Покер на костях
И невозможно к этому кошмару привыкнуть, потому что каждый раз я переживаю его как бы заново. И как бы я себе не внушал, что это только сон, что все это не на самом деле, но ничего не могу с собой поделать.
Может быть, это еще потому, что все это действительно было со мной – и этот темный лес, и залитые кровью тела, и запах…
Черт, не нужно об этом. Просто забыть. Успокоиться и забыть. Заняться чем-нибудь бытовым, приземленным. Сходить, например, в туалет. Или пойти на кухню попить воды.
Я даже откинул в сторону одеяло. А потом замер. Я вспомнил, почему мне сегодняшний сеанс кошмара показался таким странным. Это впервые он приходил ко мне дважды за ночь.
Точно, у меня уже колотилось сердце этой ночью, я уже пялился испуганными глазами на часы. Только на них было три часа ночи. Я тогда просто не проснулся до конца. Вывалился в реальность, помаялся несколько секунд и снова сполз в сновидение. Только для того, чтобы снова почувствовать запах свежей растерзанной плоти.
Пять утра. Это значит, что если я попытаюсь снова заснуть, то к семи часам меня снова может ожидать свидание с ужасом. Нет, спасибо. Лучше подумать о чем-нибудь спокойном и умиротворенном. Или о просто хорошем. О деньгах, например.
О том, что сегодня я смогу встретиться с безумцем, который решился заказать мне книгу. Книгу. И готов заплатить мне деньги. То, что я возьмусь за эту работу, мне стало понятно еще в гостинице.
Плевать, что пегий адвокат слишком информирован. Плевать.
Хотя, интересно было узнать, откуда он так много обо мне знает? Просто вычислил? Не верю.
Я вообще почти перестал верить людям с весны девяносто пятого. Оказалось, что так меньше шансов получить плевок в душу. Оказалась, что так меньше шансов быть обманутым. Только легче от этого не стало.
Грустно видеть, как жизнь, не торопясь, перетерает твои мечты, иллюзии и надежды. И она оказалась жутко ленивой особой, эта жизнь. Некогда ей выбирать по крупинкам из моего мирка что-то одно. Широким жестом сгребает жизнь все, что имеет мало-мальскую ценность – и пошли шуршать жернова. В пыль, в песок…
И я словно раздвоился. С одной стороны, я продолжал понимать, что даже разводясь с женой, нужно оставаться порядочным человеком, что стоило бы сохранить хотя бы видимость того, что когда-то называлось любовью, а вторая половина безжалостно тычет пальцем в язвы. И приходится переживать суд, и раздел имущества, и жуткий разговор со старшим сыном, которому теперь нужно решить, с кем жить дальше – с папой или мамой. И десятилетний мальчишка выбирает…
Господи, но почему мы не можем просто забывать прошлое. Или нет, почему мы забываем только хорошее? Или опять нет, почему нам не дано выбирать, что помнить, а что забывать?
Или нужно научиться забывать все? Есть великолепная болезнь, называется склероз. Ничего не болит и каждый день новости.
Я сел на постели. Что-то со мной не так. Давно не было мне так плохо. Что произошло? Неужели этот разговор в гостинице? Мне просто напомнили недавнее прошлое.
И весь тогдашний груз снова оказался у меня на плечах. Словно мне опять придется заново переживать ту сцену в редакции, и видеть, как моя жена идет с другим, и слышать, как она говорит судье все эти гнусности, и читать в ее заявлении, что все двенадцать лет совместной жизни я избивал ее, унижал, угрожал жизни…
Хотя, наверное, она была права, нагромождая эту ложь, в которую ни она, ни кто другой все равно не верил. Она просто делала необратимым процесс развала нашей семьи. Просто ей было так легче забыть о том, что мы любили друг друга…
Еще раз черт. Черт, черт, черт… До каких же пор…
Почему я не могу заставить себя все это забыть? Ведь не люблю уже, ведь прошло чувство потери. А что осталось? Что осталось? Чувство пустоты? Но ведь я сам ничего не сделал для того, чтобы эту пустоту заполнить. Ничего.
Слишком много всего навалилось на меня весной девяносто пятого. И не было у меня жизни после девяносто пятого. Так, доживание…
И, может, не из-за денег пойду я сегодня в гостиницу? А из-за чего тогда? Пойду искать смысл жизни? Пойду с надеждой, что человек с резиновой улыбкой, каким-то образом узнавший о моем прошлом, позволит в это прошлое вернуться? И что-то в нем изменить?
