Концерт Патриции Каас. 10. И завтра будет день

И завтра будет день

Жизнь как пьеса – не важно, длинна

ли она, а важно – хорошо ли сыграна.

Сенека

Каждый день. Появились улицы

В городе Дементьева (так обычно называли город при машиностроительном заводе) улицы были с самого начала, хотя названия этих улиц не блистали оригинальностью.

В городе «умников» (так по традиции называли город при старом институте) улицы были названы вначале по номерам – 1-я Институтская, 2-я Институтская, 3-Институтская и так далее. К этим названиям настолько привыкли, что менять их даже не пытались.

А в городе около фирмы Свиридова исходно названий улиц не было, а жилые здания назывались просто – первый корпус, второй корпус, спорткомплекс, Дом культуры, бассейн и так далее.

И вот теперь в этом обжитом городе появились названия – жилые корпуса получили «прописку», а проезды – названия улиц.

Когда решали, по какому принципу называть существующие проезды, то единогласно было решено не использовать имен и фамилий известных людей.

Но одно исключение из этого правила все же было сделано – по предложению Свиридова площадь перед Домом культуры назвали площадью Павла Большакова – первого коменданта этого города, бывшего полковника, смертельно больного ветерана, отдававшего всего себя на благо города до последнего дня своей жизни.

Остальные названия были очень простые – улица Первая, улица Вторая, улица Культурная, улица Голубиная, улица Придорожная …

Около аэродрома появились улицы Взлетная, Тихая, Оконечная и переулок Ангарный.

Кроме того около КПП ЗАТО появились улицы Родниковая и Сторожевая, а около дислокации воинской части – улицы Веерная, Гражданская, Патрульная и площадь «На опушке». Под этим сложным названием скрывался обширный плац с казармами вокруг него.

Так в городе появились таблички с названиями улиц, которые с удивлением разглядывали жители.

Других изменений не происходило.

Но …

Снова Вена

– А меня снова в Вену зовут! – вечером за ужином сообщил Гриша. – Редакция журнала «Всемирные путешествия» хочет согласовать примерный план публикаций и моих поездок.

– Когда поедешь и на сколько дней?

– Меня приглашали на три дня, и я хочу взять с собой жену. Если она, кончено, не возражает, и вы посидите с детьми.

– Я не возражаю. Мама, можно Верочку и Коленьку подкинуть вам с дедом?

– Конечно, Уленька! Как, Верочка, отпустим маму с папой на три дня?

– Конечно, отпустим! Николаша, отпустим маму?

Коленька солидно кивнул и продолжил свое занятие – выковыривание изюма из манной запеканки.

Поэтому через несколько дней Гриша с Улей уже летели в Вену.

Таможенники попросили открыть небольшой чемодан, больше похожий на металлический растолстевший дипломат. В этом чемодане оказались аккуратно упакованные отдельные предметы производства Гжели – чашки, блюдца, кофейники, молочники, сахарницы, двухъярусные подставки для фруктов и печенья …

Убедившись в наличии разрешения на вывоз этих изделий из России таможенник, любуясь на красоту, разговорился с Гришей.

Уля с удивлением обратила внимание, что таможенник говорил на немецком языке, точнее, на его австрийском варианте, а Гриша – на английском, но оба прекрасно понимали друг друга. И Уля прекрасно понимал их обоих.

Когда гости уже удалились в общий зал, один таможенник сказал другому.

– Наверное, продавать привезли.

– Ты, что, не знаешь? Иди, посмотри, кто их встречает.

– И кто же? Ты их знаешь?

– Они прилетели к супругам Дрейзерам. Знаешь таких?

– Дрейзеры … Да, знаю!

И таможенники выглянули в зал – Свиридовых встречала мадам Дрейзер, модно и со вкусом одетая пожилая дама.

Она расцеловала Улю и Гришу, и солидный представительский «Мерседес» под бесконечную болтовню мадам повез их на виллу Дрейзеров.

