики коротко и сердито звякнули, – стихами мне не разрешают расплачиваться за комнату… а судья, только послушайте, взглянув на мои долговые расписки, написанные аккуратной катрэнской строкой, сказал, что, если я не найду себе занятие для оплаты долга, он будет вынужден обвинить меня в намеренном уклонении, и пригрозил темницей. И Окло-Ко бы с ним, конечно, но он обещал, что лично позаботится о том, чтобы мне в камеру не разрешили брать с собой перо и бумагу! Вы можете себе это представить, каков? Так что придётся выкручиваться. Я ведь по молодости закончил гарнизонную школу, имея некоторые… романтические представления о военном деле.

– «По молодости», – фыркнул первый собеседник.

– Ничего, не унывай, Сорел! – послышалось со всех сторон.

Но видно было, что Сорелу не очень нравилась перспектива вступить в строй доблестной Королевской армии – слишком уж старательно он храбрился.

– Да и правда, чем не работа? – вступил в разговор Квирил, видимо, желая поддержать своего напарника по весёлому дуэту. – Войны никакой не предвидится, а платят королевским офицерам исправно. Будешь вот обучать отряды юных тар-кахольцев песенкам про короля, флиртовать с девушками, а на гарнизонных дежурствах – знай себе стихи сочиняй и рассказывай с крепостной стены ласточкам.

Сорел криво улыбнулся такой сказочной перспективе.

– А ты что думаешь, Кора? Удастся нашему Сорелу остаться поэтом под офицерским мундиром? – спросил тот, кто затеял этот разговор. Видно было, что спросил он её неспроста – может, и сам разговор завёл, только чтобы вроде как невзначай ввести Кору в беседу. К тому же все знали, что поэтесса ненавидит военных и Королевскую армию.

Кора то ли пожала плечами, то ли поёжилась от холода, помолчала немного, улыбнулась и заговорила, тихо и медленно:


– Сочинять стихи не сложнее,

чем, к примеру,

командовать армией.


Для слов настоящий поэт -

больше, чем для солдат генерал.


Отправляешь разведку вперёд -

и не ждёшь, что она вернётся,

бросаешь отважных бойцов

с ружьями против солнца,

подбираешь размеры штыков

и убойную силу рифм,

а потом –

в могиле окопа

всегда

остаёшься один.


Помни, Мэй-генерал:

когда исчезают враги –

ты проиграл.


Кору Лапис слушали, затаив дыхание. Унимо даже показалось, что вся площадь замерла, ловя каждое её слово, хотя в другой части в это время играли музыканты. Но по крайней мере сам Унимо точно смотрел на Кору во все глаза, не замечая ничего вокруг. Он впервые слышал, как она читала свои стихи (раньше он читал их на бумаге; кто-то – говорят, что это точно не была сама Кора, – часто писал их на Стене Правды, а затем горожане их переписывали и передавали друг другу – так они быстро расходились по Тар-Кахолу), впервые слышал её голос, такой взволнованный и спокойный одновременно, такой бархатный и острый…

– Она потрясающая, правда? Сколько бы ни говорили королевские поэты, что это не стихи, – Унимо вздрогнул, услышав за плечом смутно знакомый, полный ощущения скрытой опасности голос. Голос продолжал насмешливо: – Но я бы не советовал вам так на неё смотреть. Вы ведь читали её стихи? Она – настоящий камень, не женщина. Разобьёт сердце любому.

Унимо повернул голову, и его опасения подтвердились: рядом с ним сидел не кто иной, как Таэлир – единственный сын короля Оланзо, наследный принц Шестистороннего Королевства. Унимо без труда узнал его: как шейлир, он с детства должен был посещать некоторые придворные мероприятия, на которых всё внимание, конечно, было приковано к королевской семье. Принц Таэлир был старше Унимо года на два и выше на голову. Его внешность была узнаваемой: лицо с резкими скулами, острым подбородком, большим носом и такими тёмными глазами, что они казались чёрными, – что не давало Таэлиру ни малейшего шанса остаться неузнанным тем, кто хоть раз его видел. На придворных приёмах принц всегда держался в стороне, был неприветливым, а если его вынуждали говорить – язвительным, что не способствовало его популярности среди шейлиров: о принце говорили как о заносчивом и избалованном ребёнке – хотя, конечно, только между собой, соблюдая внешнюю почтительность. Общение Унимо с принцем всегда ограничивалось поклоном и обменом взглядами: ни младший Ум-Тенебри, ни его отец никогда не стремились приблизиться к королевской семье и на королевских приёмах держались нелюдимо, сообщая друг другу заговорщицким шёпотом, сколько времени осталось до того момента, когда прилично будет откланяться.

Унимо успел сообразить, кто сидел рядом с ним на площади Рыцарей Защитника, но ещё не успел придумать, зачем принц заговорил с ним и что можно ответить, когда Таэлир продолжил, немного насмешливо, и стало ясно, что он тоже узнал Унимо:

– И что же шейлир рода Ум-Тенебри делает в таком… хм… неподходящем месте?