Нет, не найти бывшую жену или распавшуюся семью. Найти себя? Найти себя, заблудившегося в мартовском лесу, полном запаха пролитой крови…
Шесть утра. Пора вставать. Я знаю, что сегодня моя жизнь снова изменится. Я чувствую это. Я не могу ошибиться. И в глубине души, в самой глубине, я хочу ошибиться. Я хочу отказаться от встречи. Но это в глубине души. Так глубоко, что на это можно не обращать внимания.
Сегодня я совершу ошибку.
23 октября 1999 года, суббота, 10-00 по московскому времени, Белгород.
Семен Федорович Зудин имел в обществе вес. И вес большой. И вес имел заслуженно. Семен Федорович очень много мог и очень много знал. Он также сочетал в себе умение молчать и умение заставить молчать остальных.
К пятидесяти семи годам Семен Федорович имел два ярко выраженных недостатка: прижимистость, переходящую, по мнению некоторых, в крохоборство, и излишний вес. Первый недостаток сам Семен Федорович считал достоинством, а второй… Второй был профессиональным заболеванием.
Владелец частной фирмы «Рассвет», депутат и меценат господин Зудин был очень занятым человеком. Каждая минута его времени стоила больших денег, а посему пешком Семен Федорович ходил редко. И мало.
Пятнадцать метров от коттеджа до автомобиля, двадцать метров от автомобиля до офиса – это была средняя норма пеших передвижений Зудина. Иногда он отправлялся в ресторан, иногда позволял себе пройтись с полкилометра от коттеджа до озера.
И всегда в сопровождении минимум двух телохранителей. Времена наступили тяжелые и свободно можно было нарваться на какого-нибудь отбитого хулигана, не соображающего, на кого лезет. Серьезные люди не могли позволить себе роскоши обижаться на Семена Федоровича. Они предпочитали с Семеном Федоровичем дружить.
С утра настроение у Зудина было приподнятым. Несколько дней назад он получил очень хорошее предложение. Заказчик был человеком незнакомым, но рекомендации имел конкретные и аванс заплатил за заказанное не торгуясь. Такая щедрость даже поначалу Семена Федоровича насторожила. А потом опаска ушла.
Сегодня утром человечек из банка сообщил, что остаток суммы поступил на один из счетов Зудина. Оставалось только обеспечить передачу груза.
Семен Федорович медленно спустился с крыльца, всем своим массивным телом повернулся к дому, чтобы взглянуть на окно второго этажа. Там очередная кукла демонстрировала печаль расставания с кормильцем. Зудин ухмыльнулся и помахал рукой. Он не питал иллюзий относительно своей привлекательности для восемнадцатилетней фотомодельки, точно знал, что в его отсутствие ее благосклонностью попользовались все мужики, от садовника до охранников, но это его не особенно огорчало. Лакеи всегда тягали что-то с барского стола, а юную потаскушку он все равно собирался в скором времени менять.
И выставлю я тебя, милочка, в чем мать родила, подумал Зудин, и это еще больше улучшило его настроение.
– Все в порядке, Ваня? – спросил Зудин у водителя.
– В полном, – привычной фразой ответил Иван, осторожно поддержал шефа под локоть, помогая усесться ему на заднее сидение «мерседеса», потом сел за руль и очень аккуратно прикрыл дверцу. Шеф не любил, когда дверцей сильно хлопали.
На сидение возле себя Иван положил автомат, демонстративно на глазах у пассажира передернув затвор. Это тоже входило в обязательный ритуал. «Мерседес» аккуратно выехал со двора.
Зудин не любил быстрой езды. Машину вести разрешалось только со скоростью не выше шестидесяти километров в час. Еще Семен Федорович не любил массивных золотых перстней и сотовых телефонов. Это придавало ему в собственных глазах некую старомодность и респектабельность.
Семен Федорович, как обычно, удобно устроился на заднем сидении за спиной водителя и прикрыл глаза. Машина сопровождения поджидала его в пяти километрах от коттеджа, возле выезда на трассу.
Но доехать до нее этим утром не получилось. Зудин почувствовал, как «мерседес» резко затормозил. Семен Федорович открыл глаза, чтобы сделать выговор водителю, но замер, увидев, что Иван сидит неестественно вытянувшись и держит руки перед собой, словно демонстрируя чистоту ладоней.