Уля привычно размещала свои вещи в комнате, где они уже чувствовали себя постоянными жильцами – так часто они гостили у Дрейзеров.

Гриша сразу поехал в издательство, а мадам Женовьева с большим интересом расспрашивала Улю о детях. Ей было все интересно – что сказала Верочка, как растет Николаша. Она так старательно и уморительно выговаривала «Веройчка» и «Никольаша», что Уля невольно улыбалась.

– Улиана, что ты смеешься? – спрашивала мадам и Уля отвечала ей на немецком, даже не раздумывая над выбором слов и порядком их размещения в предложении.

И при этом сама удивлялась этому.

А потом мадам Женовьева повела Улю в ту часть усадьбы, куда они с Гришей еще ни разу не попадали – там оказалась старинная мебель, старинные книги и картины по стенам. Это было нечто, и это для себя Уля определила как музей.

Рис. 1. Густав Климт, «Замок Каммер», 1912 год.

– Ой, мадам Женовьева, но это же Климт!

Уля остановилась перед картиной, на которой сквозь зелень проглядывала белизна старинной постройки, а на спокойной воде с еле заметной рябью отражались окна на темной стене на берегу.

– Улиана, ты знаешь Климта!? – с искренним удивлением проговорила мадам Женовьева.

– Мадам! Но я же жена художника! – с достоинством ответила Уля, и сразу же рассмеялась. – Просто я видела эту картину у Гриши в альбоме австрийского … австрийского модерна – правильно? Там было много картин Густава Климта … Мадам Женовьева, неужели это подлинник?

– Да, Улиана, это картина Климта «Замок Каммер», это озеро Аттерзее.

– Я вспоминаю, в картинной галерее … там, в городе, были еще картины Климта! Там это здание так странно называется – «капустная голова», а здание красивое.

– А ты сама не рисуешь?

– Что вы! Только платья! Да и то Гриша помогает …

Картин было не очень много, и Уля разглядывала их – большие и маленькие, в дорогих рамах и в небольших скромных рамках.

Она остановилась перед небольшим пейзажем – за рекой виднелся старинный город с островерхими башнями.

Рис. 2. Вермеер, вид Делфта

А рядом ярким пятном выделялась желтая кофта женщины в цветастой расписной юбке, и женщину за грудь рукой хватал мужчина в красном камзоле и широкополой шляпе.

Уля переводила взгляд с одной картины на другую, а мадам Женовьева внимательно следила за Улей.

Наконец Уля растерянно обернулась.

– Но это же копии … Не может быть, чтобы это были оригиналы … Гриша говорил, что его так много и успешно подделывали …

– Кого, Улиана?

– Это Вермеер, верно?

Рис. 3. Вермеер. Сводница.

– Милая Улиана, ты чудо!

– Если я правильно помню, то был какой-то голландец, так успешно подделывающий картины Вермеера, что их у него покупал даже … Гитлер … Простите!

– Я думаю, что это работы именно этого пройдохи, моя милая Улиана! Но ты такая молодец! Ну, «Сводницу» ты могла запомнить, но «Вид Дельфта»!

А на стене висели две картины с изображением самой Ули – Гриша нарисовал ее танец в обнаженном виде и ее портрет в глубокой задумчивости.

Такие картины висели у них дома, но чтобы здесь, около великих художников.

– Мадам Женовьева, зачем вы повесили здесь эти картины? Даже неловко … Климт, Рафаэль, Вермеер … и тут еще я …

– Милая Улиана! Так решил Густав, и я согласилась с ним. Картины твоего мужа достойны этой компании … А как дела у твоего мужа с проектом «Моя Вена»?

– Подвигается. Но мне потребуется ваша помощь, мадам!

– В чем, милая Улиана?

– Рисунки делает Гриша, а текст … текст пишу я …

– Это же чудесно, Улиана! Я надеюсь, что у тебя хорошие впечатления от нашего города! Покажешь мне?