Уже пришедший в себя Унимо подумал, что он мог бы спросить принца о том же самом, но шейлирское воспитание не позволило ему ответить вопросом на вопрос.

– Слушаю стихи, Мэйлорис16, – произнёс Унимо с вежливой улыбкой.

Принц огляделся по сторонам, а потом кивнул. Некоторое время они сидели молча, слушая какого-то молодого поэта, который читал свои красивые и гладкие, но без того внутреннего огня, как у Коры, стихи.

– Слышал, что отец лишил вас наследства, – снова заговорил Таэлир.

Унимо поморщился: «Неужели все уже знают? Хотя да, кому, как не королевской семье, знать о том, что происходит в семействах их столичных шейлиров. К тому же и городской приют в фамильном доме Ум-Тенебри – красноречивее всяких слухов».

– Это правда, Мэйлорис, – ответил Унимо, не глядя на собеседника. Он решил, что в таких экзотических условиях некоторыми правилами этикета можно поступиться.

Тем более что и сам наследный принц вёл себя не по Придворному уставу.

– Ка же вам повезло! – воскликнул принц, и Унимо удивлённо повернулся к нему.

Лицо и тон Таэлира не выражали ни капли насмешки – разве что немного горечи. Нет – очень, очень много горечи.

Принц снова осмотрелся и, заметив что-то в толпе справа, доверительно сообщил Унимо:

– Королевские ищейки. Очень несообразительны, но упорства им не занимать. Так что мне пора, – вздохнул принц. И добавил, вспомнив, наконец, об этикете: – Приятно было с вами встретиться, лори, в такой… необычной обстановке.

– Взаимно. И… удачи вам, Мэйлорис, – с совершенно не придворной искренностью сказал Унимо.

Перед тем как окончательно раствориться в толпе, принц добавил с неожиданно серьёзным видом:

– Если понадобится помощь, Унимо Ум-Тенебри, я к вашим услугам. То есть, если это ещё будет в моих силах, конечно. Прощайте.

Унимо сидел, не слыша ни слова из того, что вдохновенно произносил очередной поэт, и думал о том, что стоило ему оказаться на улице, как он постоянно узнаёт какие-то удивительные и невероятные вещи. Неужели всё это время, все почти пятнадцать лет, он просто не замечал их, запертый в темнице своего благополучия?

Когда Унимо снова стал различать, о чём говорили вокруг, какое-то слово прокатилось по кругу и вернулось к Коре – кажется, кто-то спросил её, что такое – быть поэтом.


– Если у меня

получится рассказать слепому,

какое оно – небо,

только тогда я

признаю себя поэтом,

а до этого -

просто пастух я

в чудесной долине, где эхо

подбирает мне рифмы,

а ветер

шепчет на ухо

самые красивые

слова этого

света.


Когда Кора замолчала, в разлитой в ночном воздухе тишине, состоящей из журчания фонтана и внимания всех, кто был на площади, вдруг зазвучал на удивление звонкий и твёрдый голос слепого сгорбленного флейтиста, который встал со своей скамейки и сказал, осторожно, как грудного ребёнка, протягивая футляр с флейтой вперёд:

– Неплохо, совсем неплохо, девочка. Но в одном ты ошибаешься, – ухмыльнулся он, – показать, какое бывает небо, под силу только музыке.

Унимо не стал дожидаться, пока слепой начнёт играть – он быстро, но осторожно, стараясь не привлекать внимания, выбрался с площади и помчался по ночному Тар-Кахолу, не останавливаясь до самых дверей булочной. Радость и благодарность переполняли его, когда Тэлли, немного сердитая, открыла дверь и, увидев его на пороге, ни слова не говоря отправилась заваривать чай.


1.2.2 Primus inter pares17


Король Шестистороннего Королевства Оланзо Озо ожидал ежедневного доклада своего Первого советника. Он сидел, удобно устроившись в кресле приёмного зала королевского дворца и наблюдая, как солнечная полоса из узкого и длинного, словно бойница, окна медленно подбирается к нему: сначала по паркету из тёмного дерева, затем по ковру цветов королевского дома – пурпурно-красного и травяного. Оланзо раздражённо поджал ноги, когда солнечная полоска почти коснулась его туфлей, и посмотрел на часы. Конечно, такого не могло быть, чтобы Голари опоздал к докладу, но в последнее время Сэйлори всё чаще становился нетерпеливым. Да ещё и этот мальчишка… король тяжело вздохнул. «Правитель должен быть подобен чёрной глади воды, в которой каждый не мог бы разглядеть ничего, кроме собственного отражения – до тех пор, пока вода, по своему разумению, не поднимет волны свои и не обрушит их на голову того, кто всматривается слишком долго», – вспомнил Оланзо «Книгу правителя стороны Штормов», которую они с братьями часто читали в детстве, чтобы от души посмеяться.

Слуга доложил о том, что лори Первый советник Голари Претос прибыл для доклада, и король надел свою обычную маску делового равнодушия.

– Мэйлори18, моё почтение, – Голари вошёл и застыл в церемонном поклоне.