Перед самым капотом автомобиля спокойно стоял человек, державший в руках пулемет. Будь у него любое другое оружие, пистолет, или помповое ружье, или даже гранатомет, Иван попытался бы схватиться за оружие. Но пулемет Калашникова, с прикрепленной снизу патронной коробкой, с пулеметной лентой, поблескивавшей на солнце рыжими патронами, производил почти магическое действие. Ему здесь было не место.
В боковое окошко, возле Семена Федоровича осторожно постучали. Семен Федорович испуганно оглянулся и встретился с очень спокойным взглядом молодого парня:
– Вы разрешите? – открыв дверцу, вежливо поинтересовался парень.
– Что? – спросил Семен Федорович.
– Подсесть к вам разрешите?
– Зачем?
– Нам нужно поговорить, – парень бесцеремонно подтолкнул Зудина в глубь салона и устроился на сидении рядом с ним, – а водителя своего отпустите немного погулять.
– Ваня! – окликнул водителя Зудин.
– Только автомат не цапай и пушку из кобуры вытащи, на всякий случай. Мало ли что.
Иван выполнил приказ и медленно вышел из машины. Из-за дерева появился еще один спокойный молодой человек, что-то тихо сказал водителю, и тот, покорно кивнув, присел на корточки возле машины. Пулеметчик наконец отвел ствол пулемета от лобового стекла машины и отошел в сторону.
– А теперь поговорим о делах наших скорбных, – сказал подсевший в машину парень.
– Почему скорбных? – насторожился Зудин.
– Не нужно пугаться, это цитата, – успокоил его парень, – меня, кстати, зовут Женя.
– Семен Федорович, – автоматически представился Зудин.
– Вот такие вот дела, Семен Федорович, – сказал Женя.
– Какие дела?
– Плохие. Вы ведь взрослый человек, Семен Федорович, уважаемый. Некоторые вас даже считают умными. И не поняли простой вещи…
Зудин вздохнул.
– Не нужно вздыхать. Нужно было понять, что есть преступления, за которые нельзя наказать за отсутствием улик и доказательств, а есть…
– Какие преступления? – Зудин почувствовал в словах собеседника какую-то официальную нотку и оживился. Если это действительно так начали действовать родные правоохранительные органы, то минут через пять им придется откозырять и убраться восвояси.
– А есть преступления, – невозмутимо продолжил Женя, – за которые уничтожают без суда.
– Я ничего не… – начал Семен Федорович.
– А вам больше ничего и не нужно. Вы уже все сделали, теперь дело за нами. От вас уже почти ничего не зависит.
– Да что это! – повысил голос Зудин, прикидывая, на кого именно стоит сослаться сейчас, чтобы осадить зарвавшегося сопляка.
– А вот это, – спокойно заявил сопляк, и его ладонь звонко припечаталась к левой щеке Семена Федоровича.
Семен Федорович замолчал. До него мгновенно дошло, что на обычное задержание это не похоже.
– У вас два выхода, Семен Федорович. Один – вы продолжаете корчить из себя надутого идиота, и сегодня ваш труп и труп вашего водителя будут найдены в салоне этой машины. Второй выход – вы чистосердечно отвечаете на все мои вопросы. И в первом случае, и во втором у нас есть всего десять минут. Иначе переполошатся быки из вашей машины сопровождения, и нам придется к двум трупам добавлять еще три. Время пошло.
Ивану показалось, что с момента появления на дороге пулеметчика до того момента, когда, громко хлопнув дверцей, из машины появился говоривший с шефом парень, прошло почти два часа. На самом деле все приключение длилось пятнадцать минут.
Трое агрессоров скрылись в лесу, Иван осторожно заглянул через стекло в салон. Облегченно вздохнул – Зудин был жив, только выглядел немного помятым и держался рукой за левую щеку.
– Что делать? – спросил Иван, заглядывая в салон.
– Ехать, – сердито приказал Семен Федорович.
– Хорошо, – водитель завел двигатель.
– И если кому чего ляпнешь – я лично тебе яйца вырву, вместе с гландами, – пообещал Семен Федорович.
23 октября 1999 года, суббота, 10-00 по Киеву, Город.
С того момента, как я проснулся и до того, как я, наконец, оделся и собрался выходить из квартиры, меня преследовало странное ощущение. Будто пара молодых новобрачных ежиков устроила у меня внутри небольшой сеанс брачных игр.