– Обязательно! Только мой текст зависит от того, что скомпонует Гриша, какие разделы у него образуются. Вы даже представить себе не можете, какую уйму рисунков он уже нарисовал! Я даже не могу этого осмыслить! Вы поможете мне?

–Безусловно, моя милая Улиана! Я буду рада помочь тебе и твоему мужу!

А вечером мадам Женовьева расхваливала Улю, рассказывая своему мужу и Грише о изумительных познаниях московской гостьи, чем вогнала ее в краску.

Гриша ласково успокаивал жену, а Густав Дрейзер поднялся из-за стола, обошел его, подошел к Уле и поцеловал ей руку.

– Грегуар, не ревнуйте, я староват для соблазнения вашей супруги. Ты тоже не ревнуй, Эжени, ведь не часто попадаются такие образованные молодые дамы!

На встречу с редакторами, где предполагалось обсуждение планов на будущее, Гриша взял с собой Улю. Уля долго отнекивалась, но ее встретили так добродушно, что она расслабилась.

Спросив разрешение у мужа она показала заготовку книги «Бали», где текст и фотографии были ее, а зарисовки местных жителей – Гришины …

Из редакции они ушли с проектом договора на издание книги Ульяны Воробьевой и Григория Свиридова под уловным называнием «Бали» на трех языках с примечанием о возможности расширения издания на других языках.

Густав и Женовьева Дрейзер не скрывали удивления и восторга от просмотра проекта книги, и мадам Женовьева обнимала и целовала Улю, а Густав так уважительно поцеловал Уле руку, что мадам погрозила ему пальчиком …

В этот приезд в Вену Уля и Гриша успели потанцевать на балу, где Уля танцевала в новом платье, сшитом мастерами модельного дома мадам Женовьевы Дрейзер.

И еще они познакомились с хорошей подругой мадам Женовьевы Элизабет Гюртнер, а та устроила Уле и Грише встречу с австрийскими лошадьми и дала возможность покататься в ее манеже.

После этого среди рисунков художника Г. Свиридова для сборника «Моя Вена» образовалась отдельная серия «Лошади в Вене» …

А потом в Москве Гриша хвастался успехом своей жены на светском балу в Вене!

Саранча

В далеком Дагестане весьма часто случались нашествия саранчи, и эти полчища поедали всю зелень на полях, разоряя земледельцев.

Вот и в очередной раз оттуда пришла весть о ужасающем по массовости нашествию саранчи, причем на этот раз это началось раньше, чем это происходило раньше.

Телесюжеты в выпусках последних известий демонстрировали лысую выжженную землю, усыпанную сплошным шевелящимся ковром насекомых. Обычные ядохимикаты на эту саранчу не действовали, да и их не было в наличии, а других методов борьбы с этой напастью местные специалисты не знали.

Однажды на пустынном поле, где в любую сторону до самого горизонта была только голая шевелящаяся земля, материализовался «кокон» с двумя мужчинами. Это были Свиридов и Турсункулов.

Свиридов вышел за прозрачную стенку «кокона», а Турсункулов, оставшийся внутри, поднял видеокамеру.

Свиридов отошел от «кокона» метров на пятьдесят и повернулся к «кокону» спиной.

А затем произошло нечто непонятное – перед Свиридовым образовался клин клубящегося серого тумана, начинающийся от него и уходящий куда-то вдаль.

Этот клин мгновенно распух. Вверх поднялся раскаленный туман – было видно, что туман нагревается и образует взметающийся вверх поток, а Свиридов начал поворачиваться и вместе с ним поворачивался клин, клубящийся и взметающийся вверх.

Сильный ветер ударил Свиридову в спину, и было видно как Свиридов качнулся, повернулся и быстро вскочил внутрь «кокона».

– Как там дозиметр?

– Бросок сильный, но очень краткий. Вон какой узкий зубец на ленте!