Он был совсем не стар и даже по-своему хорош собой, но всегда выглядел очень уставшим и напряжённым, как будто его терзала болезнь, которую он изо всех сил пытался скрыть. Это было слишком даже для профессора логики и древних языков и главного консультанта самого скучного отдела Королевской ратуши – Зала Правил и Следствий. Говорят, никто ни разу не видел улыбки на его вытянутом лице. Оланзо до сих пор не мог понять, доверяет ли он этому человеку: он назначил его Первым советником только за неимением других кандидатур, и, что самое скверное, Голари это прекрасно понимал. Была ещё Регана Фэтч – строгая и властная вдова генерала Фэтча, которая отлично справилась бы с обязанностями Первого советника короля, но Оланзо не стал назначать её по личным причинам: в глубине души он был уверен, что женщина не может быть настолько же хороша в государственных делах, как мужчина (если только эти дела не касаются придворных интриг, разумеется). Смотря на свою жену, королеву Эйрил, он видел только бесконечные мечты о путешествиях «всей семьёй» (как будто Сэйлири не знает, что король не может просто так отправиться в путешествие), балах, платьях, украшениях, перемежающиеся порывами облагодетельствовать каких-нибудь несчастных (впрочем, не очень продолжительными) и уверениями в вечной любви и верности, от которых Оланзо начинало порядком подташнивать.

Осторожно взглянув на короля, Голари заметил, что Сэйлори страшно не в духе, и замер у входа в почтительной нерешительности. Он знал, что сын Оланзо – принц Таэлир – исчез из дворца два дня назад и до сих пор о нём не было никаких известий, хотя столичное Общество Королевских Птицеловов19 почти в полном составе отправилось на его поиски. Оланзо раздражённо махнул в сторону кресла напротив своего и отвернулся к окну, приготовившись слушать очередное произведение аналитической мысли Зала Всеобщих Донесений.

Советник сел в предложенное ему кресло прямо, как школьник, и открыл папку, которую держал в руках.

– Мэйлори, я, как обычно, начну с межгосударственных дел, – утвердительно-вопросительно сказал Голари и, дождавшись короткого кивка, продолжал:

– В Синтийской Республике, в связи с остановкой добычи горной руды из-за угрозы обвалов, ухудшилось положение с рабочими местами. И хотя всё ещё не так плохо, как было десять лет назад, во время Железной забастовки, существенно увеличилось число синтийцев, пересекающих границы Шестистороннего Королевства в поисках работы…

Оланзо поморщился и зло пробормотал:

– Что же они едут сюда, если у них там самое справедливое государство…

– У нас тоже справедливое, – после молчания нерешительно отозвался Голари, не зная, можно ли ему продолжать.

Король раздражённо взглянул на советника, и тот поспешно заговорил:

– Многие синтийцы из Морской и Дальней сторон направились прямо в Тар-Кахол – мы предполагаем, что кто-то распространил слух, что здесь легко получить работу. Теперь они осаждают ратушу, устраиваясь на ночлег на её ступенях, чтобы попасть в Зал Поиска Занятий и получить хоть какую-то работу, поскольку горожане неохотно берут синтийцев, не имея возможности проверить, кому из них можно доверять.

– И что вы думаете предпринять? – резко спросил Оланзо, заставив Голари вздрогнуть.

– Мы… мы увеличили часы работы Зала Поиска Занятий, а также отправили резерв служащих Ратуши на поиск пригодной работы и ведения бесед с синтийцами о преимуществах жизни в сторонах по сравнению со столицей.

Король нахмурился: это было явно не то, что он хотел услышать.

– А нельзя ли каким-то образом… сделать так, чтобы они не появлялись в столице? – спросил Сэйлори, заставив советника запаниковать.

Голари поёрзал в кресле, вцепился в листки доклада, как утопающий в воду, и заговорил, попытавшись совладать с дрожью в голосе:

– Но, Мэйлори, мы не можем… у нас нет… нет законных оснований для этого… соглашение с синтийцами всё ещё в силе, и оно распространяется на всю территорию без каких-либо изъятий и оговорок, так что если мы попытаемся сделать… ммм… исключение для Тар-Кахола, то это, несомненно, вызовет протест со стороны синтийцев и мы… боюсь, не сможем противопоставить им должных аргументов.

В Голари боролись уверенность в невозможности отступления от установленных правил и необходимость выполнять любые распоряжения короля. Он чувствовал, что Сэйлори им недоволен, но не мог придумать ни одного способа удалить синтийцев из Тар-Кахола, не нарушающего десятки правил и соглашений. Он мог воспроизвести текст последнего соглашения с Синтийской Республикой, мог привести несколько вариантов толкования и как минимум десять причин невозможности изменения условия о взаимных поездках, но он не знал, не мог сообразить, что следует отвечать королю. Голари подумал, что король презирает его как человека штатского: он никогда не служил не только в Королевской армии, но и на близких к военным службах, вроде «птичников» или разведки, начальником которой он теперь стал по своей должности.