От желудка до мозжечка, вернее, до того места, где, как мне кажется, мозжечок находится. Все тело чесалось и зудело изнутри. Я принял душ, оделся и позавтракал совершенно автоматически. И нельзя было сказать, что я не мог не думать о предстоящей встрече. Я вообще не мог ни о чем думать. Я мог только волноваться. Как перед экзаменом. Как у кого выражается сессионый мандраж, а я перед зачетами и экзаменами совершенно не мог заставить себя хоть что-то прочитать. Любую конструктивную мысль из моих извилин напрочь вышибало ожидание встречи с экзаменатором.
Давно забытое ощущение.
Сашка, по случаю выходного, еще спал. Сестра, по тому же случаю, ушла на работу. Она у меня тренер, и график работы у нее полностью противоположен нормальному человеческому.
Я уже даже успел обуться, когда вдруг решил, что на предстоящую встречу стоит взять с собой паспорт. Пришлось аккуратно пробраться в свою комнату, вытащить из письменного стола мой, все еще молоткастый и серпастый паспорт, который я никак не удосужусь сменять на независимо-украинский. Так же аккуратно я вернулся к выходу, но тут меня настиг рок.
Уходя – уходи, как верно подметил кто-то из классиков, и возвращаться – плохая примета, как правильно утверждала народная мудрость в купе с, опять таки, классиком. Подал голос мой телефон.
Вернись, потребовал он, к тебе звонит очень важный человек. Я потоптался на месте. Это очень важный звонок, настойчиво сообщил мне телефон. Сколько я могу надрываться, заверещал телефон через минуту, тебе ведь хотят сообщить о приближающемся конце света.
Такой важной информации я, естественно, пропустить не мог.
– Да? – сказал я в скрипящую телефонную трубку.
– Это я, – сообщил трудно узнаваемый голос, – мы завтра когда встречаемся?
Из всех моих знакомых мужского пола только один уверен, что его голос ни с чьим другим невозможно спутать. Максимум, на что хватает Александра Ходотова, это на то, чтобы поздороваться. Представиться – это уже нечто невообразимое.
Именно по этому признаку я и узнаю его звонки.
– Доброе утро, – сказал я.
– Привет, так мы когда встречаемся?
– А мы что, встречаемся? – поинтересовался я. По моим сведениям наша команда не собиралась встречаться на этой недели. И на следующей тоже.
– А вопросы писать? – поинтересовался Ходотов. – Мы же собирались писать вопросы.
Это да, это мы действительно собирались. Только никто мне не говорил, что мы собирались это делать в воскресенье.
– Понятия не имею, – честно признался я.
– Ну, вы нормальные? Я что ли должен за всех думать.
– Что делать?
– Думать.
– Это не ко мне, нам думать не положено.
Это у нас старая шутка. У нас, это у шести грифов и одной дамы, которые время от времени играют в интеллектуальные игры и по этому поводу именуют себя командой «Окей». Записывается это жизнеутверждающее название двумя буквами с апострофом между ними. И это, кстати, не самое дурацкое название у знатоков. Бывают и позаковыристее. Так вот, по нашему мнению, думать в играх «Что? Где? Когда?» и «Брэйн» вредно. Нужно отвечать на вопросы. На нашем птичьем языке, это звучит как «брать вопрос». Вот и нужно брать. Не фиг думать.
– Тебе Кулинич не звонил? – спросил Ходотов.
– Нет. Я вчера вечером выключил телефон. И только сегодня утром его включил. К сожалению.
– Ладно, я ему перезвоню, пока, – и Ходотов повесил трубку.
– Звони-звони, – сказал я коротким гудкам и положил телефонную трубку наместо. Но к выходу не устремился. Звонки у меня обычно по одиночке не ходят. Они прилетают косяками, мешая друг другу.
Ровно через две минуты телефон снова подал голос. Он был недоволен. Я переиграл его, дождавшись очередного звонка, стоя возле стеллажа. Телефон собирался вернуть меня от самой двери.
На этот рез это был телевизионный деятель Игорь Сапожников. Этот свои телефонные разговоры со мной начинал с утробного «Ало?» и неизменного: «Здравствуйте, Александр».
– Здравствуйте, Игорь, – ответил я на приветствие и поглядел на часы. Часы сообщили мне, что уже пятнадцать минут девятого. Легко им быть спокойными, им не нужно лететь почти через весь город. И не нужно им общаться по телефону с самым занудным телевизионным деятелем Города.