А «кокон» поднялся, исчез из видимости – правда, наблюдать за ним было некому – поднялся на высоту в сто метров и стал двигаться над голой поверхностью земли.

Поверхность была совершенно голой, ровной и серой, так что снимать было нечего.

«Кокон» поднялся вверх и стала видна вся поверхность, свободная от шевелящейся массы саранчи. Свиридов и Турсункулов подождали, но насекомые по неизвестной причине не переходили незримой границы свободной серой поверхности, и даже не залетали на пространство над этой зоной.

– И как вы думаете, Анатолий Иванович, почему так происходит? Что сдерживает этих вредителей?

– Кабы знать!

– Да, кабы знать …

На другой – или на третий? – день местные специалисты обнаружили выжженную неизвестным методом поверхность, свободную от копошащейся кругом саранчи.

И при этом живая масса на свободную поверхность не перемещалась.

Все это было настолько непонятно, что очень быстро случившееся приписали пришельцам, прилетевшим на помощь местным земледельцам, но по неизвестным причинам ограничившим свою помощь данным полем и оставшимися неизвестными.

Бригада из малоизвестной самопальной Академии создала бригаду специалистов по контактам с инопланетными цивилизациями и приступила к исследованиям, разбив лагерь прямо в центре загадочной площадки. Но замерив уровень радиации на следующий день специалисты мгновенно разбежались и бесследно исчезли.

А саранча не пожелала переходить невидимую границу …

Мальчики

Мальчики росли, и росли быстро.

Еще вчера они бегали в школу и дружной стайкой носились по городу.

Эти семеро мальчиков, одаренных особыми способностями, жили своей внутренней жизнью, далеко не всем понятной и совершенно невидимой окружающим.

Эта внутренняя жизнь была доступна только тем, кто сам обладал такими же особыми способностями, и была недоступна родителям.

Олег Ерлыкин, который обладал всеми этими особыми способностями даже в большем объеме по сравнению с остальными, был немного старше этой семерки, и несколько отделялся от «малышей».

Проблема заключалась в том, что матери и приемные отцы этих мальчиков должны были тем или иным способом участвовать в этой их скрытой жизни, и это при наличии в каждой семье младших братьев этих мальчиков, не обладающих никакими особыми способностями.

В разрешении этой проблемы участвовали все взрослые экстрасенсы – одни в большей мере, другие в меньшей. И самое большое и непосредственное участие в образовании, воспитании, да и просто в жизни этих подрастающих мальчиков принимал Свиридов.

Это началось еще тогда, когда Свиридов неожиданно понял, что эти мальчики – особенные, и буквально вырвал их из приюта, где их калечили дикостью и грубостью озлобленного и безответственного «воспитания» бывшая надзирательница женской колонии.

Именно с той самой минуты, когда Свиридов впервые «заговорил» с мальчиками по мысленному каналу, и образовалась их тесная связь. Потом началось обучение звуковой речи, обучение мальчиков всему тому, чего они были лишены, и всему, что им было нужно для всестороннего развития.

Тогда в этом процессе обучения принимали участие все, кто мог, а не только экстрасенсы, и привязанность к этим преподавателям сохранилась у мальчиков надолго.

Они и сейчас могли вдруг заявиться ко Льву Вонифатьевичу Худобину или к Потапу Потаповичу и буквально замучить их вопросами.

Худобин сразу начинал увлеченно рассказывать мальчикам малоизвестные факты современной истории, а Потап часто отправлял мальчиков к Владику Медякову.

С Владиком и Никой мальчики быстро нашли общий язык, и пока одна из них занималась маленьким Егоркой, остальные внимательно слушали Владика. И Владик не сразу оценил способности мальчиков к коммуникации – разговаривая с одним он по существу говорил со всеми сразу. Но привыкнув к этому Владик уже не думал об этом, и мог беседовать с любым из этих мальчиков, адресуясь всем сразу …

А теперь семеро юношей занимались каждый своим делом, и оставались дружны по-прежнему.

Свиридов внезапно оказался вовлеченным в активный обмен мнениями между мальчиками – они «разговаривали» друг с другом мысленно, не пользуясь звуковой речью, и используя открытый незащищенный канал, доступный всем экстрасенсам вокруг.

Правда, это канал был доступен далеко не всем экстрасенсам вообще.

Это проверяли неоднократно, и каждый раз убеждались, что в такой «беседе» могут участвовать только экстрасенсы местные, «фирменные», а услышать это со стороны невозможно. Именно поэтому часто «мысленные» переговоры своих не защищали, а проводили по так называемому «открытому» каналу – терминология была предложена Полиной Ерлыкиной, участвовавшей в экспериментах по выявлению свойств и способностей своих экстрасенсов.

Тогда в такой мысленной беседе могли принять участие все экстрасенсы по желанию – как в обычной беседе в обществе друзей.

Вот и сейчас Свиридов мысленно спросил:

#Полина, ты слышишь?

#Слышу, Толя, слышу. Как разошлись наши мальчишки, а?

#Но каков уровень! Умники!

#Не мешай им. Я уверена, что они в курсе, что мы их можем услышать.

#Слышишь, твой Олежка вмешался!

#А нас они принципиально не слышат?

#Нет, просто они научились отстраиваться от конкретных собеседников.

#Прямо как черный список в телефоне! Точно!

Это не Митяев

Так как на афише был изображен Митяев, а внизу чернела подпись Свиридова, то зрители шли на концерт Свиридова. И не пожалели.

Неровность

вычурная крыш

течет

за горизонт.

Семнадцатый квартал.

Париж.

Чуть вздрагивает зонт.

И женщина

французская,

серьезна и мила,

Спешит

сквозь утро

тусклое,

Должно быть

проспала.

В зале сидели слушатели, неоднократно слышавшие авторское исполнение, но теперь слушали Свиридова так, как будто это было совершенно другое произведение.

Каштаны

негры

продают

На площади

Конкорд,

Бредет

сквозь лампочек салют

Бесснежный

новый год.

И парижане,

о своем задумавшись,

спешат,

И рождество

опять вдвоем

с подружкою

из США.

Наполнит

праздничный Париж

Вино французское,

Свиридов пел и играл, как обычно не пользуясь заученными аккордами, но солировала не гитара.

Солировала скрипка.

Солировал молодой скрипач-виртуоз Аркадий Аскадский, еврей из Одессы, не отягощенный музыкальным образованием кроме школы своего деда, знаменитого тем, что наряду с отцом Аркадия он некоторое время обучал игре на скрипке Леню Вейсбейна, известного впоследствии как Леонид Утесов.

Аркадий играл ту мелодию, что намечал Свиридов, и развивал ее, и его скрипка возвышалась над всеми другими инструментами.

© ©

А ей пригрезится

Москва

белым-бела.

Она пьет водку

так,

как подданная русская,

Она такая же

москвичка,

как была.

Зал в своем большинстве – кто про себя, кто вполголоса – вторил Свиридову.

© ©

Она хоть бывшая,

но подданная

русская,

Она

такая же

москвичка,

как была.

И шквал аплодисментов, прекращающихся как выключенные, по легкому жесту Свиридова.

И новый звонкий перебор струн и певучий голос скрипки …

© ©

В темной комнате

свет

пробежал

по стене -

Чей-то рай

легковой

катится…

Ах,

как на крыше

в рубашке

Прилипшей

к спине,

Хорошо

в летний дождь

плачется.

Удивительное дело – песня, созданная автором для себя и под свои возможности, звучала так, как будто Свиридов ее создал для себя, и пел – рассказывал – слушателям впервые.

© ©

Не пристанет никто:

Что с тобой?

Что с тобой?

И не надо в ответ

думать,

И сглотнув

горький ком

с дождевою водой,

Можно с крыши

на все

плюнуть.