– Александр, как поживаете? – голос у Игоря низкий, и гулкий. Такое впечатление возникает, что голосовые связки у Сапожникова расположены где-то очень глубоко, хотя где глубоко могут располагаться голосовые связки в теле, в котором росту чуть больше метра шестидесяти.
– Хорошо, только тороплюсь, – почти нагло ответил я.
– А когда мы с вами сможем увидеться?
– А когда нужно?
– Александр, вы только поймите меня правильно… – с этой просьбы начинается треть фраз Сапожникова. Еще одна треть начинается с «ну, вы меня понимаете?». И тогда очень хочется ответить, что нет, не понимаю, но трудно вытравить из себя остатки культуры.
– Что? – я снова прослушал стартовую часть выступления Игоря. Обычно это бывает длинная и запутанная преамбула, смысловой нагрузки не несущая, но на этот раз Игорь решил себе изменить.
– Нам с вами уже нужно вплотную заниматься передачей, время идет, я уже почти договорился об эфире, теперь мне нужно, чтобы вы…
– Когда нам нужно встретиться? – спросил я как можно более деловым тоном.
– Сегодня. Вы не могли бы приехать на студию к двенадцати. Поймите меня правильно…
– Понимаю, сегодня, в двенадцать. Буду. До свидания, – я бросил телефонную трубку и почти бегом преодолел расстояние до входной двери.
– Ты когда будешь? – спросила мама. – Что говорить, если позвонят?
– Буду вечером. – Мне удалось выскочить из квартиры до того, как телефон зазвонил снова.
На улице моросило. И это хорошая примета, напомнил я себе, обычно, если по дороге на деловое свидание мне удается попасть под дождь или хотя бы под мокрый снег, встреча оказывается денежной.
Билет, который мне с тяжелым вздохом в троллейбусе дала кондуктор, как на грех, тоже оказался счастливым.
И снова, как вчера, вовремя подъехала электричка метро. Все правильно, путь в ловушку всегда должен быть удобнее, чем из нее.
– Открыто! – ответил мне из-за двери четыреста восьмого номера незнакомый голос. И этот голос был полной противоположностью голоса моего вчерашнего щедрого собеседника. Сегодняшний голос явно принадлежал человеку уверенному в себе, жизнерадостному и совершенно эгоистичному. Другими словами, человеку полностью приспособленному к нынешней непростой жизни.
Я вошел. И на вид человек, сидевший в кресле перед телевизором, производил впечатление личности сильной и властной. Лет сорок, бывший спортсмен, но не отбитый, рост… Я себя отношу к людям высоким, так что, когда человек встал, то росту он оказался очень высокого, метр девяносто пять, не меньше. И рукопожатие у него было под стать. И, надо отдать должное, рукопожатием своим он не злоупотреблял. Продемонстрировал хватку и отпустил мою руку.
– Анатолий.
– Александр.
– Очень приятно.
– Взаимно.
– Присаживайся.
– Благодарю вас!
– Давай сразу на «ты».
– Давай, – не хотел я переходить с этим Анатолием на «ты», но как это должно было прозвучать? Ладно, проехали.
– Саша, я так понял, что ты решил принять предложение Фокина.
– А я так понял, что это было предложение не Фокина, а твое.
Анатолий засмеялся. Заразительный у него был смех, искренний. Именно такому искреннему и заразительному смеху я поверю в самую последнюю очередь. Нечего так задорно смеяться по самому дурацкому поводу.
– Мое, мое предложение! Так ты его принял?
– В принципе… – я сделал, как мне показалось, внушительную паузу, – в принципе я согласен. Фокин сказал, что мне хотят заказать роман?
– Что? Это тебе Фокин такое сказал? Урод… – Анатолий снова засмеялся, но на этот раз я совершенно не понял сути юмора.
– Нет, не роман. Мне нужно, чтобы ты написал книгу.
«Не один хрен?» – чуть не ляпнул я, но сдержался. Всего секунды хватило мне, чтобы понять – не один. Даже мне доводилось создавать энциклопедии. Целых две штуки. И, кстати, заработал я на этом деле отвращение как к самим энциклопедиям, так и к людям, такие самопальные и скороспелые энциклопедии заказывающим. Хотя стоп, чего это я на себя грешу, вчера Пегий ясно сказал, те же герои, что и в первом романе.
– Мне было сказано, что я должен написать книгу, в которой будут действовать герои моего первого романа…
– Правильно, только не роман. У тебя ж в первом действуют почти все люди реальные?
Щас. Щас я разгонюсь и прям сообщу, что имена русских и украинских шпионов и факты из их секретной жизни реальны. Щас. Это меня вчера Пегий врасплох захватил. А сегодня я уже на вашу удочку не попадусь. Хватит. Не был, не помню, знать не знаю. Тем более, что это почти правда.
– Ты, Саша, не дрейфь, я по дружески, – попытался успокоить меня Анатолий, – не хочешь говорить – не нужно, я и так знаю. Между прочим, когда твоя книга появилась, знаешь какой шелест прошел там?
Анатолий посмотрел на потолок. Я тоже посмотрел на потолок, но ничего кроме пыльной люстры с двумя плафонами там не обнаружил.
Анатолий посмотрел на меня. Я ответил ему взглядом, надеюсь, спокойным и честным. Анатолий кашлянул.
– Мы говорили о будущей книге.
– Ага. Да. Тут такое дело… – Анатолий отвел глаза и хмыкнул.
– Ближе к делу, Толик.
– Мне нужно, чтобы ты написал книгу о войне между Украиной и Россией.
– Здравствуйте, – с поклоном сказал я, – фантастику заказываете?
– Нет, понимаешь, мне нужно… – начал Анатолий, и через пятнадцать минут я понял.
Решил человек заработать. Это по его словам. На вид он вроде не так, чтобы очень дурак, но пришла в его голову мысль, что можно, оказывается, заработать на продаже документальной книги о несостоявшейся войне.
– Прикинь, здоровенный шикарный альбом, с фотографиями, схемами, диаграммами. Российская армия ударила на Донбасс, украинская – на Белгород. Встречный танковый бой под Прохоровкой… И так далее.
Если вначале Толика можно было принять за человека более менее образованного, то к концу своего рассказа он в моих глазах, растерял этот ореол. Чисто пацан, в натуре нахватавшийся вершков, типа Тома Кленси. Есть у шустрого американца романчик о Третьей Мировой войне.
В который раз я убедился, что сам себе обычно рою яму. Пора бы уже привыкнуть, что, разговаривая с таким увлеченным человеком, нужно согласно кивать и держать глаза настолько расширенными, чтобы выступающий увидел в них отблеск своего безумия. И тогда появятся деньги. Но из разговора в разговор, выслушав бред, я честно сообщал о всех подводных течениях, которые мерещатся мне в глубине лазурного моря мечты.
– И каким тиражом вы это думаете продать? – спросил я.
– Тысяч сто, для начала. На русском. Потом на английском, немецком и французском. Если эта книга выйдет перед выборами в России, знаешь, сколько народу ее купит?
– Сколько?
– Ты чего, думаешь, что я пургу гоню?
– Да нет, ты просто слишком сильно надеешься… А возможно…
– Возможно, – легко согласился Толик, – но тебе то что, не твои ведь бабки. Зарплату ты будешь получать ежемесячно… Тебе Фокин…
– Сказал.
– Нормально?
– Вполне. Только…
– Что еще? Договор подпишем как надо. С процентами от продаж. Хочешь, тридцать процентов?
Я засмеялся.
– Чего смеешься? Не веришь?
– Странный у нас разговор…
– Чего там странный? Нормальный.
– Наверное… Ладно, тогда о книге. Кто должен победить? Украина?
– А мне по барабану. Пусть хоть Россия, хоть Украина. Лучше, конечно, чтобы звери русские были наказаны, но боюсь…
– Я тоже боюсь, что в украинские танки на Красной площади никто не поверит.
В конце концов, решил я, хозяин – барин. Первый раз, что ли, выполнять идиотские заказы. Планида у нас, безработных, такая.
– А кто будет меня консультировать по военным вопросам? – спросил я.
– Кого найдешь. Твое дело. Лучше всего, пиши сам, без консультаций.
– Я снова должен честно признаться, что хоть и интересуюсь военной историей и вооружениями, но не настолько, чтобы…
– Это потом. Твоя первая задача – придумать, как эта война начнется и как будет проходить. А потом процесс пойдет сам, – Толик потер руки, словно от удовольствия. Он, похоже, предвкушал, как изданная им книга станет мировым бестселлером и принесет бешенные бабки.