Свиридов пел весь вечер только песни Олега Митяева, песни разные, популярные и малоизвестные.

© ©

Но скоро

самолет

мой,

вдыхая

холода,

Взъерошит

кудри туч

аэродрому.

Живут

такие люди

в далеких городах,

Что я по ним

скучаю,

как по дому.

Свиридов вслед за автором рассказывал залу о чем-то сокровенном, сугубо личном, прочувствованном …

© ©

Отмелькала

беда,

будто

кадры

кино,

В черно– белых

разрывах

фугасных.

И в большом

кинозале эпохи

темно,

И что дальше покажут – не ясно.

Я не видел войны,

Я смотрел

только

фильм,

Но я сделаю все

непременно,

Чтобы весь этот мир

оставался

таким

И не звался

потом

довоенным.

Свиридов отказался смотреть запись концерта и попросил сразу передать диск Митяеву.

И на следующий день Митяев скандалил на КПП «НИПЦ», требуя допустить его к Свиридову – и был пропущен, и препровожден в кабинет, и испугался надписи на двери кабинета, и шедшего ему навстречу седого мужчину с такими спокойными внимательными глазами …

Они сидели долго, затем Свиридов показывал гостю город, Дом культуры, аудиотеку, сцену.

Вечером, прощаясь они обращались друг к другу на «ты» – Анатолий, Олег.

– До встречи! Можешь петь любые мои песни так, как ты считаешь нужным!

Над ласковым морем

Санаторий на южном берегу Черного моря пользовался большой популярностью не только у сотрудников «НИПЦ», машзавода, лесной школы и колхоза – туда стремились попасть разнообразные номенклатурные деятели из Сочи и из других населенных пунктов.

Со временем Свиридов научил их, что высокие чины и знакомства не помогают, да и времена несколько изменились. Кроме того начался всеобщий передел собственности, и это происходило не всегда тихо и бескровно.

Южный берег Черного моря всегда был лакомым куском и всякие ведомства стремились заиметь там свои санатории, дома отдыха, пансионаты, виллы.

Кто побогаче, тот прихватывал кусок земли побольше и строил помпезные хоромы, обустраивал пляжи и заводил собственную инфраструктуру, кто победнее – пристраивался к сильным мира сего, но тоже не отставал в роскоши зданий и количестве колонн на фасаде.

Постепенно вся эта роскошь переходила в частные руки, ведомства теряли свою собственность, не имея возможности содержать это богатство, но желающих получить такую собственность на южном берегу не убавлялось, а даже наоборот.

К санаторию «НИПЦ» подкатывались неоднократно, тем более что многие ведомственные здравницы даже Министерства обороны и других силовых структур переходили в частные руки.

Но попытки так или иначе прибрать к рукам санаторий «НИПЦ» не удавались, и постепенно утвердилось мнение о том, что с этим объектом связываться не стоит, и это может быть даже опасно …

А санаторий оброс собственным поселком, жители которого обслуживали санаторий, несколько расширилась прибрежная полоса, появился флот в виде катеров и моторных лодок.

Объект требовал немалых вложений, на нем постоянно работали бригады дорожников, каменщиков, сантехников, а на время капитального ремонта санаторий закрывали и строители жили в прекрасных номерах и питались в санаторной столовой.

Это с одной стороны способствовало затягиванию сроков ремонта, но требовательность московского генерала приучила местных строителей к порядку и они выдерживали оговоренные сроки. Для этого Свиридову пришлось всего один раз прогнать местных строителей и привезти своих, лишив местных весьма приличных заработков, но это одноразовое воздействие имело длительное последействие – больше местные даже не пытались качать права с московским заказчиком.

Последнее время значительные средства выделялись на строительство дороги и устройство подпорной стенки с водоотводными устройствами – зато ни один даже самый громадный ливень тут не привел к катастрофическим последствиям.